Твои восемь причин

— Что ты здесь делаешь? — Я не… Я не знаю. — Тебе надо отдыхать. — Я в порядке. — Я провожу тебя в комнату. — Я в порядке. — У тебя шок. Пошли. — Я же сказал – я в порядке! — Я дам тебе успокоительное. — Отвалите от меня. — Конечно. Как только ты ляжешь в постель, я отвалю от тебя. А теперь пойдём.

***

— Зачем ты снова встал? — …. — Хотя, меня больше интересует, как ты смог встать. — Мой тренер говорил, что я выносливый. — Я поставил тебе капельницу. — Я луначу. Может, выдернул её во сне. — Ты изрядно напугал меня. Знаешь, сколько времени? — Не знаю. — Время спать. Так что иди обратно и ложись. — Мне страшно. — … — Можно у вас поспать?

***

— Кошка. — Что «кошка»? — Наша кошка. Макрель. Какое же тупое имя… — Немного. — У меня был одноклассник, который назвал кота Сандерс. — В честь политика Берни Сандерса? — Нет. В честь Полковника Сандерса. — Это кто? — Ну вы и древний… — Так что с кошкой? — Она одна осталась. Привезите её. — Я уже. Ты говоришь об этом в третий раз. — Вам нравятся кошки? Или вы собачник? — Я хирург. — Вы ужасно скучный.

***

— Осаму… — Он спит. — Мне кажется, прошло так много времени… Вы меня не обманываете? — Не обманываю. — Вы знаете, что ему нравятся цветы? — Знаю. У нас в саду много цветов. — А розы есть? — Есть. — Уберите их. — Хорошо. Может, ещё что-то? — Я… так хочу риса… с карри. Любите карри? — Люблю. — А я ненавижу. — Ты бредишь. — Да, наверное… Я не понимаю, что я несу. — Это заметно. — Но про розы – реально. Уберите их. И можете включить мне что-то типа Four Tops? Где он поёт «дай мне знать, и я приду… Я приду, чтобы тебя защитить». Знаете её? Классная песня. Должны знать. Она старая, как и вы. Так Осаму сказал. — Как же ты много болтаешь. — Не похоже на меня. Мне редко удаётся с кем-то поговорить. А с вами так и тянет. Смотрю на вас, и думаю, что у вас в голове. Может, лисы колесо крутят? — Ты хотел сказать белки? — Не-е. Именно лисы. С такими пушистыми зелёными хвостами… — Разве есть лисы с зелёными хвостами? — Конечно. У вас в голове. Ха-ха.

***

Интересно, как живут люди, у которых ничего нет? То есть, глобально – ничего. Которым нечего терять. Я не имею в виду что-то материальное… Знаете, когда человек может позволить себе всё, но ему ничего не нужно. Ничего не хочется. И никого не хочется. Разве это не страшно? Жить в пустоте. Ты можешь дотянуться рукой до человека, но это не тот человек, которого ты хочешь. А того, самого нужного – просто нет. И не будет. Не могу сказать, что у меня есть много того, что я боюсь потерять. Я об этом никогда не думал. Я бежал вперёд, стараясь хотя бы кончиком пальца схватиться за то самое… Но это всегда было не оно. Какая-то чушь? Может быть. Но когда появляется это то самое… Вот тут становится ещё страшнее. Я держу это в своих руках и знаю, что в любой момент оно может испариться. Как птица, которая вспорхнёт и улетит. И никогда не вернётся. Потому что я не удержал. Слишком широко раскрыл ладони. Страх потери придаёт смысла. Боюсь потерять, следовательно, дорожу… Рене Декарт перевернулся в гробу в этот момент, зуб даю. Я знаю, что я сплю. Странный сон, конечно, где я просто брожу по потоку своих бессвязных мыслей. Не помню, снилось ли мне такое раньше. Кажется, я вообще никогда не видел снов. Какие-то обрывки событий за день, на пластинке кувыркающиеся в моём мозге. Моё воображение, похоже, застряло в вечном отпуске. Что происходит с человеком, который в конечном счёте теряет то самое важное? Надеюсь, я никогда не узнаю. Лучше уж быть пустым, чем опустевшим. Иногда думаю о своей маме. Отец ушёл от неё, когда мне был год. Но она совсем не выглядит как человек, который всё потерял. О… Надеюсь, она не переложила то самое важное на меня. У меня складывается полное ощущение, что оправдать её надежды у меня не получится. Я холодный. Нет, правда – я всегда холодный. И я говорю не о своих руках, которые всё время мёрзнут. Кажется, сюда подойдёт слово «чёрствый». Спросите людей, с которыми я был в отношениях. Не знаю, зачем я постоянно вспоминаю их. Сколько обидных слов им наговорил, сколько раз был груб… Моя грубость родилась вперёд меня. А вслед за ней и чёрствость. Потом агрессия… И только после этого я. Я всегда нахожусь где-то позади этих товарищей. Если бы я всё-таки спился, я был бы тем самым агрессивным алкоголиком, который на всех без разбору кидается с кулаками. Даже с Осаму… Чёрт. Написать, что ли, письма с извинениями всем людям, которых я обидел. Боюсь, в мире не хватит бумаги. Совсем не экологично. Мори вколол мне что-то странное. Я сплю, как убитый, но перестать думать не могу. До этого я хотя бы говорил с ним, хотя о чём – чёрт знает. И просыпаться, чтобы узнать, как-то не хочется. Хотя когда-то придётся вернуться туда и… И снова бояться. Когда я стал таким трусом? Точно, когда обрёл что-то важное. Все мы смелые, пока не появляется человек, который становится нам дороже жизни. Любовь зла, полюбишь и Осаму Дазая… Это слишком смешно. Расскажу ему, как только проснусь. Наверняка ему понравится. Но сделает вид, что обижен. Ребёнок.

***

Чуя открыл глаза. Резко придя в себя, он ещё пару минут смотрел в белый потолок над собой с огромной люстрой по центру. Поплясав на месте несколько секунд, люстра успокоилась и замерла. Откуда-то раздавалось тихое шипение радио. Какой-то старый рок-н-ролл. Чуя перевёл взгляд на окно по правую сторону от себя и удивился его размерам. За ним виднелся одноэтажный дом в традиционном стиле. Чуя внимательно осмотрел комнату, понятия не имея, где находится. Приподнявшись с незаконно мягкой подушки, он пошевелил затёкшей рукой с катетером в вене. Не помня абсолютно ни черта, он уставился на иглу и прожигал её взглядом минут пять. Осмотрел себя. Чья-то футболка, слегка растянутая, была спущена до ключиц. Левое плечо плотно перебинтовано, немного побаливает. Вспомнив, как Гоголь выстрелил в него, Чуя схватился за голову. Хлынувшие воспоминания прокручивались громко и беспорядочно. Холодный подвал больницы. Упавшее яблоко. Разгневанный Фёдор. Перестрелка. Кровь. Кровь. Кровь. Переломанная рука Дазая. Кровь. — Чёрт… — Чуя помотал головой, стиснув зубы от звенящей боли. — Осаму… Промычав от беготни в голове, он извлёк катетер и осторожно положил его на тумбу. Увидев стакан воды, опустошил его огромными глотками, едва не подавившись. Спустил босые ступни на пол, разглядывая незнакомые пижамные штаны на себе в тон футболке. Пошевелил затёкшими пальцами на ногах и покачал головой, унимая уже отступившую боль. Странно, но Чуя чувствовал себя… отдохнувшим. Полным сил, раз уж на то пошло. Аккуратно поднявшись, он размял затёкшие мышцы и с упоением промычал, когда в них отдалась приятная боль. Будто проспал часов двенадцать, хорошенько перед этим устав. В широком коридоре, покрытом мягким ковром, было тихо. Чуя прикрыл за собой дверь, бесшумно ступая в пушистых тапочках, оставленных у кровати. Дом Мори, пронеслось в голове. Других идей, в чьём шикарном особняке, а судя по ширине коридора, он был как минимум шикарным, он оказался, у него не было. Услышав приглушённый разговор из-за одной из дверей с резным деревянным покрытием, Чуя замедлился и замялся, оправив низ свободной футболки. Коротко постучав по дереву, он слабо толкнул дверь. — Привет?.. Светлая комната в пастельных тонах была похожа на гостиную. Или спальню. Тут было всё, что вмещала в себя прошлая квартира Чуи, разве что без кухни и санузла. Высокий потолок, стёкла в пол, приятного оттенка обивка мебели. Широкий полосатый ковёр, в котором утопали тапочки. Плотный тюль на окнах, пропускающий ровно столько света, сколько нужно. Достаточно уютно для комнаты такого размера. Озаки, сидевшая в кресле с высокой спинкой, отложила телефон, по которому до этого говорила, и поднялась. Одета она была очень по-домашнему, но выглядела свежо: прямые волосы, струящиеся по груди, лёгкий макияж и домашнее кимоно кипельно-белого оттенка. Вспомнив, кто ещё любил постоянно ходить в белом, Чуя сморщился. Он обратил внимание на её правую руку, облачённую в бежевый бандаж. — Ты, — Коё, осмотрев его с ног до головы, забавно улыбнулась, — ты тот официантишка? — Так меня ещё никто не называл. Озаки скрыла секундное удивление, после чего поправила широкий пояс и улыбнулась куда сдержаннее. — Озаки Коё. — Я знаю. — Надо ответно представиться. Так заведено. — Ты же прекрасно знаешь, как меня зовут, — Чуя усмехнулся, потирая отдающееся болью плечо, бегло глянув в сторону. — Чуя Накахара. Ваш официант на этот вечер. Он сам же прыснул от своих слов, глядя, как Коё выгнула бровь. Странная женщина. То флиртует с ним в ресторане, то требует соблюдать этикет. Напоминает Дазая. Теперь понятно, почему они не могут найти общий язык. — Где… — На первом этаже. — Ага… А туалет? — Там же. Кивнув самому себе, Чуя уже хотел уйти, но голос Озаки заставил его замереть в дверях. — А я думала, что ты запомнил расположение комнат в этом доме во время своих ночных похождений. О, нет. Только не это. Чуя закусил губу, даже не желая знать, что и как он делал во время своего приступа лунатизма в чужом доме, но на всякий случай извинился перед Коё. Широченная лестница из гладкого камня привела его на первый этаж. Он крутил головой, разглядывая просто неимоверное количество декоративных картин и мебели, удивляясь, как это всё может сочетаться между собой. Светлая кухня плавно перетекала в гостиную в кофейных тонах. За стеклянной дверью Чуя обнаружил пустую столовую. Пребывая в шоке от размеров абсолютно всего, он двинулся обратно и прошёл мимо лестницы в другую сторону. За первой дверью обнаружилась кладовая, за следующей – гардеробная, и за третьей уборная. — Какой огромный дом, мать вашу, — сказал Чуя сам себе, оглядывая мраморные плиты на стенах. Санузел здесь был размером едва ли не со всю квартиру Сакуноске. На скуле в отражении зеркала он заметил у себя тусклый синяк. Потерев его мокрыми пальцами, Чуя фыркнул и пришёл в ужас от того, каким вороньим гнездом лежали его волосы. Резинка, запутавшись, отыскалась где-то на затылке в спутанных прядях, и он, ворча от раздражения, едва не вырвал её вместе с волосами. Пройдя по коридору до самого конца, открывая дверь за дверью, Чуя наконец отыскал нужную комнату. — Мори-сан? — Шепнул он тихо. Огай спал на стуле, приставленном к широкой кровати. Голова его лежала на сложенных на кровати руках, рядом покоилась записка. На самой кровати с высоким изголовьем лежал на спине Дазай со слегка приоткрытыми губами. Чуя прикрыл за собой дверь, постаравшись сделать это тихо, насколько мог. Пробежавшись беглым взглядом по листку бумаги, Чуя понял, что Огай оставил её на случай, если Дазай проснётся, и рядом никого не окажется. Нахмурившись, Чуя осознал, что был без понятия, какой сейчас день. Сколько он так пролежал с капельницей, и сколько Дазай находится без сознания. Дазай выглядел плохо. Непривычно бледно. Чуя замер, прислушиваясь к звукам. Спящий Мори дышал глубоко и размеренно, а Дазай… будто вовсе не дышал. Его голова снова была туго перемотана, на лице многочисленные ушибы, пластыри. На голой груди, с которой сползло одеяло, виднелась старая рана от попавшего в неё осколка, и новые ссадины. Чуя прикрыл глаза, посчитал до десяти, чувствуя вновь нагрянувший страх, и опустился на край кровати, чем разбудил Мори. — Извините… — Время, — низко прохрипел Мори сонным голосом, — который час? — Не знаю. Скажите хотя бы, какой день. Огай, явно ещё не придя в себя, помассировал голову и выпрямился. Опустил руки на бёдра, вяло осмотрел Чую. — Двое суток прошло. — О… — Тупо вымолвил Чуя, почесав затылок. — Озаки сказала, я ходил по дому. — В первую ночь ты открыл дверь нашей спальни и стоял в проёме около получаса, пока я не понял, что мне это не снится. — Чёрт. — И потом ты… Кричал, — Мори ткнул костяшкой пальца в лоб, массируя его. — Когда ты просыпался, ты кричал. Пару раз я колол тебе успокоительные, и тогда мне казалось, что ты пришёл в себя. Разговаривал со мной. Не помнишь? Чуя поджал губы и мотнул головой. Ему-то казалось, что он просто уснул на неопределённое время и просто лежал. Он кинул осторожный взгляд на Огая, испытывая лёгкий дискомфорт. В голове потоком всплыли все шутки Дазая по поводу его сомнамбулизма, и он почувствовал слабый жар на лице. — Я вёл себя странно?.. — У тебя был шок. Всё в порядке, — Мори подбадривающе похлопал его по плечу, замечая, как Чуя начал краснеть. — Я и не такое видел. Но такой продвинутый лунатизм, как у тебя, с извлечением катетера из вены, наблюдал впервые. Криво улыбнувшись, Чуя обратил внимание на шторы приятного мятного оттенка и… Увидел лежанку, в которой потягивалась их с Дазаем кошка. С широким зевком она издала короткий мяукающий звук, после чего ответно воззрилась на Чую сонными глазами. — Сладость… — Чуя вскочил, садясь перед ней на корточки и сразу взяв её в руки. Короткое мяукающее возмущение он проигнорировал, уткнувшись носом в рыжую макушку и громко вдыхая запах шёрстки. — Малышка… Как я по тебе соскучился. Он положил её обратно, но, уже проснувшись, лежать на своём месте более она не хотела, так что принялась вертеться между его ног под короткие смешки. Наигравшись, она обнюхала пустую миску, оставленную рядом, после чего запрыгнула на кровать и, намотав круги на одном месте, улеглась у руки Дазая, облачённой в гипс. Вспомнив ожесточённую сцену насилия, Чуя вновь скривился. Выходило у него это непроизвольно – стоило вспомнить очередную деталь той ночи, его лицо корчилось от отвращения, а сердце заходилось в непонятном страхе. — Как он? — Сев обратно, рядом с Мори, брезгливо оглядывающим рыжий комок на кровати, поинтересовался Чуя. — Почему не просыпается? — Ему делали сложную операцию на руке. Четыре часа под наркозом. Вставили три штифта в ладонь. Два пальца были совсем плохи… — Мори нагнулся, опираясь локтями о колени, и вновь принялся массировать лоб. — Трещины в рёбрах, два перелома. Ушиб бедра. — Дерьмо, — подытожил Чуя. — Его рука, она вообще… — Восстановится. Но с его травмой… Думаю, будет слегка хуже. — Ничего, — утешающе улыбнулся Чуя. Ему казалось, что Мори был изнеможён хуже них обоих. Его сгорбленная от усталости спина, мешки под глазами фиолетового оттенка и тяжёлое дыхание говорили о том, что он сам едва ли высыпался за эти дни, обеспокоенный операцией Дазая и постоянными выкидонами Чуи. — Будет левшой, — продолжая осматривать застывшего в болезненной позе Огая, Чуя закусил губу. — Мори-сан… вы ели вообще? — Что? — Обернулся к нему Огай. — Ну, я… могу что-то приготовить для вас… — Чуя сжался, не зная, куда себя деть. Слова благодарности застряли где-то в горле, так что он благодарил, как умел. — Только пусть Коё покажет, что где на кухне и… Всё такое. И я вообще-то тоже есть хочу. — Ты… умеешь готовить? — Неверяще спросил Огай. — В этом есть что-то удивительное? — Усмехнулся Чуя. — Хотя, я понимаю вас. Когда воспитываете кого-то вроде Осаму, умение готовить кажется чудом. Так что?

***

Чуя впервые ел в домашней столовой, за огромным столом, накрытым скатертью, с чужими людьми, которые, вроде, были ему не совсем чужими, но… Были семьёй его парня, да. В такой ситуации он ещё не оказывался, так что просто напихивал в рот еду, лишь бы не начинать какой-либо разговор из-за грёбаной неловкости. Да и есть он хотел просто до смерти, так что с упоением жевал приготовленный им же самим гюдон, который получился очень даже неплохо. Озаки, подцепляя маленькие куски говядины металлическими палочками, осторожно поглядывала в сторону Чуи, что не замеченным не осталось. Он же до последнего игнорировал её взгляды, примерно представляя, что крутится сейчас у неё в голове. Наверняка о том же думал и Огай, но своего удивления внешне не выказывал, с удовольствием уплетая стрепню Чуи. Накахара уже сто раз успел пожалеть, что вызвался приготовить им обед. — Я всё-таки спрошу, — аккуратно утерев рот салфеткой, сказала Коё. — Почему Осаму? — Коё, — Огай выпрямился, посмотрев на неё с наигранным упрёком. — Не так же прямо. — А как? — Она легко усмехнулась. — Почему ты выбрал такого нерасторопного неряху, как Осаму? Чуя едва не подавился, потянувшись к стакану воды и занимая себя глотками. — Противоположности притягиваются, — уклончиво сказал за него Мори, сам едва веря в свои слова. — Слушай, Осаму не совсем неряха. — Ты один раз назвал его колченогой курицей. — Боже, — Чуя прыснул, представляя реакцию Дазая на такое обзывательство и на всякий случай запоминая его. — Это так… жестоко, Мори-сан. — Мори-сан, — повторила Коё забавным голосом, грациозно откинувшись на спинку стула. — Как забавно. Мори-сан, вы наелись? Чуя старался не обращать внимания. Не придавать значения, как эти двое переглядываются и флиртуют друг с другом при нём, не знающим, куда спрятаться от них. Лучше бы они и дальше продолжали акцентировать внимание на том, какой Чуя хозяйственный и рукастый. Это было менее смущающе. — Спасибо, — обратилась к нему Коё. — Было правда вкусно. Понятно теперь, почему Осаму к тебе сбежал. — Кажется, он сбежал не ко мне, а от тебя, — подстегнул её Чуя беззлобно. Огай, прожевав говядину, хитро сощурился и принялся за салат с морепродуктами, коих в морозилке Чуя обнаружил в немереном количестве. — Я вообще-то тоже неплохо готовлю, Коё. — Ага, котлеты из людей с приправой из пороха, — усмехнулась она и встала под наигранно злым взглядом. — Я не сказала, что это не вкусно. Чуя учтиво отвернулся, когда Коё нагнулась, оставляя на щеке Мори поцелуй. Ему стало неловко, и он кашлянул, напоминая о себе. Огай сжал локоть Озаки, спрятанный под широким рукавом. — Ты в штаб? — Анго бедствует, — ответила она, поправив его волосы. — Разругивается с моими людьми вдрызг. Пойду суну ему за щеку леденец. Чуя прыснул. Щека Сакагучи вечно просила что-то за неё сунуть, судя по всему. — Надо подготовить отчёты для следующей поставки. — Отдыхай. Я сделаю, — она улыбнулась и ласково щёлкнула его по носу, после чего вышла, прикрыв за собой дверь. Всё это время Чуя ощущал, будто подглядывает за ними в спальне, и понял, почему Дазай, так привязанный к Мори, не выдержал и свалил из дома. — Мори-сан, — позвал его Чуя, отложив палочки, — Фёдор… Вы убили его? — Тебя волнует его судьба? — Продолжая есть, поинтересовался Огай. — Признаться, да. — Ты поэтому остановил Осаму от его убийства? Чуя нахмурился и посмотрел ему в глаза. Ему показалось странным, что его поступок Мори расценил в таком ключе. В тот момент Чую едва ли волновала чья-то жизнь, кроме своей и Осаму. Но ему действительно было бы жаль, если бы всё закончилось смертью Фёдора. Однако остановил Дазая он далеко не из-за этого. — Я не хотел, чтобы Осаму это делал. Не хотел, чтобы у него была ещё одна причина ненавидеть себя. Сделав это на эмоциях, он неминуемо бы об этом жалел, вспоминая каждый день. Как делает из-за убийства парней, которых даже не знал. Это не даёт ему спать по ночам. Убей он кого-то вроде Фёдора… Он вконец извёл бы себя. Поэтому я крайне удивлён, что вы сами не остановили его и не поняли, почему я так поступил. Мори застыл, громко проглотив еду, после чего сложил палочки на тарелке. Сцепил руки в замок и задумчиво уставился на них. Когда он погружался в себя, так напоминал Дазая, что Чуя невольно задумался, а действительно ли они друг другу не родня? — Мне сложно понять тебя из-за того, сколько людей я убил сам. Я и не задумывался никогда об этом. — О том, что Дазаю нельзя позволять идти по вашим стопам? — Прямо спросил Чуя. Мори улыбнулся и кивнул. Посмотрел на Чую с тихим вопросом, после чего будто сам себе на него в мыслях ответил, кивнув повторно. — Я ведь не из желания заполучить власть всё это начал. Вернее… У меня был выбор. — Возглавлять банду или нет? — Чуя склонил голову, не понимая его. — Брать ли на себя такую ответственность, как жизнь чужого ребёнка. Не просто ребёнка, — добавил Мори тише, — внука бывшего главы самой могущественной в своё время банды, которую даже якудза остерегались брать под свою опеку. Но мать Дазая, Хоши… Она ничего не знала. Совершенно. Её воспитывали так, чтобы она не была в курсе, чем занимается её отец. Откуда у них столько денег и власти. Она росла в строгости и не посягала на отцовское имущество. Они хотели, чтобы её это не коснулось. — Но её коснулось. Мори поднялся, отойдя к стеллажу, и выудил из-за стекла портсигар и пепельницу. Поставил её на стол, бросив сигареты рядом, и закурил. Чуя немо попросил разрешения и повторил за ним. — Мы познакомились ещё до моего поступления. Я был абитуриентом, она уже на первом курсе, — он резко выдохнул дым, следя, как тот растворяется в комнате. Чуя хотел было спросить, а не кощунство ли это – раскуривать прямо в этом сочащемся изяществом доме, но остановил себя. — Я влюбился в неё сразу. Но парень у неё уже был. Так что я стал тем самым лучшим другом. — Отстой… — Отстой, — согласился Огай. — Я познакомился с её семьёй. Рюро тогда работал в их доме, а-ля следил за порядком. На деле же он был правой рукой деда Осаму. И через время, когда Хоши уже была беременна, развязалась война. У Озэму-сана обнаружилась опухоль, и слухи об этом быстро расползлись, так что мелкие банды объединились, чтобы не упускать такой шанс свергнуть его. И они пошли куда дальше, начиная убивать и семьи членов банды. Чудом выжил лишь Рюро, будучи в другой префектуре, но потерял своих родителей, сестру и жену. Хоши и Осаму в тот день были у меня в гостях. Моя семья принимала их очень тепло, — он мягко улыбнулся, и Чуя понял, что он начинает погружаться в воспоминания, которые так дороги его сердцу. — Моя мать была умной женщиной, всегда всё понимала. Хоши она чуть ли ноги не облизывала, когда она приезжала. В юности мы засиживались за учёбой до самого утра, устраивали друг другу опросы на спор. И мать всегда, просыпаясь ранним утром, готовила нам завтрак. Она так делала только из-за Хоши. Для нас с отцом она ленилась. А когда появился Осаму… Даже его оры по вечерам никого не сердили. Отец, вечно угрюмый и отстранённый, рядом с ним улыбался. Мама помогала Хоши с ним. Они мечтали о внуках. Жаль, что так и не увидели его взрослым, — он поджал губы, и Чуя не мог оставаться безразличным, искренне ему сочувствуя. — Возвращаясь в тот день. Хоши, вдруг почувствовав одолевающее желание срочно вернуться домой на пару часов, уехала. Я уговорил её оставить Осаму до её возвращения, чтобы не таскать и без того слабого младенца туда-сюда. Но она так и не вернулась за ним. — Мне… жаль, — прошептал Чуя. — Она погибла, даже не зная, за что отдала жизнь, — процедил Мори. — Их всех повесили, после чего устроили поджог. Семья совершила суицид, так тогда написали в заголовках. Я не мог в это поверить. Я знал их очень хорошо, знал Хоши, и она… Очень любила жизнь. Любила отца и мать, любила учиться. Мечтала стать лучшим нейрохирургом в стране. И больше всего любила Осаму. Этого маленького, сморщенного, немного недоношенного ребёнка, — Мори расставил ладони, — вот такой он был. Это сейчас он огромный, а тогда… Он был меньше вашей кошки. Чуя, едва почувствовав, как защипало глаза, опустил голову и улыбнулся. Огай говорил как настоящий отец, напившийся до чёртиков и хвастающийся своим ребёнком. — Когда я пытался разузнать, что тогда случилось, я наткнулся на Рюро. И он рассказал мне. Тогда я понял, что стоит Дазаю вырасти, как о нём узнают и захотят убрать. — И вы решили воссоздать уничтоженную империю заново, чтобы никто не забрался выше и не убил его?.. — Это было тяжело, Чуя, — Огай подкурил вторую сигарету. — Я доучивался в медицинском, собирал людей. Проверял людей. Убирал людей. Налаживал связи. В какой-то момент мне хотелось всё бросить. Я подумал, что ребёнок Хоши этого не стоит. Она погибла, и это не моя ответственность, понимаешь меня? Но было уже поздно, потому что Осаму рос. Это больше был не ребёнок погибшей девушки, которую я любил. Это был мой ребёнок. Такой… Боже, он был такой глупый, — Мори усмехнулся, подавившись дымом. На минуту он замолк, переведя взгляд на стеллаж. Чуя увидел за стеклом бутылку спиртного и понял его без слов. Взял два бокала, наполнил их на треть и вернулся за стол, протянув один Огаю, а из второго сразу же сделав глоток. — Спасибо… — Он был глупый, так? — Он был ужасный. Я думал, самое трудное – это кормить его этой отвратительной порошковой смесью, с чем мне помогала моя мать. Но когда он начал говорить… — Представляю, — засмеялся Чуя. — Его первым словом было «мошонка» или что-то вроде? — Что-то вроде, — кивнул Огай. — Он постоянно болел, и я следил за ним, как мог. Получалось с трудом. Он пихал себе в рот всё, что мог взять в руки. — Ничего не изменилось, — не подумав, сказал Чуя, после чего вспыхнул. — Извините. Промолчав, Огай осушил стакан и со стуком поставил его на стол. — Когда он подрос, я всё ему рассказал. Я не хотел, чтобы он рос как Хоши. Как тепличный цветок, не знающий о том, что происходит в мире, в котором он живёт. Чтобы мог за себя постоять. Чтобы знал, как в случае чего убить. Потому что и за мной могут когда-то прийти так же, как за его дедом, и тогда Осаму нужно было бы знать, что делать. Я… может, неправильно сделал, что дал ему в руки оружие, таскал с собой в больницу и рассказывал в подробностях, чем я занимаюсь… но лучше убьёт он, чем его. Вот так я мыслил, Чуя. Так я его воспитывал. И я рад, что у него появился человек, который мыслит иначе и ограждает его от того, от чего я не захотел. Что его жизнь может сложиться по-нормальному с нормальным человеком. — Эй, — Чуя улыбнулся, заставив Огая посмотреть на себя, — вы, может, не особо нормальный человек, но вы очень крутой отец. У меня такого вот нет. Это куда более ценно, чем нормальность. Я жил в этой самой нормальности, и, знаете, это просто дерьмо. Лучше уж сидеть в подвале с русскими. Мори затушил сигарету с доброй улыбкой, от которой под его узкими глазами появились морщины. — Я попрошу тебя не рассказывать обо всём этом Осаму, — вкрадчиво сказал он, удивляя Чую. — Он не знает, почему вы создали банду?.. — Истинной причины он не знает. Не хочу, чтобы он думал, что это из-за него. Это… тяжело принять. Лучше пусть он злится на меня, чем на себя. — Но это не честно, — запротестовал Чуя. Он нахмурился, стуча пальцем по столу, и сказал куда спокойнее: — Это действительно будет ощущаться грузом, но это будет правдой. Ему ведь уже не пять лет. Он сможет это принять. Так что расскажите ему. Хотя бы, ну… чтобы он знал, что вы не совсем плохой человек. После своей реплики Чуя отпил ещё спиртного, испытав позабытое желание упиться до беспамятства. Так много противоречий в отношениях Дазая и Мори не давали ему покоя. Так много разных путей, по которым они могли пойти, но выбрали самый трудный, где оба до последнего молчат о важном и тратят время впустую. Ему оставалось надеяться, что Огай к нему прислушается. Не зря же он интересуется его мнением. — О Фёдоре, — вспомнил Мори, привлекая к себе внимание. — Он жив. В ближайшие дни вместе с Гоголем покинет страну. — Но как? — Скажем, мы поторговались. Они сдали якудза шишек куда повыше них самих, находящихся сейчас в Японии. А я… Мне, честно говоря, больше до них нет дела. — Не боитесь, что они вернутся? — Им незачем возвращаться, — просто ответил Мори. — Более того, это они должны бояться. Стоит им вновь пересечь границу, якудза отрубят им головы. Чуе не верилось, что всё сложилось именно так. Что Фёдор сдержал слово и не убил Дазая, хотя мог сделать это сотни раз. Что всё-таки то, о чём он говорил с Чуей наедине, оказалось правдой. Похоронив их дружбу, он хотя бы остался честным с ним. В столовую вдруг забежала Макрель, деловито обнюхивая новую для себя комнату. Махая длинным хвостом из стороны в сторону, она принялась расхаживать по периметру, после чего заприметила угол свисающей со стола скатерти, и начала играться с ним лапами, пуская когти. Чуя по привычке шикнул на неё, замечая вспыхнувшее раздражение Мори. — Разве комната открыта? — Нет, я закрыл её, — отозвался Чуя. Затем, осознав, вскочил с места одновременно с Мори и почти бегом понёсся к спальне. — Осаму! — О, боже, не кричи, — сидя на полу в коридоре и держа голову здоровой рукой, прошипел Дазай загробным голосом. — Осаму, — Чуя опустился на пол, и, взяв его сморщенное лицо в руки, расплылся в улыбке. — Ну что… Дазай пробурчал, стоило Чуе прижать его к груди и запустить пальцы в участок волос, не скрытый бинтами. — Мать твою, как я рад видеть твою рожу, — прошептал Чуя, чувствуя, как обмякает Дазай в его руках. — Просто пиздец. — Чуя, — Дазай отлепил его от себя, взяв за запястье, на котором образовались струпья, — ты… что ты здесь делаешь? Волнение в его голосе, глазах и жестах заставили Чую утихнуть. Он помнил, как говорил Фёдору под давлением, что никогда не простит Дазая, но надеялся, что тот всё понял. Однако, искренне задавая этот вопрос, Дазай, видимо, всё воспринял за чистую монету. Огладив его по щеке, вложив в этот жест всю имеющуюся у него любовь, Чуя тихо сказал: — Я с тобой. И всё хорошо.

***

Волна горячей боли не давала повторно уснуть. Высокий потолок казался недосягаемым, словно глубокий Космос без единой звезды смотрел на него в ответ. Звёздам тоже нужно спать. Они опускают веки, и тогда их сияние более не достигает человеческих глаз. Спят они долго и глубоко, вечным беспробудным сном. Они, в отличие от людей, не просыпаются. Сомкнув однажды глаза, звезда больше никогда не рассечёт чернеющую космическую даль своим светом. Их длинная по человеческим меркам жизнь без единой минуты сна, пожалуй, заслуживает оборваться именно так – просто угаснув. Большие звёзды взрываются. Не в силах больше сдерживать огромную свою массу, они резко сжимаются и выбрасывают колоссальную энергию в окружающее пространство, после превращаясь в чёрную дыру или пульсар. Звёзды тоже умеют злиться. Как люди, всё накапливая и накапливая массу вещества, отбрасываемую другой звездой, в один момент достигают предела Чандрасекара, происходит ядерная реакция синтеза и… Взрыв. Люди тоже взрываются, достигая своего предела. Только без вспышки света. Дазай перевёл взгляд на закрытую дверь спальни. Дом, в котором он прожил почти всю свою жизнь, теперь казался чужим. Остывшим. Чуя ушёл, достигнув своего предела. Потому что Дазай сбросил на него слишком много. Он осторожно переворачивается на бок, замирая от очередной пульсирующей волны. Спящая на его животе Макрель наконец спрыгивает, оставляя в покое его больное тело. Кошки лечат, говорят люди. Дазай, скорчившись, потянулся рукой к оставленной пачке обезбола и фыркнул. Кошки ложатся на больные места, просто потому что там теплее. Они те ещё засранцы. Чуя ушёл полчаса назад. Дазай ясно слышал, как он сполз с кровати и тихо закрыл за собой дверь. Как после хлопнула входная. Ядерная реакция. Коллапс. Дазаю потребовалось время после того, как он смог встать с кровати. Он чувствовал, как его кипящий мозг качается в спинномозговой жидкости, умоляя его просто лежать. Накинув на плечи куртку и вдев босые ноги в старые кроссовки, Дазай вышел наружу и поёжился. Крупные хлопья, напоминающие перья, мягко спадали вниз. Ветер угомонился, видимо, уснув в ночи. Расчищенная утром дворником тропинка в саду уже успела вновь припорошиться снегом, так что Дазай с лёгкостью разглядел на ней следы, ведущие к пруду. Даже зимой сад Огая поражал красотой. Голые кустарники засыпало снегом, отчего всё вокруг казалось сказочным. Ненастоящим. Декоративные ели по периметру дорожки едва достигали высоты роста Дазая, и он с удовольствием задевал левой рукой каждую вытянутую в сторону ветку, скидывая с неё снег. Шаги сопровождались тихими хрум-хрум-хрум. Он улыбнулся, идя намеренно медленно. В детстве он не единожды поскальзывался на этой самой дорожке из гладкого камня и падал, отбивая копчик. Огай его никогда не останавливал, уповая, что он научится на своих ошибках сам. Не научился. Послышался мерный стук бамбука. Дазай остановился, зачем-то считая количество ударов шиши-одоши. Раньше он мог часами залипать на этот фонтанчик, доходя до тысячного счёта в голове. Ему было интересно, до скольких нужно досчитать, чтобы бамбук больше не падал и не поднимался. Казалось, это что-то сродни ударам человеческого сердца – когда-то точно должно остановиться. Не остановилось. Он обогнул разросшуюся ель, удерживая пальцами левой руки куртку. Чуя, укутанный в ворсистый плед, сидел на одном из плоских валунов, огибающих периметр пруда, и смотрел на клювы спящих уток, выглядывающих из своих домиков. Снег ровно падал на поверхность воды, сразу же растворяясь в ней и не нарушая спокойствие глади. Заворожённый этим видом, Дазай не мог сделать шага дальше. Фигура Чуи с расстояния казалась искусственной. Будто он был одной из декораций этого сада, маленькой статуей, так идеально подходящей этому месту. Не двигаясь, он смотрел прямо, лишь изредка натягивая на плечи сползающий серый плед. Его распущенные волосы успели стать влажными от снега, рыжими завитками спадая на спину. Вздохнув и ударив мыском маленький камушек, Дазай нарушил старательно выстроенное спокойствие. Подойдя к Чуе, он, пыхтя из-за боли в рёбрах, далеко не изящно опустился рядом. Сморщившись от холода камня, глянул на Чую, всё так же не шевелящегося и, кажется, погружённого глубоко в свои мысли. Ресницы его не дрожали, веки были чуть опущены, а дышал он ровно и глубоко. Дазай мягко улыбнулся. — Медитируешь? — Догадался он. Чуя вздохнул и раскрыл губы, покрывшиеся сухой корочкой. — Пытаюсь. — Можно присоединиться? Чуя поднял брови и, не поворачиваясь к нему, слабо кивнул. Затем закрыл глаза и сомкнул губы, возвращая мерное дыхание. Дазай удивился его прилежности, продолжая разглядывать поселившееся спокойствие на чужом лице. Красота Чуи, всегда такая яркая и кричащая, в этом месте ощущалась иначе. Словно он подстроился под молчаливую зимнюю ночь, разрешая снегу оседать на своих волосах и лице, позволяя тишине вторгнуться вглубь себя и обнять сердце. Дазай влюбился в открытого, дерзкого, порой раздражающе громкого и борзого Чую, и сейчас, сидя рядом с ним, умиротворённым и окутанным молчаливой вечностью, он не мог оторвать от него глаз. Не мог сказать слово, боясь помешать. О чём бы Чуя ни думал, вмешиваться в это Дазай просто не имел права. Через некоторое время Чуя приподнял голову и устремил взгляд в небо. Дазай продолжал вглядываться в его лицо, понимая, что видит Чую так близко впервые. Чую, который всегда один. Которого больше никто, кроме зеркала и стен квартиры, по-настоящему не видел. Погружённого в себя, в своё цепкое одиночество, оставшегося один на один с самим собой. Когда рядом никого нет, Чуя выглядит так. Позволяет выпустить самого себя из клетки, что зовётся телом. Дазай, полностью им очарованный, понимал, каких усилий стоит кому-то показать себя именно так. Изнутри. — О чём ты думаешь? — Не сдержавшись, шёпотом спросил Дазай. — Думаю, что небо очень красивое. Заиграв ямочкой на щеке, Дазай тоже посмотрел вверх. Его родное небо из этого места всегда выглядело так. Когда бы Дазай сюда ни приходил, на рассвете или поздним вечером, в десять лет или в двадцать, оно всегда было таким. Очень красивым. Сегодня оно было безмерно красивым. Потому что Чуя тоже на него смотрел. — Когда я был там… В подвале. Я думал, что это всё. Конец. Понимаешь? — Чуя… — Я был уверен, что умру. Пока я ждал тебя, я успел со всем распрощаться. Как только я это сделал, я… перестал ждать. Просто… знал, что ты не придёшь. Дазай хмуро всмотрелся Чуе в глаза. Он улыбался, но его глаза улыбка не затронула. Он всё ещё был внутри себя. — Я смотрел на грязные стены и потолок на протяжении нескольких часов. Вокруг меня все говорили на незнакомом мне языке, а когда обращались ко мне, это было так… Будто я никто. Я забыл, что такое тепло. Самое обычное – мне было ужасно холодно. Я смирился, что меня все оставили. Что я никому не нужен. И когда ты пришёл, первое, что я подумал, было: Чуя Накахара, какой же ты кретин. Ты серьёзно поверил, что он не придёт за тобой? Дазай опустил глаза, чувствуя, как его щёки потеплели. Осторожно положил больную голову на накахаровское плечо, обёрнутое мягким пледом, и уставился на разбуженную их разговором утку, ковыряющуюся клювом в своих крыльях. Низкие садовые фонарики в форме шаров бросали слабый свет на белоснежную землю, напоминая гирлянду. — То, что я тогда говорил, — продолжил Чуя тихо, найдя пальцами загибсованную руку Дазая и ковыряя слой марли на ней, — что не прощу тебя. Я врал. Специально. Ты должен был это понять. Но я не обижаюсь. Так же, как я поверил, что ты не придёшь, ты поверил, что я не прощу. — Я всегда за тобой приду, Чуя. — Я всегда тебя прощу. Снег всё падал и падал с тёмного неба, удивляя Чую. Такой снежный декабрь был редкостью в его родном Оидзуми, да и прошлая зима в Йокогаме была скупа на снег. Чуя любил грозу и дождь, выбивающие негативные мысли из его головы. Уносящие потоками ручья переживания. Но снег его по-настоящему успокаивал. Заставлял замереть на месте, успокоить дыхание. Казалось непозволительным нестись вперёд сломя голову, когда морозные хлопья так медленно и без спешки оседают на землю. Когда мир вокруг замедляется. Когда кажется, что всё становится вечным. — Ты меня остановил, — невпопад приглушённо сказал Дазай. — Не дал убить его. Почему? Чуя долго молчал. Не обдумывал ответ – он был у него готов. Просто смотрел на утку, копошащуюся на одном месте. Ему хотелось понять, что в итоге она сделает – выйдет из домика, оставляя следы на снегу, или успокоится и наконец заснёт. — Если бы он сейчас оказался перед тобой лицом к лицу, — подал голос Чуя, — ты убил бы его? — Да. — Я спрошу у тебя это завтра. Потом через год, — Чуя улыбнулся, когда утка всё же углубилась внутрь тени и замерла, опустив голову, — через два, три, четыре года. Десять лет. Я знаю, что однажды на этот вопрос я услышу «нет». И тогда ты поймёшь, почему я тебя остановил. — А если мы расстанемся через год? — М-м-м, — Чуя недовольно замычал, — тогда я буду тебе звонить. — Я сменю номер. — Я буду отправлять тебе письма. — Я сменю адрес. — Я найду тебя по запаху, Осаму, — Чуя усмехнулся. — Вот ты с кем-то самозабвенно трахаешься, я врываюсь в комнату и спрашиваю: ты убил бы его сейчас? Ты говоришь: нет. Я говорю: я так и знал. Дазай хрипло рассмеялся. — Я никогда не расстанусь с тобой, чтобы не проходить через подобное. — Вот и славно. Иначе я с тебя кожу заживо сниму, чтобы такого урода никто больше не полюбил. — Кто-то, кажется, обозвал меня однажды собственником. — Я не собственник. Я во благо других людей стараюсь, держа тебя под боком. Фыркнув на его плече, Дазай было отстранился, но тут же оказался притянутым обратно. Чуя, осторожно касаясь его израненного лица с опухшим подбитым глазом, прижался холодными губами к его и начал медленно целовать. Так, как они поцеловались впервые – с боязливой нежностью. У Дазая загорелись уши от этой мягкости и немного повело голову. Улыбнувшись в поцелуй, Чуя выдохнул через приоткрытые губы и задышал громче, укусив Дазая за нижнюю губу и сбивая его дыхание. — Как думаешь, — зашептал Чуя, пуская пальцы дальше и перебирая отросшие шоколадные волосы, — снег ещё долго будет идти? Дазай спрятал замёрзшую руку под пледом, забираясь под футболку Чуи и грея об него пальцы. — Долго. Очень, — он засмеялся, стоило Чуе дёрнуться и ругнуться от пробравшего холода, — пока солнце не уснёт.

***

— Ты взял мою резинку? — Что? Нет. — Я оставил её на столе, когда ушёл в душ. И здесь был только ты. Дазай замычал от удовольствия, забираясь кончиком ногтя под гипс и чеша свою постоянно зудящую кисть. Чуя недовольно обернулся, когда понял, что отвечать ему не собираются. Кинув только что сложенную футболку в глубокую сумку, он со вздохом смирения схватил со стола зубочистку и подошёл к Дазаю, хватая его за руку. — О, господи, — Дазай закатил глаза, когда Чуя принялся чесать его раздражённую кожу, — сука, Чуя, ты просто нечто… — Заткнись и скажи, где моя резинка. — Я не знаю, — он проскулил, стоило Чуе прекратить и требовательно на него посмотреть. — Наверное, там же, где Макрель. Чуя обернулся, понимая, что лежанка была пустой, погрызенный волосатый паук откинут в сторону, а самой кошки здесь не было. — Ты опять не закрыл дверь? Знаешь же, что Огая это бесит. — Правда? — Дазай фыркнул, с помощью Чуи влез в рубашку и дождался, пока тот застегнёт ему пуговицы. — Я и не догадывался. — Иди сам её ищи, — вернувшись к вещам, буркнул Чуя. — Всё равно от тебя однорукого никакой пользы. — Скажи мне это ночью. — Сейчас ёбну тебя. Дазай поднял руки в сдающемся жесте и медленно, чтобы не попадать в гравитационное поле разрушительно раздражённого Чуи, ретировался из комнаты, выдохнув только в коридоре. В угрозы Чуи ему больше не верилось, да и Накахара это говорил, чтобы выпустить злость, но лишний раз сказать ему что-либо в таком состоянии саркастичным тоном Дазай не решался. Когда Чуя нервничал, содрогалась земля, рушились города и сгорали мосты. Хорошо было, что никто не умирал. Протопав мимо наряженной в гостиной ёлки, Дазай углядел разбитый шар и быстро, чтобы никто не успел его уличить, ногой задвинул осколки под ель. Заметать следы побоев в этом доме за своей любимицей за прошедшую неделю стало его новой неоплачиваемой работой. Выскальзывая за дверь, которую Дазай специально не закрывал, чтобы хоть немного дать кошке свободы, она превращалась в неуловимый шторм. Больше всего раздражался Огай, и так не питающий любви к четвероногим. Вслед за ним бесился Чуя, которого раздражало то, что раздражается Огай. То, что они так быстро спелись, Дазаю вообще было не на руку. Лучше бы они друг друга избегали. Одной Коё, казалось, на Макрель было всё равно. Пару раз Дазай застукивал её за странным приливом любви к кошке, но Озаки почти сразу делала вид, что ей ни капли не интересно. Порой она и вовсе не замечала её, будто оказывала Огаю моральную поддержку. Дазай понятия не имел, что происходит у этой женщины в голове. Они почти не разговаривали, изредка сталкиваясь на кухне, когда все садились есть. Идиотской атмосферы чего-то похожего на семейное застолье Дазай не разделял, потому расправлялся с едой первым и уходил, либо же вовсе ел в одиночестве, когда никого не было. Смотреть на воркующих Огая и Коё ему всё ещё было неприятно. Услыхав шорох на втором этаже, Дазай поплёлся по лестнице, молясь, чтобы Макрель ничего не трогала в кабинете Огая. Дверь оказалась закрыта, отчего он испустил вздох облегчения. Мори с самого утра был в больнице, так что убрать следы кошачьих преступлений не составило бы труда, но Дазай очень, очень, очень сильно не хотел в очередной раз возиться на полу с разодранными документами или разбитой чашкой. — Кс-кс-кс, — позвал он тихо, проверяя раскрытые комнаты. — Макрель! Блять, — ударившись больной рукой о внезапно раскрывшуюся дверь спальни, ругнулся он. — Аккуратней можно? — Не имею привычки быть аккуратной, когда кто-то шкерится у моей спальни, — буркнула Коё. Заглянув ей за спину и увидев на кровати скомканное одеяло и кувыркающийся в нём тонкий рыжий хвост, Дазай закусил губу. — Я искал её. Коё отошла, пропуская его в комнату. Дазай замешкался на пороге. Входить в их с Огаем спальню казалось ему чем-то неправильным и отталкивающим, но в конце концов он себя пересилил. Он не бывал здесь с тех пор, как Озаки начала жить с ними, потому удивился преобразованию комнаты. Мягкий ковёр, стопки незнакомых ему книг, лежащие тут и там женские штучки придавали комнате что-то неестественное. Но вместе с этим Дазай отметил, что у Коё однозначно был вкус. Хотя он и прежде прекрасно это знал. Тёмная берлога Огая, который никогда себя особым вниманием к декору не занимал, стала похожа на что-то уютное. — Держи, — Коё протянула ему резинку Чуи, которая стала теперь слегка погрызенной. Обмотав её вокруг запястья, Дазай подошёл к кровати и посмотрел на кошку как на предательницу. Та, удостоив его секундным взглядом, принялась раздирать задними лапами одеяло с такой прытью, будто мечтала превратить его в пыль. Дазай только улыбнулся. Чуя её постоянно останавливал от этого, а вот Коё, похоже, было всё равно. — Не собираешься её выгонять? — Поинтересовался он. — Пусть играется, — Озаки, сев на край кровати, принялась нападать на Макрель пальцами. Когда же она, положил ладонь кошке на живот, изобразила забавные рычащие звуки, Дазай пришёл в замешательство. — Я думал, она тебе не нравится. — Только Огаю не говори. Я его единственная поддержка в этом доме. Дазай прыснул, мельком разглядев мелкие царапинки на руке Коё. — Тогда ты… присмотришь за ней, пока нас не будет? — Ещё бы. Боюсь, Огай уверен, что ей достаточно поменять раз в три дня лоток и оставить открытый пакет корма в закрытой комнате. Молча кивнув, Дазай развернулся, уже собираясь уходить. С сомнением посмотрев на какие-то уж слишком ванильные картины на стене, он выгнул бровь, но промолчал. Территория Коё, так уж и быть. — Волнуешься? — Вдруг бросила ему в спину Озаки. — С чего бы? — Дазай обернулся. — Я знаком с его мамой. — Но ты не жил с ней неделю. Дазай опустился в кресло, удивившись его мягкости, и провёл по обитому бархатом подлокотнику пальцами. — У Чуи классная мама, но типа… Я не очень. Не знаю, как смотреть ей в лицо после всего этого дерьма. Конечно, Чуя ей ни о чём не расскажет, но я-то знаю и… — Любая мать на её месте просто уничтожила бы тебя. — Ну спасибо, Коё, — Дазай насупился. — Я думал, ты дашь какой-то женский совет, — он косо посмотрел на неё со злостью во взгляде. — Купи цветы, Осаму, — начал он фальцетом. — Будь галантным, Осаму. Улыбайся и держи язык за зубами, Осаму. — Просто не будь придурком, как сейчас. Думаю, она в первую очередь ждёт его, а ты – так, приложение к любимому сыну. — Ну ты и стерва. — Я к тому, — повысила Коё голос, — что ты не пуп земли. На тебе свет клином не сошёлся, и даже если ты облажаешься, ей будет всё равно. Просто веди себя как… всегда. Но язык за зубами правда иногда держи. Не все такие ценители прекрасного, как Чуя. Немного, но Дазаю полегчало. Нервный Чуя и так был на взводе, и если они оба будут слишком старательно делать вид, что ничего не случилось, это всё превратится в дешёвую клоунаду. — Как твоя рука? Дазай поднял гипс к глазам, разглядывая так внимательно, будто там появилось что-то новое. — Болит. Боль была меньшей проблемой. Когда он переучивался работать левой рукой из-за травмированных сухожилий, оставался хотя бы шанс на то, что правая была не полностью выведена из строя. Он легко держал ей пистолет, неплохо научился стравляться с палочками, но в основном всё же ел левой. Однако ситуация не была такой плачевной, как сейчас. Он учился заново быть не совсем… полноценным. Одеваться, мыться, пользоваться мобильным, держать книгу, да даже просто ходить в туалет – всё это его теперь раздражало. Прикасаться одной рукой к Чуе, который теперь был до бесящего осторожным, постоянно спрашивая его, не болит ли что, не мешает, нормально ли ему – может, остановимся? – было, пожалуй, самым отстойным. Будто он стал калекой, с которым Чуя вынужден себя сдерживать. Огай прогнозирует, что боль будет возвращаться в течении жизни. Как у стариков, чей организм реагирует на магнитные бури. Про внешний вид пока что скрытой за гипсом руки спрашивать было не нужно – её буквально по частям собирали. Хоть и делали это лучшие коллеги Мори, которым он доверял, надеяться, что его рука когда-то вернётся в нормальное состояние, Дазаю не приходилось. Он действительно будет помнить об этом всю жизнь.

***

Скромный городок, будто стесняясь, жал узкие улочки ближе к домам. Отсутствие снежного слоя на дорогах делало его совсем уж каким-то скучным. Ветер качал многочисленные провода, испещряющие собой вечернее небо. Одолженная у Огая тойота выдавала из себя шпиона, по ошибке затесавшегося в маленьком городе. Друг на друга похожие дома были выкрашены, казалось, одной и той же краской. Ребятня, бегающая по улицам и наслаждающаяся новогодними каникулами, была единственным источником звука в родном для Чуи месте. Для него Оидзуми всё равно оставался самым любимым городом. — Так, — он тормозит машину у обочины, с крайним напряжением справляясь с параллельной парковкой, — тихо… Прошу тебя, молчи. — Никогда не думал, что у тебя есть проблемы с вождением, — не скрывая удивления, сказал Дазай. Пожалуй, он впервые наблюдал, как у Чуи что-то действительно получается плохо. — Только с парковкой, — оглянувшись назад, где стояла соседская машина, Чуя резко вывернул руль и выругался, — блять! — Давай я. Они поменялись местами, и Дазай, прося Чую помочь с рычагом, вырулил и поставил машину ровно за считанные секунды. Оставшись довольным уцелевшими чужими автомобилями, он глянул на молчащего почти всю дорогу Чую и ободряюще огладил его по бедру. — Чуя, всё нормально. — Да-да. Давай ещё посидим. Чуя уставился на приборную панель, перебирая пальцами. Затем натянул выглядывающие из-под пальто Огая, которое так и носил, рукава свитера до самых пальцев, скрывая не успевшие пройти следы от наручников. Главное, чтобы Мэй их не увидела. Тогда всё будет… — Нормально, — вслух закончил он свою мысль, чем заставил Дазая вздрогнуть. — Ладно. Он первым вышел из машины, случайно захлопнув дверь слишком сильно. Достал из багажника сумки механическим движением, отмахнувшись от помощи Дазая. Прошёл к железной изгороди, толкнув ногой незапертую калитку, и просеменил до ступеней, забывая дышать. Он торопился, будто таким образом мог повлиять на время. Уставившись в закрытую дверь, к которой уже потянулся Дазай, Чуя громко рявкнул: — Стой! Дазай замер. — Успокойся. — Я спокоен. Просто. Дай мне минуту. Он сбросил сумки на веранде и схватился за пачку сигарет в кармане, выудив её наружу. Покрутил пару секунд в руке под неодобрительным взглядом Дазая, после чего осторожно извлёк одну сигарету. Посмотрел на неё, сунул обратно. Снова достал. — Чёрт. Когда Дазай прижал его к себе за талию, Чуя выдохнул весь воздух и охнул, почувствовав на губах горячее касание. Сигареты выпали из его ладони. Он закрыл глаза, чувствуя, как от движения чужих губ расходится по телу кровь, расслабляя мышцы. Он вцепился в пальто Дазая так сильно, что послышался треск ткани, и встал на мыски, мыча в поцелуй, кусаясь, сталкиваясь языком с чужим и выдыхая копившееся в нём напряжение. Открывшаяся дверь заставила Дазая отскочить от него, как ошпаренного. Чуя повернулся к матери с вылупленными глазами, прекрасно чувствуя, как горят его губы, измазанные чужой слюной. Краснея до ушей, как самый настоящий школьник, он обернулся к Дазаю, утирающему в этот момент свой покрасневший рот. — Не ведите себя передо мной так, будто не спите друг с другом, — засмеялась Мэй, перекинув через плечо полотенце. — Господи, мам! — Я тоже по тебе соскучилась, Чуя. Она обняла его за шею, и весь гомон внутри него резко утих. Почувствовав знакомый, родной запах её волос, Чуя улыбнулся и прижал её к себе обеими руками, жмурясь до звёзд. Незаметно Дазай нагнулся за его спиной, подобрал сигареты и спрятал их в свой карман. — Ещё сигареты от меня прячете, — Мэй, заметив его жест, похлопала Чую по спине и отстранилась. — Ты будто не к матери приехал, а на комиссию по отчислению. Она обхватила его лицо тёплыми ладонями, всматриваясь в такие же глаза с узким внутренним уголком, как у неё самой. Слегка сжала его щёки и улыбнулась. — Поправился. — Ну мам… — Да ладно, ты никогда не был пухлым. — Это точно не комиссия? Напоминает отборы на национальные. Она засмеялась, заходя в дом и пропуская их с вещами. Бегло осмотрев Дазая, отводящего взгляд, она сразу же ахнула, увидев его гипс и всё ещё отчётливый синяк под глазом. — Дазай, что с тобой случилось? — Сцапался с плохими ребятами, — коротко ответил он с налепленной улыбкой. Чуя искоса следил за ним, разуваясь в гэнкане. — Чуя, а ты где был? — Дома. Смотрел бокс по телеку. Комната Чуи не изменилась. Небольшая, но чистая и убранная, она встретила его до дрожи знакомым запахом, который он втянул всей грудью. Мэй не стала трогать здесь абсолютно ничего, за что он был благодарен. Письменный стол у окна, вышедший давным-давно из строя процессор под ним и квадратный мониторчик компьютера. Небольших размеров кровать у стены, полка со старыми книгами над ней и… — Как мило. Дазай сдержал смех надувшимися щеками, созерцая вторую полку, полностью заставленную коллекцией мягких игрушек. Плюшевые собаки разных пород с огромными круглыми разноцветными глазами и с высунутыми тканевыми языками стояли в стройный ряд, едва помещаясь в нём. Сотрясаясь от сдерживаемой весёлости, Дазай отвернулся от Чуи и закрыл рот ладонью. — Сука, только попробуй. — Вот это… стая. Сказав это, Дазай громко заржал, откинув голову назад. Чуя подскочил к нему, схватил за грудки и опрокинул на кровать, садясь сверху совершенно красный, и принялся закрывать ему глаза, наполнившиеся весёлыми слезами. — Нет, нет, блять, не смей над этим смеяться, козёл! — О, боже, боже, Чуя, — визжал под ним Дазай, то и дело пытаясь вновь посмотреть на полку над их головами, останавливаемый руками Чуи. — Господи, как же это по-девчачьи бесподобно! — Мне было десять лет! — Но ты хранил их до… подожди, ты переехал в… — Дазай снова разразился в истерике, гогоча на весь дом, — двадцать два года?! Господи, ты уже пил как сумасшедший, трахался в клубах, а потом приходил домой и ложился в обнимку со своими мягкими игрушками! — Прекрати, ты, просто заткнись! — Ты дал им имена? Скажи, — Дазай перевёл дыхание, со свистом выдохнув. Чуя накрыл лицо рукой, уже не останавливая его от рассматривания собачонок. — Скажи, пожалуйста, у них есть имена? Полностью уничтоженный, Чуя надавил на лоб ладонью и едва слышно сказал: — Есть… — И как зовут этого кудрявого… мальтипу? — Дазай хихикнул и буквально оторвал его руку от лица, заставляя Чую смотреть на себя. — Давай, Чуя. Никакого вранья, помнишь? Как его зовут? — Пряник… Дазай вновь загоготал. Чуя, нахмурившийся и обиженный, поднялся с него и резко сгрёб своих собак в охапку. — Что ты делаешь? — Иду выкидывать. Это же так по-девчачьи. Дазай вскочил с кровати, остановив его требовательным жестом. Чуя не стал поворачиваться, кривя губы, и только больше насупился, стоило Дазаю обойти его, держа в левой руке маленького джек-рассела, упавшего на пол. — Ну не обижайся… — Протянул Дазай, выставив собачку перед лицом. — Они классные. Я просто не ожидал. — Что я могу делать что-то девчачье? — Огрызнулся Чуя. — Ну Чу, — Дазай проскулил, округляя глаза. Чуя выгнул бровь от сокращения своего имени, которое прежде никто не использовал, — прости, ладно? — Я подумаю. — Хочешь, заберём их с собой? Я не люблю собак, но эти не будут везде гадить и лаять. И выгуливать их не надо. Тяф-тяф, — он затряс игрушкой, имитируя лай. — Тебя зато надо. Псина, — Чуя, успокоившись, сбросил свою пушистую четвероногую армию на кровать и сел следом. Посмотрел на собак по очереди, взял в руки бигля и с улыбкой провёл пальцем по запылившейся голове. — Вот. Этот теперь будет Осаму. Одно лицо. — А до этого как его звали? — Встретившись со вновь вспыхнувшим взглядом Чуи, Дазай улыбнулся. — Я не буду смеяться, обещаю. — Пирожок. — На маленьком Чуе, видно, сильно сказывалась спортивная диета? Хотя ты и сейчас… — Дазай прикусил язык, мигом осознав, какую непозволительную ошибку допустил. Только не шутки про рост. — Чуя… — Он попятился назад, стоило Чуе резко встать и вжать голову в плечи, — Чуя, нет… — Беги, сволочь. Дазай понёсся до кухни с громким визгом, едва не поскользнувшись в носках на гладком полу. Зацепился левой рукой за столешницу, чтобы резко уйти в поворот, пропуская Чую вперёд, затем побежал обратно, чудом избегая столкновения со стеной. — Я доберусь до тебя, ебучий обмудок! — Закричал Чуя, перепрыгивая упавшую из-за Дазая на пол пустую сковородку и хватая со столешницы на бегу мокрое полотенце, комкая его и прицельно кидая Дазаю в спину. — Накахара-сан, спасайте! Обогнув вышедшую в коридор Мэй, Дазай встал позади неё как раз в момент, когда Чуя швырнул в полёт скомканное полотенце, которое приземлилось прямо ей на лицо. — Блять… — Чуя остановился, смотря, как его мать с полотенцем на голове раскрыла рот. — Мам… — Я вас убью. Дазаю, не знающему, что в семействе Накахара агрессия передаётся по наследству, не повезло оказаться под горячей рукой. Огретый мокрым полотенцем по лицу, он шокировано раскрыл рот, не ожидая такой подставы и не зная, что в таком случае делать. К такому его никто не готовил. — Получил, мудила? — Со злорадством крикнул ему Чуя с расстояния. Заметив, как Мэй обернулась в его сторону и без промедления двинулась вперёд, он пошёл назад, в защитном жесте выставив ладони. — Мам, не надо. — Почему же? Думаешь, швыряться в этом доме полотенцами позволено тебе одному? — Она побежала вперёд, и Чуя с чем-то средним между весёлым визгом и испуганным возгласом начал убегать от неё. — Засранец рыжий! — Она шутливо замахнулась и попала ему по плечу, вызывая смех у Дазая. — Что ты убегаешь, боец? У тебя сорок две медали, а ты боишься полотенца? — Она повторно замахнулась, перегнувшись через стол, и попала Чуе, продолжающему хохотать, по макушке. — Сорок две? — Крикнул Дазай, наблюдая за ними со стороны. — Чуя, да ты крут! Но полотенце тебя, кажется, побеждает! — Захлопнись! — Ответно крикнул Чуя, увернувшись от следующего взмаха. — Ха, схавала! — И тут полотенце влетело ему прямо в раскрытый рот, а следом приземлился и ощутимый подзатыльник. — Ещё раз так скажешь мне – на ужин будешь есть тряпки, — сказала Мэй, запыхавшись. — Прости, — буркнул Чуя, отведя взгляд. Заметив, как угрожающе пляшет на самом краю стола ваза, видимо, задетая последним взмахом Мэй, он кинулся вперёд. — Осторожно! Дазай, успевший среагировать чуть раньше, поймал левой рукой вазу, а правой поддержал за спину скользнувшего по полу Чую. Боль в руке пронзила его до локтя, и он, сморщившись, грубо вернул вазу на место, едва не пробив этим жестом её дно. — Чёрт, — Чуя выпрямился и взял его за локоть, растирая пальцами кожу, — Осаму, извини, — глядя на его скорченное лицо, Чуя поджал губы и виновато посмотрел на Мэй, — есть лёд? Прикладывая сложенные в тонкий пакет морозные кубики к открытому участку руки Дазая, Мэй сидела напротив него и, не моргая, смотрела на гипс. Дазай, боль которого снова растягивалась пульсациями, проследил за поставившим на стол три чашки горячего молока Чуей. — Там ведь не просто перелом, да? — Понимающе спросила Мэй, заглянув Дазаю в глаза. — Не совсем. Мне вставили штифты. — Неприятно, — она переложила лёд ниже, промассировав пальцами всё предплечье Дазая, будто искала внутри что-то инородное. Линии татуировки, несомненно привлёкшие её внимание, она обвела одним касанием, чему-то про себя улыбаясь. Возможно, поняла. Её ладони, Дазай только заметил, были почти крошечными. Короткие загорелые пальцы были совсем не как у Чуи. Но требовательная нежность, исходящая от них, несомненно, была точно такой же. — Будь осторожен, Осаму. Пожалуйста. Он резко поднял на неё глаза, думая, что ему показалось. Словно слуховые галлюцинации резко одолели его мозг, и ему просто это послышалось. Голос был другой, но интонация, которой было это сказано, слова, которые он уже слышал точно в таком же порядке… Как будто сказал Чуя.