In the clouds

Бред. Союз чувствует себя максимально глупо на утро. Он кое-как разбирается в наполнении шкафчиков и находит какую-то кашу. Кукурузную, если быть точнее. Пахнет так же как звучит. Отдаёт жёлтым, будто кто-то добавил туда куркумы для вида. Комната, которую выделил ему Штаты была относительно просторной, но почти пустой. Впрочем, много и не надо. Хороший вид из окна и мягкая кровать - главные пункты. Он убавляет немного огонь, чтобы не пригорело, мешая варево в кастрюле. По привычке многовато добавил, ну да ладно. Завтра меньше готовить. Мысли одна за другой вертятся в голове роем надоедливых мошек. Зачем он согласился? Будто ему давали особый выбор. Почему вдруг США решил его тут оставить? Он вроде не любил мелькать на людях в вялом расположении духа и тела. Шум в ушах прерывает мягкое касание где-то под рёбрами. Союз вздрагивает, чуть не зарядив локтем виновнику торжества. – Что готовишь? – американец не обращает внимания на встрепенувшегося СССР, суёт нос в кастрюлю и оценивает незамысловатое блюдо взглядом. – Ты можешь не подкрадываться? – он двигает его ладонь от себя немного небрежно. – Кашу. Другой у тебя не было или я не нашёл. – Ты залез в самый дальний угол ящиков? – Америка отстраняется от кастрюли, но не уходит. Если СССР ещё сохранял приличие, одевшись в более презентабельный прикид, то Штаты ходил в одних носках да рубашке. Под ней наверняка было что-то ниже пояса, но Союз не вглядывался. Но раз ходит так, полегчало видимо. – А ты предпочел бы есть сухой завтрак? – Союз вздыхает. Честно, из всего разнообразия продуктов по утрам он предпочитал каши или яйца в любом виде. Бутерброды тоже ничего. – На самом деле да. Не люблю каши. – США разрчарованно смотрит на пустую упаковку из-под молока. – Я готовлю на двоих. Ешь или не ешь - мне-то что. Я сказал, что готовить буду, а не твои прихоти выполнять. — Союз не собирался играть в прислугу. Ему даже черт возьми не платят за это. Он погружает ложку в кашу вновь, набрав немного на вогнутую поверхность и подув. Немного обжигает язык, но вкус вполне ничего. – А я попросил тебя заменить домработницу по этой части, а не стать потребителем на моей кухне. – США тянется к упаковке сока в холодильнике и глотает холодный напиток прямо из горла бутылки. Союз грубовато вытягивает её из чужих рук, получая неоднозначный взгляд в ответ. – Хорошо. Тогда не хлестай холодное. Ты вроде болеешь. – он набирает ещё одну ложку каши и дует на неё чуть дольше. Штаты успевает лишь открыть рот, получив порцию каши на язык. Он возмущенно хмурится, но стягивает массу с ложки, незамысловато орудуя языком за щекой. – Я приготовлю что хочешь на ужин. А сейчас ешь это. Тебе полезно. Плюс, ты хочешь ждать, пока я приготовлю что-то другое? – Союз снимает кашу с огня, выключив плиту. Американец недолго мнется с ответом, а затем и вовсе тянется за тарелками. — Нет. На ужин рагу. Со свининой. И не говори со мной, как с ребёнком, это подбешивает. — он ставит тарелки на стол, после достав и ложки. Союз закатывает глаза и раскладывает порции по тарелкам, сев первым на место. Вчера он поел разве что предложенный Америкой суп. Острота оставляла желать лучшего своему желудку. – Приятного аппетита. – он с удовольствием приступает к еде. Немного сладковато. Удачно, что сахара туда он добавил мало. Штаты добавляет туда что-то от себя, после чего тоже берётся за ложку. – Thanks. – он негромко отвечает и ест медленно, смакуя кашу потихоньку. СССР наоборот, стремиться побыстрее заполнить желудок. Тёплая каша - самое то. Он слышит смешок со стороны, проглотив последнюю ложку. – Что? – Союз лишь довольно облизывается. – Ты так торопишься. Знаешь, там ещё осталось вроде. Не обязательно бросаться на горяченькое. – Штаты смотрит в сторону кастрюли. И правда, достаточно так. – А ты как будто на яд проверяешь. – Союз вытирает рот салфеткой, прикрывая остатки каши крышкой. – Ох, не в твоём стиле травить еду. — Америка растягивает завтрак болтавней. Он говорит о погоде, о каких-то неизвестных Союзу людях, о морском береге, танцах и шумных мероприятиях. СССР слушает и, кажется, впервые за долгое время его не раздражает излишняя разговорчивость капиталиста. Он моет свою тарелку сразу после Союза, идёт на веранду, накинув на плечи какой-то плед. СССР следует за ним по инерции, не прерывая монолога, на который лишь изредка добавлял комментарии. На улице прохладно ещё, пахнет сыростью и чем-то цветочным. Пока в нос не ударяет и запах табака. – Будешь? – Штаты тянет ему сигарету. Союз не отказывается. – О чем думаешь? СССР затягивается и немного молчит. Мысли как-то легко переключились по чужим словам. Он уже ни о чем толком и не думал. – Ты странный. – он наклоняется вперёд и облокачивается о деревянное ограждение. – Хм. Почему? – Америка делает то же самое, оставив плед болтаться на плечах и спине. – Это к тебе вопрос. Ты бываешь до жути надоедливым, лезешь куда не просят, строишь планы, понятные тебе одному, меняешь все в мгновение ока, а затем делаешь вид, что это нормально. – СССР все же уходит в новый поток мыслей. Он не особо интересовался причинами до этого, может, потому что их даже нет. Америка просто такой. – Ну, тебе вроде не стало спокойнее, когда я никуда не лез. – Штаты немного поворачивает голову к Союзу, который смотрит куда-то вдаль. Так пристально, словно там правда что-то между деревьев запрятано. – Наверное. Сперва было. – Союз стряхивает пепел. Он не знает, почему это его беспокоило. – Потом это казалось ещё более странным. Напрягает. Он чувствует, как к щеке прижимается что-то тёплое. Чужая рука мягко оглаживает еле заметную щетину кончиками пальцев и касается уголка губ, подтягивая его чуть выше и тискает кожу. – Настолько, что ты решил приехать? – США будто немного ребячится, но слишком уж долго его пальцы обводят мягкую скулу. СССР берётся за его ладонь, думая убрать. – Ты мог бы уладить это и через кого-то ещё, знаешь. Мне бы наскучило рано или поздно. Но я хотел посмотреть, насколько ты упрямый. Не настолько уж сильно. Он тянется чуть ближе, так, что на губах чувствуется чужое дыхание и кажется, будто мелкие механизмы вытягивают улыбку Штатов шире. Союз стискивает руку американца сильнее, хмурясь. – Это хорошо. Я рад, что ты приехал. Мне понравился завтрак. Я тоже хотел поболтать. – Штаты тянет свою ладонь обратно сам, но смотрит так спокойно, тепло, без какой-то уловки, что это отдаёт и каким-то тёплым чувством в животе. И СССР словно в трансе тянется ближе сам, касается чужих губ своими. Он не ощущает никакого сопротивления или давления, лишь то, как рука первые пару секунд стискивается на щеке и губы мягко двигаются, обдавая приятным горячим воздухом. Штаты словно приторный мёд растекается в его руках, стоит ему взяться под рёбрами. Плед щекочет пальцы. Союз чувствует это преимущество впервые. США скупился на любые уступки, а сейчас молчит, слегка двигает губами, приоткрывает рот будто вызывающе. Точно бред. СССР жадничает. Кусает, двигает языком, сжимает наверняка до боли, чувствуя лёгкую вибрацию на языке от звуков со стороны США. Америка наоборот мягко скользит по его шее рукой, слегка выгибаясь навстречу. Но смотрит, Союз чувствует его взгляд из-под полуприкрытых ресниц, ощущая как по спине бегут мурашки. Капиталист тянется назад лишь когда чувствует, что необходимо нормально глотнуть воздуха. Только его не отпускают, вжимают в перегородку, тянут за волосы обратно. Американец немного дёргается, сжимая пальцы у шеи крепче. Предупреждающе. Союз понимает на задворках сознания, что ему нужно что-то придумать. И прямо сейчас. И он не знает что, потому что любые слова кажутся ему бредом. И он не сможет это игнорировать. Его грубо тянут назад за загривок, заставляя шикнуть и перехватить запястье США, иначе синяк оставит. – Успокойся. Сожрать меня хочешь? – он немного морщится, только сейчас замечая, что сигареты они потеряли где-то в процессе. Благо на мокром они быстро потухли. Союз отпускает, делает шаг назад, минутно тупит взглядом куда-то на ключицы напротив. – Не смотри так. Аж жутко. – Штаты возвращает лёгкое ехидство, наблюдая за тем, как у СССР в голове происходила какая-то вспышка сверхновой. Но молчание виснет уж слишком долго. Слова не собираются ни во что, потому что нечему собираться. Это ведь не желание отыграться, не какой-то прилив злости, не порыв страсти или тем более любовное признание. – Может, вернемся? – США нарушает тишину вновь, поправляет плед, отступая взглядом в сторону и давая СССР посмотреть и на него в ответ. – Или ты так и продолжишь стоять солдатиком? Можно подумать, ты никогда не размышлял о таком. – Нет. – Союз выдаёт это автоматом. Ему не нравится это. Не нравится и чужое безрассудство. Он не целовал никого просто так. – Оу, как жаль опорочить твои девственные мысли. – капиталист сталкивается взглядом с янтарным закатом напротив. – Хотя не похоже, что ты никогда не целовался. Или это правда была попытка сожрать меня? – Это не... ты можешь помолчать хоть одну чертову минуту? – СССР чувствует дикое желание исчезнуть отсюда как можно быстрее. Не смотреть, не видеть, не чувствовать, не слышать, даже понимать не хотелось. Губы еще были влажными от слюны, но во рту настоящая пустыня. – Зачем? По-моему, я достаточно долго молчал, пока ты лез в мой рот языком. – Штаты ловит колючий смущенный взгляд, как-то по особенному довольствуясь этим. – Это недоразумение. – Конечно. – Ты полез ко мне руками первым, это тебя не смущает? – Ни капли. Союз понимает, что его попытки как-то зацепить США не работают. И от этого к щекам приливает лишь больше крови, то ли от стыда, то ли от злости. Американец не оставляет этот факт без внимания, пока Союз пытается натужно выдавить что-то в ответ. Штаты оказывается вновь слишком близко слишком резко и его ладонь бесстыдно ложится на бедро русского. – Did I stir you up too much? You just looked like you needed that one. Am I wrong to help such a sweet thing? – Америка не чувствует крепкой хватки, лишь ошарашенный взгляд, смешно сочетающийся с так и не вылетевшей из приоткрытого рта фразой. – I guess your appetite is same here. Want to have another bite, Soviet? How about I... Союз чувствует, как руки США ползут выше уже синхронно, и как только большой палец касается ремня, русский перехватывает наконец ладони. – Что ты собираешься делать? – СССР, дышащий слишком часто, сжимает руки слишком неуверенно слегка нагретыми ладонями. – Использовать рот. – Штаты демонстрирует ему язык, только чуть разжимая губы. Руки оставляет на месте может даже потому, как крепко вдруг на них сжимаются пальцы. Почему-то это выглядело чересчур грязно в явно специфическом контексте. Он отпускает одну руку под пристальным взглядом Америки, его собственная тянется к лицу напротив, касается нижней губы и скользит по выступающим резцам. Штаты тормозит, приоткрывает рот шире, давая пальцу пройтись по горячему языку. Союз кажется чувствует как от подушечки пальца жар перетекает во все тело. Он резко проталкивает пальцы глубже, глаза напротив округляются и от неожиданности американец давится. СССР даёт ему секундно продохнуть, пока пальцы вновь не соскальзывают по корню языка уже куда плавнее. И он чувствует, как зубы чуть смыкаются. – Стоило откусить. – влажные пальцы покидают рот, оставляя США в неком недоумении. Он морщится, давая лицу покрыться розоватыми пятнами. – Твои пальцы? – США вытирает кистью край рта, наблюдая как Союз бессовестно пялится. Теперь ему не хочется прятать взгляд. Хочется проникнуть им под кожу. Воображение слишком ярко представило, чем бы могло завершится подобное продолжение. – Твой язык без костей. У тебя плохо с юмором. И с головой. – Союз отступает и шагает обратно в сторону дома, небрежно вытерев пальцы о край штанов, стяхивая ерунду из головы. – А у тебя с оригинальностью. Знаешь, я думал страны вроде тебя такой юмор бы оценили. – Америка следует за ним, явно ожидая какой-то реакции, слишком уж довольно смотря на СССР, когда тот поворачивает голову и хмуро вопрошает. – Страны вроде меня? – Ну знаешь... Сосалистические. Союз смотрит на США, как на впившегося в лицо комара. Такого противного, жужжащего, подлетевшего в безмятежный вечер к его постели под свет лампы. Пришлепнуть бы чем-то. Он уже жалеет о том, что вылетит с его рта. – Капитподлизам оставь свой юмор. США разражается смехом, чуть ли не подавившись, пока пытался разогнуться в ровное положение. Он поднимает голову обратно на СССР, наблюдая его сконфуженный вид и уходит в пародию скрипучего замка, от чего Союз невольно прикрывает подрагивающую губу ладонью. – Хватит ржать, это было ужасно. – Союз находит в себе силы прервать неожиданно хреновый способ довести американца до бездыханного состояния. – Однозначно. Пффф... просто ты так серьёзно это сказал, будто это твоя лучшая шутка. – США выдыхает спокойнее, утирая слезу с края глаз и плюхается на диван. – Мне было жалко твоих стараний, у тебя на лице было написано, что ты жуть как хочешь чушь сморозить. – Союз вздыхает, но чувствует себя на удивление легче. На секунду он забыл о том, как буквально в паре шагов отсюда хотел просто вытереть это позорное пятно из жизни. Но Штаты относился к этому слишком легко. Подозрительно легко. – На русском мои шутки не так хорошо звучат, так что это мой максимум в каламбурах. – США ведёт плечом, берясь за небольшой яркий журнал рядом, что-то пристально там разглядывая. Учитывая обложку с какой-то излишне широко улыбающейся дамой, полезного там целое ничего. – Попробуй еще раз. – Союз садится все же рядом на другой край. На два дня особого занятия он не надумал, так что ему оставалось торчать с американцем по большей части. И тот вынлядит слишком довольным этим фактом. – В любом контексте? – Америка задумчиво отводит глаза от картинок и заголовков на Союза, и тот кивает, держась пальцами за край дивана. Юмор отвлекает, так ведь? – Окей, хм... Почему старик попросил руки младшего брата, когда заболел? – Штаты многозначно глядит на Союза. – Когда я согласился на любой контекст, я не имел ввиду родственные браки. – Союз щурится, смотрит на США, отчего-то его лицо сейчас кажется безумно смешным, хотя он даже не закончил свою третьесортную шутку. – Ну и почему? – Он был парализован. – Ты был прав знаешь. Предыдущая - твой максимум. – Союз скорчил невиданную до этого рожу, но кажется Штаты считает это особенно уморительным. Дело даже не в мерзком смысле шутки, а в слишком самодовольном виде США. Союз не может сдержать порыв все же фыркнуть коротким смешком. – Ты рассмеялся. – Штаты тычет в сторону русского пальцем. – Из жалости. – СССР поднимает глаза на чужую мелькающую слишком близко ладонь. – Да-да. Будто ты способен на жалость ко мне. – Америка закатывает глаза и наконец умолкает. Тишина в этот раз не кажется ему лишней, он увлечённо глядит на яркую печать. Союз же не находит ничего лучое, чем погрузиться в обработку тех мыслей, что до этого так удачно прервал Штаты. Вопросов правда только добавилось. Всё-таки он до сих здесь, добровольно поддается на поддразнивания, расслабленно бросает шутки и колкости. Коммунист смотрит секундно на сидящего рядом, который будто всем видом игнорирует его присутствие. Но это врядли, Союз почти уверен, что он хоть в спину взгляд заметит за несколько километров. Если задуматься о чужих словах еще в кабинете, вначале все правда было иначе. Раньше русский сопровождал нового коллегу взглядом до тех пор, пока на получил ответ. Американец столкнулся с ним глазами, обворожительно улыбнувшись тогда, словно до этого он был не более, чем предмет мебели, а сейчас вдруг задвигался. И впервые он говорил с ним достаточно долго по делу, но не упустил шанс добавить что-то в своей странной манере. 《 – Как думаешь, ты смог бы быть спокойным под мирным голубым небом над твоей головой? – США сполз спиной по стулу немного, делая какую-то очередную пометку после их диалога. – Конечно. Это то, к чему нам стоит стремиться. – Союз приподнимает бровь, проронив ответную улыбку. Мирное небо - лучший знак. – Особенно после... – Войны, да. Но я никогда не стремился к небесам. Небеса карают тех, кто создаёт себе идолов на земле. – Америка перекатывает ручку по столу ближе к СССР. Тот протягивает руку вперёд немного. – Я не верю в бога. Или идолов. Люди сами ответственны за свои поступки. – Союз приподнимает бровь. Он не знает к чему это, Штаты щурится, касается чужих пальцев холодными подушечками, мягко постучав по запястью. – Но ты веришь в тихие небеса. Покой ждёт после смерти тех, кому повезло найти к нему путь при жизни. – он ведёт плечом немного, словно утомленный диалогом, но тем не менее глаза его выдают. СССР замирает секундно, недолго думая над ответом. – Смерть - это не покой. Это конец. – русский смотрит как пальцы соскальзывают с запястья под тихий смешок. – Для кого-то смерть - это только начало. Важнее то, что творится под этими тихими небесами. На земле куда больше того, что я мог бы назвать концом. – США приподнимается с места, оставляя всё на столе в том же положении. – Например? – Союз ещё чувствует холодные пальцы, но под кожей тепло, как в майский вечер. – Любовь. – Америка не задумывается ни секунды, СССР невольно смеётся, теряя нотку напряжения. – Я думал, вы любитель внимания, США. – Союз любовь считал тем, за что люди обычно цепляются. Толчком, поддержкой, опорой, спокойствием. – Я не против побыть чьим-то идолом. Но боги не любят. Они несут идею. – капиталист проворачивает глобус в кабинете, попадая пальцем на Азиатскую часть. – Но ты и не бог. – СССР хмыкает. Какое самолюбие. – А ты не священник. – Штаты смотрит прямиком на него, словно сверлит взглядом что-то на лице. – Поэтому не тянись к небу. Падать очень больно.》 Странный. Наверное, одно из первых впечатлений. Штаты казался ему не от мира сего, он говорил витиевато, длинно, так, словно пытался запутать собеседника, задушив собственным невежеством или невнимательностью. Только Союз оказался куда внимательнее в отношении США, и кажется ему это не нравилось. Обычно ведь бывает наоборот, хорошего слушателя ценят. И забавно, как Штаты бросало из стороны в сторону в желании приблизиться до безобразия и окунуть русского лицом в грязь. Когда он наконец решил нарушить кое-как сформированную в самом начале цепь между ними, Америка попытался ей же его придушить. Тогда наверное пришло конечное осознание, что быть ближе, чем на расстоянии пушечного выстрела, американец не хочет. Он так долго тянул свою шарманку, что в итоге СССР сорвался. Помнил, как вмазал впервые, давая кулаку отпечататься на лице. США оказался на земле, а Союз секундно пожалел о решении, но тогда из беспросветного тумана серых глаз показалось что-то яркое, свекнув блесной на удочке, и СССР клюнул... носом в ближайший газон. Он возвращался домой помятый, потный, грязный и возбужденный. Последнее правда пришло позднее, когда он не мог унять желание ещё раз стиснуть руки на чужой шее и почувствовать, как Штаты изгибается от резкого удара о асфальт и впивается в его руки так, словно собрался оторвать. И тогда он скинул это на излишний адреналин. И в целом это не было закономерностью. Просто в особенно яркие моменты тело реагировало иначе, когда США вновь смотрел на него не просто с полыхающим раздражением или холодным безразличием, а с таким же желанием. Правда со временем таких моментов было все меньше, но оттого меньше ощутить это ещё раз не хотелось. Только Союз в силу своего якобы благоразумия не лез в драку без разбору, не провоцировал особо, но хотел, жутко хотел. И это делал американец, он выбирал игру и каждый раз с усмешкой наблюдал, как коммунист приходит, рвёт и метает, хоть и пыжится до жути в сохранении "благоразумия". Он сбрасывает всё, оставляет что-нибудь на память, и вновь уходит, зализывая раны до следующего раза. И внезапно СССР понимает то, что слишком долго доходило до его головы. Не хотело доходить или было отодвинуто. Он здесь, потому что хочет. Он игнорирует собственную проблему так долго, что забыл о ней. Но она-то о нем нет. И наверное, раз он уже перешёл грань буквально пару минут назад, то шагать обратно нет смысла и может даже возможности. США явно понимал что-то уже давно, но лишь дёргал за ниточки, чтобы видимо взглянуть как все сыграется в итоге. Он никогда не признает в себе зачинщика, только наблюдателя. И это даже не трусость, он не любил марать руки - вот и всё. Но сейчас видно даже ему надоело играть в эту одностороннюю игру, он хотел взглянуть на последнюю возможность. И думается, что после этого он вернётся к безразличным взглядам. И это... жутко раздражает. – Ты просто ужасен. – неожиданно шипит СССР, вызывая неподдельное удивление со стороны. – Что? Я молчал. – США клонит голову в бок, не понимая к чему была эта фраза. – Я терпеть тебя не могу порой. До дрожи. – коммунист продолжает, смотрит на США правда отчего-то не озлобленно, но натурально хмурится, повышая голос. Его глаза горят совсем иначе, как будто не хватает лишь короткого замыкания и все взлетит на воздух. – А мне ты нравишься. – американец усмехается, подпирает голову рукой, откладывая журнал и слышит раздраженный скрип зубов. Тихий, но хорошо ощутимый на расстоянии. – В каком это месте? – Союз двигается медленно, поставив руки на мягкую сидушку дивана. Штаты выжидающе смотрит. – Если мне нужно выбрать одно... – США чувствует своим бедром подлокотник, он поворачивает к русскому верхнюю часть тела. – Пожалуй, твое это желание из меня душу вытащить. Он придвигается, чувствует, как крепко его стискивают за плечо. СССР хочется опрокинуть его на пол. — Я не против. Залезь поглубже, глядишь, ты что-нибудь достанешь. – американец тем не менее обводит плечи русского, опуская руки на грудные мышцы. А затем Союз сам оказывается телом на полу, его руки немного стирает ворс ковра, а голова неприятно соприкасается с крепким деревом. Штаты оказывается сверху быстрее, чем Союз приходит в себя. Он вжимает его руки с силой в ковёр, скрещивает крепче свои ноги, не давая сильно поднять их пострадавшему. Америка наклоняется, чуть смеётся, явно напрягая руки от постепенно возвращающихся сил соперника. От попыток Союза перевернуться столик рядом шатается, ему на лицо соскальзывает тот самый журнал, и он слышит, как рядом падает что-то ещё ударяясь о его левую руку осколком. США дышит вскоре уже над его ухом. До дрожи бесстыдно шепчет. Страницы неприятно соскальзывают с лица, открывая вид на возвышающееся над ним тело. Американец крепко вцепился в него, и в моменте русский ощущает как его рубашка щекочет немного оголившийся из-за падения живот. Штаты неожиданно убирает одну руку, и моментально СССР вцепляется в его шею пальцами, не дав глотнуть воздуха. Сидящий сверху падает на широкие пальцы, почти давясь от крепкой хватки. Его рот немного приоткрыт, пока он негромко выдавливает из себя слова. – Я бы посмотрел, как ты сотрешь пальцы в кровь, пытаясь. А я знаю, что ты упрямый. Как долго ты будешь сверлить меня глазами и нарочно избегать? Это бесит. – он резко упирается коленом между ног СССР и давит, переходя в совсем хрипящий шёпот. – Разве не поэтому ты тоже приехать решил? Или дело только в этом? Нога как назло провоцирует слишком яркую реакцию. США чувствует, как твёрдая плоть оказывает больше сопротивления давлению. – Тебя так легко завести. Во всех смыслах. – он отпускает и вторую руку Союза, шустро скользнув на оголенный живот. – А вроде бы ты большой мальчик. СССР не может поверить, как легко тело среагировало сейчас. И как оно продолжает нагреваться от прикосновений и горячего шепота. Ему кажется, что больше нет смысла держать все в ежовых руковицах. Иголки явно не пугали американца ничуть. Он дёргает США вверх как тряпичную куклу и вжимает в обивку дивана с силой. Тот гнёт спину от неприятного столкновения, жмурится и слышит как скрипит под крепкой рукой ткань рубашки. Несколько пуговиц отлетают, а ткань неприятно стягивает тело под давлением. – Блять! – куда больнее правда ощущаются зубы на оголенном плече. Союз резко дёргает свободный край верхней одежды, и как будто решает отомстить за все колкости крепкой челюстью. Штаты резко двигает ногой, дёргаясь, заряжая ей куда-то в живот. Но СССР словно игнорирует явно не слабый удар. Он лишь хватает чужие бедра с внутренней стороны и резко раздвигает так, что кажется даже что-то сводит. – Не кусайся. СССР отрывается от чужого плеча, наблюдая чёткий отпечаток зубов. Штаты гнёт шею в сторону, пытаясь сбросить неприятное ощущение. И жалеет об этом решении. Зубы стискиваются вновь уже под пульсирующей венкой шеи, он шипит, шумно вдыхая воздух приоткрытым ртом. – Я же сказал! – Ты слишком много говоришь. – Союз тянет ладонь за чужую спину, уходя рукой вниз по позвоночнику. – Даже про круг общения тогда. Ты сказал, что я хотел быть в твоей компании. Только тебе это было ни капли не интересно ровно до момента, пока я не перестал пытаться даже заговорить с тобой. Тебя так задело, что кто-то не готов вылизать твой зад? США щурится, морща нос. В этом пожалуй есть доля правды. Союз перешёл с интригующих взглядов на холодное фырканье. Расшевелить его было сложно. – Кому понравится терять лакомый кусочек? Право, стоило развести тебя покрупнее. Что ещё интересно ты бы выдвинул в предложения, чтобы получить расположение в мире? Останься ты, как сам выразился, вылизывать зад, то успешно бы сосуществовал со мной. – он ведёт руками по чужим плечам, затем пытаясь немного отодвинуть СССР. – Ну правда, было бы не так интересно. – Ты бы свернул мне шею при любом удобном случае. – Союз стряхивает чужие ладони с плеч небрежно, хватая запястья Америки. – Но ты же ещё жив. – Далеко не потому что ты так решил. – Хах, а почему же ещё? СССР знает, что это больше похоже на провокацию. Америка в целом - одна сплошная провокация, самого его задеть не такая лёгкая задача. – Потому что я могу прижать тебя к земле наконец. Ты как-то умудрился сравнить себя с богом, но боги не имеют смысла без своих последователей или противников. Потому что забытые боги никому не нужны. Ты нужен куда больше, пока есть я. – Союз чувствует как резко дёргается под ним тело и давит весом ещё больше. – Х-х... ищешь всё же аналогии? Хотя я имел ввиду не совсем это. Слишком большое самомнение, Союз. – Штаты ухмыляется, но СССР прижимает его всем телом к диванной обивке, когда американец двигается вверх, в итоге упираясь ягодицами в чужие бедра. Резкое трение ещё больше плавит сознание. – Ты сам себя в клетку запер сейчас. – Союз выдыхает ему в шею. Капиталист немного смеётся на его словах, уводя одну из ног за чужую спину. – Тогда ты застрял со мной. – он тянет шею вперед, касаясь губами чужих. Словно ему надоела игра в сопротивление. Русский не дышит, разделяя поцелуй с той же жадностью, что и прежде. Хотя в этот раз активность со стороны Америки явно не меньшая, от чего он царапает чужие губы зубами в какой-то момент. – Знаешь, пол не самое удобное место. – США выдыхает это горячим потоком воздуха, когда Союз слизывает каплю крови с чуть треснувшей губы. – Знаю. – русский резко тянет рубашку Штатов вверх, она скатывается у рукавов, пока окончательно не соскальзывает с чужого тела. США ещё секундно противится, будто для вида, а после примыкает ладонями к чужой груди. Он чувствует и руки Союза под рёбрами, вновь за спиной, и резкое трение плотной ткани между бёдер. Штаты слышит, как коммунист неудовлетворенно шипит, и неожиданно сам, изогнувшись в пояснице, скользит задом по отчетливо заметному бугорку, слыша мычание в ответ. Следующее трение куда более отчетливое, они начинают напоминать пару любопытных подростков. США упирается почти окрепшим от таких действий членом в живот СССР. Влажный след даже сквозь боксеры остаётся на нем. Коммунист опускает взгляд вниз, его дыхание ещё больше сбивается, когда Америка стискивает сквозь рубашку пальцы на его груди. Он чувствует как тот давит на соски и резко примыкает ближе, приложившись горячим языком к ткани рубашки. Союз почти уверен, что если бы он почувствовал его язык сейчас прямо на коже вот так, то был бы уже где-то за гранью. Он резко толкается бёдрами вперёд, забив на ощущение липкости от одежды на теле. Штаты морщится от натирающей грубой ткани на мягкой коже бёдер. Однако, почему-то не язвит по привычке. Коммунист смещает свои руки на голые бедра, прощупывая их, и пальцы мнут ягодицы. США приподнимает таз, лишая Союза той же возможности полностью контролировать положение. И пока его не вжали уже лицом в диван, американец слегка отгибает ткань своих боксеров, предварительно обдав пальцы слюной во рту. Он опускает руку на член, растирая предэякулят со слюной длинными пальцами. Без тени сомнения пальцы скользят ниже, под тканью рельеф костяшек заканчивается где-то между слегка приподнятых ягодиц. СССР понимает, что даже если и был путь назад, ему он уже не нужен. Он тянет собственную рубашку вниз, пока Штаты неторопливо растирает смазку пальцами. Это влажно и грязно. И слишком горячо. – Тебе так нравится? – Штаты скользит рукой выше, раздвигает ноги шире, вызывающе смотря на СССР. Тот почти сходу подтягивает его на диван и тянет боксеры вниз, открывая вид на чужую горячую плоть. – Ты ведёшь себя по блядски. – ремень немного гремит в руках, русский торопливо прижимается, ведёт языком по шее, размазывая накопившуюся во рту слюну по горячему телу. – Это не ответ. – Америка приоткрывает рот в немом звуке, когда чувствует проникающую между ягодиц плоть вместо пальцев. Он немного шипит, сжимаясь, и чувствуя как твёрдый член входит немного небрежно, затем так же легко выскальзывая, потираясь о бедро. Союз двигает ладонью по нему, растирая все больше выступающей смазки, подтягивая Штаты так, что он почти сгибается пополам. – Тебе нравится явно не меньше. – чувствуя, как тело потихоньку обмякает, Союз повторно толкается. Американец явно ненарочно заряжает ему ногой слегка, чем провоцирует двинуться глубже, выбивая негромкий стон. – Хн-х... – пальцы Союза мелко вздрагивают, стоит ему почувствовать, как плотно обхватывает член чужое тело изнутри. Лицо напротив, подогретое румянцем, смотрит из-под полуприкрытых век с еле подергивающимися ресницами и слегка искривленным от боли лицом. Он немного елозит бёдрами под удобный угол, пока не выбивает более отчетливый звук, толкаясь вновь в том же направлении. Глаза Штатов шире открываются, но чёрные зрачки теперь словно утопают в сером тумане. – Да-ах... ты чертовски большой. – Америка рвано дышит, стискивает слишком сильно, а после отгибает голову немного назад, когда СССР продолжает плавно изучать его тело уже губами, добавляя крепкие ладони на тазовые кости. Штаты тянет его ближе, ухватившись руками за плечи. – Думаю, ты мог бы его почувствовать, если б надавил на живот. – он перемещает ладонь Союза со своих бёдер выше, имитируя толчок и мягко надавливая рукой на собственную натянутую кожу. Он крепко стискивает член внутри, постанывая от ощущения заполненности и колючего неприятного разряда по телу. Видно, как глаза напротив немного краснеют, напрягая капиляры. СССР уже не обращает внимания на то, как краснеет и собственное лицо. Внутри почти до боли тесно, и он чертовски давно не занимался таким. Голова шла кругом от всех ощущений и слегка резковатых движений. Он толкается до конца, выходит почти полностью и вновь растягивает стенки, когда ноги Штатов наконец вздрагивают. – Под... ожди. – США срывается на шипение, вытягивая затем высокий звук под ещё несколько таких острых движений. В глазах СССР сверкает какое-то дикое чувство, он даже не думает о том, чтобы остановиться сейчас. И США болезненно стискивает зубы на его плече. Союза прошибает от ощущения и он пихает американца обратно, получая в ответ искреннее возмущение во взгляде. Это слишком грубо, слишком быстро. Но когда он вообще был нежным к этому гаду? И сейчас под толчки он рвано дышит и вцепляется в губы Штатов, водит языком по зубам, чувствуя вибрации чужого голоса. США резко дёргает бёдрами и кажется немного дрожит. – Блять... – Союз громко выдыхает и после кончает, когда тело стискивает еще больше. США вздрагивает уже от пульсации внутри, пытаясь отодвинуться, но ему кажется даже некуда, от чего он негромко скрипит на высокой ноте. – Ха-ах... Держи себя в руках, хочешь потом лично вымывать это? – Штаты недовольно смотрит на СССР, но кажется его только мотивирует лёгкое раздражение в глазах. Плевать даже если ему после пол придётся оттирать. – С тебя достаточно. – Штаты мягко пихает его пяткой и чувствует как член плавно выскальзывает, но ему самому явно недостаточно. – Замолчи. – СССР обводит тело перед собой ладонями, а американец не сразу шибко сопротивляется. Под рёбрами можно прощупать шрам пальцами, он уродливо изгибается выше. Союз не чувствует под языком даже родимых пятен, зато солоноватый привкус разогретого тела напоминает что-то морское. Штаты подставляется под горячие ладони, вздрагивая от цепляющих кожу зубов, нетерпеливо упираясь членом в живот Союза. В итоге ладонь опускается вниз, но её так же шустро тормозят. – Какого черта? Русскому явно не хотелось закончить так быстро. А США кажется уже не шибко рассчитывал на скорый второй раунд. Он цокает языком, словно генерируя в голове рабочий способ подстегнуть русского. – Продолжишь меня изводить, я сам тебя на этом столе отымею. – он угрожающе скалится. – Ты не отыграешься одним разом. – кажется, его угрозу даже всерьёз не воспринимают, но пальцы скользят между ягодиц, проникая во влажное нутро. Сейчас он мог выплеснуть всё, что так долго игнорировал. А США мог лишь наблюдать, переодичкски постанывая от почти трахающих его пальцев, грубоватых тисков, царапающих кожу зубов и обжигающего дыхания. Кажется, его сознание подтекало от количества ощущений. – Неужели это единственное, что приводит тебя в чувство? – СССР шепчет, резко вырывая Штаты из мыслей шлепком по бедру. – Мм! – он дёргается от нового ощущения, член вновь скользит внутри, теперь имея достаточно смазки, от чего к стонам прибавляются хлюпающие звуки. Союз всё больше понимает, как ему необходима была разгоряченная кожа рядом. Неважно в каких обстоятельствах, Штаты добирался до самых мерзких уголков его души, жевал кусочки трезвости, хрустя осколками между белоснежных зубов. СССР же зацепился за чужие глаза словно ребёнок за теплый летний ливень. Вечно в нужном месте в неправильное время. Он появлялся тогда, когда ему нужно и уходил точно так же, на прощание оставляя обязательно ощущение, словно водой окатили. На него часто смотрят как на оазис посреди пустыни. Подберись слишком близко правда, и мираж рассеется, издевательски улыбаясь. Но сейчас он не рассеется, Союз держит его слишком крепко, входя в изгибающееся тело со всем диким желанием. – Ха-ах, ммм... быстрее! – Штаты бесстыдно шепчет, стонет, медленно теряя силы подмахивать бёдрами в таком положении. Он знает, что как только тот покинет эти стены, то шанс прочувствовать всё чужое рвение придётся урезать. Это дно айсберга, до которого ещё нужно добираться, чтобы прощупать. Всё же, поддаваться таким простым желаниям позорно и унизительно. Но до одури приятно. США не стремился к чему-то устойчивому, Союз прав. Подпускать русского слишком близко не стоит, он загрызёт, сожрёт с потрохами, лишь бы оторвать себе кусочек. Он впивается в американца словно в последний раз. Его давно запихнутое на заднюю полку желание сковать их вместе, почувствовав каждую неровность во всех внутренностях, слишком обжигающе огромное и должно пугать. Штаты обожал масштабы, но к таким он лишь с неприятной завистью мог протянуть руку. И он хотел тянуться. По-своему, он бы назвал это каким-то особым чувством. Правда не вслух. Сейчас он поднимает глаза выше, пока чужие руки изучают тело, а от движений внутри что-то струйкой стекает по бедру. Но его лицо тянут обратно в безумном порыве, и он смотрит на СССР не сдерживая голоса, выстанывая чужое имя в припавшие к собственным губы с колючими клыками. Каким бы развязным не был Штаты, в первую очередь он доверяет своей голове. Это возможность, шанс, уловка. Он закроет Союза в клетке собственных желаний и будет заботливо подкармливать, щекоча кончиками пальцев светлые волосы и прижимая к себе. Разве неправильно давать людям то, чего они хотят? К тому же, никто не отменяет собственного удовольствия. – Ты чертовски громкий... – Союз дышит часто, смотря на размытую радужку в чужих глазах. Или так только кажется из-за жара. – А кто меня услышит, кроме тебя? Ахн... Мне некого стесняться. – Америка чувствует, как приятно сводит живот. Он никогда не отличался тихим поведением. Союз же резко затыкает ему рот ладонью, смазывая слюну с губ. Вторая ладонь скользит вниз под мычание Штатов. Тот приятно скользит под руку, сжимается, подтягивая СССР ногами ближе, давая возможность втиснуться глубже. Русский крепче сжимает пальцами головку, опускаясь по всей длине рукой, заставляя чужое тело ещё больше извиваться, вбиваясь в ладонь. Воздуха не хватает, и США кусает пальцы на губах до крови, чувствуя как та солоноватыми каплями стекает в горло, прежде чем он кончает в руку. Он расслабляется, давая СССР закончить и тот падает на капиталиста, убирая ладонь. Им обоим необходимо несколько секунд восстановить дыхание и трезвые мысли. Союз первым тянет руки ближе к талии, он прижимает Америку уже мягче и поднимает на него глаза. – Нам стоит... – Не стоит. – США отрезает его слова, чувствуя как руки крепче стискивают кожу. – Я никому не скажу, если переживаешь об этом. Зачем мне оно? – Я не... – Эй, я не осуждаю. Это было хорошо. – США. – Но слезай, я хочу в душ. – Штаты пытается сдвинуть Союза, но тот намертво приковал его. – Давай, ты же не хочешь... – Ладно. Идём. – Союз всё же двигается, он тянет ещё не совсем отошедшего Америку за собой в душ. Тот хочет что-то возразить, но русский опережает его слова. – Я не буду ждать, пока ты помоешься. – Может, стоило лучше держать себя в руках? – США чувствует лишнюю влагу на бедре и ладонь СССР. – Может, не стоило провоцировать? Ты ведь в самом деле вовсе не из великих чувств прогнулся. Но все же. Ты уж не настолько отбитый, чтобы подставляться ради какой-то политической ерунды. США фыркает и ждёт, пока Союз включит воду, медленно опустившись на дно ещё полупустой ванны. Союз садится сзади, и чувствует как тело перед ним облокачивается назад. Он почему-то не торопит американца с ответом. И пока тот не отключает набежавшую воду, оба молчат. Штаты мягко касается шеи СССР, изогнув руку назад и откинув голову на чужое плечо. – Не настолько. – он прикрывает глаза. – Я не врал насчёт того, что ты мне нравишься. Ты как плюшевый мишка. Большой такой, мягкий, только потертый временем, сшитый разными лоскутами ткани чьими-то нитками, до безобразия милый, но никому не нужный. Разве что детишкам, для них ты большой бесстрашный зверь, охраняющий сон. Хочется приложить пластырь к твоей потертой мордочке. Союз непонимающе смотрит в белизну ванны, не двигаясь. Пальцы мягко щекочат его кожу. Они нагреваются, ласково выводят неизвестный ему рисунок на коже, а собственные ладони инстинктивно расслабляется, сползая с бортиков до чужих боков. – Тебя так замучают. – Штаты чуть щипает его за ухо. – Ты в первых рядах. – Союз фыркает, жмурясь немного. Почему-то это... особенно приятно. – Это какой-то странный вид заботы? – Мм... нет, не думаю. – Штаты приоткрывает веки и глядит, как Союз уже внимательно изучает его лицо. Он усмехается, можно назвать это по-разному, у заботы всегда есть какие-то причины. – Может, это жалость. Не думаю, что испытывал её раньше даже к убогим беспризорникам с каторжной судьбой. Союз стискивает тело пальцами, хотя он многого не ожидал от США. Однако, жалость - самое противное. – Ты спишь со всеми из жалости? – Нет. СССР выдыхает в плечо Штатов. Он смотрел на людей совсем иначе, возможно, из-за собственной природы. Все они для него тоже часть какой-то системы или механизма. И жалость к деталям пазла испытывать глупо. – Не могу избавиться от этого чувства. А хочется. Вот и всё. Но когда эта жалость исчезнет, думаю, мне уже не будет важно, что ты там решишь выкрутить остатками сил. – Штаты чувствует как его прижимают, и сам жмется спиной. Если в чем-то и планируешь врать, лучше гулять вокруг истины. – Но сейчас мне хотелось тебя увидеть. И ты бы не остался так долго без особого повода. – Это уж слишком эгоистично. – СССР морщится. Он ведь давно не строил надежд понять, вернуться к какому-то взгляду, брошенному невзначай, услышать неожиданно чёткое понимание. Штаты вещал легко, он был тем, кто понимал СССР, он не боялся быстрого течения, осторожно ступая по речным порогам. Но в итоге ведь он воспринимал его, как выброшенного на берег дикого зверька, который оклемался и все пытался перебраться на другой берег. Ему нравилось смотреть, ставить подножку, вытаскивать из воды, вместе сушиться на берегу после какой-нибудь стычки. Но в один момент кто-нибудь из них просто потопит другого. Эти воды для Штатов слишком уж привычны, он думает, что здесь его территория, оттого Союз лишь временный гость для него. И в итоге его всегда можно сбросить на растерзание течения. Штатам возможно даже не нужен другой берег, а может, его пугает неизвестность по ту сторону. И пожалуй, это разумно. Но СССР уже допустил столько рисков за день. – Но ты все ещё тут. Поэтому ты мне нравишься. С тобой можно порой быть честнее. И тебе нравится честность. – США разглаживает пальцы СССР, вытянув его руку немного. – Ты кажешься мне особенным. Может, поэтому привлекательным. – Хм. Тогда почему бы тебе не приезжать иногда? – США переводит глаза назад, поймав нотку чего-то печального в глазах Союза. Удивительно. Какой несдержанный. – Нет. – СССР выдыхает. На территории США вести эту битву просто глупо. – Приезжай ты... В следующий раз приезжай ты. – Хах. – Штаты знает, что может Союз ищет в чем-то его уязвимость. Это взаимно безусловно. Впрочем, правда ли он не готов дать шанс ему испытать судьбу? – Мне придётся подумать. В конце концов... Мое присутствие привлечет внимание. Совестно ведь напрягать тебя. – У тебя нет совести. – А у тебя манер. Я же не жалуюсь.