Твои восемь причин

В уши будто затолкали вату. По вмиг взмокнувшей шее скатилась капля пота. Чуя, продолжая смотреть на себя в зеркало, почти не услышал самого себя. — Фёдор?.. — Привет, Чуя. Только услышав его голос, знакомый, очень хорошо въевшийся в память, с заметным акцентом, Чуя выдохнул, опустился на край ванны и сжал в кулак левую руку, вонзая в ладонь ногти. Он даже не успел переодеться в домашнюю одежду, так и оставаясь во влажном полотенце, повязанном вокруг бёдер. — Что ты сделал с Реном? Голос звучал как скрежет металла о металл. Как рык зверя, голодного, дикого и взбешённого. Чуя старался говорить тихо, но вышло все равно громко. — Пока ничего, — Фёдор звучал беззаботно и легко, словно они просто встретились за чашкой чая. Словно они были на смене в баре, как раньше, или гуляли по вечерней Йокогаме. — Но, если ты и дальше будешь говорить так громко, и наш разговор перестанет быть приватным, что-то я с ним да сделаю. Осаму ведь рядом, я правильно понимаю? Чуя сжался в одну точку, напрягая все мышцы в теле. Он жмурился до искр под веками, до настоящих спазмов в теле, стараясь принять правильное решение. Разбудить Дазая, поставить на громкую, дать ему услышать каждое слово? Но где гарант, что Дазай просто не выдаст себя? Наверняка он будет в ярости от одного голоса Фёдора. Чуя помедлил и нажал кнопку записи звонка. По ушам прошло громкое оповещение механическим голосом. — Советую больше не предпринимать таких глупостей, — спокойно сказал Фёдор. Дрожащим пальцем Чуя нажал на конец записи и начал глубоко дышать. Боже, нет. Если он звонит с телефона Рена, он точно может ему навредить. Он может просто убить его. — Подонок, — Чуя прошипел сквозь сжатые зубы и опустился на пол. — Я тоже очень рад тебя слышать! Я, вообще-то, соскучился по своему единственному японскому другу. — Просто сгори в аду, — Чуя затрясся от гнева и вскипающей агрессии. Он был близок к тому, чтобы что-то разбить. Да хотя бы собственное лицо разбить, чтобы хоть немного прийти в себя. Он не может сохранять свою голову холодной в такие моменты. — Уёбок. — Мне убить его? Чуя до крови закусил губу. Он всё никак не мог сосредоточиться и отрезветь. Голос Фёдора звучал так знакомо и так… Так холодно. Будто это продолжал говорить с ним механический автоответчик. Проглотив растущую злость, он уставился на свои колени и постарался хотя бы изобразить спокойствие. — Тронешь его – я расскажу Огаю. Всем расскажу. Дам им свой чёртов телефон, чтобы они тебя отследили, или… — Оставь это. Я не угрожать тебе звоню. — Ты буквально только что сказал, что убьёшь моего бывшего парня. Ты… Ты ёбаный сумасшедший, — ядовито выдавил Чуя и почти сразу пожалел о своих словах, услышав смешок. — Блять, пожалуйста, не трогай его… — Всё зависит от тебя, эй, — Фёдор будто попытался его успокоить, звуча почти подбадривающе. Чуя метнул взгляд к потолку, только сейчас понимая, какой он на самом деле псих. — Ты прекрасно знаешь, что я хорошо к тебе отношусь. — Так хорошо, что натравил на меня четырёх мудаков со стволами? — Извини. Это мой косяк. — Косяк?! — Чуя было вскрикнул, но сразу же зажал рот рукой. Не услышав из спальни звуков, он снова перешёл на шёпот. — Косяк, блять? Косяк – это когда ты вместо двух рюмок водки в коктейль добавляешь три, и гостя уносит с первого же бокала. А это… — Я знаю, Чуя. Но это был не я. Правда. — Правда? Чего стоит твоя правда? — Слушай, — Фёдор вдруг понизил голос, — у меня нет времени болтать с тобой по телефону в ночи как приголубленная парочка, но мне надо с тобой поговорить. Лично. Чуя почти засмеялся. Почти. Его остановил только спящий за стеной Дазай и остатки разума, не давшие начаться истерике. — Ты думаешь, я идиот? — Я знаю, что ты не идиот, Чуя. Именно поэтому я связался с тобой. — Я напоминаю, что ты связался со мной с телефона моего бывшего, чьей смертью мне угрожаешь, и только поэтому я с тобой всё ещё разговариваю. — Но тебе ведь немного интересно, зачем я хочу встретиться с тобой? — Я догадываюсь. Пытать меня, узнать, где деньги, которые тебе нужны, выяснить местоположение Дазая и… — Или просто поговорить по душам. — Да хрена с два я тебе поверю. — Но у тебя нет выбора. Всё-таки Рен… Чуя уткнулся лбом в колени. Какой же бред. Он не верил ни единому слову Достоевского, он дрожал в страхе, переживая за Рена и не желая представлять, при каких обстоятельствах Фёдор взял его телефон. Дазай был прав. Чуя не знает Фёдора ни капли. А он ещё позволял себе о нём вспоминать в лучшем свете. — Что мне делать? — Смиренно спросил Чуя дрожащим голосом. — Встреться со мной завтра. Осаму будет занят с Огаем. Чуя даже не стал спрашивать, откуда ему это известно. — И что?.. Ты убьёшь меня? — Чуя, иногда ты такой… тугой, — Фёдор устало выдохнул. Чуя легко мог представить его лицо в этот момент. Наверняка закатил глаза или провёл по щеке рукой. — Если будешь покладистым, я никого не убью. Обещаю. — Засунь своё обещание себе в зад. — Тц. Будь повежливее. — Обойдёшься. Говори место. Услышав названную улицу, Чуя слегка успокоился. Это было не так уж далеко от его прошлой квартиры, это не была какая-то подворотня или трущобы. В любом случае, убежать он сможет. — И ещё, — добавил Фёдор. — Осаму ни слова. Но, думаю, ты и сам прекрасно понимаешь, что ты ему важен, а вот Рен для него просто расходный материал. Долго думать он не будет. Поэтому будь умницей и, будь добр, приходи вовремя! Не услышав звука прекратившегося вызова, Чуя так и продолжал сидеть с телефоном у уха. Его трясло так сильно, что к горлу подкатила тошнота. Сфокусировавшись на этом, Чуя метнулся к унитазу, и его сразу вырвало всем, что он съел за ужином. Тошнило его долго и сильно, как не бывало даже год назад, когда он напился на своей первой вечеринке в клубе Йокогамы. Тогда он глушил в стопках алкоголя своё одиночество, веселясь всё сильнее, не думая о том, как потом плохо будет ему наутро. Чуя частенько напивался, желая заглушить эмоции, пристрастившись к выпивке ещё после своего первого парня-мудака. Как-то он пришёл домой, еле стоя на ногах, и Мэй с ледяной трезвостью в голосе заявила, что такими темпами Чуя станет алкоголиком. Пристыженный, до своего переезда в новый город он больше не позволял себе проваливаться в беспамятство настолько глубоко. Но толчком к прекращению таких губительных похождений стала новогодняя ночь, события которой без истории Дазая он бы и не узнал. Проснувшись под утро в приёмном покое, он был настолько напуган, что сразу вспомнил слова матери, и зарёкся пить в таких количествах. Он прислонялся холодным лбом к ободку унитаза совершенно без сил. Каждую секунду его разрывало подскочить, растормошить Дазая, всё ему выложить и обсудить. Потому что он не знал, что делать. Идти на эту встречу – настолько опрометчиво, что даже пятилетний ребёнок понял бы, что ничем хорошим это не кончится. Фёдору нужен был Дазай, а Чуя для него – как недавно выразился Достоевский о Рене – расходный материал. Просто способ. Инструмент, с помощью которого он может заполучить то, что нужно. Чуя умылся и заглянул в зеркало. Полотенце от возни по полу скатилось, и он внимательно осматривал своё тело. Он вернулся в форму, неуверенность в себе давно повесилась где-то на подкорках сознания. На нём ни осталось ни единого следа не такого давнего поражения после встречи с нападавшими. Физически Чуя чувствовал себя сильным. Но внутри он был полностью сломлен одним этим звонком. Он старался не думать о Рене, но выходило с трудом. Чуя был уверен, что он не вернётся из Европы как минимум до следующего года, занимаясь там бизнесом с новыми партнёрами. Они ни разу не пересекались в сквере, где гуляли в одно и то же время с собаками, что было весьма логичным. Что если Фёдор просто использовал его телефон, даже не встретившись с ним? Насколько это было возможно? Почему он тогда выбрал его, а не Ацуши или Акутагаву, о которых ему было прекрасно известно? Чуя ударил себя по лбу. Не хватало начать переживать ещё и о них. Если так подумать, приходя в кофейню, Фёдор знал в лицо всех, кто был Чуе хоть как-то близок. Думать о том, что он мог навредить ещё даже не выпустившейся из школы Кёке, было нестерпимо больно. У Фёдора было много рычагов давления на Чую, но он выбрал Рена. Видимо, ему было просто всё равно. Выбери он любого человека из окружения Чуи, эффект был бы тот же. Чуя готов был сделать всё, что угодно, лишь бы никому из них не причинили вреда. Он натянул домашние штаны и поплёлся на кухню. Крепкий кофе был нужен как никогда. На его шебуршения прискакала кошка, по-свойски усевшись на стол. Чуя только раздосадовано покачал головой. Порой он просыпался и обнаруживал её спящей на кухонном столе, понимая, что все его попытки отучить её от несносной привычки были провальными. Потому что наверняка, когда его не было дома, Дазай спускал ей всё с рук. Он слишком сильно её любил. Разорви она на части его любимый старый свитер с высоким горлом, он бы только с умилением за этим наблюдал, снимая её на телефон. — Кыш! — Чуя шикнул на неё и согнал со стола, поставив на него сваренный кофе. Знакомый запах немного устаканил расшатанное состояние. Макрель вспрыгнула на соседний стул и царапнула его по бедру, требуя ласки. Рефлекторно почёсывая её за ушами, Чуя напряжённо пил кофе большими глотками, обжигающими горло. Желудок болел от пустоты, пот сменялся ознобом, будто у него была лихорадка. Что ж, Дазай был абсолютно точен, назвав как-то Фёдора ошибкой эволюции. Он просидел так до самого утра. Спина и ноги затекли, но он не обращал на это внимания. Макрель давно убежала в спальню, наверняка залезла под одеяло и впилась когтями Дазаю в предплечье. Его шаги заставили Чую вздрогнуть. — Доброе… утро? — Сонно спросил Дазай, разминая плечи. На нём всё ещё были белые классические брюки, измявшиеся во сне. Чую иногда до глубины души поражал его похуизм в отношении самых обычных вещей. Но сейчас он только улыбнулся, очень натянуто, неестественно, и кивнул ему. — Доброе. — Ты не спал? — Спал, — соврал Чуя, отхлёбывая остатки холодного кофе со дна чашки. — Просто раньше проснулся. Дазай подозрительно покосился на него и налил себе воды. Долго смотрел на оставленную на плите турку. Чуя железно молчал, понимая, что ведёт себя слишком не похоже на своё обычное состояние. Он поднялся, намереваясь помыть чашку и турку, но Дазай остановил его жестом руки. — Что случилось? Тон его был требовательным и не терпящим возражений. Чуя удержал на лице улыбку и мотнул головой, перехватил его руку и сплёл пальцы. Дазаю надо было об этом знать. Он должен был рассказать ему. Но что он тогда сделает? Конечно же, никуда его не пустит. Что тогда сделает Фёдор? Ответ напрашивался сам собой. — Мне было плохо. Тошнило. В принципе, он даже не врал. Ему было плохо и его тошнило. Почему – уже другой вопрос. — Останешься сегодня дома? — Вкрадчиво спросил Дазай, разглядывая его бледное лицо. Чуя покусал изнутри щёку и кивнул. — Да. Я всё равно сегодня выходной. Завтра Рождество, так что Куникида дал нам вольную. — О, кстати, — Дазай взмахнул рукой и развернулся к нему с улыбкой. Чуе стало так хреново от неё, что он был готов выблевать свои внутренности. Дазай поверил в его ложь так легко. Потому что Чуя ему никогда не врал. — Огай предложил устроить праздничный обед завтра. У нас дома. И ты приглашён. Чуя сжал рёбрами своё сердце и выдавил полувздох-полустон, наивно полагая, что Дазай примет это за радостное удивление, а не за отчаяние. — Да… Замечательная идея. — Правда? Я сегодня с ним встречусь. Так и передам – Чуя потерял дар речи от твоего предложения, едва руку на сердце не положив от восторга. За окном завыл ветер, шевеля голые ветви дерева, которые бились в окно соседям. Чуя смотрел Дазаю в глаза, ощущая самый настоящий страх. Как будто своим враньём он поставил на всём крест. Сам сделал то, что в слезах Дазая умолял больше не повторять – нагло врал ему в лицо, обманывал и губил их наконец окрепшее друг к другу доверие. Он лишь надеялся, что потом Дазай сможет его понять. Сможет простить, потому что Чуя прощал его много раз и никогда об этом не жалел. Сославшись на слабость и головокружение, Накахара забурился в кровать. Сна не было ни в каком глазу, что естественно. Он укрылся с головой одеялом, потревожив кошку, которая позже пристроилась у его затылка и затрещала. Притворяться спящим он никогда не умел, зато сейчас, чувствуя себя мёртвым внутри, справлялся он с этим прекрасно. Дазай прогремел чем-то на кухне, ругнулся под нос, и ушёл в ванную. Звуки воды Чую немного успокаивали. Если он всё сделает правильно, скажет Фёдору то, что тот захочет услышать, он вернётся домой. Поедет завтра с Дазаем на, чёрт возьми, семейные посиделки – или как это вообще назвать – здорово проведёт время, после чего позвонит маме и долго будет болтать с ней обо всём. Почти обо всём, что у него произошло. А после Нового года приедет в свой родной дом, потому что успел по ней соскучиться. Встретится со своими бабушкой и дедушкой, с которыми виделся слишком редко. Может, прихватит с собой Тачихару, погуляет с ним по родным краям, и они будут рассказывать друг другу истории, произошедшие на одних и тех же улицах в разное время. А может быть, и в одно. Может, они сотни раз проходили мимо, не обращая друг на друга никакого внимания. Может, ходили в одну младшую школу. Вышедший из ванной Дазай двигался предельно тихо. Чуя против воли улыбнулся с закрытыми глазами, прислушиваясь. Он мог ясно представить, как Дазай на своей полке в шкафу снова всю одежду переворачивает, делает из неё ком, сминая футболки и толстовки в одну кучу. Как опускается вниз, достаёт носки и в который раз ворует у Чуи боксеры. Просто потому что ему так нравилось. Ещё одна странная извращённая привычка, на которую Чуя давно закрыл глаза. Один раз Накахара купил просто отвратительный комплект трусов с идиотскими рисунками с рыбами, крабами, ананасами и пиццей, сказав, что если Дазай ещё раз тронет его бельё, Чуя будет носить только это, и все свои и дазаевские нормальные трусы выкинет. Никакого эффекта это не принесло, более того, тем самым вечером Чуя поражённо наблюдал за Дазаем, щеголяющим по квартире в одних уродских жёлтых семейниках с принтом красных крабов. Едва пережив такой шок, Чуя от своей покупки избавился сам. — Спишь? — Тихо раздалось над ухом. Каким-то образом всё же провалившись в поверхностный тревожный сон, Чуя потянулся и высунул из-под одеяла нос. Во рту было неприятно сухо, голова начинала болеть, но это не шло ни в какое сравнение с взволнованным, обеспокоенным Дазаем, склонившимся над ним со стаканом воды и таблеткой, видимо, от отравления. Чуя приподнялся и уныло улыбнулся ему. — Уже нет. — Прости, — Чуя выпил лекарство, которое ему не требовалось, и сжался под щенячьим взглядом. — Никак не мог подумать, что ты можешь отравиться. На кухне Огая всегда всё стерильно. — Эй, — Чуя огладил его плечо, — я мог отравиться где угодно. Не бери в голову. Может, просто переел. Или просто-напросто изверг всё содержимое желудка из-за панической атаки. — Может, мне остаться с тобой? — Нет! — Чуя ответил слишком резко, сразу же взяв себя в руки. Он выпрямился, комкая одеяло в руках, и спокойно добавил, — я в норме. Лучше приготовь мне омлет. — Я думал, я достал тебя с этим омлетом. Что правда, то правда. Но сейчас Чуе безумно, просто больше всего на свете захотелось поесть именно этот пересоленный, самый простой омлет из двух яиц. — Очень хочу. Сделай, пожалуйста. С сомнением Дазай кивнул и отправился на кухню. Чуя потянулся. Он проспал пару часов, его переживания никуда не ушли, но напавшая на него лихорадка отступила. Мыслить получалось ясно, хоть и не без страха. Жуя принесённый в кровать завтрак-обед, Чуя растекался в счастье. Как же он соскучился по этому несчастному омлету. Ей-богу, он в двенадцать лет и то лучше готовил, чем Дазай в свои двадцать три, но как же это было сейчас вкусно. Просто лучшее, что Чуя в своей жизни ел. Лучше всяких дорогущих сортов говядины, вина за полтора миллиона йен и мисо-супов. Дазай сидел рядом, с удивлением наблюдая за ним. На фоне шумел телевизор с повтором недавно вышедшей японской кинокартины. Чуя, доедая оставшийся кусок, наблюдал за заключительной частью. Он этот фильм посмотрел сразу, как его пустили в эфир, чисто от скуки. Сейчас главный герой узнает, что его жена, не желая причинять боль, скрывала от него свой диагноз с четвёртой стадии лейкемии. Это полностью убьёт его изнутри, после чего он станет безжалостным головорезом, уничтожит вражеский клан и уедет из родного города, бросив всех своих друзей и родных. — Вот дура, — недовольно сказал Чуя. Дазай переключил внимание на фильм. — Почему же? — Надо было сразу ему сказать, чтобы он принял её смерть спокойно. А она… — А она выбрала подарить ему напоследок счастливые месяцы и свою поддержку, чтобы он смог закончить начатое. — Это неправильно, — Чуя отложил тарелку на одеяло и сложил на коленях руки. — Она хотела сделать его счастливым напоследок, но какая цена у этого счастья? — Нам никогда не понять её поступка, не окажись мы в такой ситуации, — ловко ушёл от спора Дазай. На его щеке появилась знакомая ямочка. — То есть… Ты бы мне о таком не сказал? Дазай застопорился и вперился в него растерянным взглядом. Чуя ждал ответа и сам задумался. Очевидно, он сам бы сразу сказал об этом всем важным для него людям. — Думаю, сказал бы, — подумав, ответил Дазай и кивнул, подтверждая свои слова. — Но я был бы не в силах заставлять тебя смотреть, как я… угасаю. Я бы от тебя сбежал и застрелился. — Очень на тебя похоже, — усмехнулся Чуя и потрепал его по волосам. — А я бы остался. До конца бы с тобой препирался, даже не в силах больше шевельнуться, ругался бы и грубил, чтобы ты потом вспоминал меня рыжим ворчуном, как я у тебя записан в телефоне, а не вялой размазнёй при смерти. — Ты думаешь, я стал бы за тобой ухаживать, если бы ты так и остался ворчливой задницей до конца дней? — Куда бы ты делся. Дазай усмехнулся, про себя соглашаясь. Конечно бы, остался. Он бы ни на кого после Чуи даже не смел взглянуть. И не посмеет. Звонок Огая отвлёк их от разговора, и Дазай, перекинувшись с ним парой слов, попрощался с Чуей поцелуем в лоб.

***

Небо затянуло белёсыми облаками, от которых вечер не казался таким уж мрачным и тёмным. Он был просто безнадёжным. Чуя брёл от остановки в сторону парка, косясь на каждого прохожего. Даже на семейную пару с коляской смотрел он с подозрением, готовясь в любой момент вытащить спрятанный под курткой пистолет и использовать его по назначению. Никто не обращал на него внимания, хотя выглядел он, наверное, немного странно. Нахохлившись, обозлившись, Чуя громко топал подошвами ботинок, озираясь по сторонам. Он перешёл дорогу и двигался теперь вдоль металлической изгороди, огораживающей парк от тротуара и дороги. Голые ветви, просовывающиеся через щели изгороди, выглядели жутко. Чуя и на них с подозрением смотрел на всякий случай. Чувствовал он себя переменчиво: то до глупости уверенно, что чуть что пристрелит Фёдора не думая, то до отчаяния жалко, понимая, на что подписался. Дазай закидывал его сообщениями о самочувствии, и Чуя старался отвечать как обычно. Подробно, но без ненужных соплей. В какой-то момент он сам уже не понимал, чего хочет больше: чтобы Дазай и дальше оставался в неведении, или чтобы каким-то образом всё узнал, примчался, и они бы вместе отвесили Достоевскому знатных пиздюлей. Поглумились бы, да разошлись, как старые приятели, которые повздорили из-за ерунды. Это было несбыточной мечтой, которой, Чуя знал, свершиться не суждено. Он держался только из-за страха за Рена. Из-за своей вины перед ним, достаточно косвенной, но присутствующей. Понимая, что натягивает её за уши, Чуя всё равно не мог себя не винить и не испытывать ответственности. Может, кто-то из работников Рена или его знакомых уже заметил его пропажу и позвонил в полицию. Может, даже тот же Сакуноске уже прочёсывает Йокогаму в поисках богатого иностранца с нехило разросшимся бизнесом. Но как-то Чуе слабо в это верилось. Фёдор бы так легко не попался. Может, держит его в каком-то подвале, избитого и обессиленного. Наверняка так и было. Чиби дома, наверное, сходит с ума в ожидании хозяина. Самоед уже должен был вырасти в полную свою мощь, обрести плотную пушистую шубу и гавкать куда ниже щенячьего визга, который помнит Чуя. Он останавливается у входа в парк, где они обусловились встретиться. Людей было немало, что немного успокаивало. Что со стороны дороги, что из парка раздавались бодрые голоса. Фонари всё прекрасно выставляли в свет, имелись лишь тёмные уголки голой земли в скупом количестве. Чуя глубоко вздохнул и постарался унять дрожь рук, убранных в тёплые карманы. Пальцы его были ледяными. Фёдора он увидел издалека. Как-то легко он выцепил его силуэт, облачённый в белое пальто и шапку, прикрывающую уши. Он двигался по парковой дорожке неспешно, слишком медленно для того, кто держал в плену человека. Чуя напряг плечи и смотрел на него исподлобья, не скрывая презрения. — Я знал, что ты придёшь, — Фёдор остановился напротив него на расстоянии двух метров. И улыбнулся. По-простому, дружелюбно, прищурив глаза. Но Чуя прекрасно в этой улыбке видел угрозу. — Где Рен? — Пошли, — Достоевский развернулся обратно, не дожидаясь его. Знал, что Чуя последует за ним без вопросов. Накахара шёл позади, соблюдая дистанцию. Его раздражала чужая медлительность и то, что Фёдор даже не оборачивался на него. Какой же самоуверенный подонок. Чуя скрипел от злости зубами, громко выдыхал раздражение огромными порциями, но покорно шёл. Собственное послушание выводило его из себя, и страх сменился на ярость. Они шли около десяти минут вглубь парка, остановившись у платформы для клумб, которая сейчас пустовала. Людей здесь было куда меньше, но, стоило Чуе закричать, его бы точно услышали. Пока ему казалось, что всё было под контролем. — Где. Он. — Ну-ну, не кипятись, — улыбка Фёдора стала ещё больше. Он присел на скамейку, закинув ногу на ногу и не приглашая Чую сесть рядом. Знал, что откажется. — Можешь ему позвонить и убедиться, что всё с ним в порядке. Недоверчивым взглядом Чуя ещё с минуту разглядывал его лицо, нисколько не поменявшееся. Разве что синяки под глазами стали больше, а сами глаза утопали в глубокой тени. Помедлив, Чуя достал телефон, игнорируя очередное сообщение Дазая, и отыскал номер Рена в контактах. Гудки шли долго. Всё это время Чуя и Фёдор смотрели друг другу в глаза. Первый – с ненавистью и злостью, второй – с игривой издёвкой. Уже подумав, что его так нагло обманули, Чуя замер от давно не слышимого голоса. — Чуя?.. — Эм, привет, — Чуя замялся и отошёл от Достоевского на пару шагов. Как-то он совсем не подумал, что вообще сказать Рену, но, услышав его голос, спокойный, немного лишь удивлённый, он подумал, что это не так важно. — Как… Как ты? — Всё… нормально. У тебя что-то случилось? Он действительно был в порядке. Чуя закрыл глаза и накрыл лицо ладонью, не обращая внимания, каким идиотом себя выставляет сейчас перед Реном. — Нет. Просто захотел позвонить и… Наверное, зря. — Очень интересно, что вдруг вызвало у тебя такое желание. С той стороны раздался лёгкий смешок, и Чуя против воли слабо улыбнулся. Да, действительно, выглядел он очень странно, позвонив ему после нескольких месяцев молчания. — Да так. Глупость в голову ударила. Раз всё нормально… — Точно нормально? — Точно, — Чуя повторился, проверяя, сидит ли Фёдор всё так же за его спиной. Тот лишь показал ему двумя пальцами «пис» и покачал ногой. — Извини, что побеспокоил. — Не бери в голову. В любом случае, рад был тебя услышать. — Да, я… тоже. Извини ещё раз. — Доброй ночи, Чуя. Не беспокойся так больше, тебе вредно, — весело ответил Рен и первым прервал звонок. Чуя убрал телефон в карман и неуверенно развернулся. Фёдор по-настоящему веселился – улыбался во все зубы, подрыгивал ногой и играл бровями. Его весёлость Чуя нисколько не разделял. — Я всегда знал, что ты большой души человек, Чуя! — Фёдор усмехнулся и изящно взмахнул рукой у лица. — Так переживать за бывшего парня, когда уже давно состоишь в отношениях с… — Замолчи, — Чуя в одно мгновение оказался рядом с ним, уже занеся кулак над головой. И остановился, вспомнив, зачем сюда пришёл. Фёдор на его жест лишь с интересом посмотрел и нисколько не дёрнулся. — Гнида. — Всегда было интересно, как ты выглядишь в гневе. — Интересно? Могу показать тебе, какой я в гневе, только слово скажи, — Чуя пошипел ещё немного у его лица, обнажая зубы, а после рухнул на скамью. Брови его от напряжения были сведены, вся усталость после бессонной ночи бесследно испарилась. — Что тебе надо от меня? Фёдор принялся намурлыкивать какой-то мотив с закрытым ртом. Переложил свои ноги, покачивая теперь другой. Его набожность, расслабленность и невозмутимость Чую злили как никогда. Даже чужая агрессия, оскорбления в его сторону и угрозы так не выводили его из себя, как Фёдор, совершенно не боящийся его. — Мне не очень приятно, что теперь ты ведёшь себя со мной так, будто я главный враг народа, — улыбка с лица Фёдора вдруг исчезла. Он посмотрел на Чую внимательно и всё так же спокойно. — А как я ещё себя должен с тобой вести? — Злость Чуи же никуда не ушла. От такого заявления она стала только больше. Он давил внутри себя разрывающее желание мести и агрессию, едва с этим справляясь и сжимая кулаки до тряски. — Ты использовал меня. — Ты действительно так считаешь? — Ещё скажи, что я ошибаюсь, — Чуя дёрнулся, приложившись плечом о спинку скамьи, и сам же от этого шикнул. Фёдор в ожидании смотрел на него. — Скажи, что сдружился со мной не из желания слушать об Осаму, следить за мной и держать меня в поле зрения. — Но ты сам, — Достоевский вяло махнул рукой, словно отгоняя муху, — сам о нём мне рассказывал. Я даже не спрашивал тебя. — Тем не менее, причина… — Причина, по которой мы сдружились, в том, что ты мне правда нравишься, Чуя. Ты славный парень, вот и всё. Накахара задрожал. Он не верил в это. Не мог. Потому что это было бредом. Фёдор был просто конченным психопатом, не способным, судя по всему, понимать чужие чувства, не обладал эмпатией и уж точно искренностью. — Враньё, — тихо сказал Чуя. — Я мог бы действительно сделать с Реном что-то нечто большее, чем просто стащить его телефон на пару минут, а потом подойти и сказать, что он его выронил. Мне ничего не стоит выяснить, где живёт он, Ацуши Накаджима или Куникида Доппо. А где живёт Акутагава Рюноске – я и так прекрасно знаю. Говорить тебе про твою мать уж не буду, а то ты совсем потеряешь своё лицо. Чуя резко отвернулся от него и укусил себя за губу. Вот же сволочь. Он говорил это так легко, в его голосе не было угрозы, потому что она была не нужна – он и так знал достаточно, чтобы Чую свести с ума одними словами. — Но я ничего из этого не сделал, Чуя. — Как… благородно! — Чуя громко засмеялся и запрокинул голову к небу. Из-за облаков не было видно ни одной звезды. — Ты ждёшь, что я тебе похлопаю? Или поблагодарю тебя? Вдруг одна звезда всё же показалась. Затем вторая. Третья, четвёртая… Пока Чуя не понял, что это снег. Первый снег в этом году. Фёдор тоже поднял голову, следя за падающими снежинками. Приземляясь, они сразу же начинали таять на тротуаре, земле и голых ветвях. — Как бы ты ни был зол, — продолжил Фёдор, — я не хочу делать тебе больно. Всё же, ты неплохой человек. — У тебя разве есть понятие плохих и хороших людей? — Сердито пробурчал Чуя. — Очень размытое понятие. Для тебя я наверняка теперь сущее зло, ведь Осаму, даже не сомневаюсь, успел облить меня словесными помоями с ног до головы. — Ты прав, — Чуя повернулся к нему. Вся злость испарилась, и на её место пришло равнодушие. Серое и безликое. — Так и есть. — Что бы он там тебе ни наплёл, — Фёдор вернул на лицо улыбку, — уверен, упустил он многое. — Да плевать, что он упустил. — Вот как? Считаешь, я не имею права немного… обозлиться на него за предательство? — Он надул губы и опустил глаза, и Чую пробрал озноб, потому что это было так похоже на наигранную обиду Дазая. — Он немного задел мою гордость, и я, так скажем, обижен. — Мне тебя утешить? Погладить по голове? — Не хочешь выслушать вторую сторону этой истории? — Нисколько. Он стащил у тебя всё, но ты так же стащил деньги у Огая. Не находишь в этом каплю справедливости? — О-о-о, Чуя, что же ты сразу не начал с самого интересного! — Фёдор хлопнул в ладоши и выпрямился, ударив о землю пятками от наигранного веселья. — Огай и я… Действительно похоже на то, как обошёлся со мной Осаму. Но Мори Огай… Согласись, не самых честных правил человек? Думаешь, и у меня не нашлось бы веской причины, чтобы подпортить ему жизнь? — Мне всё равно… — В этом мире, Чуя, нет праведных людей. Справедливость? — Фёдор рассмеялся с широко раскрытым ртом. Чуя всё больше хмурился, наблюдая за чужой едва вспыхнувшей истерикой, как вдруг Фёдор стих и устремил усталый взгляд вперёд. Вытянул правую руку. На его ладонь опустилось пару снежинок, моментально растаявших и оставивших после себя маленькие капли воды. — Справедливость… Осаму очень любит это слово. Играет с ним, как с картой джокера, достаёт лишь тогда, когда ему хочется и уверен, что ваш бог… простит его? Тебе самому-то не смешно? Ты спишь с человеком, который медитирует и взывает к мнимому богу, очень удобному богу, вопреки собственным грехам продолжая верить в справедливость… Даже не могу представить, как это сложно – убивать людей, а по ночам изводиться от собственной человеческой никчёмности и взывать к… пустоте. Чую будто облили цементом, медленно твердеющим и превращающимся в каменный бетон. Он слушал Достоевского и понимал, что он действительно близко успел подобраться к Дазаю. Слишком близко, парируя фактами, о которых, Чуя был уверен, никто, кроме него и самого Дазая не знает. То, как Достоевский потешался над и так едва державшейся верой Дазая во что-то хорошее, заставило кровь Чуи кипеть. Он никогда не верил ни в какого бога, не признавал его, и долгое время сам в мыслях смеялся над верующими, видя в них лишь слепых глупцов. Но всё же уважал чужие чувства, понимая, что человеческая слабость порой отступает перед чем-то большим внутри них. Любовь, привязанность, вера – Чуе стало неважно, чем себя питает человек, если ему действительно это помогает. Он проникся глубиной веры Дазая, да, не разделял её совсем, но никогда бы не подумал над этим смеяться. Дазай был далеко не слепым глупцом, прекрасно осознавая свои проступки, свои пагубные привычки, нисколько не старался их замаливать, а просто… Просто старался прийти к внутреннему покою. К единению с самим собой, чтобы стать немного лучшим человеком, чем он был, и выйти из порочного круга. — Ты просто самый жалкий, гнилой и беспросветно глупый человек, которого я когда-либо встречал. После своих слов Чуя поднялся на ноги и пошёл в сторону так быстро, как только мог. Но не успел он и пары метров пройти, как Фёдор догнал его и схватил под локоть. Сила, с которой он его развернул обратно, удивила Чую и заставила его остановиться. — Что ещё? — Фыркнул он, когда Достоевский убрал от него руку. — Хочешь ещё что-то добавить? Может, Осаму собак заживо ел при тебе или оргии с проститутками устраивал? — О, как тебя это задело, Чуя, — он скривил губы и скрестил руки на груди. — Я просто не понимаю, почему его ты защищаешь, а меня теперь ненавидишь. Всё дело в слепой любви? Чувствах? — Чуя терпеливо слушал его, сам не понимая, что пытался ему доказать. — Мы с ним одинаковые. Он такой же сумасшедший и безжалостный, просто очень умело это скрывает. Когда-нибудь сам убедишься. — Я уже убедился. Я прекрасно знаю, какой он, — Чуя напыжился и хрустнул костяшками пальцев. — Но, в отличие от тебя, он хотя бы пытается. Хотя бы не убивать людей просто так. Не посылает толпу головорезов на двух человек, от одного из которых при надобности можно избавиться. — Это ты про Озаки? — Усмехнулся Фёдор. — Думаешь, она безобидная овечка, чьи руки не познали смерти? — Мне, блять, похуй! — Чуя наконец вскипел и закричал, взмахнув перед его лицом руками. — Плевать я хотел на Озаки, на Мори, на остальных – я прекрасно знаю, что они из себя представляют. Могу догадаться. И ты – ничем не лучше. Если мерить по количеству грехов – вы все одинаковые. И ты прав, Дазай не отличается от вас. У каждого свои мотивы, и если его мотивы, его причины продолжать это делать, мне понятны, то твои я даже не хочу слушать. Ты думаешь, мы ещё друзья с тобой? Ты покушался на жизнь моего парня, Фёдор. Ты хочешь его убить. Ты думаешь, я имею интерес выслушивать тебя? Да срать я на тебя хотел. На всех вас, кроме него. Да, это любовь, это слепые чувства, и мне искренне жаль, что тебе такого познать не дано. — Думаешь, ты всё понимаешь? — Фёдор вопреки всему оставался спокойным, и Чуя уже подумал, что он в принципе кричать и злиться не умеет. — Думаешь, не знаю, что такое кого-то любить и ценить? Что же я здесь делаю тогда, пытаясь тебе втолковать, что тебе следует просто уйти от него? Чуя разразился хохотом. — Ты… ты что? — Я пытаюсь сказать тебе, что не хочу, чтобы ты пострадал. Осаму может быть самоуверенным, но я уже… взял его на крючок. — Что ты имеешь в виду? — Ты можешь просто попросить его прийти. Потому что бегать за ним хоть и ужасно увлекательно, но я уже, честно сказать, подустал. И убивать его, если ты будешь так мил, я не стану. — Попросить прийти? — Смех Чуи всё ещё прорывался, но то, скорее, уже была начинающая истерика. — Вам, может, стол ещё накрыть? — Было бы здорово. Чуя молча развернулся и пошёл прочь. Про фразу Достоевского о том, что убивать Дазая он не станет, не верилось ни капли. Как, в общем-то, ни в одно услышанное слово. Фёдор просто хотел использовать его, вот и всё. Ни в его достоинство, ни в одно обещание Чуя не верил. И чего ожидал от этой встречи – не понимал тоже. Рен в порядке, Дазай ни о чём не узнал, и это главное. Одной головной болью меньше. Заслышав позади себя настойчивые шаги, Чуя без промедления достал пистолет и развернулся, спустил предохранитель и наставил оружие на Фёдора. Краем глаза он заметил одного единственного прохожего на другой дорожке, но он лишь покачивал головой в такт музыке в наушниках и прошёл к выходу из парка, в котором вдруг стало тихо. — Вау, — Фёдор в восторге присвистнул, пряча руки в карманах. — Даже так? — Рад, что всё-таки смог тебя удивить. Чуя держал пистолет обеими руками, так, как его научил Мичизу. Опустил плечи и расслабил правую руку, однако всё равно был на грани. На грани истерики, на грани того, чтобы просто бессильно закричать во всю глотку и сбежать отсюда, как последний трус. — И что – прямо выстрелишь в меня? — Прямо выстрелю, — Чуя немного опустил ствол, целясь в колено, скрытое под белым пальто, — хотя бы в ногу. — Так стреляй. Стрелять по живому человеку ни в какое сравнение не шло с тем, чтобы стрелять по пустым банкам от пива. Чуя понял, что Фёдор просто берёт его на понт, ни разу не веря, что Накахара действительно способен в него выстрелить. Вообще в кого-то. Сердце забилось быстрее, а перед глазами слегка поплыло. Чёрт, он вообще не думал, что это настолько тяжело. Уже собираясь опустить руки, Чуя едва обернулся, заслышав что-то сзади. Вдруг на голый участок шеи пришёлся удар. Не рукой и не ножом. Он немо раскрыл рот и даже не смог издать хотя бы жалкого писка, когда по телу прошёлся мощный разряд тока. В шею что-то остро впилось, но он почти не ощущал это что-то, как мышцы во всём теле начали сотрясаться в конвульсиях. Он попытался обернуться, но даже маленький шажок дался ему с неимоверным трудом. Растеряв координацию, он свалился на землю, не понимая, почему не может двигаться. Ток по телу перестал расходиться. Или нет. Чуя не понимал даже этого – его трясло, его конечности занемели, но он чувствовал каждую мышцу, кость и свои пальцы очень отчётливо. Он завалился на плечо, судя по тому, как наклонился горизонт. Глаза его были открыты, но несколько секунд он видел перед собой только искры. Силясь шевельнуть хотя бы пальцем, он потерпел неудачу. Рот не закрывался, вообще пошевелить чем-либо не выходило. В голове царил шум, быстро стихающий и позволяющий расслышать над собой голоса. Сосредоточившись на словах, он не смог разобрать ничего. Чуя уже было подумал, что сошёл с ума, его мозг коротнуло от тока, потому что человеческая речь перестала быть узнаваемой. Но потом он понял, что говорили они не на японском. Слух резали короткие гласные и обрывчатые слова. Он увидел пару ног перед собой, облачённых в высокие берцы, а затем чьи-то руки забрали у него пистолет. То ли ему показалось, то ли перед взором действительно мелькнула белая коса. — Ну и зачем? — Недовольно пробурчал Фёдор, щурясь на подошедшего Николая. Тот задорно улыбался и подкидывал пистолет Накахары в ладони. — Мне, конечно, ты в любом виде нравишься, — со смешком начал Гоголь, — но с простреленной ногой, думаю, ты выглядел бы чуть менее сексуально. — Он бы не выстрелил. — Может, мне просто захотелось опробовать эту штуку? — В другой руке у Гоголя был зажат тазер с желтыми линиями на чёрном корпусе. — Всё равно не помрёт. Фёдор немо порицал его, смеряя скептическим взглядом из-под прикрытых век и не обращая внимания на валявшегося у его ног Накахару, изо рта которого тонкой полоской потекла слюна. — Это не смешно, Коля. — Да ладно, не будь занудой, — Гоголь высунул язык и подкинул ему электрошоковый пистолет, который Фёдор с придирчивостью разглядывал. От него тянулись медные провода, на конце которых были электроды в виде гарпунов, застрявшие в шее Чуи. — Ещё скажи, что тебе его жалко. — Ты меня подставил, — Достоевский смиренно покачал головой и опустил руку. С Гоголем ему приходилось только смиряться. Всё же к его выкидонам за много лет Фёдор против воли привык. Всё же он был ему дорог. — Вытащи эти штуки из него. — Тебе надо – ты и вытаскивай. — У тебя месячные, что ли? — Скривился Фёдор, но всё-таки опустился позади Чуи и рывком потянул за провода. Гарпуны коротко звякнули о тротуарную плитку и замерли на ней. На чужой коже остались две ранки, вокруг которых нарастали краснеющие припухлости. Вытянув руку, Фёдор стёр с подбородка Чуи слюну и снова с недовольством обратился к Гоголю, внимательно за ним наблюдающим. — Сколько вольт ты в него пустил? — Пятьдесят тысяч. — Помелочился? — У меня есть ещё два картриджа. Чуя наконец смог закрыть рот. В голове стоял гул из шума, их слов и звона, видимо, из-за удара о землю. Способность двигаться очень медленно возвращалась, но он не стал шевелиться, чтобы себя не выдать. Гоголь прошёл вперёд и снова остановился перед ним, продолжая разговаривать с Фёдором. — И вообще, я устал смотреть на вашу мыльную оперу. — Так бы сразу и сказал, что у тебя шило в жопе. — А чего ты ждал? Что он согласится и принесёт тебе Осаму на блюдечке с голубой каёмочкой? Фёдор поднялся и насупился, уперев одну руку в бок. Сколько бы он не пытался донести до Гоголя, что хочет просто с Чуей поговорить, тот все его слова трактовал по-своему. Ревновал, бесился, отказываясь в этом пустом трёпе участвовать. Но Накахара был важен для Дазая, и без его участия выманить его из-под крыла Мори было бы слишком трудно. И так уже было много попыток. Телефон Чуи вдруг завибрировал. Первым отреагировал Гоголь, вынув мобильный из кармана. Тут Чуя не выдержал и хотел дёрнуться, но у него вышло лишь вяло двинуть рукой. Вместо слов из горла прорвался хриплый стон. — О, как быстро оклемался, — усмехнулся Николай и сел перед ним на корточки. Он перешёл с родного языка на японский, почти мило ему улыбаясь. — Чуя, ты хотел познакомиться со мной? Очень приятно, я Коля. Чуя громко дышал, едва найдя силы, чтобы повернуть голову и оглядеть его. Зрение уже вернулось в норму, так что он прекрасно видел два разномастных глаза, один из которых был зелёным, а второй, с косым шрамом, серо-голубой. Зрачок в нём был подёрнут белёсой дымкой. Перед его лицом Гоголь тряс его же телефон с входящим вызовом от Осаму. Чуя сжался и смог согнуть пальцы правой руки в кулак и даже облокотиться на локти, перевернувшись на грудь. Странные были ощущения. Боли как таковой не было, но от каждого его потуга двинуться мышцы накрывало спазмом, лишая его сил и способности управлять своим же телом. — Дай сюда, — Фёдор вытянул руку. Гоголь подкинул телефон, но звонок оборвался. — Не успел. — Сейчас ещё позвонит, не волнуйся так о своём ненаглядном, — Николай скорчил мину, на что Достоевский только закатил глаза. Корчившегося на земле Чую Гоголь пихнул рукой в плечо, отчего он снова перекатился на бок, и принялся рассматривать его лицо с нескрываемым интересом. — Ну да, у Осаму, конечно, губа не дура. Все как на подбор, — он осуждающе перевёл взгляд на Фёдора, и тот нахмурился. — Ты прекратишь это вспоминать или нет? — Я так и не услышал нормальных извинений. — Мы с тобой тогда разошлись. Из-за твоих, кстати, приколов. Чуя не понимал, о чём они говорят. Он думал только о Дазае, который ему названивал, а значит, уже вернулся домой, или же просто заволновался от того, что Чуя проигнорировал его последнее сообщение. Почувствовав, как его язык отпускает, он собрался с силами и обернулся к Фёдору. — Сука… Фёдор выгнул бровь в ожидании. Но, как бы Чуя ни старался, сказать что-то внятное у него больше не получилось. Он наблюдал, как Фёдор снова взглянул на его телефон и с довольной улыбкой ответил на звонок. — Осаму! Сколько лет, сколько зим! Я уж думал, никогда больше не услышу твой прекрасный голос! Чуя перестал слушать его и, прорычав, смог ухватить Фёдора за брючину. Потянул на себя двумя руками, но тут его перехватил подмышками Гоголь и оттащил назад. Последнее, что Чуя успел увидеть – белый платок перед лицом, после чего резко отключился.

***

Дазай сидел в кабинете главного хирурга центральной больницы. Мори попросил его пару минут посидеть молча, пока он просматривал документы поступившего в срочном порядке пациента. На нём был медицинский халат, застёгнутый на все пуговицы, волосы убраны в тугой пучок на затылке, а на носу очки с жёлтыми стёклами. Кабинет был просторным, на два рабочих места, но находился тут Огай почти всегда один. Одну стену полностью занимал шкаф с документацией, на другой висели награды, оформленные под стекло. Дазай скучающе водил глазами по ним, застряв на одной из них особенно сильно. Это был документ о получении премии Кейо в области медицинских наук. Огай получил её два года назад, и Дазай был уверен, что этим он особенно гордится. Но Мори, кажется, относился ко всем этим бумажках весьма пренебрежительно, оставив в кабинете просто для вида. Или для спокойствия тех, кто обращается к нему за помощью и неминуемо, оказываясь в его кабинете, начинает вчитываться в его достижения, зафиксированные на бумаге. От скуки Дазай потянул на себя лист из стопки, лежащей на принтере. Он был чистым, а карандаш, лежащий в ряду с ручками ровным строем, казался очень привлекательным. Глядя на Мори исподлобья, Дазай принялся его зарисовывать. Он частенько баловался этим, когда торчал в больнице дяди, и выходило порой даже неплохо. Сейчас же он не старался передать схожесть, уйдя в карикатуру. Закусив язык, он изобразил сидящего за столом Мори с большой головой, которую тот обхватил ладонями. На лоб ему Дазай пририсовал отоларингологическое зеркало, на шею добавил стетоскоп, а на маленькие ножки резиновые сапоги, которые Мори надевал в сезон дождей в начале лета, чтобы прогуляться в саду. — Надеюсь, ты там рисуешь карту перемещений Достоевского, — отозвался приглушённо Мори, не отрываясь от экрана. Дазай весело усмехнулся и развернул лист с рисунком к нему. Огай из-под очков кинул незаинтересованный взгляд, дёрнул бровью и посмотрел Дазаю в глаза. — Замечательно, Осаму, — бесстрастно сказал он. — Лувр тебя с руками оторвёт. — Да ладно тебе, не преувеличивай! — Что ты, я преуменьшаю. Дазай оставил рисунок на принтере и вновь написал Чуе. За окном уже опустился вечер. Он всё ещё переживал из-за отравления Накахары и беспокоился, что ему могло стать хуже в его отсутствие. Каждые десять-пятнадцать минут он доставал Чую с расспросами и посылал ему стикеры с собаками, которые добавил только из-за него. Ответы приходили незамедлительно, хоть он и знал, что, наверное, перебарщивает. Стоило ему оказаться далеко от Чуи, он начинал чувствовать себя некомфортно. Началось это с тех пор, когда на Чую напали. Или даже раньше. Дазай точно не мог сказать, но ему всегда становилось как-то холодно и противно внутри, стоило им надолго (а в его случае надолго – это начиная от получаса) отлучиться друг от друга. — Я закончил, — Мори выдохнул и свернул окошко на экране, откинувшись на высокую спинку рабочего кресла и устало потерев переносицу. — Что-то интересненькое? — Спросил Дазай, посылая Чуе смайлик с сердечком, на которое тот обычно отправлял блюющий смайлик. Но следом тоже сердечко, обязательно, иначе Дазай начинал атаковать его недовольным спамом. — Разрыв пищевода. — Звучит бомбически, — он спрятал телефон в карман. — Тебе не надо в операционную? — Шибата справится. Временами в голове Дазая не укладывалось, как Мори удаётся оставаться ведущим хирургом. Он занимался делами группировки наравне с медициной, поровну разделяя свои силы. Сейчас из-за отсутствия Озаки ему приходилось руководить и её людьми, на самостоятельность которых надеяться не приходилось. Раскрывшего себя Дайго Мори приказал устранить без долгих раздумий. Он был всё ещё зол из-за произошедшего, много думал, уходя в себя, и Дазай поневоле начинал волноваться за него. Порой ему казалось, что Мори подобен компьютеру. Что бы в его жизни ни происходило, он продолжал вести свои дела как ни в чём не бывало. Дазай даже не мог вспомнить, болел ли его дядя хоть раз в жизни. — Как там твоё свидание прошло? — Вдруг спросил Мори. Дазай отчего-то покраснел. — Чуя отравился. — Да что ты говоришь. Может, ему пришёлся не по вкусу Шато Петрюс девяносто восьмого года? Дазай сложил губы в трубочку и отвёл глаза в сторону, показывая, что он не при делах. Коротко присвистнул, пока Огай испытующе на него смотрел. — Я не прошу тебя возвращать мне деньги, Осаму, но мог бы ты быть чуть более… осознанным? — Я очень, очень осознан. Я со всей осознанностью взял то вино. Просто не учёл, сколько оно стоит, и… — Я не об этом говорю, — Мори вздохнул. Дазай сел ровно и убрал с лица клоунаду. — Тебе двадцать три. Как я понимаю, дела группировки тебя больше не интересуют. Чем ты собираешься заниматься дальше? Дазай вмиг сдулся. Он никогда и не думал, что обязан чем-то заниматься. Чем-то вроде… Работы? Как Чуя? Вставать по утрам, идти в какой-нибудь офис, просиживать до вечера свою задницу, обедать с коллегами в столовой… Куда больше ему верилось, что он станет домохозяйкой, хотя, по словам Чуи, такому не сбыться никогда. — Я не знаю, — просто ответил он и пожал плечами. — В моей голове пока что следующей целью стоит избавиться от Достоевского и улететь… — Он осёкся на полуслове и сжал губы. — Улететь? — Удивился Мори. — Это я так. Просто ляпнул. — Можешь ещё что-нибудь ляпнуть, — Огай улыбнулся и подпёр голову рукой, облокотившись о стол. — Я послушаю. С сомнением Дазай сощурился, не понимая, смеётся ли над ним его дядя или интересуется всерьёз. Так-то у Дазая был целый план своего путешествия по миру. Его привлекала возможность и бесцельно перелетать из страны в страну и шанс где-то учиться. Он неплохо знал пару языков помимо японского, в свободное время изучая их после школьных занятий. В какое-то время он горел переездом в Европу, потом его заинтересовала Америка, пока он не понял, что ему интересно абсолютно всё. Фотографией он начал увлекаться в то же время – в свои пятнадцать, отыскав в закромах Мори старенький полароид, о котором тот позабыл. Если так подумать, не затащи его в глубину преступного мира Йокогамы, Дазай уже мог бы быть где-то далеко. Работать он ненавидел, но, когда у него была цель, ему было всё равно, чем заниматься. Даже состоя в банде он, отрицая в глубине души лёгкость, с которой ему удавалось вклиниваться с предложениями и стратегиями по ведению дел Мори, добился какого-никакого успеха. И его связь с Огаем никакого отношения к этому не имела. Стараясь убежать от своего недуга, Дазай хватался и брался за всё, что могло его хоть ненадолго увлечь, будь то слежки, составление планов или выбивание долгов. О своих незрелых мечтах он Мори никогда не рассказывал. Вообще никому, даже с Сигмой не делился. Лишь вчера обмолвился об этом Чуе. Он хотел попробовать отыскать его отца, и, если Чуя согласиться, познакомить их. Потому что сам Чуя тоже не знал своего места. Кому и чему он принадлежит. В этом они были схожи, и цель в этом смысле у них была одна – поиск. Бесконечный, не заканчивающийся поиск самих себя в огромном и пока что закрытом для них мире. Единственное, что они пока смогли точно отыскать – это друг друга. Рассказывая обо всём этом Мори и всё же избегая совсем интимных для себя деталей, Дазай ожидал в ответ услышать насмешку или порицание, сам не зная, почему. Может оттого, что у них никогда не было таких разговоров. Всё скатывалось к обсуждению дел банды, учёбы Дазая в школьные времена, а то и просто к очередной ссоре. Они столько лет жили бок о бок, но никогда по-настоящему друг друга не знали. Чувствовал себя Дазай престранным образом, но с чего-то надо было начинать. — Твоя мама тоже хотела путешествовать. Дазай запнулся, споткнувшись об эту фразу. Сердце как-то сразу зашлось в приятном и тяжёлом волнении. О своей маме Дазай никогда не решался спрашивать у Мори, тот лишь изредка что-то о ней упоминал. Сейчас он сказал это с лёгким придыханием и ноткой грусти. Интересно, он всё ещё тоскует по ней? — И фотографировать она тоже любила, — добавил Огай. — Правда, её альбомы сожгли после её смерти вместе с родительским домом. Скрывая волнение, Дазай снова достал телефон и вновь написал Чуе что-то невпопад. В ожидании его ответа он скрывал взгляд в маленьком экране. На самом деле, он ждал, что Мори скажет что-то ещё о его матери. Хоши Дазай, так её звали. Звёздное имя. — Какой она была? Дазай спросил тихо, всё так же разглядывая своё непрочитанное сообщение. На секунду ему подумалось, что сейчас Огай подскочит с места, скажет что-то о трудном пациенте, как частенько бывало, и ураганом унесётся прочь. Но этого не произошло. Кабинет объяла странная тишина. Не пугающая и не окутанная волнением. Просто тишина, которая бывает, когда надолго о чём-то задумываешься, выискивая давно позабытые детали в глубинах памяти. — Она была жуткой хохотушкой. Осаму оторвался от телефона и посмотрел Мори в глаза. Он никогда не видел, чтобы тот улыбался одними глазами. Вокруг них поселились мелкие морщинки. — Наверное, потешалась над тобой? — Усмехнулся он. — В том числе, — Огай кивнул и сел ровно, выпрямляя затёкшую спину. — Мы учились вместе, это я тебе точно рассказывал. Она хотела стать нейрохирургом. Была достаточно умна, но… — Но? — Но, знаешь, — он сделал неопределённый жест рукой, — своей придурковатостью ты точно пошёл в ней. Хоши доставала всех, даже преподавателей. Могла на общей практике в больнице надуть чужие хирургические перчатки и завязать их так плотно, что приходилось доставать другие. Один раз её выставили из операционной, когда она обсмеяла толстую кишку пациента. На занятиях засыпала лекторов намеренно каверзными вопросами и ставила их перед потоком студентов в неудобное положение. А порой спрашивала такие глупости, что смотрели на неё с возмущением, мол, что вы тут делаете вообще? А она это специально делала. Просто от скуки. Дазай не заметил, как на лице у него разрослась широкая улыбка. Он не мог контролировать её и не мог скрыть, потому что его мама была действительно… Оторвой. Почему-то именно так он себе её и представлял. Шумной, весёлой и слегка чокнутой. — Когда она забеременела тобой, это был вообще кошмар, — Мори вздохнул и выключил рабочий компьютер, после чего принялся расстёгивать пуговицы на халате. — На косые взгляды она не обращала никакого внимания. Про неё много шептались, говорили достаточно нелицеприятные вещи, потому что твой… папочка, — на этих словах он скривил лицо, и Дазай его поддержал, сморщившись следом, — пропал со всех горизонтов в один день, даже не зная о её положении. Но ей было всё равно. Она продолжала ходить на учёбу и, казалось, стала только счастливее. Когда на большом сроке учиться она уже не могла, я захаживал к ней домой, к твоим погибшим деду с бабкой, которые всегда думали, что это я подкинул им такой подарок. — Лучше бы уж ты, — вымолвил Дазай на автопилоте. Поняв, что только что сказал, он округлил глаза и уставился на замершего в кресле Огая. — Я имел в виду… Так было бы проще… — Я… понял. Так вот, — он кашлянул в кулак, — даже тогда она штудировала книги по медицине. И она читала их вслух, говоря, что ты точно родишься со скальпелем в руках или примешь её же роды. — Какая отвратительная шутка… — Против воли Дазай усмехнулся. На экране телефона по-прежнему не было новых уведомлений. — Про скальпель в руке она явно ошиблась. Хотя ты пытался, — Дазай вдруг подбоченился и склонился над столом, — ты поэтому хотел, чтобы я стал хирургом? — Нет. Просто всё, чему я мог тебя научить – это как избавляться от людей и оперировать. Второе мне казалось более… нормальным. — Мне никогда не нравилась медицина, — фыркнул Дазай. — Мне нравился космос. Иностранные языки. Литература. И немного математика. — Но всё же ты до последнего не отказывался, когда я звал тебя извлекать органы? — Дазай сморщился от этой фразы, и его настроение начинало портиться. От того, что не отвечал Чуя, и от того, что Мори снова затронул эту тему. — Мне хотелось понять, зачем ты это делаешь. Псих ли ты, которому в кайф копаться в мёртвых телах, или просто делаешь это с целью заработать побольше. Они замолчали, и это уж было не так легко, как несколько минут назад. Дазай ковырял заусенец на большом пальце, потянул слишком сильно и оторвал его до крови, от чего сам и скривился. Мори от воцарившейся неловкости принялся разглядывать оставленные на столе документы. — Я отойду на минуту, — прохрипел Дазай и поднялся. — Я могу потом подвезти тебя домой. — Хорошо. Он вышел в пустой коридор и набрал Чую. Хотелось как-то заглушить неприятный осадок, оставшийся после окончания странного разговора. Вообще-то, изначально Дазай собирался поделиться с дядей адресом, который раздобыл Сигма. С целой оравой людей Огай наверняка смог бы добиться большего успеха, чем Дазай в одиночку. Да и он попросту устал. Устал ломать голову, где носит этого ублюдка, куда он засел и как скоро явится на свет. Устал Дазай до такой степени, что был готов всё бросить и свалить с Чуей прямо сейчас, лишь бы тот больше не волновался за него. Не дозвонившись, Дазай закатил глаза. Может, Чуя просто уснул, подумалось ему. Или что-то готовил. Было бы здорово, если бы это была паста. У Чуи всё выходило вкусно, но европейские блюда получались у него особенно хорошо. Он набрал его вновь и присел на жёсткий диван у двери кабинета Мори. — Ну наконец-то, — пробурчал Дазай, когда гудки оборвались, — куда ты провалился? — Осаму! Сколько лет, сколько зим! Я уж думал, никогда больше не услышу твой прекрасный голос! Внутри всё похолодело. Дазай был уверен, что его сердце перестало биться, потому как пальцы, сжимающие телефон, затвердели как у трупа. В голове все мысли оборвались и звучали как писк монитора для контроля гемодинамики находящегося в отключке пациента, превратившегося в тонкий непрерывный звук при остановке сердца. Дазай не моргал, не дышал и не двигался. Не испытал ни единой эмоции. Они все разом скрылись за прочной стеной. Такой у него выработался с годами рефлекс в опасных ситуациях – просто отключаться. — Ау, Осаму-у? — Протянули на том конце. Дазай услышал какую-то возню, приглушённый возглас и закрыл глаза. К чёрту все его планы, стратегии и рациональность. Он вскроет Достоевскому грудную клетку и разорвёт его сердце своими руками. — Если тронешь его хотя бы пальцем – я убью всех твоих людей, Гоголя, а затем тебя. — Вот это я понимаю настрой! — Что, совсем не выходит меня найти, и ты опустился до такого жалкого шантажа? — В тон ему ответил Дазай. — А как по мне – великолепный накал страстей! Вечная классика: твой любимый сейчас в руках твоего главного врага… — Много о себе мнишь. Мой главный враг – это лень, но никак не ты. — Я удивлён твоему спокойствию, — Достоевский хмыкнул под нос, и Дазай уже мог наперёд услышать, что он сейчас скажет. — Как насчёт того, чтобы, скажем, сократить количество пальцев на руках Чуи? Дазай сжал кулак левой руки. Он знал, прекрасно знал, что Фёдор просто выводит его из себя, но… Это срабатывало слишком хорошо. — Что ты с ним сделал? — Он вполне себе в порядке. Просто немного… уснул. Дазай вскочил с места и повернулся лицом к стене. Сейчас бы он с удовольствием пару раз ударился о неё со всей силы и расшиб бы себе вдребезги мозги. Но он лишь приложился лбом к холодной штукатурке, чтобы остыть. Надо было думать, и очень быстро. — Куда мне идти? — Низко прохрипел он в трубку. — О, не всё так легко, подожди, — Фёдор куда-то зашагал. Дазай слышал стук подошв его ботинок и едва различимые шаги второго человека. Нетрудно было догадаться, кого именно. — Мы так долго гонялись друг за другом, неужели ты хочешь так просто всё закончить? — Просто? — Дазай прыснул. — Думаю, чтобы пробить твою бетонную башку, мне придётся изрядно потрудиться. — Здорово, что ты ещё не растерял свою способность думать. Мало ли, кто знает – возможно, тупость заразна? Дазай проглотил и это. Он уже давно знал, что Фёдор при возможности будет использовать Чую как красную тряпку в его сторону. Было бы глупо на это покупаться, и Достоевский это понимал. Тем не менее, оскорбления в сторону Накахары всё равно Дазая злили. — Тот адрес в Ацуги – отправная точка? — Вау, ты просто сногсшибательно включаешься в игру! — И сколько у меня времени? — Думаю, сутки – это для тебя предел. Хотя я бы поставил, что ты измотаешься уже через пару часов… Как обычно. — Придурок. — Мы очень мило поболтали с Чуей, но, позволь спросить – ты из-за неприязни ко мне ему ничего не рассказал или просто… Тебе, неужели… Тебе стыдно? — Фёдор весело рассмеялся. Громко, так, что Дазаю пришлось отлепить от уха телефон с вскипевшим раздражением. — О, как Чуя очнётся, я обязательно ему расскажу это милую историю! — Да, обязательно расскажи это во всех красках ещё и своему придурку с синдромом провоцируемой измены. Ему придётся это по вкусу. Достоевский на том конце фыркнул. Дазай прислушивался к звукам – они были на улице. Судя по ветру – не в центре Йокогамы, где ему не давали бы разгуляться высотки. Куда же он мог позвать Чую? Дазай сорвался с места, совершенно позабыв о Мори. Он переадресовал звонок Анго, который наверняка был в штабе и сидел за рабочим ноутбуком. Вычислить местоположение мобильного Чуи много времени у него не займёт. Проигнорировав лифт, Дазай засеменил по лестнице, где эхо его шагов разлеталось и билось о стены. — Куда-то бежишь? — Догадался Фёдор. — О, можешь не утруждаться и не просить Сакагучи пробить звонок. Мы в восточном парке. Если поторопишься – сможешь ещё сесть нам на хвост. Номера машины подсказать? Ублюдок, какой же он ёбаный ублюдок. — Если ты с ним что-то сделаешь до моего прихода… — Какого ты плохого обо мне мнения! Чуя мне дорог. Он отличный парень. Даже не знаю, как он связался с таким муднем, как ты. — Дорог? — Теперь засмеялся Дазай. — Тебе дорог только собственный эгоцентризм и левый счёт в банке. — Но, — продолжил Фёдор, — вот Коля… Коле Чуя, похоже, совсем не нравится… И ты тоже ему очень не нравишься. Два в одном, получается. А останавливать его от необдуманных действий даже у меня толком не выходит. Такие вот дела. По старой с Чуей дружбе я смогу только собственнолично исполнить похоронный гимн на его могиле, если ты вздумаешь явиться не один. Я понятно выражаюсь, или тебе мешает мой акцент? Дазай сбросил звонок и вылетел из здания. Сутки. У него есть грёбанных двадцать четыре часа и свой едва соображающий трезво мозг в единственном числе, чтобы отыскать место, где они будут его держать.