минуты страха и наслаждения

самое страшное, что худшие дни твоей жизни

начинаются как самые обычные

1.

Тридцать семь минут. Ни секундой больше, ни секундой меньше. Ровно тридцать семь минут Азриэль думал, что она мертва, покинула этот бренный мир, испустив последний вздох на холодной земле, сраженная вражеской стрелой или кинжалом, или топором, или мечом. Или чем угодно, что способно перерезать ниточку жизни в столь могущественном и полном энергии создании. Высшие фэ по своей природе являлись чуть ли не бессмертными, взращенными стихийными силами и закаленные самой природой. Само представление о смерти высшего фэ являлось чуждым для Притиании. Однако тридцать семь минут он был уверен в обратном. Его мозг сам подкидывал ему картинки распластавшегося на замерзшей почве женского тела. И всё было в крови: волосы, лицо, одежда да всё её тело. Так она и лежала хладным трупом, смотря невидящим взором в небо. Веринея была мертва.

2.

Кровь стекает с окоченевших пальцев, а место надреза горячо пульсирует; высшая фэ подносит руки ко рту, слизывает красные дорожки с ледяной кожи и смакует железный привкус собственной крови. У неё есть ровно семнадцать минут. Ни секундой больше, ни секундой меньше. Полуобнаженное тело склоняется над кипящим котлом, подставляя лицо горячим парам варящегося в нем варева, а ногти с противным скрежетом проходятся по раскаленным бортикам, собирая склизкую массу. — Вы меня изумляете. — Жрица, сидевшая напротив, по другую сторону котла, морщится. — С обетом молчания вы поприятнее. Фэйка выпрямляется и на деревянных ногах направляется в сторону скинутой ею одёжки, плюхается задницей на белый мех шубы и, подтянув ноги к груди, обнимает себя. Синие губы подрагивают в такт стучащим зубам, но фэ даже не пытается накинуть на себя что-нибудь, оставаясь в одних лишь белых повязках. — В моменты безмолвия порой возникает иллюзия, что и ты не лишена достоинств, — парирует её спутница, запахивая свою шубу на груди плотнее, вызывая тем самым громкий смешок высшей фэ. Если бы не холод, то она бы обязательно рассмеялась вовсю. Громко и тягуче, как умеет. Пятнадцать минут. Фэ кладет на колени голову и лениво прикрывает глаза, в уме отсчитывая время, которое у них осталось. Либо они укладываются в обговоренные сроки, либо обе здесь и подыхают. Подохнут и никто не заметит. Пульсирующая боль надреза, убаюканная холодом, пробирается по телу дальше, наверх, к голове, простирается своими щупальцами мигрени и сдавливает до звона. Десять минут. — Веринея, пробудись! — Слышится чей-то крик, доносящийся откуда издалека.

3.

— Ещё один, — просит она, выгибаясь дугой на мокрых простынях, ловит руками его черную макушку, которая удобно устроилась между её ног, да глаза жмурит до белых скачущих пятен. — Пожалуйста. Его грубая рука ложится теплом на потное тело, давит между грудей, заставляя полностью опуститься на кровать, потом поднимается выше к шее, обвивая её и сдавливая. Фэ широко глаза распахивает и воздух жадно ртом хватает, словно рыбешка в цепкой хватке рыбака. Семь минут. Она под ним ровно семь минут. Грудь рвано вздымается, а бедра продолжают самостоятельно насаживаться на чужие пальцы, орудующие в её глубине и жаре. Этого было бы достаточно, чтобы получить полную власть над её телом и разумом. Она могла бы стонать в подушку, её полные губы могли бы обхватывать его член, она могла бы полностью изменить свою сущность, если бы, конечно, была другой. Руки ложатся на крепкое запястье и обхватывают его, пока глаза пожирают иллирианца, возомнившего себя божеством; длинные ногти проходятся по загорелой коже, оставляя красные борозды её следа, и впиваются в хрупкий сустав локтя. — Отпускай, — ледяным голосом произносит фэ. — Отпускай меня, Кассиан. Главнокомандующий войсками Ризанда, будто выйдя из транса, быстро моргает, смотрит на обнажённое тело под собой и отшатывается к изножью, наблюдая, как фэ расплывается в гадкой широкой улыбке, ничего хорошего, разумеется, несулящая. Он смотрит на покрытые её соками пальцы, морщинистые, влажные и блестящие. Его приговор. — Веринея? — Вопрос-уточнение, на который и сам знает ответ. Её серые глаза уже сами по себе были приговором для него, а ноги, всё ещё раздвинутые, словно дамоклов меч, нависали над его многовековой дружбой с Азриэлем. Певец теней ему этого точно не простит. Если события с Мор остались в прошлом, оставив лишь лёгкий флёр недосказанности, то сегодняшняя ночь обещала стать чем-то большим. Их вендеттой. — Она самая, — чуть ли не мурлычет от восторга высшая фэ. Кассиана передергивает; хочется заехать кулаком ей по лицу и сдавить шею сильнее, до хруста, до состояние тряпичной куклы. — Тебе понравилось? — Нет. — Я же вижу, что да. Тебе всегда было хорошо со мной, и не пытайся отрицать. Всегда. Хорошо с ней было только Азриэлю. И никому больше, уж точно не ему. Он и видел-то её всего несколько раз, и все разы он был со своим другом, который не спускал с неё глаз, раздевая и пожирая фэйку. — Всегда? — Насмешливо переспрашивает иллирианец, поднимаясь с ложа и подбирая с пола в спешке скинутые им штаны. — Не припомню, чтобы между нами происходило что-то еще, помимо этого. — У тебя пробелы в памяти? — Интересуется Веринея, приподнимая бровь и садясь в постели. Её белоснежные волосы рассыпались по груди, едва прикрывая кофейные соски и совсем не прикрывая ложбинку с какими-то вытатуированными знаками на ней. Кассиан боится рассматривать. Опускает глаза в пол и в спешке натягивает ткань штанов на свои мокрые ноги, борясь с сопротивлением. — Нет у меня никаких пробелов, — злобно отвечает он. — А у тебя проблемы будут или уже есть, как я погляжу. — Ты о чем? — О том, что произошло этим вечером. Как, по-твоему, мне следует объясняться с Азом? Извини, я случайно трахнул Веринею? Или ой, а ты действительно прав, сосет она хорошо? Фэ запрокидывает голову и заливается смехом, подставляя тонкую шею его сильным рукам, однако он решает не пользоваться моментом и оставляет всё происходящее на её совести, ссылаясь на Котел и Матерь, которые уж точно его по шерстке не погладили бы за это. — Ну, во-первых, я тебе не сосала. Ни разу, — успокоившись, заверяет она. — Мне стоит тебя поблагодарить? Или что? — А во-вторых, объясняться с Азом лишено всякого смысла. Не забывай, в каких отношениях мы с ним состоим. — Веринея поднимает руки, показывая полностью голые пальцы с крапинками черноты возле ногтевых пластин, следы колдовства. — Похоже, это ты забываешь о характере наших с ним взаимоотношений. Ребятки, меня не интересует суть ваших разногласий, но я не желаю быть вовлечённым в них и их последствия. Придворная Двора Зимы лишь губы поджимает и наконец сводит ноги вместе, так и не прикрыв обнаженную грудь со стоячими от холода сосками. Плавно поднявшись с остывшей постели, подходит к иллирианцу почти вплотную, касаясь кончиками пальцев мышц его живота, и виновато опускает голову. — Это всего лишь секс, — еле слышно бубнит фэ, ногтями чертя путь куда-то вверх по чужому телу. — Всего лишь секс. С тобой. — Кассиан рывком перехватывает чужие запястье своей широкой ладонью, не придавая значения грязи под длинными черными ногтями, и откидывает её руки подальше от своего голого торса. Веринея шипит и резко поднимает голову, буравя его взглядом. Губы беззвучно начинают что-то нашептывать, погружая иллирианца в гипнотическое состояние, и он обмякает в её руках. Последнее, что запомнил Кассиан, — это опасный блеск в чужих глазах на какой-то чудовищной глубине восприятия. Но он точно не вспомнит, как его руки самостоятельно возвращались к влажному и теплому лону, как губы целовали и посасывали фарфоровую кожу, как он был в ней. И уж точно стерто из его воспоминаний картина, где он стоит на коленях, целуя шелк внутренней стороны бедра, продолжая шептать ей разные признания в любви и обещания. Прошло ровно семь минут перед тем, как он кончил.

4.

Её трясут, пытаясь привести в чувства, и бьют по щекам, оставляя красные следы ладоней на лице. — Пробудись, Веринея, во имя Матери! Покидать сей бренный мир тебе пока не суждено, путь по ту сторону для тебя закрыт, а кроме смертных томлений ты ничего и не познаешь. — Жрица грозной фигурой нависает над сгорбленным полуобнаженным телом, достает из складок балахона под шубой маленькой нож и хватает фэ за запястье, делая ещё один надрез на её коже. — Кровь твоя станет проводником, что приведёт тебя сюда, подобно реке, что принесет тебя обратно. Варево в котле булькает и шипит; кровь, стекающая по холодным рукам, замедляется на кончиках пальцев, скапливаясь и образуя большие капли, срывающиеся с черных ногтей. — О, котёл, верни эту душу в лоно нашей Матери, дабы она вновь обрела первозданную чистоту и освободилась от всех ограничений, что сковывают её силы и возможности. И только затем верни её к нам. Да будет сей дух искуплением всех моих и её прегрешений и да обретёт он силу твою для свершений грядущих, дабы стать орудием провидения твоего. Котел, который стоял за спиной жрицы, бросившейся на помощь своей спутнице несколькими минутами ранее, начал шипеть и бурлить. — И имя этой душе — Веринея. Дочь Балора и его наложницы Вальтруды, первенец обоих родов. Да помогут ей Котел и Матерь. Три минуты. Ещё три минуты, иначе они обе погибнут. Жрица зачерпывает из котла кипящее варево, корчась от боли, и быстро преодолевает расстояние между Вериной и котлом. Свободной рукой она отодвигает корпус от ног и освобождает грудь от завязок, чертит горячим месивом в ложбинке и мантрой повторяет свои последние слова, вкладывая в них столько сил, насколько она в принципе была способна. Минута. Знаки ложатся на вытатуированные символы клеймом, обжигают кожу; высшая фэ открывает глаза с криком и пытается оттолкнуть от себя жрицу, жаром вырисовывающая что-то у сердца. Крик застрял в горле, и рот открывается снова и снова, но из него так и не вырывается ни звука. — Благодарю тебя, Матерь, за дары, которые ты даруешь своим детям. За эту душу, которую ты вернула, и за многое другое. Благодарю тебя, Котел, за силы, даруемые этой душе и многим другим. Благодарю тебя, Веринея! Веринея откатывается по снегу в сторону, до крови царапает ногтями горло, а затем, набрав в ладони снега, сдирает засохшую грязь с груди. Она воет от боли, упирается лбом в мерзлую почву и продолжает снегом тереть обожжённое место. Жрица, лишь слегка усмехнувшись, гасит огонь под котлом, и, наклонив его, выливает варево на нетронутую снегом землю. — А ты молодец, — позже хвалит спутницу служительница храма. Достает из сумок травы, завернутые в бумагу, и протягивает высшей фэ, которая к тому моменту немного успокоилась и оделась, укутавшись во вторую шубу, предоставленную в пользование самой жрицой. — Разжуй. Трясущаяся рука озлобленно вырывает из протянутой руки кулек и, размотав, бросает в рот пару фиолетовых листьев, активно работая челюстью. — Что ты там видела? — Продолжает интересоваться жрица. — Ничего нового, — ворчит Веринея. — Каждый раз повторяется одно и то же. Из года в год. — В чём заключались твои действия и какова была цель пребывания в том месте? — Хиона не должна держать ответ перед служительницами, занимающими более низкое положение. Я выражаю признательность за твоё участие, но не более того. Высшие фэ обладают силой, которую не имели в пользование обычные фэйцы, а родословные активно проводящие селективные методы размножения приумножали свои силы в последующих поколениях, выводя практически всемогущих существ. Первенцы таких родов были средоточием всех сил, которые были до него и будут после. — Как мое тело придет в тепловую норму, мы сможем отправиться в столицу.

5.

Азриэль мечется раненным зверем, рвет на голове волосы, механически трет ладони до жара и покалываний, однако ничто не может развеять его тревогу и ощущение, что происходящее неправильно. Он тянется к теням, что-то постоянным нашептывающим, и ожидает незамедлительного отклика. Ему не нужно успокоение, ему не нужна ложь. Ему нужна правда и точность. Тени продолжают нашептывать ему, прежде чем появятся шпионы, что Веринеи нет в этом мире, её души здесь нет. Нападение горных дикарей на обозы участились за последнее время в три раза, об этом ему докладывали как минимум четыре шпиона, обитающих в непосредственной близости к горной гряде Двора Зимы. Но он никогда бы не подумал, что шанс нападение на неё возрастет вместе в этими варварскими рейдами. Он обдумывал всё это слишком долго, как ему думалось. Ровно до того момента, пока тени не оповестили о чуде. Веринея жива.