Твои восемь причин

Когда он попытался вновь открыть глаза, перед взором заплясал потолок в пьяном танце. Стены качались, бурлили подобно волнам, от которых сильно укачивало. Хотя морской болезнью он ранее не страдал, сейчас он был уверен, что находится на борту корабля и его точно вырвет. Осязание возвращалось медленно. Сначала он почувствовал пальцы и судорогу в них, после чего оставил попытки двигаться. В груди разрывалось сердце, будто он всё это время бежал, хотя был уверен, что просто лежал. На сырой земле или под землёй. В какой-то момент ему почудилось над головой тёмное августовское небо с ярким Сириусом в самом центре. Он пульсировал, увеличивался в размерах, будто опускался вниз. Прямо из космоса надвигался на Землю, грозя поджарить всё живое и затмить даже солнце. Резко стало жарко. Он выгнулся в спине, запрокидывая голову и глотая воздух ртом. Лежал он всё-таки на полу – пошарив рукой рядом, он понял, что это бетон. Голый, холодный, твёрдый, он помогал держаться за реальность своим существованием. То шаркая по нему руками, то ложась щекой на него, Чуя на миг успокаивался. Жар отступал. Он попытался накрыть лицо рукой, чтобы хотя бы так убедиться в сохранности своего тела, потому что по-другому ему не верилось, что он цел. То ему казалось, что у него нет руки, то обеих ног, а то и вовсе чудилось, что голова куда-то укатилась, и он смотрел на своё тело со стороны. — Что-то он как-то странно реагирует. — Такое может быть, если он сидит на каких-то таблетках. — Он же не откинется? — От такой дозы нет. Он царапнул по полу ногтями и, кажется, пару из них сломал. Боль прокатилась по нервным окончаниям, и он полностью убедился, что хотя бы его правая рука осталась нетронутой. Раскрывать глаза он больше не пытался, боясь увидеть очередную устрашающую картинку. Один раз ему показалось, что его поедают черви заживо. Огромные, размером с палец, они двигались от его ног и начинали с кожи. Затем прорывали путь к костям по плоти, а после двигались выше. Кости были им не под силу. Чуя замычал и кувыркнулся на бок. Ударился обо что-то головой и прижал к груди подбородок. Резко захотелось плакать непонятно от чего. Он чувствовал себя оставленным в пустом мусорном контейнере, выброшенном в океан. Опять эти волны… Чуя потянулся к своему рту, чтобы вставить два пальца и вытошнить, но у него ничего не получилось. Он даже своё лицо не смог нащупать. Жар сменился холодом, почти льдом. Он не понимал, одет он во что-то или нет. Дрожал он явно не от обморожения. Перед взором вдруг выросли огромные ледники, а их верхушки были острыми, как иглы. Над одной из них появился огромный палец. Он вспомнил сказку о спящей красавице, и в этот момент ледник проткнул подушечку пальца. Из неё резко хлынула кровь, обращая всё в густой винный мрак. Сначала Чуя испугался и, кажется, завизжал. А потом он представил, что это и правда вино. Тогда его отпустило, и он расслабился. — Следи за ним, Ники. Всё погрузилось во мглу. На долгое мгновение, не поддающееся временному измерению, Чуя забылся. Вроде, он поджал к себе руки и улёгся очень даже удобно. Он представил, что сейчас вот-вот зазвонит будильник, и сразу сделалось тошно. По телу разливалась приятная нега, и он боялся, как бы она не закончилась. В задницу этот будильник и это утро. Лежать бы так вечность, не осознавая ничего. Он помнил многое и не помнил ничего. Вспомнил квартиру, объятую солнцем. Незаправленную кровать с измятым одеялом и скомканными подушками. Тёплые касания к своему телу и сладкий сон. Тогда было лето. А сейчас… Сейчас неясно. Ему почудился дождь и гроза. Квартира погрузилась во мрак, и от вспышки молнии осветился чей-то силуэт напротив. Чуя хотел приблизиться к нему, но вспомнил, что беспомощно лежит на холодном полу. Силуэт не двигался. Следующая молния озарила его лицо. Вопреки тревожному ощущению чужое лицо было приятным. Мягкие черты, прищуренные чёрные глаза. Чернота их убаюкивала. Это было невозможно, но Чуя с расстояния увидел каждую ресницу, будто резко оказался с ним лицом к лицу. Вокруг снова закрутился тошнотворный калейдоскоп, но он концентрировался на этих глазах, держась за них из последних сил. Чужие зрачки были расширены, а чернота радужки вдруг стала светлее. Глаза поменялись, и Чуя понял, что смотрит в зеркало. Нос его был ровный, что его смутило. У него всегда был такой идеально прямой нос? В этот раз он схватился за своё лицо вполне удачно. Руки и ноги стали ощутимыми, и его словно заземлило. Он провёл по спинке своего носа пальцем, задев горбинку. Точно, ему сломали нос. Он был с Сигмой. Мусорный контейнер. И Дазай. Дазай. Чуя пришёл в себя как от пощёчины. Он уставился в стену, у которой лежал. В голове всё ещё было мутно, но его больше не шатало. Он никуда не плыл, не умирал и, вроде как, ранен не был. В носу был какой-то странный запах. Он ковырнул ногтем корочку под ноздрями, и от слабой боли хлынули воспоминания. Гоголь ударил его лицом в стол. Вот почему так болел лоб. Гоголь отнял у него одежду. Вот почему было так холодно. Гоголь накачал его наркотиками. Вот почему его так размазало. Чуя закрыл глаза и спокойно дышал. Помимо химозной дряни в ноздрях пахло сыростью. Пол и правда был бетонным, грязным и холодным. Как и стена. Стараясь дышать размеренно, он чуть повернул голову. Прядка волос с правого уха соскользнула вниз. Кто-то позади него точно был. Чуя смирно лежал несколько минут, не выдавая себя и поочерёдно шевелил пальцами то на руках, то на ногах, проверяя, вернулись ли к нему силы. На нём остались только джинсы. Ну, спасибо, что ли, хотя бы за это. Решившись, он осторожно перевернулся на спину. Комната была маленькой. С потолка свисала одинокая лампочка. Окон не было. Подвал? Судя по холоду, вполне возможно. Он повёл взглядом в сторону и сразу же зажмурился, стоило увидеть сидящего на стуле человека, который за ним наблюдал. Чуя успел углядеть только то, что он был не японцем и сидел вполоборота за столом с включённым ноутбуком. Сглотнув сухоту, он услышал шаги. Человек подошёл к нему и остановился. Чуя сохранял спокойствие настолько, насколько было возможно в его состоянии. Больше никого здесь не было, и вряд ли кто-то придёт ему на помощь, если его соберутся всё-таки убить по-тихому. — Э, ты очнулся? Человек потыкал его ботинком в бок. Чуя выжидал. На взгляд он не успел определить, сколько ему лет и в какой он форме, но по голосу явно был взрослым мужчиной. Вот бы ещё разочек взглянуть и оценить ситуацию… Чуя разлепил глаза наигранно вяло и слабо двинул головой. Мужчина над ним возвышался огромной статуей. Он явно был выше. Хотя, ладно – почти все мужчины были явно выше, чем Чуя Накахара. С этим у него, однако, проблем никогда не возникало. — Можно… Воды… Он говорил тихо и хрипло. Почти даже не специально – глотку сильно сушило, и говорить было трудно. Мужчина над ним сощурился и развернулся, пройдя к столу. На нём были военные джоггеры и простая белая футболка. Сильно раскаченным он не был, а у Чуи явно не было желания и дальше валяться на полу, как немощная шлюха. Втянув воздух через нос, он резко подскочил, упираясь рукой в стену. Пару секунд его шатало, но отдыхать было некогда – он оттолкнулся от стены и налетел на мужчину, успевшего наполовину обернуться. Коленом Чуя подбил его в бедро и сразу выхватил из чужих рук наполненный водой стакан. Ему вдарили в грудь кулаком, но он сдержал стон и плеснул водой мужчине в глаза. Тот отвёл голову в сторону и сделал шаг назад, выставив руку и ухватив Чую за волосы. Накахара напыжился и рывком развернулся, ударив кулаком в печень. Для верности он всадил туда ещё раз. Мужчина согнулся напополам и тут же влетел в Чую головой, скрестив руки на его спине. Оттеснённый к стене, Чуя громко ахнул от удара затылком. Приложили его хорошо – аж звёзды в глазах заблестели. Лишь благодаря рефлексам он сложил пальцы рук в замок и локтями ударил по затылку противника. Ещё раз и ещё, пока тот не ослабил хватку и Чуя не оттолкнул его ногой. Достаточно сильно, чтобы между ними возникло расстояние для лучшего удара Чуи – в прыжке с вынесением ноги наискосок, прямо в кадык. Он едва не упал от своей же прыти, но на ногах, в отличие от иностранца, удержался. Не медля, Чуя напрыгнул на него сверху, перевернулся вместе с ним и взял его в захват. Прижал сгиб локтя к шее, второй рукой зафиксировал, а ногами облепил его корпус, не давая перекувыркнуться. Игнорируя чужие руки, царапающие ногтями плечи и лицо, Чуя шипел и продолжал сжимать локоть, удушая его. Мышцы плеч трясло, противник умело пытался выпутаться из кольца ног, но Чуя открыл в себе второе дыхание и с рыком напряг предплечье, сдавливая его шею. Он ни разу не доводил этот приём до конца. Сейчас у него не оставалось другого выхода. Когда тело в его руках начало обмякать, Чуя ещё несколько секунд не расслаблялся. Стоило чужим рукам упасть, он выдохнул и ослабил хватку. Выполз из-под чужого тела, осматривая покрасневшее лицо с европейскими чертами. Проверять, сколько ему понадобится времени, чтобы очнуться, Чуе не хотелось. Он оглянулся на дверь. Самая обычная металлическая дверь без единой щели не давала понять, что за ней. Если бы там кто-то стоял, наверняка бы на драку уже отреагировал и зашёл. Но было тихо. Оглядев стол, на котором Чуя кроме ноутбука, зарядки и литровой бутылки воды ничего полезного для себя не нашёл, он поднял упавший стакан. Затем присел и разбил его об пол. От оставшегося куска стекла с острыми краями по ладони потекла кровь. Чуя откинул донышко и выбрал самый большой осколок, зажав его в руке. Только взявшись за ручку двери, он почувствовал всепоглощающую слабость. Выплеск адреналина сходил на нет. Возвращалось головокружение, мышечная усталость, жутко хотелось пить. Обернувшись к столу, он долго пялился на бутылку воды. Могли ли в неё что-то подмешать? Ещё наркотик? Снотворное? Это было очень похоже на правду. Однако жажда была невыносимой. Чуя не знал, сколько он так провалялся, не помнил счёта времени, но он смотрел на эту воду как на самое желанное в его жизни и не мог пошевелиться. Он не сдержался и подбежал к столу, схватив бутылку и жадно поглощая глоток за глотком, проливая на себя. Никакого странного привкуса не было – вода как вода. Чуя выпил половину, только после этого остановился и выронил бутылку из руки. Вода растеклась лужей под ногами. Глянув вниз, он только сейчас понял, что был ещё и босой. Дверь он открывал медленно, боясь, как бы она не издала этот ужасный громкий скрип как в его любимых ужастиках. За ней и правда никого не оказалось: пустой коридор, ещё пару таких же дверей – вот и всё, что там было. Он несмело шагнул наружу из комнаты и оглянулся. С обеих сторон коридор куда-то заворачивал. Никаких звуков не было. Чуя смотрел то направо, то налево, вспоминая этот дешёвый клишированный трюк в фильмах – две двери, за одной смерть, за другой спасение. В его случае, он был уверен, за двумя поворотами скрывалось одно и то же. Он пошёл направо, стараясь ступать негромко и сжимая осколок в ладони больше нужного. Кровь капала на ледяной пол. Чуя оглянулся, смотря на красные капли позади себя, и с недовольством вздохнул. Вытер ладонь о джинсы и перехватил стекло осторожнее. Ощущения у него были препоганые, и он был уверен, что наркотик играл в этом не последнюю роль. Сухость была и в глазах, кожу лица стягивало, а тело каждые несколько секунд покрывала слабая дрожь. Ещё ему не хватало наркотической ломки для полного комплекта феерических ощущений. Заглянув за угол, Чуя сразу дёрнулся и шагнул назад. — Чуя-я-я, да ладно, неужели ты очнулся! Этот голос заебал его ещё с первых секунд, как он его услышал. Чуя цокнул и развернулся, срываясь на бег. Сраный Гоголь, какого чёрта он там стоял? Наверняка сразу услышал, как дверь открылась, наблюдал за ним из-за угла и ждал, пока Чуя сам к нему придёт. Они сцапались ещё в машине по дороге сюда, когда Чуя пришёл в себя в первый раз. Он заехал не ожидавшему сопротивления Гоголю по лицу и оставил красочный синяк, но тот почти сразу вырубил его какой-то дрянью, сунутой в лицо. Второй раз Чуя пришёл в себя уже в той комнате, из которой выбрался, и снова начал драться, однако Гоголь к этому уже был готов. Он был высокий, жилистый и сильный. Чуя это сразу понял, едва увидев его в действии. Если главным козырем Чуи была скорость и его изворотливость, у русского это была чистая, мать его, сила. Чуя даже развернуться не успел, как тот скрутил его, не давая шевельнуться. Сейчас же Гоголь бежал за ним по коридору, и Чуя был уверен, что он намеренно его не догонял. Потому что Накахара, занимающийся бегом всю свою жизнь, бежал очень медленно. Ужасно медленно, совершенно не чувствуя привычную отдачу мышц, и догнать его мог бы даже ребёнок. Но этот придурок, видимо, наслаждался его скупыми попытками убежать. Завернув налево, Чуя упёрся в тупик в виде двери. Тяжело дыша, он подскочил к ней и попытался открыть, но, конечно, конечно же – по всем ебучим законам этого жанра – она оказалась закрыта. Чуя упёрся стопой в стену и принялся трясти ручку хотя бы в надежде, что может сломать замок, но не тут-то было. — А ты крепче, чем кажешься, — раздалось за спиной. Чуя сморщился и развернулся. Правую руку с осколком он прятал за бедром, уповая на эффект неожиданности. Так просто он не дастся, даже если при смерти будет лежать – сопротивляться будет до последнего. — Давай, подходи, сукин ты сын, — выдавил Чуя и напрягся. — Просто удивительно непрошибаемый идиот, — скучающе протянул Николай. На нём были всё те же берцы, похожие военные брюки, как у удушенного иностранца, и голый торс. Чуя поражался количеству шрамов – рубцы, мелкие, длинные, покрывали почти всё тело. Но это не мешало ему заметить, насколько Гоголь был в форме. Ощущение было, что он проходил полноценную военную подготовку и занимался несколькими видами единоборств. Чуя показался себе смешным по сравнению с ним. Но сдаваться всё равно не собирался. Гоголь налетел очень быстро – даже молниеносно для своего роста и веса – но Чуя был ниже и быстрее. Он проскользнул под его рукой и пнул его под колено, припечатав лицом в дверь. Трезво оценив шансы в своём состоянии, Чуя снова бросился бежать. И, как неожиданно – на этот раз Гоголь очень быстро его догнал, повалив грудью на пол. — Хорош вырываться, больной, — прошипел он ему в затылок. — Ты всё равно не выйдешь отсюда. Чуя сжал зубы и зарядил ему локтем левой руки в плечо. Получилось слабо. Но это дало какой-то результат: Гоголь перенёс вес тела левее, фиксируя его руку, и тут Чуя, насколько позволяла растяжка, наотмашь махнул правой рукой с зажатым в ней осколком за свою голову. — Сука! — Николай взревел, хватаясь за своё лицо, по которому Чуя полоснул от всей души. — Ну ты мразь, я тебя, блять, просто прикончу! Чуя не стал ждать и в момент его ругани выполз из-под него и почти поднялся. Почти. Гоголь схватил его за лодыжку и не дал встать, подтянув обратно. Чуя успел схватить отскочившее из руки стекло и перекувырнулся на спину, чтобы не дать снова себя прижать. Опередив Гоголя, он упёрся пяткой ему в грудь, после чего немного оттолкнул его и ударил этой же ногой по лицу. — Отцепись от меня! — Чуя сражался с ним всего одной ногой, начиная забывать все приёмы и способы, как выйти из такого положения, срываясь на беспомощные брыкания под чужим телом и на бесполезный крик. — Слезь с меня, блять, урод! — Заткнись! Николай всё же увёл его колено в сторону и сжал шею Чуи двумя руками. Накахара вновь полоснул осколком ему по лицу – и в этот раз безуспешно. Одной рукой Гоголь сжимал его под подбородком, второй правую руку, но и Чуя, напрягая мышцы шеи, чтобы не задыхаться в край, ухватил его левой рукой под челюстью и вдавил ногти в кожу. Можно было бы сказать, что они на равных, но это был бы обман. Чужой вес лишал Чую сил даже быстрее, чем перекрытый воздух, но он не отнимал свою руку от Гоголя и даже не собирался, цепляясь только сильнее. Лицо Николая, так же, как и его собственное, стремительно краснело. Он начал пыхтеть и вдавливать в пол Чую сильнее, но Накахара только скалил зубы и шипел. — Что вы устроили? Секунда, когда Гоголь отвлекается и поднимает голову чуть выше, даёт Чуе прекрасную возможность. Он резко отрывает от чужой шеи руку и вцепляется ей в лицо над собой, нажимая средним пальцем прямо на голубой невидящий глаз. Гоголь кричит и бьёт его с размаха по щеке, от чего у Чуи в ушах звенит, как будто его поместили в огромный колокол и ударили по нему сразу несколькими отбойниками. Он роняет руки и закрывает глаза от накатившей боли и слабости и уже готовится к следующему удару, но тело с него вдруг исчезает. — Мать твою, он мне чуть глаз не выдавил! Чуя подтягивает к себе ноги и отползает к стене. Поднимает отброшенный в сторону окровавленный осколок и выставляет его перед собой в дрожащих руках. Чувствует он себя в этот момент жалко и немощно, как никогда прежде. Он жмётся к стене так, будто у него есть шанс срастись с ней и остаться незамеченным подошедшим Фёдором, оглядывающим его и Николая поочерёдно. — Не подходи! — Чуя закашлялся от своего крика и вскинул руки выше. В нескольких метрах от него стоял Гоголь, прижимая к пострадавшему глазу ладонь. — Урод, ебучий урод, — прошипел Николай и зло посмотрел на него одним глазом. — Я, нахрен, кишки тебе живьём выпущу! — Давай, попробуй! — Прокричал ему Чуя. — Подойди ещё раз ко мне, сука, я тебе и второй глаз выдавлю! — Замолчите оба. Тяжело дыша, Чуя перевёл разъярённый взгляд на Достоевского. Выглядел тот понуро, словно очень сильно устал от них обоих. Он убрал руки в карманы чёрных брюк и снова окинул их взглядом по очереди. Затем задержался на Николае, осмотрев его с ног до головы. И какого же было удивление Чуи, когда Фёдор подошёл к Гоголю и осторожно, почти невесомо приподнял его пальцами подбородок, осматривая лицо. Оставленная Чуей рана на его щеке кровоточила, спуская вниз струйку крови. Фёдор бережно смахнул её пальцем и вытер его о свою чёрную водолазку. Николай не двигался, опустив руки вдоль тела, и Чуя, настолько этим поражённый, забыл о том, что хотел бежать. — Больно? — Тихо спросил Фёдор на русском, так что Чуя не понял. — Нормально. — Я же сказал тебе не трогать его. — Кто же знал, что он такой прыткий. Фёдор отстранился от него и посмотрел на Чую. Выглядел тот просто… ужасно. Кожа бледная, глаза чёрные от расширенных зрачков и глубоких синяков под ними, волосы скомкались. Его сильно трясло то ли от вещества и холода, то ли от страха и злости, но он продолжал упрямо отползать по стене дальше и угрожать им импровизированным оружием. — Стой… на месте, — выдавил Чуя. — Иначе я… — Чуя, — Фёдор вздохнул и в несколько шагов сократил расстояние между ними. Опустился перед ним на корточки и поднял ладони. — Стой! — Крикнул Чуя вновь. — Остынь. Поговорим спокойно, хорошо? — С..спокойно? — Чуя истерично усмехнулся. — Вы, блять, накачали меня какой-то хернёй! — Потому что ты избивал всех, кто попадался тебе под руку, хотя тебя изначально никто и не трогал. — Может, потому что меня увезли хуй знает куда?! — За. Мол. Чи. Вопреки расшатавшимся нервам Чуя почему-то подчинился. Фёдор смотрел ему в глаза и говорил по слогам так спокойно, что невольно Чуя немного успокоился и сам. Ему казалось, что он сходит с ума – в каком-то подвале, окружённый русскими, накаченный наркотиками, наполовину раздетый. Просто отличное Рождество, ничего не скажешь. — А теперь опусти это, — кивнул Фёдор на осколок, не опуская раскрытых ладоней. Гоголь наблюдал за ними с расстояния, потирая травмированный глаз. — Опусти. — Нет. — Чуя. Если бы ты с самого начала вёл себя смирно, всего этого бы не было. Ты сам создаёшь себе проблемы. — Ну да. Это точно не из-за того, что два ебучих психа держат меня в плену. Фёдор вдруг улыбнулся. Опустил руки, сложив их на коленях, и устроил на них подбородок. — Как думаешь, — начал он мягко, — приятно будет Осаму смотреть на тебя… такого? У нас ведь есть ещё наркотики, и, если ты продолжишь буянить, я лично устрою тебе постельный режим до самого его прихода. Ты этого добиваешься? Чтобы он тебя на руках отсюда выносил? Чуя сомкнул дрожащие губы. Им завладели все негативные эмоции, какие только могут быть в человеческом диапазоне: обида, злость, ненависть, грусть, тревога, отчаяние, уныние. И всё это глушилось огромным, железным смирением. Потому что шансов против хотя бы одного из них у него сейчас не было. Всё, что у него есть – только упрямство. Но оно вряд ли свалит с ног двух человек, проломит железную дверь и сбежит отсюда бесследно. Отшвырнув осколок в сторону, он утёр влагу под носом и сжался, уткнувшись головой в колени. Ему было холодно и страшно. Одиноко. Больно. Особенно внутри. Он не хотел, чтобы Дазай сюда приходил. Не из-за того, что он увидит его в таком состоянии – вообще плевать, он видел его в состоянии и похуже – а из-за того, что Дазай просто не уйдёт отсюда живым. Наверняка. Но он всё равно придёт, потому что Чуя здесь. И Чуя даже не может связаться с ним и сказать, что он относительно – очень сильно относительно – в порядке. Фёдор его, на самом деле, не тронул. Всё делал Гоголь, и то лишь потому, что Чуя сопротивлялся. — Молодец, — хмыкнул Фёдор и поднялся на ноги. — Сам встанешь? Глубоко вздохнув, Чуя встал, скользя плечом по стене. Прижался к ней и запрокинул голову назад. Упрямиться и дальше было бесполезно. Оставалось только надеяться, что Дазай что-то придумает. Что-то, чего Фёдор не ожидает. Верилось, впрочем, с огромной натяжкой.

***

От следующего удара Дазай упал. Почти. Завершить его полёт до земли не дала заваленная мусором бочка, в которой бездомные разводили огонь. На неё Дазай и приземлился, защитив и без того больную голову руками. Бочка пошатнулась от его веса и упала на бок, и всё содержимое в виде сожжённых бумаг, одежды и ещё хрен пойми чего вывалилось на землю. Рядом с этой кучей Дазай и сидел, утирая ушибленное плечо, однако долго ему расслабляться не дали и снова накинулись с битой. Скажи ему кто-то однажды, что он будет одним рождественским днём ожесточённо сражаться с толпой бездомных, Дазай бы покрутил пальцем у виска и весело рассмеялся. Сейчас же смеяться не хотелось от слова совсем. Если вы думаете, что оставшиеся без крыши над головой люди все до последнего немощные изголодавшиеся старики, Дазай прямо сейчас возьмёт вас за руку и вытолкнет вперёд в лапы этих людей, используя как щит. Потому что хорошенько надавать ему уже успели. Он утёр рукой разбитую губу и метнулся в сторону. На бочку обрушился громкий удар битой. Дазай ударил ногой в спину бездомного, толкнув его на землю. Мужчине на вид было лет сорок, но, учитывая, как сильно отросла его борода, заляпанная не пойми чем, загрубела кожа лица и износилась одежда, был он явно моложе этого возраста. Дазай шустро перевернул его на спину и уселся сверху, выхватив биту из его руки и приставив её поперёк горла. — А ну стоять всем! — Рявкнул он в сторону подлетевшей толпы. Тех было человек десять, среди них было пару исхудавших пареньков и один старик, который слабым отнюдь не казался. Вооружились они всем, что было под рукой: кастрюлями с помойки, палками, ботинками, а у кого-то в руке был кирпич. Его уже один раз метнули в сторону Дазая, и он, единожды уклонившись, больше испытывать своё везение на прочность не хотел. — Стоять, а то придушу его! — Чё вы встали?! — Прохрипел мужчина под ним. Дазай надавил руками по оба конца биты и перекрыл ему воздух. — Значит, так, — по слогам начал он, осматривая их с ног до головы. — Ты, — он кивнул в сторону того самого старикашки, который с вызовом взирал на него сверху-вниз. В руке у него была ржавая металлическая труба. — Снимай свою куртку. — Тебе ещё, может, хер показать? — Голос его был хриплый, низкий. Пропитый, скорее всего, и прокуренный. Воняло от них всех настолько жутко, что Дазаю временами приходилось дышать ртом. — Нет уж, спасибо. Глаза мне ещё дороги. — Вот сучёныш засратый! Дазай едва успел среагировать и перекатиться в сторону, когда старик кинулся на него, размахивая трубой. Стоило упустить свою единственную возможность вести хоть какой-то диалог с ними, как они ринулись вновь всей кучей. Дазай уворачивался, бил их по лицам и рёбрам, но продолжал получать в ответ. Его пальто уже как несколько минут валялось на земле затоптанным, а толстовку кто-то потянул за ворот, надорвав его. Дазай ударил попавшемуся под руку парню в ухо и отскочил от них на несколько шагов. Что здесь вообще происходит, спросите вы? Как только он оборвал телефонный разговор с Фёдором, сразу же ринулся по оставленному адресу в Ацуги. Хотя, ринулся – сказано слишком громко. Он долго метался по квартире в раздумьях, попутно заряжая пистолет и игнорируя совершенно все поступающие звонки. Сначала это был Мори, оставленный, видимо, его резким уходом в недоумении. Потом подключился Сигма. Дазай снова и снова расхаживал по спальне, кухне и ванной, стараясь найти хоть какое-то оставленное Чуей сообщение. Хоть что-то. Жалкий след, причину, по которой Фёдор его выманил. Подсказку, в конце-то концов. Ему не верилось до последнего, что Чуя так внаглую пошёл на встречу с этим обмудком, не попытавшись хоть как-то Дазая предупредить. Ему помог бы любой след даже на месте их встречи. Можно было бы попросить Сакагучи проштудировать камеры на улицах, попросить Мори кинуться на поиски Накахары, но всё это означало бы, что выделенные ему сутки просто сгорят с потрохами. Узнай Достоевский о стороннем вмешательстве в устроенный для одного Дазая квест, всё закончилось бы в ту же секунду. А Фёдор Достоевский устроил именно ни что иное, как грёбаный квест. Только размеры его не ограничивались территорией помещения, где обычно такие мероприятия устраивают, а растянулись на всю западную часть префектуры Канагава. В Ацуги Дазай прибыл лишь к утру. Заряженный пистолет он не выпускал из уже занемевшей руки вплоть до момента, когда нашёл нужное место. То были ряды арендуемых гаражей с навесами, припаркованными машинами, новыми и не очень. Битый час Дазай вскрывал отмычками гараж за гаражом, потея и ругаясь под нос, когда вспотевшие пальцы правой дрожащей руки вновь роняли инструменты. Каждый раз, заходя внутрь, он надеялся. Надеялся увидеть Чую в порядке, здоровым и не избитым. Дойдя до двенадцатого по счёту гаража, Дазай надеялся увидеть его хотя бы просто живым. В одном из вскрытых гаражей он набрёл на русских, сразу же выставив пистолет. Те, на удивление, вели себя абсолютно спокойно и сопротивления не оказывали. Дазай понял, что это пособники Фёдора, и это так называемый первый уровень его извращённой игры. Трое мужчин за информацию о следующем пункте назначения потребовали оставить здесь оружие и телефон. Скрипя от раздражения зубами, Дазай подчинился и кинул им всё под ноги. Хотелось есть, спать, принять душ в конце концов, погладить любимую кошку, которой он оставил корма более, чем достаточно, и просто завалиться с Чуей на кровать. Посмотреть тупой фильм, посмеяться с дешёвой игры актёров и поесть домашней еды. Вместо всего этого наградой ему служит новый адрес в городе Исехара. Час езды. Всего-то. Побродив на берегу маленькой речушки в указанном месте, Дазай пнул булыжник ногой, о чём сразу же пожалел. Он громко выругался и ударил себя кулаком по колену. Обычно в таких ситуациях он включался в работу без проблем. Обычно ему было плевать, завершится ли дело удачно или нет. Голову он сохранял холодной даже в перестрелках. Сейчас же на кону стояло что-то более значимое. Намного, в миллионы раз превосходившее его собственную жизнь и жизни остальных людей, раз уж на то пошло. Дазай бы целый мир к чертям сжёг, только бы Чуя был цел. Только бы успеть… Облазив указанное место на берегу вдоль и поперёк, он не нашёл ничего. И лишь после этого обратил внимание на группку бездомных. Сидели они у покосившегося деревянного причала, доски в котором наверняка давно сгнили, и всё это время наблюдали за ним. Когда же Дазай понял, что, видимо, зацепка кроется где-то в их рядах, его лицо перекосило от отвращения и презрения. Возможно, ошибка его была именно в том, что выражался он изначально слишком нагло и надменно, не скрывая своего предвзятого отношения к ним. Глаз сразу зацепился за новёхонькую белую куртку на старике. Слишком уж она была чистой. Однако никто так просто не желал делиться своим немногочисленным имуществом даже на пару минут с чужаком, ещё и достаточно подозрительным. Как бы хреново Дазай не выглядел, за свояка в их рядах он не походил ни капли. После пары фраз, обронённых им в наглом тоне, они кинулись на него толпой. Первое время Дазай пытался их вразумить, сдавая назад, но кто бы стал слушать заявившегося к ним постороннего ещё и с такой надменностью в голосе? Свою ошибку Дазай осознал слишком поздно, когда уже несколько раз получил брошенным ботинком и палками и потерял в драке своё любимое пальто. — А ну хватит! — Он хватает за руку мальчугана, которого ещё пару минут назад огрел кулаком после препирания со старикашкой. Тот, видимо, был у них главным в этой кучке бездомных. — Прекратите! — Он закричал во весь голос, выставляя сопротивляющегося мальца перед собой и прикрываясь им. Тот ворчал, извивался и в какой-то момент укусил его за ладонь, от чего Дазай едва не выпустил его. — Слышь, ты, пижон недоделанный, — обратился к нему старик, поднимая трубу над головой с намерением замахнуться, — а ну отпусти его. Дазай, поборов боль, схватил пацана поперёк груди и зафиксировал его, не давая больше к себе подобраться. Сделал шаг назад и обвёл всех сощуренным взглядом. Наверняка выглядел он в их глазах самым низким образом и даже себе в этом признавался: он и правда опустился на самое дно, угрожая им беспомощным ребёнком. Хотя беспомощным сам Дазай этого вонючего и помотанного жизнью парнишку назвать бы не осмелился. Дай ему волю, он бы Дазаю голову кирпичом размозжил, а после снял с него новёхонькую по их меркам одежду. — Откуда у тебя эта куртка, старикашка? — Игнорируя просьбу, громко спросил Дазай. Все начали коситься в сторону главаря, пока тот морщил губы и трубу свою опускать не собирался. Где-то среди их рядов Дазай ясно расслышал шёпотом «чего ты медлишь?» и уже приготовился отбиваться вновь. Вдруг парень в его руках дёрнулся и поднял к нему голову. Дазай разглядел в его рту пару потерянных зубов. — Нам её по милости дал один хороший человек! — По милости? — Дазай скривился. — Хороший человек? — Да, не такой, как ты! — Он был японцем? В ответ от парнишки он получил ярое мотание головой. Прекрасно. Фёдор не придумал ничего лучше, чем натравить на него ораву бомжей. Дазай мысленно поаплодировал его иронии и шумно вздохнул, стараясь успокоиться. Он отпустил мальчишку, и тот сразу обернулся на него, смотря с неприкрытой враждебностью. Его грязные волосы стояли колом, одежда была перепачканной и порванной, и Дазай против воли проникся к нему сочувствием, хотя ещё минуту назад был готов свернуть шею и ему, и остальным, лишь бы заполучить то, что может спасти Чуе жизнь. Он опустился перед пацанёнком на корточки и постарался приветливо улыбнуться. После всего случившегося его улыбка не произвела никакого впечатления, а остальные бездомные напряглись и начали подбираться ближе. — Как тебя зовут? — Спросил Дазай. — А тебе-то что, индюк? Брови Дазая чудом не поползли вверх. Что ж, он сам наставил их против себя. Надо было как-то исправлять ситуацию, потому что и дальше бесцельно воевать с этой самопровозглашённой армией он не собирался. — Ну мне же надо знать, как обращаться к единственному разумному человеку в этой толпе. Парень сузил глаза, в уголках которых застыли гнойные капельки. Чем больше Дазай смотрел на него, тем больше ему хотелось что-то сделать. Глупая жалость закралась где-то в сердце, как часто бывало, стоило ему увидеть бездомных полысевших кошек. Взрослые люди в похожем положении сочувствия у него не вызывали, а вот подросток, оказавшийся здесь явно не за свои заслуги, ещё как. — Майко. — Майко, значит, — Дазай хмыкнул. — Сам придумал? — И что? — Классное имя! Под внимательными взглядами Дазай встал и отошёл в сторону, где валялось его пальто. Он поднял его с земли, грубо отряхнул и вернулся к Майко. Тот упёр руки в бока и со своего роста смотрел так высокомерно, что Дазай почувствовал себя перед ним нашкодившим ребёнком, будто поменявшись местами. — Давай так, Майко, — он снова присел перед ним и говорил уже без улыбки, показывая всю серьёзность своих намерений. — Я отдам тебе своё пальто, а ты попросишь этого… уважаемого старца одолжить мне его куртку на пару минут. — С чего бы это? Майко казался нахохлившимся петухом, но Дазай уже понял, что все присущие черты людям этого нежного возраста в нём ещё сохранились. Любопытство, интерес и, что главное, желание докапываться до сути и до последнего давать человеку шанс. В его возрасте Дазай и сам был таким, не единожды надеясь, что его дядя к нему когда-то прислушается. — Очень дорогой мне человек сейчас в опасности, — начал он тихо. — И я не знаю, где он. А тот, кто дал вам эту куртку по своей милости, как ты сказал, спрятал там что-то, что может мне помочь. — Не нужно мне твоё вонючее пальто! Обескураженный таким заявлением, Дазай проследил, как Майко развернулся и прошествовал к старику. Разъясняя ему что-то несколько минут и указывая пальцем в сторону Дазая, он кивал и запинался. С расстояния Дазай слышал только обрывки фраз. Спустя время Майко вернулся к нему с курткой, которую старик снял с таким видом, будто с удовольствием бы испражнился прямо Дазаю в рот. — Спасибо, — не тратя времени, он разложил куртку на земле и принялся рыться в карманах. Не найдя ничего, он перешёл к подкладу, проверяя пальцами слои утеплённой ткани. Внутренние карманы оказались так же пусты, зато под рукавом он нашёл явно не заводской шов и разорвал его, выудив оттуда записку.

«Ты делаешь успехи, Осаму! Никогда не сомневался в твоей смекалке!»

Дазай фыркнул и перевернул бумажку другой стороной, несколько раз сканируя написанное. Затем за секунду смял её и поднялся, смотря на свой сжатый кулак. — Придурок, — прошипел он под нос. Опустив плечи, Дазай протянул Майко своё пальто, перевешанное через предплечье. Пацан смерял его недоверчивым взглядом, после чего поджал губы и всё же забрал вещь, прижимая к груди. Вопреки упёртости, он трезво оценил состояние своих товарищей и близившиеся морозы. Развернувшись, Дазай уставился на горизонт. Широкая река огибала берег и делала крюк. На её середине покачивалась на мелких волнах рыбацкая лодка, а свешенная с неё удочка слабо подёргивалась. Оставшись без телефона, Дазай понятия не имел, сколько сейчас времени и сколько ещё часов осталось у него в запасе. Судя по длине теней, отбрасываемых стволами голых деревьев, и усиливающимися волнами реки время было далеко за полдень. Мори наверняка ему обзвонился и подключил остальных. И очень вероятно, что, не получив ответа ни на один звонок, Мори решил проверить квартиру Сакуноске. Не обнаружив там ни Дазая, ни Чую, он наверняка понял, что что-то пошло не так. Наверняка Сигма сообщил ему адрес в Ацуги. — Эй, Майко! — Дазай добежал до парнишки, который со своими сородичами по несчастью отправился обратно к поваленной бочке. — Чего тебе? — Парень обернулся, так и продолжая прижимать к груди бежевое пальто. — Если сюда придёт мужчина, — Дазай махнул руками у себя под челюстью, — вот с такой длиной волос, лет сорок на вид и с очень гневным лицом, скажи ему про заброшенные склады в Цутия. — Что? Какие склады? — Просто скажи. Склады Цутия. Пожалуйста. Скорее всего, он будет не один, а с группой вооружённых людей. И… если ты скажешь ему, что я просил передать это тебе, попроси у него денег или одежды. Что вам нужно. Он даст. Майко непонятливо нахмурился, смотря ему в глаза. Ветер потревожил его сальные волосы, перемахнув отросшую чёрную чёлку на глаза, и Дазаю захотелось её подстричь. Но он лишь стоял, сунув руки в карманы испачкавшихся джинсов, уже начиная замерзать. В одной толстовке прозябнуть на таком ветре не составляло труда. — Хорошо. Я так и скажу.

***

Чуе казалось, что он попал на съёмки самодельной короткометражки в жанре абсурда. Потому что происходящее иным образом описать у него не получалось. Он сидел на старом диванчике, обивка которого в некоторых местах была стёрта до дыр. Из них проглядывал поролон, а сам диван скрипел от каждого его малейшего шевеления. Он зажался в угол, скрестив мёрзнувшие ноги, и время от времени растирал плечи, стараясь не дрожать от холода. Попросить вернуть хотя бы рубашку у него язык не поворачивался чисто из принципов. Помещение было втрое больше, чем та комнатка, где он валялся в наркотическом дурмане. Широкий пролёт поддерживала пара колон, с потолка никакие лампы не свисали – светильники были встроены в него как в больничных палатах. Никакой отделки в этой подвальной комнате, как и в других, которые Чуя за свою небольшую прогулку увидел, не было. Серый, скудный бетон, от которого становилось ещё холоднее. В центре стоял низкий стол. На нём покоился пистолет Гоголя, сам он сидел на одном из двух стульев. Напротив сидел Достоевский, и оба не обращали на Чую никакого внимания, занятые игрой в карты. В блядские, чёрт возьми, карты, будто не держали Накахару в плену и не ожидали прихода Дазая с целью отомстить ему, хотя Чуя всё больше верил в то, что Фёдор прострелит ему голову, стоит Осаму переступить порог этой комнаты. В который раз поёжавшись, Чуя посмотрел на четырёх человек, стоящих у стены напротив двери. Все они были русскими, как он успел понять по их беглым разговорам и перекидываемыми с Фёдором фразами. Среди них был и тот самый Ники, которого Чуя придушил – уже успел прийти в себя и теперь ответно кидал Накахаре злые взгляды. К нему никто не подходил, не разговаривал с ним и навредить не пытался. Чуя тоже не пытался больше предпринимать попыток сбежать – это было бесполезно. Помимо этих четверых он слышал несколько голосов из коридора, понимая, что людей здесь куда больше, чем на первый взгляд. — Ты опять это сделал! Сказанная Николаем фраза привлекла внимание Чуи. Говорили они между собой на русском, так что он отмёл даже саму идею понять хотя бы по интонациям, о чём они вели разговор. Всё, что он успел понять за пару часов неподвижного сидения здесь, так это то, что эти двое и правда состояли в отношениях. Оставленный без своих вещей и телефона, Чуя занимал себя наблюдениями. Хоть он и не понимал их, видел всё предельно ясно. Касания, хитрые взгляды, порой мимолётные, а порой такие долгие, что не догадался бы только кретин. Гоголь, с которым Чуя наедине времени почти не провёл, разве что сходился с ним в мимолётных драках, при Достоевском вёл себя совершенно иным образом. Что-то тихо шептал Фёдору на ухо, от чего тот закатывал глаза, а порой смотрел на него укоризненно и слабо краснел. Сам же он вёл себя холодно, как Чуе показалось на первый взгляд. Он понял, что Достоевский не хочет показывать свои истинные чувства при посторонних – возможно те люди, что находились здесь с ними, и правда ни о чём не догадывались. Но Чуя, какое-то время общавшийся с Фёдором наедине, прекрасно обо всём знал, читая теперь между строк. — Что я сделал? — Без интереса спросил Фёдор, отметая со стола карты к куче других и набирая в руку новые. — Ты покрыл восьмёркой. Фёдор поднял уголок губ и невинно глянул на Николая. — Обвиняешь меня в жульничестве? — Я не обвиняю, так и есть. — Ну так проверь, — Фёдор хмыкнул и откинулся на спинку стула, сложив руку с картами на колене. Николай ещё пару секунд щурился в его сторону, после чего перевернул сброшенные только что карты и проверил последние отбитые Фёдором. Он ясно видел, как десятку Достоевский закрыл восьмёркой и сразу же перевернул карты, зная, что нужных у Николая больше нет. Карты Фёдор считал как нехуй делать, но играть с ним всё равно было интересно, до момента, пока он не начинал в открытую жульничать. Уставившись на лежащую на десятке даму, Николай выгнул бровь. — Ты успел подтасовать. — Думаешь, я настолько в этом хорош, что ты не увидел бы? — Фёдор выдавил смешок и склонил голову к плечу. — Тебе просто показалось. — Ну да, конечно. — Думаю, та восьмёрка вообще у тебя на руках, и зрение тебя подвело. Проверь. Гоголь развернул веер карт в руке и засмеялся. Бубновая восьмёрка, которую минуту назад Фёдор сбросил с руки, действительно была у него. — Ловкий мудак. — Это ты просто глупец. Игра ведь называется «дурак». Вот тебе и ответ. — Я больше никогда не буду играть с тобой. — Ты так всё время говоришь. — Потому что ты всё время говоришь, что будет по-честному, — Николай скинул карты и скопировал его позу, затаив улыбку. — Давай сыграем на ставку. — И какую же? — С такой же улыбкой спросил Фёдор. Гоголь хмыкнул и отстегнул наручники, висевшие на его брюках. Кинул их на стол под внимательным взглядом. Фёдор сощурился и сказал тихо, так, что их не услышали даже стоящие за спиной соратники: — Если хотел пристегнуть меня, просто бы попросил. — О, нет, ты не понял, — Николай нагнулся вперёд и подмигнул ему, устроив подбородок на руках. — Я не тебя хочу пристегнуть. Он кивнул в сторону Чуи, который наблюдал за их игрой, ни черта не понимая, во что они играют. Фёдор убрал с лица улыбку и строго посмотрел на Николая. — Плохая идея. — Да что ты, боишься проиграть? — Мне не нравится ход твоих мыслей. — А мне очень даже. Представь, как Осаму загорится, увидев своего ненаглядного в наручниках! Покачав головой, Фёдор собрал карты и принялся их тасовать. Его движения были ловкими и невесомыми, будто он едва касался потрёпанных временем карт. Играть с Гоголем ему нравилось даже при том, что удавалось легко его разводить. Когда же Николай предлагал ставку, его игра менялась. Он выкидывал безрассудные ходы и каким-то образом обыгрывал Достоевского. Когда же ставка Фёдору не нравилась, он всегда жульничал. Порой он думал, что Гоголь просто ему поддаётся, упиваясь его победами. — Ладно. Ставка так ставка. Ники, — Фёдор поманил мужчину пальцем, и тот подошёл к ним. — Следи за игрой. Ники только устало вздохнул. Эти двое часто просили его следить, когда они играли на что-то, и это было настоящей мукой. Мухлевали в такие моменты оба как отбитые шуллеры, и уследить за ними давалось с трудом. Но он ловил их каждый раз, потому что глаз был намётан – раньше Фёдор тоже с ним играл, но потом потерял интерес. Чуе было странно. Он чувствовал страх, облепивший всё его тело, за себя и за Дазая. Ему не хотелось, чтобы он находил их, виделся с Фёдором, и боялся того, что последует после. Но кроме этого его кололо что-то изнутри, что-то неясное и непонятное. Он не понимал, почему Дазая всё ещё здесь нет. Почему прошло так много времени – а судя по тому, как сильно изнывал желудок Чуи, как хотелось спать и с ног валила усталость, прошло куда больше времени, чем Чуя думал – а его всё ещё здесь не было. С каждой прошедшей минутой у него в голове прочно укоренялась мысль, что Дазай может и вовсе не прийти. Может, он думал, что Чую просто отпустят, и не хотел рисковать жизнью. В этом было что-то разумное, но Чуе становилось до смешного больно от этого. Он верил, что для Дазая он нечто большее, чем парень, с которым он спит, и был уверен, что тот сломя голову бросится за ним в любое пекло. Но чем дольше тянулись минуты, тем больше Чуя думал об обратном. Гоголь вдруг захохотал и вскочил с места. Чуя уставился на них со сведёнными бровями. Фёдор с какой-то обидой смотрел на Николая, который что-то весело трещал на русском и размахивал перед лицом того наручниками. В этот момент Чуя даже порадовался, что ни слова из его уст не понимает. О чём он так бахвалился с наручниками в руках знать не особо хотелось. Вдруг Фёдор поднялся, от чего его стул со скрипом отодвинулся назад. Все разом затихли – и Ники, что-то тихо пытающийся ему до этого вразумить, и шептавшиеся между собой трое позади них, и сам Гоголь. Достоевский спрятал руки в карманы, бросил Чуе отстранённый взгляд и, не сказав ни слова, покинул помещение, хлопнув металлической дверью. Поссорились, понял Чуя. — Тебе наверняка интересно, что сейчас произошло, — по-лисьи улыбаясь, сказал подошедший к нему Гоголь. — Вообще ни капли. — Что ж, раз тебя так распирает от любопытства, — Николай весело шмякнулся рядом с ним на диван, а Чуя постарался отодвинуться ещё дальше, но упёрся в подлокотник, — мы играли на твои свободные руки. — Что? — Чуя сморщился. Косясь на наручники, которые Гоголь держал двумя пальцами и покачивал их из стороны в сторону, Чуя начал осознавать своё положение. — Иди на хуй. — О-о-о, видишь ли, ты здесь выступаешь лишь в предмете спора, но никак не в роли того, кто имеет право говорить. Чуя прикрыл глаза, считая про себя до десяти. Дурацкая привычка, порекомендованная школьным психологом. Она не работала никогда, но сейчас совсем слабо утешала. У него не было ничего против. Ни сил, ни оружия, ни надежды. Но самолично выставлять свои руки для этой извращённой утехи он не собирался. — Я могу отыграться? Это подействовало. Гоголь явно удивился, подняв светлые брови. Его невидящий глаз Чуе как никогда захотелось выдавить наружу или проткнуть ножницами. — Звучит слишком интересно. Даже странно, учитывая, что это сказал ты, — процедил Николай. Чуя насупился. — Многие люди могут оказаться интересными, если не накачивать их наркотой. Или в помойной яме, из которой ты вылез, о таком не рассказывают? — О-хо-хо, Чуя, да ты не перестаёшь меня удивлять! — Он поднялся и прошёл к столу, присев на свой стул. Взял в руки колоду, перемешивая её, и с ожиданием уставился на Чую. Накахара поднялся, замёрзшими ступнями идя по полу. Тело, окоченевшее от долгого сидения на одном месте, хотелось размять, но он только покорно сел напротив Гоголя. Наблюдая за ними двумя, Ники отошёл от стола к своим дружкам и что-то быстро начал объяснять им. Чуя понял, что те японского не знали и были не в курсе шоу, которое сейчас начнётся. Бегло объяснив ему правила, Гоголь раздал карты. Чуя пытался запомнить, но получилось у него с трудом. Он вообще в карты никогда не играл, но услышанные правила напомнили ему одну японскую игру, за которой он наблюдал ребят в своём дворе после школы. Его никогда не приглашали в такие посиделки, так что ему оставалось просто смотреть за ходом игры, пока его не замечали, и он сам не уходил. На удивление, первую партию Гоголь не стал брать в счёт. Чуя с прахом проиграл, под конец даже не пытаясь обойти его, но заметил, что Николай всё же немного заинтересовался. Подтянув к себе одну ногу, Чуя следующую партию раздал сам и начал ход первым, стараясь сосредоточиться. Принцип ему был понятен. — Почему Фёдор ушёл? — Спросил он между делом. Гоголь отвечать не спешил. Он подкидывал Чуе карты до момента, пока тот не смог больше отбиваться и забрал на руки всю охапку, ворча под нос. — Ему не пришлась моя идея по вкусу, — напевая что-то под нос, поделился Николай. Все их реплики Ники воспроизводил на русский как грёбанный переводчик, на что Чуя кинул на него гневный взгляд. — Видать, ему не хочется, чтобы ты выглядел ещё более жалко, чем сейчас. — Или у него, в отличие от тебя, есть капля совести? — Чуя не стал принимать очередной укол в свою сторону. В этот раз отбиться у него получилось, и следующий ход начал он. — Чего-чего, а совести у него точно нет. — Ты так в этом уверен? Или тебе просто не хочется принимать факт, что Фёдор может быть добр к кому-то помимо тебя? Николай не поддался на его реплику, но его затянувшееся молчание говорило само за себя. Чуя под нос усмехнулся, убирая в сторону отбитые карты. — Ясно. Можешь не говорить. — Ники, — Николай посмотрел на мужчину и понизил голос, перейдя на русский, — выйди отсюда. Перестав переводить, Ники сконфужено посмотрел на него и выполнил приказ, прикрыв за собой дверь. Чуя понял, что сказанное дальше будет предназначено только для его ушей. Трое оставшихся японский не знали, так что выгонять их смысла не было. Они лишь непонятливо покосились на Гоголя, но под его взглядом сразу отвернулись и замолкли. — Ты в курсе, что они спали? Чуя застопорился. Рука с картой зависла над столом. Пальцы от вдруг бешено застучавшего сердца начали гореть. Думая, что он что-то неправильно понял, он кинул на стол карту и посмотрел Гоголю в глаза. Тот же спокойно подкинул ему новую карту и безэмоционально посмотрел в ответ. — О, так ты не знаешь. — О ком ты? — У тебя много вариантов? Голос его поменялся, утратив всё веселье, так бесившее Чую всё это время. Серая интонация, с которой говорил Николай, показалась ещё более въедливой. — Так ты о… — Федя и Осаму. Думаю, немного нечестно, что об этом в курсе все, кроме тебя. Чуя подумал, что не хотел этого знать. Услышанное породило поганые чувства какого-то предательства. Но то была секундная заминка, после чего он бесстрастно продолжил игру. Маленькая обида закралась в душе от того, что Дазай снова о чём-то умолчал, но на этом всё и закончилось. Чуя мог понять его. Ему самому действительно не надо было о таком знать, и вряд ли он сам захотел бы говорить о подобном. Это было до него, и волновать его было не должно. — Мне всё равно, — сказал он спустя некоторое время. — А тебе, видимо, нет, раз ты так заводишься. Фёдор тебе, получается, изменил? Здесь он и понял, что задел Гоголя за живое. Тот механически кидал карты, заваливая Чую, и в глаза ему не смотрел. — Не совсем, — вдруг сказал он. — Мы были в разладе. И твой… парень, — на этих словах Гоголь скривил такую мину, будто его вот-вот вытошнит, — этим воспользовался. — Воспользовался, — повторил задумчиво Чуя. — Не похоже на него, — вообще-то, это было очень похоже на Дазая. Но Чуя решил не упускать такую возможность ответно над Николаем от души поиздеваться. Затронутая тема явно была его слабым местом. — Может, это Фёдор воспользовался тем, что… ты не будешь ему мешать, и взял то, что хотел? — С улыбкой сказал он. У него на руках оставалось две карты, так же, как и у Гоголя. Следующий ход был за ним. Он угрюмо зыркнул на улыбающегося Чую, и тот подумал, что ему удалось вывести его из себя. Но потом Николай изменился в лице, улыбаясь куда шире него и скинул карты, которые Чуя побить не смог. — Врать у тебя получается отстойно, Чуя. Хуже ты только играешь в карты, — Гоголь поднял наручники, и Чуе уже ничего не оставалось, как с понурым видом вытянуть вперёд руки. Русский туго застегнул их вокруг запястий и вдруг резко дёрнул Чую за руки на себя, почти соприкасаясь с ним носами. — Но в одном ты прав. Мне не всё равно. И я с удовольствием вынесу Осаму мозги, если Фёдор этого сам не сделает. Прямо у тебя на глазах.

***

День стремительно заканчивался. Солнце слишком быстро скрывалось за горизонтом, а начавшийся мелкий снег повалил с удвоенной силой. Дазай брёл по улице меж складов, заглядывая в проёмы, с которых вынесли двери. Ещё в начале улицы он понял, что ни Фёдора, ни Чуи здесь нет. Руки от холода начинали мёрзнуть, как и всё тело. Дазай не обращал на это внимания, как сумасшедший реагируя на каждый услышанный звук. То лаяли собаки, сгрудившись у мусора, то взлетали с места птицы от его шагов, то ветер переворачивал валяющиеся банки и бутылки, ударяющиеся друг о друга. С каждым шагом он всё больше замедлялся, теряя надежду. Как в таком огромном месте ему отыскать одну несчастную подсказу? Всё больше он убеждался в том, что Фёдор просто решил напоследок над ним поиздеваться и приводить его к Чуе не собирался. Может, ему уже давным-давно не нужны украденные деньги, не нужны переговоры, и он просто Дазая уберёт в этом самом месте? Оставленные без присмотра склады, бывшие ранее производственными, были идеальным местом для тихого убийства. Фонари, чудом работающие, едва ли освещали хотя бы половину территории. Дазай остановился перед очередным проёмом. Прямо у ног валялся деревянный ящик вверх дном. Осаму без интереса перевернул его мыском ботинка. Снег успел покрыть землю тонким слоем, но то было лишь до утра, когда выглянет слабое солнце и растопит его. Под ящиком не оказалось ничего, кроме нетронутого снегом куска голой земли. Он обратил взор вперёд. Оставалось всего пару зданий с покосившимися крышами, а дальше – пустая просёлочная дорога к шоссе и небольшому городку, раскинувшемуся на холме. В Цутия Дазай был мимоходом один раз – ничего интересного здесь не было. Самый обычный маленький городок на окраине префектуры с холмистым рельефом и простыми гражданами, занимающимися сельским хозяйством. От бывшего производства ничего, кроме этих складов, не осталось. Дазай пошёл вперёд, но тут же остановился. Нахмурившись, он вернулся к оставленному ящику. Присел к нему и снова перевернул, оглядывая внимательнее. На одной из досок он заметил каплю крови, которой сначала не придал значения. Мало ли, кого тут до него могли убить. Но, с другой стороны, и он оказался здесь не просто так, верно? Он встал и заглянул внутрь первого этажа склада. Потолок его был высоким, поддерживаемый железными фермами. Внутри было темно, так что ему понадобилось время, чтобы привыкнуть к холодной пустоте перед взором. Когда очертания предметов уже ясно вырисовывались перед глазами, он прошёл вглубь склада. И почти сразу же замер на месте, увидев бездыханное тело. Оно явно лежало здесь не случайно. Правую руку пробила уже породнившаяся дрожь, так что Дазаю пришлось перехватить её левой. Он сглотнул слюну, не желая принимать действительность. Труп. Фёдор оставил ему труп. И тут Дазай начал понимать. Сначала ему требовалось вскрыть двери гаражей, используя отмычки. Фёдор прекрасно знал, что Дазай владеет таким навыком, но не особо им гордится. Порой лишний раз взламывать двери квартир людей, которые чем-то не угодили Огаю, давалось ему с большим трудом. Когда же после операции на его руке ему давалось это дело куда хуже, он и вовсе возненавидел этот свой навык. Когда всю жизнь что-то делаешь с лёгкостью, переучиваться делать это заново становится тошнотворным. Далее были бездомные. Слабые люди всегда казались Дазаю просто сдавшимися и опустившими руки. Единственный раз, когда он снизошёл до помощи кому-то из них, был, когда он отдал деньги проститутке и помог ей скрыться от полиции. Фёдор знал и это – презрение Дазая к слабым людям. Потому что к их числу он относил и себя. И труп. Дазай поделился однажды с Достоевским, как плохо ему становилось при вскрытии и извлечении Огаем органов. Даже снятие сетчатки с глаза для последующей пересадки казалось ему омерзительным. То ли брезгливость, то ли сочувствие к умершим из-за веры стопорили его перед касаниями к трупам, как будто это было вмешательством в их загробную жизнь. Фёдор устроил ему настоящие пытки, используя его слабые места как рычаг давления. Дазай не станет отрицать, что получилось у него это отменно – его бы ни что на свете не заставило бы сейчас опуститься перед трупом мужчины и переворачивать его с бока на бок в попытке что-то отыскать, если бы не Чуя. Понимая, что без должного освещения он ничего не найдёт, Дазай подавил рвущуюся наружу тошноту и поволок за ноги тело наружу. По трём ступенькам оно свалилось с ужасным звуком – голова, тащащаяся позади, глухо ударилась о все ступени, и Дазай ненароком скривился и выронил его ноги. Он сел на колени и принялся тщательно вглядываться в тело. Ему перерезали горло. На взгляд Дазай точное время смерти не смог определить, но прошло явно больше трёх суток. Лицо и конечности сильно раздулись, а зловоние, доносившееся от него, свидетельствовало о скором активном разложении. Живот был вздут. Возможно, прошло около десяти дней. Дазай плотно сомкнул губы и приподнял рубашку на трупе. — Сука, — он зашипел и принялся расстёгивать пуговицы, дабы осмотреть тело целиком. В глазах застряли слёзы от ядовитого запаха и осознания ситуации. — Ёбаный псих, гори в аду. Черви из открытой раны на шее перебрались ниже и атаковали всё тело. Одной рукой Дазай зажал рот, второй оттягивая рубашку, насколько это было возможно. Как никогда захотелось стать маленьким, кинуться Огаю в ноги и заплакать от какой-нибудь фигни, от которой часто ревут дети. От маленькой ранки, ушиба или обзывательств от других детей. От мультфильма с плохим концом или от неполучившегося рисунка. Плакать и сожалеть было некогда. Дазай стянул рубашку двумя руками, задерживая дыхание. Трупные пятна вовсю захватывали тело, а от мимолётных касаний Дазая оставались следы. В который раз отвернувшись, чтобы набрать в рот воздуха, он проверил рубашку и ничего не нашёл, после чего откинул её в сторону. Он обратился к лицу трупа. Глаза были закрыты, над сомкнутыми губами роились мухи, жужжание которых Дазай услышал ещё в помещение. Ему казалось, что по его собственному телу теперь ползали трупные черви, поедая его изнутри. Руки, которыми он касался волос на мёртвом теле, сильно чесались. Он не сдержался и начал скрести ногтями кожу на ладонях, понося Достоевского всеми известными ему словами. — Поганая тварь, — он коснулся носа трупа, подавляя очередной рвотный позыв, когда несколько мух сели на его пальцы, — конченная мразь. Не почувствовав ничего лишнего в ноздрях, Дазай второй рукой потянул подбородок у тела. Из открывшегося рта вылетели мухи, жужжа у его лица. Дазай принялся отмахиваться от них с мычанием, жмуря глаза и хныча сквозь сомкнутые губы. Хуже ситуации он себе и представить не мог, только если ему пришлось бы это тело вскрывать. Засунув два пальца в мёртвый рот, Дазай наткнулся на жирных личинок, пожирающих язык. — Блять!!! — Он отскочил в сторону, скидывая с руки червей, и упал на холодную землю, с криками извиваясь на ней. — Сука-сука-сука!!! — Он вновь и вновь ударял по земле своей рукой, бился головой и кричал, уже не сдерживая слёз, вызванных отвращением. — Какая же ты конченая блядота!!! Завыв в голос, он уткнулся лицом в лужу, оставленную растаявшим снегом от его тепла, и часто задышал. Его накрыла паника, в голову полезли воспоминания о терроре, так не вовремя подкинутые сознанием. Дазай схватился за свои волосы, сел на колени и вновь прижался лбом к сырой земле, нашёптывая под нос слова и роняя слёзы одну за другой. Он перестал понимать, где он, что происходит, вновь возвращаясь в тот день и переживая многочисленные смерти одну за другой. Так случалось каждый раз, стоило его психике пройти через подобное. Долгое время триггеры не действовали на него, но после открывшегося счёта убийств, совершёнными его руками, всё становилось только хуже. Он держался, долгое время восстанавливая себя с помощью медитаций, но сейчас, не имея под боком ни Мори, который справлялся с его припадками лучше остальных, ни Чуи, который успокаивал одним своим присутствием, он сдался и проходил через приступ от начала до конца, не имея никакой поддержки и стимула прийти в себя. Паническая атака закончилась рвотой. Дазай сплюнул густую слюну и откинулся подальше, ложась посередине дороги на спину. Раскинул руки в стороны и просто смотрел в тёмное декабрьское небо, сыплющее с себя снежинки, перекрывающие обзор на редкие звёзды. В голове стало пусто и зябко, слёзы давно остановились, выплеснув необходимые гормоны, и теперь он чувствовал себя просто мёртвым. Будто на земле сейчас лежал ни один труп, а два. Он думал о Чуе. О том, как последний раз поцеловал его в лоб и ушёл. Тогда Чуя выглядел слабым и поникшим, провалявшись полдня в кровати. О чём он тогда думал? Уже тогда он собирался на встречу с Достоевским, солгав Дазаю о своём отравлении? Врал ли он уже тогда, когда они ужинали в ресторане? Дазай закрыл глаза, когда на его лицо приземлилось несколько снежинок, тут же превращаясь в капли, стекающие по его щекам. Плевать, сколько Чуя врал. Ври он ему хоть всю жизнь, Дазаю было бы всё равно. Он просто хотел, чтобы Чую никто не трогал, чтобы он прожил нормальную длинную жизнь, полную разочарований и радостей, огромного количества интересных ему людей, и наконец-то нашёл то, ради чего бы мог просыпаться каждое утро с огромной жаждой жить. И Дазаю стало неважно, будет ли это с ним или без него. Он просто хотел, чтобы Чуя был самым счастливым человеком в мире, больше не знающим горя и потерь. Собравшись с силами, Дазай подполз к телу. Задержал дыхание и с закрытыми глазами вновь полез пальцами в его рот. Морщась от всё тех же личинок, он продвинулся к глотке, цепляясь за тонкий пластик кончиками пальцев. Резко дёрнул на себя, чем спровоцировал рой мух снова закружиться перед своим лицом, и быстро отполз назад. Он извлёк из закрытого зиплока очередную бумажку, читая её.

«Поздравляю! Надеюсь, ты испытал огромное удовольствие, исследуя бедного Митсуо вдоль и поперёк! Он, кстати, был фотографом – всё, как ты любишь!»

— Уёбок, — прошептал Дазай, смотря адрес на оборотной стороне. Заброшенная больница в Хадано. Дазай мысленно обрисовал себе карту того округа. Рядом была школа и спортивный комплекс, а вот старенький госпиталь пришёл в убыток и подлежал сносу. Об этом, впрочем, никто не позаботился, оставив здание на неопределённое время нетронутым. Мори рассказывал ему об этой больнице, сетуя на то, что администрация совершенно не заботится о её состоянии. Значит, Хадано. Пешком Дазай мог добраться минут за сорок, а если поймать попутку, то и за все десять. Он убрал записку обратно в зиплок, свернул его и поместил между двух закаменевших пальцев трупа, так, чтобы её сразу могли обнаружить. Скоро он увидит Чую, и лучше бы тот был целым и невредимым.