Демон

И жизнь, и память положа,

Спасти тебя исполнила желанье.

Но твой мятежный дух, от гнева дребежа,

Оставил в сердце нежное прощанье.

      В храме царил полумрак. Зажжённые свечи, стоявшие в подсвечниках, горели ровными и слабыми огоньками. Их света хватало лишь на то, чтобы главный зал полностью не потонул во тьме. Лица святых, навеки запечатлённых на старых холстах, отличались от обычных: в полутьме они скорбели.       Жуткие тени, готовые вот-вот выйти из щелей, только и ждали момента, когда свечи потухнут от потустороннего дуновения. Впервые тёмные углы в храме были по-настоящему зловещими. И священнику, разжигающему алтарные свечи, казалось, что языческое празднование Хэллоуина перед Днём Всех Святых принесёт беду.       Тень священника выросла, когда тот зажёг большие свечи, и достигла купола, где копошилась тьма. По храму разносился запах воска и ладана, делая воздух более плотным и тёплым, отгоняющим холод. Никогда ещё в храме не было так зябко.       — Господи, спаси и сохрани, — тихо прошелестел священник, перекрестившись.       В ночь перед Днём Всех Святых нечисть вступала в свою полную силу, ведь, как известно, самый тёмный час перед рассветом. Призраки вставали из гробов и вылезали из стен, в помещениях которых они были убиты и оставались забыты. Черти и бесы вырывались из огня, разведённого для плясок ведьм, которые восхваляли силы зла. А демоны стремились вырваться из ада, чтобы устраивать настоящие катастрофы.       Оптимус сменил чёрную сутану священнослужителя на повседневную, более удобную одежду экзорциста: чёрные узкие штаны и чёрную рубашку с колораткой в стоячем воротнике. Когда мужчина застёгивал цепочку с тёмным крестом, в помещении зазвенела трель — это звонил старый кнопочный телефон.       — Церковь Святого Михаила, — ответил Оптимус. Раздались тихие всхлипы. — Что у вас случилось?       — М-моя дочь, — заикаясь, начала тихо говорить женщина. — О-она вдруг проснулась… посреди ночи и с криками, а я… я пошла посмотреть. — И тут она начала почти задыхаться от еле сдерживаемой истерики.              — Пожалуйста, успокойтесь. Вы сами сейчас в безопасности? — спокойно спросил Оптимус, уставившись в тёмный провал коридора.              — Не… не знаю, наверное, — отдышавшись, продолжила женщина. — Я заперла комнату. Но! Но когда я пришла на её крик, она выгибалась на постели с таким яростным хохотом, перерастающим в жуткий плач, что я ничего не могла сделать… Только позвонить вам.              — И правильно сделали… — И тут с того конца трубки послышался далёкий и жуткий, пробирающий до костей рёв, больше похожий на…       «Это не просто одержимая», — понял Прайм, вслушиваясь в рокот демона и тихое прерывистое дыхание женщины.       — На вас есть крест?              — Д-да. — Оптимус готов был поклясться, что собеседница только что сжала его в руке.       — Хорошо, — «Значит, если я не успею, её душа упокоится с миром». — Сейчас вы должны набраться мужества и сделать что я скажу, — строго и уверенно заговорил Прайм, на ходу надевая чёрное пальто и хватая саквояж с инструментами. — Наберите воды и осветите её крестом, просто отпустив его туда. Потом эту воду разлейте на порог комнаты, где вы находитесь.       — Хоро…шо. — Со стороны женщины послышались копошения.       И пока собеседница набирала воду, Оптимус вышел из церкви на ночную улицу. Осень была холодной и серой. Голые ветки деревьев и проносившиеся тёмные и низкие тучи с пронизывающим ветром напоминали о смерти, а сырой воздух — о могильном холоде. Поскорее забравшись в машину, мужчина завёл её и, когда услышал отчётливый звук плеска воды, спросил:       — Где вы живёте?

***

      Небольшой перекошенный двухэтажный деревянный дом стоял на окраине города у кромки леса. Невзрачный прогнивший забор был на последнем издыхании, а серая земля с пожухлой травой казалась мёртвой. Лишь пугало намекало на то, что летом здесь рос урожай. Горизонтальная палка, изображающая руки и плечи, и разодранная одежда на ней покачивались на ветру. Белая голова с чёрными глазами была наклонена и будто смотрела на Оптимуса. Колоритности добавлял и крупный ворон, который, громко хлопая крыльями и каркая, приземлился рядом.       Со стороны дома не было слышно ни единого шороха. И рёв, который Оптимус слышал до этого в трубке, тоже смолк.       Пройдя вперёд, Прайм опустил на землю саквояж и достал оттуда томик со священным писанием на лёгкий и средний случай, а пистолет с освещёнными пулями — на тяжёлый. Убрав последний предмет за пояс, священник двинулся вверх по крыльцу.       Скрип деревянных досок и входной двери, раздавшийся в полной звенящей пустоте, вызывали мурашки по всему телу. Что-то с этим домом было не так. Даже если в несчастную девушку вселился демон, что было нежелательно, атмосфера в помещении не должна быть такой мёртвой, такой тихой.       Пройдя в сени, Прайм мельком оглядел их и двинулся вперёд во вторые двери, ведущие в сам дом. Тёмный коридор, тёмный провал на кухню справа, слева туалет и ванная комната. Звонившая ему женщина нашлась в последней.       — С вами всё в порядке? — спросил Оптимус, присаживаясь рядом с ней. Та забилась под раковину с вытянутым крестом в трясущихся руках.       Она была вся в воде — видимо, и сама ею облилась.       — Она на втором этаже… — прохрипела женщина.       — Священник, — сердце пропустило удар и ушло в пятки. Это было то самое существо, кричащие во время звонка. Оно двоилось: говорило высоким и низким голосами разом. — Я жду тебя.       Женщина ещё больше вжалась в стену, стараясь вообще не дышать. Оптимус её понимал.       Это был не простой демон. Почуять с такого расстояния человека через этаж и закрытые двери мог не каждый не то, что бес или чёрт, а даже демон. А потому Прайм решил не мелочиться и сразу достал пистолет, сняв его с предохранителя. Если там и правда высшее существо, то девочку уже было не спасти.       Скрип лестницы и половиц — и Оптимус наконец вышел на второй этаж. Света нигде не было, все лампы оказались разбиты. Священник пошёл вперёд, хрустя под ботинками осколками валявшегося стекла. Свет его фонаря выхватывал в темноте дверные проёмы, но только из одной комнаты веяло настоящим могильным холодом.       «Почему демон до сих пор находился в комнате? Почему он дал матери шанс на спасение? Он ждал кого-то конкретного?» — мрачно подумал Прайм, вскидывая руки с пистолетом.       — Зайди… — раздался спокойный голос демона, — Оптимус.       Мужчина на миг застыл. Откуда незнакомый ему демон знал его имя?       Открыв дверь, но не заходя внутрь, Оптимус увидел обычную комнату. Здесь не было ни клубящейся по стенам тьмы, ни странных зловонных запахов, только холод и сырость.       Напротив двери стояла односпальная кровать, а на ней, облокотившись на спинку, сидела девушка. Светлые волосы кудрями спадали на плечи, а голубые глаза с вертикальным зрачком сияли в предрассветных сумерках.       Оптимус не знал, что предстало перед ним: демон ли, падший ангел ли или нечто иное, но то, что случай из ряда вон, он понял быстро.       Мужчина осторожно вошёл в комнату, не сводя глаз с невозмутимого существа. Красивое лицо выражало лишь холодную отчуждённость, но взгляд…       — Откуда ты меня знаешь? — задав вопрос, при этом не опуская пистолета с линии прицела, священник мельком оглядел комнату и приметил две вещи: над изголовью кровати висел крупный крест, а рядом стояла инвалидная коляска.       Девушка при жизни не могла ходить, а крест останавливал демона. Скорее всего, совокупность этих вещей и не давала существу выбраться наружу. Однако этого — по мнению Оптимуса — было недостаточно для удержания.       — Священник не знает, с чем столкнулся, — зловещая ухмылка медленно расцвела на губах девушки, а голова склонилась к плечу. Голубые глаза прищурились и сверкнули хищным блеском.       Мгновенное преображение спокойного существа в зловещего демона мигом заставило Прайма почувствовать себя муравьём. Обманчиво красивые и лучистые черты лица тут же преобразили хозяйку в настоящего зверя.       — Что тебе нужно? — задал вопрос Прайм, вновь вскинув пистолет, который посмел опустить по неосторожности.       Жуткий, пристальный и немигающий взгляд демона следил за каждым движением мужчины. Она опустила подбородок к груди, уже из-под бровей наблюдая за бесстрашным человеком.       Оптимус не смел шевельнуться, иначе, если демон набросится, он потеряет равновесие и окажется в чужой смертельной хватке.       Миг, когда его глаза опустились на длинные тонкие пальцы с когтями, чуть не стоил ему жизни: только демон уловила, что фокус внимая священника сменился, как тут же с рыком набросилась на него.       — Ты!       Прогремел выстрел — и Прайм повалился на пол, придавленный весом девушки.       Она вцепилась когтями в его плечи, продырявливая пальто и костюм, вспарывая уже саму кожу.       Он же удерживал её на расстоянии вытянутой руки, также вцепившись в чужие плечи. Клыки клацали совсем рядом с его лицом, а звериные глаза искрились чистым безумием.       Собрав все силы, Оптимус откинул демона в сторону, а затем тут же вскочил и вновь направил пистолет на врага. Но в этот раз уже не медлил. Прайм выпустил весь оставшийся магазин в поднявшуюся девушку.       Пули врезались в её тело, пол запятнали брызги крови. Демон задёргался, всё никак не падая.       Магазин оказался пуст, грохот прекратился, но демон всё ещё стоял, склонив светловолосую голову.       Обычно, если священные пули попадали в тело одержимого, демон извивался, как уж на сковороде, а после вместе с телом рассыпался в труху. Но этого не происходило.       Оптимус нахмурился. Что здесь творилось?       — Оптимус, — прохрипело существо, и Прайма передёрнуло: неужели демон действительно ждала его? Но откуда она знала, что приедет именно он?       — Отдай… — едва слышно прорычала она, заставляя Прайма напрячься ещё больше. Кроме молитв ему было больше нечем сражаться. — Отдай! — страшный рёв прокатился по комнате, и демон вновь набросилась на Оптимуса.       — Он ввёл меня в дом пира, и знамя его надо мною — любовь… — Не успела первая строка соломоновой песни сорваться с губ священника, как они кубарем покатились по полу. Оптимусу оставалось лишь надеяться на свою веру и силу, благодаря которой он не давал длинным клыкам демона ранить себя.       Когти существа уже успели разодрать рукава пальто. Их остатки свисали с рук, открывая вид на исцарапанную кожу. Чёрная рубашка на груди теперь тоже представляла собой лоскуты.       — Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня. Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно. Голос возлюбленного моего! Вот, он идет, скачет по горам, прыгает по холмам. Друг мой похож на серну или на молодого оленя. Вот, он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно, мелькает сквозь решётку, — на грани слышимости быстро тараторил Прайм песнь.       Она подействует только если он сумеет произнести её до конца, а иначе…       Непонятное барахтанье вмиг дало мужчине понять, что демон странным образом будто… медлит делать с ним что-то по-настоящему плохое. Раз она демон, то где её превосходящая людскую физическая сила? Почему она просто не убьёт Оптимуса одной рукой?       — Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!       Клацанье зубов в нескольких сантиметрах от лица Оптимус вдруг прекратилось, и руки демона застыли.       — Голубица моя в ущелье скалы под кровом утеса! Покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лице твое приятно. Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете, — продолжал Оптимус, видя, что песни работали.       Самое главное заставить демона отступить — и Соломоновы песни о любви прекрасно с этим справлялись. А затем Оптимус применит весь свой арсенал молитв на уничтожение.       Как только хватка демона ослабла, священник скинул существо с себя и откатился в сторону, медленно поднимаясь и не спуская взгляд с противника.       — Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасёт между лилиями. Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, возвратись, будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор!       И как только вторая глава песни Соломона закончилась, демон полностью застыла.       Хрупкая фигура со склонённой вниз головой и светлыми кудрявыми локонами, скрывавшими лицо, на первый взгляд могла показаться поникшей — на то намекали опущенные плечи и сгорбленная под гнётом любовных чувств соломоновой песни спина.       Демон была обездвижена.       Демон разорвёт себе сердце, если посмеет напасть.       Оптимус мигом перевёл дух и уже хотел было начать читать молитву, как услышал её голос. Нормальный, человеческий. Такой тонкий, красивый и до страшного тоскливый, что у мужчины мурашки побежали по коже.       — На ложе моём ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его.       Волосы на затылке Прайма встали дыбом.       Демон подняла голову. Её лицо было залито слезами, а на губах застыл страшный оскал — не то злости, не то боли.       Раздался резкий звук ломающихся костей и рвущейся плоти — это демон преодолела эффект песни, силой вырвавшись из-под её влияния, что стоило ей переломов по всему телу и разрыву всех мышц.       Оптимус, застывший в ужасе, не успел среагировать.       Когти вспороли его кожу на груди. Угрожающее и залитое слезами лицо приблизилось чуть ли не вплотную — существо встало на цыпочки и рычаще произнесло:       — Из всех… из всех песен именно её…       Кровь хлынула изо рта Оптимуса. Злость и растерянность обуяли его. Он не хотел умирать.       Когти миллиметр за миллиметром приближались к его сердцу. Мужчина схватился за тонкую женскую руку, впившись в неё железной хваткой.       «Я… не умру…»       «Так не умирай», — вторил ему голос в голове.       — Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и… нашла.       Комнату залил яркий свет. Раздался демонический рёв, полный боли.

***

      Очнувшись на полу разрушенной комнаты, Оптимус принялся разглядывать потолок, не в силах объяснить произошедшее. Он схватился за грудь ровно над сердцем, но не обнаружил там никаких ран, только кончиками пальцев почувствовал выпуклые шрамы.              Медленно поднявшись, Прайм сел на полу и осмотрел рукава — те оказались разодраны, как и рубашка на груди.       Оптимус оглядел комнату и творящийся в ней бардак, устроенный им и демоном, и всё никак не мог понять, что же произошло и что пыталась сделать демон.       Мужчина предпринял попытку встать, но голова вмиг закружилась. Пришлось сесть обратно. Изнутри терзало странное ощущение, будто половина души мужчины оказалась опустошена. Тот белый свет, заливший комнату, исходил из груди Прайма. Согласно старым поверьям, были такие священники, способные уничтожить демона силой своей души.       Могло ли быть, что Оптимус входил в их число? Раз демона нигде нет, а её рёва не слышно, значит…       — Всё закончилось…       Ничего более странного в его жизни ещё не происходило.       Звон в голове нарастал, не позволяя ясно мыслить.       Оптимус плохо запомнил, как добрался до церкви, помнил только бездыханное тело матери бедной девочки — он обнаружил его в коридоре второго этажа на полу. Возможно, женщина набралась храбрости, чтобы посмотреть, что происходит, но пришла в неподходящий момент, и её сердце не выдержало.       У церкви Оптимус смутно разглядел обеспокоенное лицо Альфа Трион.       А потом он просто уснул непробудным сном.

Настоящее время

Рим, Ватикан

Собор Святого Петра

      С силой вырвавшись из цепкой хватки архангела, Оптимус отбежал от неё и свистяще вдохнул.       Он не мог поверить.       Сердце разбилось вдребезги.       Он сделал это своей собственной душой! Душой, которой так любил, он уничтожил её!       Вцепившись в волосы, мужчина попытался унять рвущийся наружу крик.       Он только и мог, что рвано дышать, подавляя подступающую истерику. Слёзы против воли хлынули из глаз.       Сил стоять не было, а потому, как подкошенный, мужчина упал на колени. Схватился за грудь, где вместо сердца зияла кровавая дыра, он лбом уткнулся в холодный мраморный пол.       Послышался шелест одежд. На спину легла холодная рука.       — Такова судьба, Оптимус, — мягко молвила Уриэль, всем сердцем сочувствуя человеку. — Остаётся только… смириться.       Протяжный вой и всхлипы ещё долго достигали высокого купола Собора.

***

      Недели, проведённые за бесконечным прокручивание в памяти роковой ночи, дали Оптимусу уже ненужные ответы на появившиеся в тот день вопросы.       Она вынудила его уничтожить её. Вынудила, нападая на него. Вонзив когти в его грудь, она не вырвала его сердце, хотя могла, а дала толчок его редкой священной душе.       А её слёзы…       Оптимус днями напролёт корил себя за выбор песни. Песни Соломоновые воспевали любовь господа к детям его. Оптимус лишь пытался таким образом обездвижить демона, наполнить противника противоречащей его сущности любовью к человеку!       Но он ошибся.       В отличие от него, Бамблби не лишалась воспоминаний — иначе Прайм не мог истолковать её действия и слёзы. Мужчина, сам того не ведая, надавил на больное место Би: она знала, что это их последняя встреча.       Он же разорвал её душу.       Изменённая строка была её прощанием.        «Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и… нашла».       В оригинале говорилось «и не нашла».       Белиал раскрылась ему в самый последний момент. Могла ли она подозревать, что он вспомнит их совместное прошлое? Могла ли она знать, что своим нечаянным признанием разобьёт ему сердце?       Сидя на кровати в полутьме Оптимус вновь стиснул в руках жёлтые перчатки, так напоминающие те, которые он подарил ей в Канаде.

Полгода спустя

      На деревянной холодной лавочке, безмятежно откинувшись на спинку, сидел мужчина. Пронизывающий ветер трепал воротник старого чёрного пальто, пробираясь к коже через красный свитер. Однако мужчина был так поглощён воспоминаниями, что не замечал ни хода времени, ни холода.       В какой-то другой жизни именно в этом канадском парке всё закончилось.       Буквально в паре сотен метров за спиной Прайма стояло здание, у которого он погиб на руках у Би.       Или наоборот?       Если Бамблби и впрямь так страстно желала, чтобы Оптимус жил, он будет жить. Смиренно и тихо. В память о ней. Вернётся в церковь, продолжит служить и молиться.       Молиться за неё.       Поднявшись со скамьи, Оптимус ушёл.       Только тёплые жёлтые перчатки остались лежать на лавочке под проливным дождём.

***

      Смиренная и тихая жизнь закончилась так же смиренно.       Эпитафия на надгробии гласила:

На ложе моём ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя;

искала я его и «…» нашла его.