Твои восемь причин

Шум резко врывается в сознание. Бесконтрольные огнестрельные очереди раздаются со всех сторон. Крики, нарастающие и обрывающиеся каждую секунду, вонзаются в мозг, цепко давят на череп и клюют его на манер воронов, дорвавшихся до падали. Люди бегают, подрываются с мест, врезаются друг в друга. И падают. Раз, два, три – упал. Четыре, пять, шесть – следующий. Всё проносится слишком быстро, всё длится слишком долго. Как в желе, в покадровой съёмке тут и там растягиваются пятна на полу и стенах. Всё становится чёрно-белым, звук искажается, и теперь отовсюду раздаются лишь помехи. На секунду, когда гаснет свет, кажется, что всё закончилось. Включается аварийное освещение. Лучше бы его не было. Лучше не было бы видно этих людей, беспомощно бьющихся в конвульсиях. На чью-то откинутую в сторону руку наступили – на загорелой коже остался чёткий кровавый след ботинка. Он загорается всё ярче, вот-вот воспламенится, и все они сгорят, как в Аду. Хотя, кажется, именно здесь и есть настоящий Ад. Возможно, родная земля где-то там, наверху, под белым потолком? Где-то там сейчас пасутся овцы в своём стаде, где-то там сейчас моросит дождь или жарит солнце. Где-то наверху смеются дети, опадают с клёнов листья, и кто-то играет на рояле в огромном зале, пока зрители бокал за бокалом медленно топят в себе шампанское. А здесь только огонь, и ничего больше. И ничего больше не останется. Он падает назад, когда кто-то сбивает его с ног. Всё кружится и смешивается перед глазами, дыхание спирает, от боли воют сломанные рёбра. Лицо чем-то обдаёт – горячим и густым, как молоко с мёдом. Только пахнет совсем не так. Пахнет солёным металлом. В Аду всегда так ужасно пахнет? — Осаму! Он ничего не слышит. Помехи превратились в тишину. Теперь перед глазами только вспышки огней. Совсем как фейерверк, только вместо разноцветных искр красные пятна. Он тянется наверх, вытягивает ноги, видимо, из своего личного котла. Густая лава его не отпускает – ноги вязнут как в бурлящем болоте. Точно! В Аду ведь варят из людей бульоны? Где-то он об этом слышал. Сегодня он станет чьей-то едой, и как бы он ни пытался вырваться, это неизбежно. За всеми приходит смерть, и сегодня она до жадности словоохотлива, звуча из каждого рта. Криками, угрозами, мольбами, выстрелами – так она разговаривает. Она играет на артериях вместо арфы, обрывая струну за струной, стучит по грудным клеткам вместо барабанов, проламывая кости. Ему не нравится эта музыка. — Осаму? Он бы хотел бежать, но его тело вдруг сковал лёд. Адское пламя так быстро исчезло? Интересно, если из котла позвонить пожарным, они успеют приехать прежде, чем тело сварится заживо? — Осаму, ты слышишь меня? Почему так холодно? Он уже умер? — Осаму! Дазай вздрагивает и ударяется обо что-то затылком. Тупая боль волнами возвращает обратно. Он жмурится и наклоняется в попытке положить ладонь на голову, но кто-то его опережает. Сильная рука требовательно лохматит влажные волосы. От неё по телу разбегаются мурашки. — Что с тобой? Он оборачивается и натыкается на Чую, беспокойно разглядывающего его. Дазай оглядывается и понимает, что сидит в ванной. Трёт пальцами висок и откидывается назад. Чуя сидит на корточках рядом с чугунным бортиком с облупленной краской по краям. — Осаму? — Я в порядке, — Дазай выдавливает улыбку и трясёт головой, силясь убрать заложенность в ушах. — Просто медитировал. — Медитировал? — Чуя недоверчиво хмурится и не спускает с него глаз. Вдруг он опускает руку в воду и выгибает бровь. — Вода уже давно остыла. Я, конечно, не особо шарю за буддизм, но, кажется, медитируют немного не так. — У меня свои методы, — снова улыбается. — Хочешь присоединиться? — Нет, спасибо. Как-то не хочется зябнуть как лягушка в луже. — Я тебя согрею. — Я не в настроении для этого, — Чуя фыркнул и поднялся. Дазай зацепился взглядом за горбинку на его носу, спрятанную пластырем. Опухоль у глаз уже спала, но она всё равно слишком выделялась. — Вылезай давай, — он стягивает полотенце с крючка и требовательно разворачивается. Дазай поднимается, чувствуя непонятную слабость. От холода его пробирает дрожь, но Чуя быстро накидывает на него полотенце и обтирает волосы. — Как ты вошёл? — Замок же сломан, — Чуя устало вздыхает и оборачивает вокруг его таза полотенце. Упирает руки в бока и снова с подозрением щурится. — Ты точно… в порядке? Последние дни ты очень странно себя ведёшь. — Я всегда странно себя веду, разве нет? — Теперь фыркает Дазай. — Не входи больше, если дверь закрыта, ладно? — Он топает в комнату, одевается и присаживается у зелёной лежанки. Макрель тихо посапывает во сне, дёргая задними лапками. Дазай улыбнулся. Куда-то бежит, видимо. — Ты там три часа торчал, я в туалет захотел! Чуя захлопнул дверь изнутри и упёрся в неё взглядом. Старая светлая краска давно начала сыпаться кусками, и от его хлопка упало ещё два. Он с раздражением их поднял и выкинул в мусорную корзину, которая тоже была неимоверно старой. Как и унитаз, и сама ванна. Чуя опустился и вынул пробку, сливая воду. Даже вода здесь казалась старой, словно осталась ещё с восьмидесятых годов. Он потёр лоб и уселся на полу. В туалет он не хотел, но, когда Дазай не отвечал ни на один его вопрос из-за двери, забеспокоился и вошёл. Уже который раз он выдёргивает его из ванны, и каждый раз Дазай ведёт себя отрешённо, будто находился не здесь. Не с ним. Чую начинало это пугать. Он возвращается в одну-единственную жилую комнату и в который раз за прошедшие дни оглядывает её с превеликой придирчивостью. Ему не нравилось в этой квартире абсолютно всё, начиная от старого деревянного покрытия пола, издающего скрип при каждом шаге даже их кошки, заканчивая запахом старья. Старым здесь было всё. Уродские занавески, оконные рамы с покоцанным покрытием, верхние плинтуса, едва не отваливающиеся, кухонный фартук с огромными пятнами, вонючий ковёр у входной двери, который Чуя без зазрения совести выкинул сразу же, как только переступил порог. Накахара с уверенностью может сказать: если здесь обитают тараканы, то он без малейшего удивления закроет на это глаза. — Я даже спиной вижу, как ты опять бесишься, — буркнул Дазай из-под одеяла. Кровать Чуе тоже не нравилась: куда уже его собственной и с самым дешёвым матрасом, какой только можно было найти. С таким же удовольствием он мог растянуться и на голом полу. — Я привык жить в чистоте, а не в клоповнике, — Чуя схватил брошенную десять минут назад тряпку и запрыгнул на кровать, опираясь на скрипучее деревянное изголовье ногой, чтобы достать до плинтуса. — Сплю и вижу, как мне в ухо заползает сороконожка и откладывает личинки в мой мозг, — прокряхтел он. — Как Сакуноске здесь жил вообще? — Он здесь уже десять лет не живёт, — Дазай нехотя поднялся, отобрал у Чуи тряпку и легко достал до угла под потолком, снимая паутину. — От штаба ему выделили новую квартиру, а эту он сдавал. — И кто её снимал? Разбогатевшие бомжи? — Находились любители, — Дазай скривился, когда ему на лицо приземлилось что-то пыльное и затхлое. Скинув с себя кусок грязи, он провёл рукой дальше, убирая маленького паука. — Не все могут себе позволить двушку с новеньким ремонтом, знаешь ли. — Я упахивался на четырёх работах ради этой двушки, — оскорблённо буркнул Чуя. — Ага, ты хотел сказать – еле сводил концы с концами? — Она всё равно была лучше этой дыры. На помойке и то приятнее. — Слушай, — Дазай резко кинул тряпку на пол со звонким шлепком. Макрель, проснувшись от этого, потянулась и зевнула. — Я прекрасно понимаю, что тебе здесь не нравится, Чуя. Но искать сейчас квартиру, светя своим именем на сайтах аренды недвижимости, согласись, не лучшая идея, как считаешь? — Он вытянул палец перед лицом Чуи, отчего тот вскипел и схватил его за руку, опуская её вниз. — Не разговаривай со мной как с дебилом. — В последнее время у меня ощущение, что я разговариваю с истеричкой, которая не успела купить последнюю сумочку из новой коллекции. Лицо Чуи загорелось даже не от злости. Дазай умел делать больно одними словами, и Чуя уже успел вкусить это в полной мере. Они ссорились каждый день после того, как переехали. Чуя, однако, продолжал себя сдерживать, давая агрессии выходить в форме мата и кидания тряпок, которыми он постоянно как сумасшедший пытался отдраить эту злосчастную квартиру. Зато Дазай перестал себя сдерживать совершенно. Он больше не старался его успокаивать, а заводился сам только больше и говорил порой до того обидные вещи, что Чуя застывал от шока. «Истеричка», пожалуй, было самым мягким. Он молча спрыгнул с кровати и ушёл на маленькую кухню, встав у окна. Каждый раз, стоило Дазаю как-то его задеть, Чуя просто уходил. В однокомнатной квартире разойтись особо было некуда, так что он либо отсиживался на кухне, либо торчал в ванной. С глупой усмешкой он вспомнил, как сам постоянно ранил Дазая раньше. Он нёс неконтролируемую агрессивную чушь, о которой сам потом жалел, и не один раз бил его в лицо. Удивительно, что Дазай сам ещё не дал ему по морде. Хотя у него прекрасно получалось делать больно и без того. Сигареты в эти дни улетали пачка за пачкой. Чуя пристрастился курить сразу несколько сигарет за раз, выжигая свою агрессию и обиду. Они никогда не мирились, порой так и засыпая бок о бок разозлёнными и молчаливыми. С грустью Чуя подумал, что последний раз они целовались ещё до того, как он ввязался в драку с убитыми Дазаем парнями. Они не остыли друг к другу, но между ними выстроилась прочная стена недопониманий и разногласий, и они, как два упёртых барана, бились о неё головами с двух сторон. Справа от него в глаза так и бросался ободранный угол навесного ящика. С недовольством Чуя зырил на него каждый свой перекур и был уверен, что стоит ему закрыть глаза, как он в точности воспроизведёт рваную границу проглядывающего светлого дерева. Смотря на этот скол каждый раз, он гадал, как он мог появиться. Может, здесь дрались заядлые любители алкоголя, и кто-то рассёк голову об этот угол? Или ругалась на грани развода старая парочка психов, раскидывая по тесной кухоньке посуду? Может, здесь и вовсе убили кого-то, хотя поверить в то, что это произошло в квартире полицейского, было трудно. Но Чуе только такие мысли в голову и лезли. Услышав знакомое шуршание, он обернулся. Макрель, деловито прыгая на трёх лапах, подковыляла к миске и коротко мяукнула. Голос она подавала только у миски и только так – один отрывистый писк и ничего больше. Не успев потушить сигарету, Чуя вперился взглядом в вошедшего следом Дазая, и всё его умиление от кошки сошло на нет. Он обернулся обратно к открытому окну и снова затянулся, слушая, как раскрывается пакет с кормом. — Миску сначала помой, — безэмоционально сказал он. — Без тебя знаю. Чуя сжал губами сигарету и пожевал фильтр. Раньше он ответил бы ещё десятью колкими фразами, но сейчас знал, что после разгорится новая ссора, поэтому смолчал. При этом желания уступать Дазаю у него не было, потому что тот умел говниться почище него. Выдохнув дым, Чуя вспомнил о Фёдоре. Как он стоически выслушивал его нытьё о Рене, о доставучем соседе и прочем дерьме. Глупо было так думать, но Чуя скучал, хоть и понимал, что их общению пришёл конец. Понимал, что Фёдор, с которым он общался, и настоящий Фёдор – два разных человека. Скорее всего, того Фёдора Достоевского, с которым он коротал время за сменами в баре, даже не существовало. — У неё зуб выпал. Чуя потушил сигарету и присел рядом с Дазаем. В пальцах тот вертел маленький клык, испачканный в корме, лупя в него глазами. Чуя улыбнулся и погладил жующую корм кошку, проведя двумя пальцами по выгнутой спине. — Молочные же. Я уже несколько находил. — Почему мне не говорил? — Потому что мы вообще ни о чём не разговариваем, — Чуя вздохнул. Иногда ему казалось, что их отношения стали держаться только на их кошке. — Ты либо спишь, либо орёшь, либо торчишь в ванной. — Потому что ты всё время злишься, — Дазай нахмурился и уткнулся подбородком в колени, сгорбившись и нахохлившись. — Тоже орёшь и ругаешься без остановки. — Ну я же истеричка и, как ты там сказал вчера? Недотраханная сука, точно, — Чуя зло усмехнулся и поднялся. — Извини. — За что ты извиняешься? За то, что не дотрахал меня, и теперь я сука? — Чуя открыл холодильник и сморщился от его пустоты. Достал миску с засохшим рисом и выкинул его, принимаясь счищать прилипшие куски губкой. — Может, будешь чаще свою бесполезную задницу подставлять, а? — Выкури ещё пару сигарет, а то ты, видимо, не успокоился. — Да пошёл ты. — Как раз собирался. Стоило Дазаю выйти, Чуя сразу прикусил язык. Что ему мешало молча принять его скомканное извинение и принести ответное? Он начал натирать миску с таким рвением, что послышался тонкий скрип. Его раздражал Дазай и то, что он не может выйти на работу и пообщаться хоть с кем-то, кроме него. Он сам себя раздражал, и ему хотелось выть. Забуриться под эту старую, дышащую на ладан кровать и рыдать там трое суток без передышки, извалявшись в пыли. Оттерев наконец остатки еды, он слегка остыл и убрал посуду, скопившуюся на столешнице. Когда несколько дней назад он заходил в кофейню, чтобы предупредить о своём больничном, у Куникиды едва не выпали из орбит глаза. Он молча слушал его выдуманную историю, даже забыв по обыкновению поправить сползшие по носу очки. В узкой подсобке, где стоял рабочий стол и бесконечные ящики со всяким бумажным барахлом, было тихо и до жути от этого нервозно, но Чуя закончил свой монолог ни разу не сбившись. Доппо всё продолжал разглядывать как под лупой его лицо, сломанный нос, ссадины и синяки, как вдруг поднялся с низенькой табуретки и принялся расхаживать от одной стене к другой. Ему требовалось всего два шага, чтобы измерить ширину помещения, и он сразу же разворачивался обратно. — Ты ведь написал заявление? — К-конечно, — соврал Чуя и кивнул. Врать он ненавидел, а врать Доппо ненавидел особенно. — Не думаю, правда, что их найдут… — Кого найдут? — Ацуши ворвался, распахнув узкую дверь. Поправил съехавшую набок шапку бини ядрёного жёлтого цвета и скинул куртку. — Я немного опоздал из-за… О боже, Чуя, что с твоим лицом? Подглядев время на телефоне, Чуя удивился, что задержался так надолго – до открытия оставалось меньше десяти минут. Видимо, углубился в своём изысканном вранье. — Да так, алкаши во дворе накинулись. — Жесть, что с твоим носом?! — Ацуши, не слушая возражений, обхватил пальцами его подбородок и принялся рассматривать лицо вблизи. — Вот уроды! — Ацуши… — Давай мы с Рюноске пойдём с тобой в следующий раз и… — Ацуши, — Чуя перехватил его кисть и отнял от себя, слегка сжав её, — всё нормально. Я легко отделался и не думаю, что они там ещё появятся. — Это было прямо в вашем дворе? А вдруг они будут караулить тебя? — Я переехал. Уже… вещи собрал, так что можешь сказать об этом Рюноске сам. Видеть смятение Куникиды, а следом и явное беспокойство Ацуши было даже хуже, чем лицо Дазая, когда он признался в убийствах. Чуя не находил себе места рядом с взволнованным Накаджимой, который ворковал вокруг него ещё некоторое время, пока Чуя не смылся домой. Хотя домом он вряд ли мог назвать одолженную на неопределённый срок старенькую квартиру Сакуноске. В ресторане на его заявление отреагировали точно так же, и Чуя понимал, что всему виной гематомы на его лице. Первую неделю он и правда выглядел жутко, как герой второсортного боевика, с гримом которого явно переборщили. На улицу выходить не хотелось, и теперь они оба с Дазаем были практически заперты в неимоверно маленьком пространстве для них двоих, разбитых и разобщённых. Чуя всё ещё не мог принять его убийства, а Дазай не мог с этим смириться. Они оставили попытки ещё раз это обсудить, после чего Дазай забурился глубоко в себя, а Чуе оставалось лишь наблюдать за этим со стороны. Он не понимал, переживает ли Дазай из-за своего поступка или из-за его реакции, или же это и вовсе было что-то другое. Сидя на кухне и пяля на старый поникший кран над раковиной, Чуя обернулся к входной двери. Дазай натянул худи поверх лонгслива и принялся обуваться. Что-то в его спешке и движениях заставило Чую подскочить с места. — Куда ты собрался? — Ты ведь сам послал меня, — завязав узел на шнурках не с первого раза, Дазай выпрямился и угрюмо на него посмотрел. — Проветриться хочу. Здесь воняет дешёвым табаком. — Ты за продуктами? — С надеждой спросил Чуя, не обращая внимания на очередную колкость. — Не совсем. — Тогда куда? Дазай повёл плечом и отрешённо глянул в сторону. — Ты типа переживаешь за меня? Или за то, что я снова кого-то грохну без твоего разрешения? — Ну ты дебил, — Чуя поджал губы и схватил его за запястье, поворачивая к себе лицом. — Конечно, я переживаю за тебя. Ты снова собираешься выслеживать шайку Фёдора? — А что, беспокоишься о своём друге? — По лицу Дазая поползла ядовитая улыбка. — Организовать вам посиделки, может? — Почему ты ведёшь себя как мудень?! — Чуя резко отшатнулся от него. — Я не узнаю тебя. Почему ты так изменился? Почему не слышишь меня? Почему, чёрт, ты опять куда-то лезешь, рискуешь своей жизнью и заставляешь меня переживать?! — Так не переживай, — он пожал плечами и снова отвернулся. Чуя силой воли удерживал подступающие слёзы. — Я вернусь ночью, мой номер у тебя есть. — Что за… — он не успевает договорить, как дверь захлопывается перед его лицом. Ещё с минуту Чуя сдерживал тряску губ, а после ударил раскрытыми ладонями по двери и сполз вниз. — Почему?.. Чуя рвано вздохнул, прижимаясь лбом к холодной двери. Прикрыл глаза и обессилено проскулил. Ему казалось, что вся прошедшая неделя была простым этапом перенасыщения и переживаний травм их отношений, но теперь осознавал, как всё трещит по швам. Дазай закрылся, снова начал недоговаривать и юлить, а теперь ещё и ушёл. С ним явно что-то было не так, и почему он так отталкивает его, Чуя догадаться сам был не в силах. Он чувствовал: ещё чуть-чуть, и всё развалится. — Эй, пиздючка, — он сел на пол, вытянув ноги и размазывая по лицу влагу. Макрель с трудом взобралась на его колени и принялась натаптывать здоровой передней лапкой ткань его спортивок, усевшись на бедре. Маленькие коготки успокаивающе впивались в кожу, и Чуя не устоял, протянув к ней руки и почёсывая её за ушками. — Между нами, я буду звать тебя «сладость», пойдёт? — Он ещё раз шмыгнул носом и улыбнулся сощурившейся от удовольствия кошке. С нескрываемым удовольствием он заметил, что она успела отъесть небольшое пузико, а выпавшая в некоторых местах шерсть потихоньку отрастала. — Сладость, что мне делать с твоим непутёвым папашей, а?

***

Дазай не любил западную часть Йокогамы. Улицы мелкие, изворотливые, виляют из стороны в сторону, да ещё и эти вечные перепады высоты из-за холмистой местности порядком ему поднадоели за четыре часа хождения по этому району. По сторонам к улочкам прижимались порой до смешного крошечные дома. Встречались, конечно, особнячки побогаче и пообъёмнее, обнесённые каменным забором, с двумя, а то и тремя парковочными местами под мощным навесом. Но даже от таких жилищ никаким пафосом не несло. Они не шли ни в какое сравнение с огромным особняком Мори из трёх отдельных домов, своим садом с прудом, из которого по ночам летом орали лягушки, будто соревнуясь, кто из них перекричит друг друга и первее доведёт Дазая до нервного срыва. К шестнадцати годам он привык засыпать под жабью песню, одним глазом поглядывая через огромное окно на сияющие звёзды и белоснежную луну, пока не проваливался в беспокойный сон. Когда-то он думал, что на луне круглогодично лежит так много снега, что он виден даже с Земли, поблёскивая кристаллическими крупицами. Узнав, что это всего-навсего отражение солнечного света, он даже немного расстроился. Из маленького бара, каким-то образом затесавшегося среди скромных домишек, выбежала кошка. Дазай остановился, ожидая, когда она пересечёт дорогу. Вдруг замерев, она повернула голову в его сторону и посмотрела прямо в глаза. Её зрачки вспыхнули жёлтым, отражая фонари. Дазай сощурился, выглядывая в её глазах что-то неясное и пугающее. Будто сейчас вся Япония разом потухнет, и не останется ничего, кроме этих горящих глаз. Оттянув воротник худи, ставший влажным от пота, он поморщился, когда в голову снова полезли воспоминания. Кошачьи глаза напомнили ему две лампы аварийного освещения с таким же жёлтым оттенком. Темнота издалека начинала давить, надвигаться на него вновь и вновь, и он чудом собрался, хлопнув себя по щекам. Дазай пошёл дальше, прогоняя кошку широкими быстрыми шагами. Он обошел все места, которые были под подозрением. Ничего. Пусто и тихо, будто здесь была абсолютно голая, защищённая от подпольной черноты территория. Он знал, что это было не так, но, видимо, слишком долго медлил. Фёдор где-то засел, не оставив ни единого следа. Может, Дазай его просто выдумал? Может, он выдумал и ту кровавую пальбу, ему это всё просто приснилось? Что могло его спровоцировать вспомнить это? И почему именно сейчас? Забив на оставшийся участок района с почти голыми холмами и отшельническими домами, Дазай двинулся вглубь уличной сети. Снова и снова он рисовал в голове карту с границами территории Мори. Достоевский всегда подходил близко, оставляя своих людей почти на видном месте. Одну из таких групп Дазай поймал прямо у китайского квартала, что было даже подозрительно. Фёдор будто потешался и над ним, и над Мори сразу. Одного заставлял искать, а другого терять власть. Скрипнув от злости зубами, Дазай уловил вспышку света и дёрнулся в сторону, закрывая глаза рукой. Ничего не последовало. Он выпрямился, оглядываясь, и понял, что всё ещё вязнет в том самом дне. Всё глубже и глубже он погружался туда. Медитации больше не работали, сколько он ни пытался настроиться на ритм своего сердца и поток мыслей. Всё заканчивалось одинаково: холодная вода и беспокойный Чуя. Дазай не хотел покрываться иглами, но они так и прорастали изнутри, пробивая и его собственное тело в том числе. Пустили корни слишком глубоко, так, что даже если их пересадить, они приживутся в любой почве. Адаптируются, видоизменятся, но останутся. Каждое обронённое в гневе ругательство в сторону Чуи он помнил слишком отчётливо. Сжав кулаки, он пнул валяющуюся у мусорки пустую бутылку из-под газировки. Она покатилась к бордюру, перевалилась через него и звякнула уже на проезжей части, цепляясь за решётку слива. Он присел на остановке и бездумно уставился на крытую веранду через дорогу. Маленькая забегаловка ещё работала, выталкивая потоки света на улицу. Дазай перебирал на языке каждое брошенное нелицеприятное слово про Чую, ненавидя себя. Жалея Чую, будучи ему благодарным за то, что он всё ещё оставался с ним. Даже если вынужденно и из-за страха. Потому что Дазаю тоже было страшно. В таком состоянии прежде его видел только Огай, которому чем только из-за истерик Осаму не прилетало. Один раз он запустил в него рамку с их старой фотографией, которую Мори поставил на своём столе в кабинете. Тогда стекло рассыпалось вдребезги, и Дазай чувствовал себя самой большой ошибкой. Тот Дазай, что был внутри, корябал пальцами стены, ломая ногти, оставляя кровь, молил, просил о прощении, но так и не был услышан. Потому что Дазай, который был снаружи, просто замкнулся и не двигался. Не говорил и не делал абсолютно ничего. Таким он был слабаком, и таким и остался, проигрывая по сотому кругу одну и ту же пластинку. Утерев замёрзший нос, он сел в подъехавший автобус. С каждой остановкой прибывало по два-три человека и выходило по одному. Поздний рейс всё равно бы не заполнился целиком, так что Дазай приложился головой к стеклу, от скуки считая проносившиеся перед глазами столбы. Раз, два, три… Упал. Четыре, пять, шесть… Следующий. Он одёрнул себя и ущипнул за ладонь. Воздуха катастрофически не хватало. Автобус вдруг стал тесным, остановился, выпустив очередного пассажира на остановке. В полузабытье Дазай уставился на него, выглядывая из-под кепки белую косу до лопаток. Она выделялась на фоне свободной черной ветровки, слабо пошатнулась, когда вышедший обернулся. Он подошёл прямо к Дазаю, находившемуся по другую сторону стекла, продолжая прятать лицо под козырьком кепки. Стоило автобусу двинуться, он задрал голову вверх и широко улыбнулся оцепеневшему Дазаю. Два разномастных глаза уставились прямо на него, после чего скрылись, растворившись в сумерках. — Остановите! Дазай вскочил со своего места, едва не споткнувшись о ступеньку в проходе. Схватился за пилон, крутанувшись на месте, и вылетел на улицу. Он бежал и бежал, понимая, что уже его не найдёт. Он замешкался на каких-то пару минут и упустил его из виду. Тяжело дыша и оглядывая вокруг себя каждое здание, вывеску и дерево, Дазай прорычал сквозь зубы и принялся петлять по улицам. Он не ощущал на себе взгляда, не чувствовал слежки, но в своём состоянии едва ли мог доверять самому себе. Возможно, ему просто показалось. Уже ночью, намотав петли по улицам, он подошёл к дому, где на втором этаже была квартира Сакуноске. Полицейский участок находился всего в двух кварталах отсюда. Частенько утром он замечал в окне проезжающие в его сторону патрули, пока Чуя посапывал позади. Дазай любил подтянуть Макрель на подоконник, затискать её до варёного состояния и подолгу смотреть на улицу, где медленно растекался рассвет. Ночами его мучали кошмары, поэтому он почти не смыкал глаз, засыпая лишь когда солнце полностью вставало. Завибрировавший в кармане джинсов телефон заставил его остановиться у подъезда. Это был не Чуя, что уже напрягало. Номер был ему незнаком. Вспомнив бесящие разноцветные глаза, Дазай с готовностью ответил на звонок, едва не проломив экран нажатием пальца. — Это ты? — Рявкнул он. — Я тоже очень рада тебя слышать. — Озаки?.. Дазай ещё раз проверил цифры номера, после чего отошёл во двор и бегло оглянулся на окно квартиры Сакуноске, в которой горел свет. — Где ты достала этот номер? — Подсмотрела у Огая, — Озаки фыркнула. Дазай услышал привычное постукивание нарощенных ногтей по столу и скривился. — Надо поговорить. — Мне не надо. — Я знаю, что ты ищешь Фёдора. Дазай вздохнул и опустился на качели, куда его задница едва поместилась. Узкая деревянная дощечка натянула цепи, и они коротко звякнули, когда он слабо толкнулся пятками. — И что дальше? — Я тоже его ищу. — Видимо, поздравлять с успехами тебя не стоит? — Он по привычке поднял глаза к небу. Отсюда было видно намного больше звёзд, чем из центра города. — Я тоже не горю желанием разговаривать с тобой. Но… — Ого, между нами появилось какое-то «но»? Я бы сказал, что это интригующе, но не более чем то, какое из десятка яиц я выберу себе на завтрак для омлета. — Дазай. Закрой рот. — Я закрою рот только в могиле, куда услужливо пропущу тебя вперёд. Ты всё-таки дама. — Я тебя туда отправлю в скором времени, если ты не заткнёшься. Дазай знал, что Озаки ни за что бы не стала ему звонить, даже если бы он лежал при смерти с четвёртой стадией опухоли мозга. Его напрягало, что с ним она связалась лично, а не через Мори. Для чего он ей вообще понадобился, когда она буквально жила с главарём самой крупной банды Канагавы? — Говори. — Я узнала, что среди моих людей есть крыса. — Удивительно, что только одна, — Дазай хмыкнул, скрывая удивление. Люди, которых этим летом привлекла Озаки к делу Мори, были подобно выдрессированным с пелёнок слепым псам, подчиняясь каждому её приказу. — Как ты поняла? — Неужели это первый вопрос по делу от тебя? — Озаки легко усмехнулась. Звук стучащих ногтей вдруг исчез, а в её голосе проскочили опасливые нотки. — Он сливал Фёдору информацию о передвижениях Огая. — Ясно. Выяснила, кто? — За этим я и звоню тебе. — Я не собираюсь помогать тебе копаться в твоих же рабах. — Мои люди знают в лицо всех из верхушки, кроме тебя. Если я буду делать это сама или попрошу Хироцу или Сакагучи, он сразу поймёт. А так… — Ты хочешь найти крысу и кормить её ложными сведениями? — Дазай присвистнул. — Ты действительно не так безнадёжна, как я думал. — Сочту за комплимент. — Не стоит. У меня просто анафилактический шок. — Ублюдок. — Что с Огаем? В смысле… почему ты позвонила лично? — Дазай поборолся с проскочившим в голосе волнением. — Он готовится к сложной операции в Токио. Я ничего не рассказывала ему. Не хочу отвлекать. Пациент… не из простых. — То есть? — Мальчик одиннадцати лет. Рак желудка. Дазай устало потёр глаза, вспоминая разбитого вдребезги Огая после таких операций. Мори никогда не пил при нём, но однажды Дазай обнаружил его заснувшим за столом с пустой бутылкой виски. В тот день на его столе умер пациент. Он упомянул об этом вскользь, и Дазай не придал этому никакого значения, уже тогда зная, что Мори незаконно извлекал органы из умерших. Найдя его в таком состоянии, Дазай пришёл в смятение, никогда прежде не догадываясь, что этот человек способен что-то испытывать к тем, кто оказывается под его скальпелем. — Так ты поможешь мне? — Напомнила о себе Озаки. — Ладно. У тебя есть догадки, кто это может быть? Обсудив детали, Дазай отключился. Голова раскалывалась от размышлений, порядка действий, запутанных мыслей. Он резко поднялся и побрёл к дому. Чую он обнаружил на кухне, сразу учуяв разливающийся по квартире запах сыра. На столе остался наполовину заполненный продуктами пакет из супермаркета. Рядом лежал чек, по которому Дазай пробежался глазами и прикусил губу, стоило увидеть в списке консервированных крабов и мороженое. Воровато он глянул на извлечённую из духовки лазанью и вспомнил, что не ел ничего с самого утра. Чуя стоял к нему спиной в растянутой футболке и с гулькой на макушке. Потянувшись рукой к его плечу, Дазай остановился, так и не коснувшись его. Они ели в оглушительной тишине. Единственный звук исходил от настенных часов, стрекочущих наподобие умирающего сверчка. Дазай следил за стрелкой, медленно приближающейся к часу ночи. Чуя уткнулся носом в тарелку, без аппетита ковыряя слои лазаньи и изредка жуя маленькие куски. Дазай сжал пальцы левой руки, вцепляясь в металлические палочки сильнее. — Ты не забыл принять антидепрессанты? — Не забыл, — Чуя кивнул и поднял к нему опухшие глаза. Дазай отвёл взгляд, снова уставившись на часы. — Тебя… не ранили? — Я никого не нашёл, — беспокойство в голосе Чуи почему-то выводило из себя. — Я же сказал тебе не переживать. — Думаешь, это так легко? — Чуя грустно усмехнулся. — Что между нами происходит? Дазай вздохнул и отложил палочки. Сцепил под столом пальцы рук и уставился на них, замечая кровь. Его ладони были перепачканы в горячей крови. Он остервенело начал тереть их друг о друга, и, стоило моргнуть, красные пятна исчезли. — Я не знаю. — Ты всё ещё любишь меня? Вскинув голову, Дазай начал всматриваться в его глаза. Сердце усиленно застучало, оголяя нервы. Он мотнул головой, только сейчас понимая, до чего довёл Чую. — Конечно. Конечно, я люблю тебя, Чуя. Я просто… — Ты просто устал, да? — Чуя поднял уголок губ, будто извиняясь. — Устал меня вывозить. — Нет! — Дазай гаркнул и тут же сжался, пугаясь самого себя. — Дело не в тебе. — Я постоянно ворчу. Я грубый, раздражительный и едва сдерживаю себя в руках, чтобы не ударить тебя при каждой ссоре. Я знал, что когда-то ты устанешь от меня и закроешься, — Накахара продолжал удерживать на лице виноватую улыбку. — Так было всегда. Я всех… заёбываю. — Чуя. Дело. Не. В тебе. — Тогда в чём? Что с тобой происходит? — Чуя потянулся через квадратный столик к нему и легко коснулся спрятанного под одеждой плеча. Дазай покосился на его пальцы. — О чём ты всё время думаешь? Если тебе кажется, что я этого не замечаю… — Всё нормально, — Дазай перехватил его руку и легонько сжал в своей. На мгновение время остановилось, и старые часы замолкли. Он прикрыл глаза, переплетя с Чуей пальцы. Чужая кожа была привычно прохладной, вызывая слабую улыбку. — Наверное, я правда всего лишь устал. Пойдём спать? Чуя не мог смириться, но понимал, что расспросами ничего не добьётся, если Дазай не захочет рассказывать. В спальне царил полумрак, тонкие не задвинутые до конца шторы пропускали полоску слабого света с улицы. Чуя провожал взглядом вспышки фар изредка проезжающих машин. Дазай спал, уложив голову на его плече и прижав к животу колени, словно стараясь спрятаться в его руках. Пришло небольшое облегчение от его признания, и эти долгожданные объятия приносили чувство покоя. Запах старости в комнате впервые показался уютным, ненавязчивым и привычным. Чуя придвинулся ближе, устроив подбородок на тёмной макушке. Чужие волосы слегка щекотали нос, отчего он улыбнулся и положил вторую руку на спину Дазая, поглаживая пряди на его затылке. Он знал, что Дазай эту неделю почти не спал, чувствовал сквозь сон, как тот постоянно ворочался рядом, а то и вовсе вставал и куда-то отходил, возвращаясь позже с кошкой. Что-то его беспокоило, и Чуя каким-то образом догадался, что это никак не связано с Фёдором. Было что-то ещё. Почувствовав на шее участившееся дыхание, он отодвинулся и спустился по подушке вниз. Дазай хмурился во сне и сжимал губы. Видимо, ему снился кошмар. Чуя принялся разглаживать пальцем образовавшиеся морщинки на лбу, смахивая капельки пота. — Осаму, — тихо позвал он. Дазай сморщился и перевернулся на спину. — Эй, тш-ш, — Чуя приподнялся, усаживаясь, и уложил его голову на своё бедро. Поправил пушистые волосы у лба, ласково обвёл скулы и нагнулся, поцеловав в нос. — Я здесь. Наблюдая за его мучениями, Чуя тихо разговаривал с ним, не прекращая оглаживать и целовать лицо. Жалкая слеза скатилась по собственной щеке и упала на чужую. Чуя стёр её и спустился вниз, обнимая Дазая со спины и прижимая к своей груди. Перекинул через него ногу и сжал, понимая, как соскучился по нему. По его телу, теплу, рукам, имея возможность касаться к нему так только сейчас, пока он спал. Этого было так мало и казалось почти запретным, словно вырванная из рук доза прямо перед употреблением. Чуя поцеловал его за ухом, в шею, по памяти проходясь носом по кольцам татуировок. Втягивал его запах, не имея сил остановиться и надышаться им, чувствуя слабость, граничащую с болью. Спустя время Дазай успокоился, расслабляясь в его руках. Чуя не двигался, продолжая держать его в мягких тисках, и боялся уснуть. Боялся потом проснуться и обнаружить, что всё вернулось обратно. Его разбудила захлопнувшаяся входная дверь. Не открывая глаз, Чуя потянулся и уткнулся кулаками в деревянное изголовье. Сначала он подумал, что это пришёл Сакуноске. Тот имел раздражающую привычку зайти к ним в любое время без единого предупреждения, перекинуться с Дазаем парой слов и также неожиданно исчезнуть. У Чуи этот человек вызывал смешанные чувства. В первую встречу ему казалось, что он проникся рассказом Оды, но тот резко менялся, стоило оказаться Дазаю рядом. Сакуноске становился поникшим и молчаливым, а взгляд его странно затуманивался. На Чую он почти не обращал внимания, вообще, казалось, ни на что не смотрел, сухо излагая Дазаю факты о поиске группировки Фёдора. Полицейские тоже прилагали усилия к его поимке, но так ничего и не добились, не имея даже прямых доказательств совершённых им преступлений. Поняв, что на квартиру вновь обрушилась тишина, Чуя поднялся. Дазай снова ушёл ничего не сказав. Облокотившись локтями о колени, Чуя уронил лицо в ладони. Его съедала тревога, вспомнившая позабытую дорогу к его сердцу, донимая его вновь и вновь, стуча по рёбрам и оглушительно крича в уши. И как же это было странно: чувствовать себя одиноко рядом с любимым человеком. Что-то в этом было до боли неправильное, искажённое, неестественное. Лучше бы он варился в своём одиночестве сам по себе, нежели медленно наблюдать день за днём, как они отдаляются друг от друга, вставая по разные стороны огромной непробиваемой стены. В ванной Чуя долго не задержался, наскоро помыв голову и почистив зубы. Отчаяние накрывало его волнами, но слёз уже не было. В какой-то настигнувшей прострации он перемешивал утопленный в чае сахар, бездумно считая сделанные ложкой круги. Услышавшая его возню Макрель коротко обратила на себя внимание писком. Чуя не мог не улыбнуться ей. — Сладость, ты голодная? Положив кошке корма, Чуя ещё посидел около неё на корточках, любуясь её дрожащими от жевания усами. Учуяв запах из лотка, он вздохнул и отправился убирать оставленные Макрелью утренние прелести. Даже за таким делом он ловил себя на том, какое удовольствие ему приносит ухаживать за этой крошкой. Она стала для него гораздо большим, чем просто питомцем, постепенно всё больше и больше наполняя пустоту внутри него незначительными деталями. Разброшенным в коридоре наполнителем, на который он наступал по утрам, светлыми волосками на домашней одежде, топотом маленьких лап и царапинками на руках, которые появлялись, когда он раздраконивал её во время игр. Играла она, конечно, очень лениво даже по меркам старых толстых кошек: заваливалась набок и поднимала одну здоровую лапу, едва стараясь схватить его пальцы, так что Чуя ей поддавался. А ещё он полюбил утыкаться носом ей в пузо и вдыхать запах шёрстки, повторяя за Дазаем, который делал так постоянно.

***

— Если ты скажешь, что это самая беспросветная дырень, в которой ты когда-либо был, я не обижусь. Акутагава на его реплику просто пожал плечами и плюхнулся на кровать. Он оглядывал комнату в молчании, с интересом останавливаясь взглядом на дешёвеньких картинах в маленьких деревянных рамах. Посеревший натюрморт особенно привлёк его внимание, так что он сощурился, с придирчивостью разглядывая нарисованное надкусанное яблоко и пустую стеклянную бутылку. Чую этот шедевр не покорил ни при первом взгляде, ни при десятом. Ему, если бы была возможность, хотелось бы выкинуть к чертям и её и остальные пародии на искусство. Они придавали этой комнате ещё больше мрачности. — Зато у вас есть кошка, — изрёк Рюноске после продолжительного молчания. Чуя фыркнул и уселся рядом с ним, держа Макрель в руках. — Только вот, — Акутагава вдруг сморщился и отрывисто чихнул два раза подряд, — у меня аллергия. — Упс, — Чуя прикусил губу и отнёс кошку на лежанку, в которой та свернулась клубком и уставилась на гостя широко открытыми глазами. Акутагава почесал нос и чихнул ещё раз. — Тебе нормально? — Да, ничего страшного, если не буду её трогать. — Если что скажи, когда начнёшь умирать, — Чуя прыснул и вернулся на кровать, опираясь на руку. Он едва сдержался, чтобы не задушить сморщенного и хмурого Акутагаву в объятиях. Как же он скучал по этим куцым бровям и вечному недовольству на бледном лице. Раньше они виделись почти каждый день, когда Чуя заносил ему вещи для стирки, забирал их и угощал соседа орехами, которые тот сгрызал словно бурундук с огромной скоростью. Они болтали о самых обыденных вещах. Простых, бессмысленных, без всяких упоминаний о дурацких преступных шайках. Чуя с лёгкой улыбкой слушал о его учёбе, посмеиваясь от чужих возмущений. «Как же меня это всё заебало!» эмоционально изрекал Акутагава чуть ли не каждую минуту, драматично вскидывая брови. Чуя подумал, что его тоже всё заебало, и был рад, что мог расслабиться в его компании. Он накормил Акутагаву оставшейся лазаньей, которой было даже слишком много для них двоих с Дазаем, углубившихся в себя и почти забывших о нормальной еде. Рюноске схомячил почти всё, оставив кусок, видимо, чисто из вежливости, на что Чуя молча выдал улыбку, пряча её в чашке со сваренным какао, который притащил в подарок гость. — Ацуши плохо готовит? — С издёвкой поинтересовался Чуя. Акутагава сконфузился. — Он очень старается. Но говядина с джемом — это странно. Поэтому я готовлю много рамена к его приходу, чтобы ему не пришло в голову соединить несоединяемое из моего холодильника. — Например? — Один раз он решил, что рис с персиками – это шедевр кулинарии. Чуя засмеялся, представив этот вкус. С унылой тоской вспомнил, как в самом начале Дазай тоже пытался готовить хоть что-то помимо яиц, и выходило у него это из рук вон плохо. Словив очередной приступ грусти, Чуя умолк и уткнулся взглядом в стол. Раньше от мыслей об Осаму у него появлялась на губах улыбка, сейчас же она исчезала. Какая ирония, подумал он. Один человек способен перевернуть его мир с ног на голову, а потом также моментально перевернуть обратно, как песочные часы. Поймав на себе изучающий взгляд Рюноске, Чуя сжал в кулаки сложенные на столе ладони. Ему хотелось поговорить об этом с кем-то, кому он мог доверять. — Рю, скажи, Ацуши рассказывал тебе что-то о Дазае Осаму? — Осторожно спросил он, глядя на Акутагаву исподлобья. Тот наклонил голову набок. — Дазай… Который работал с вами? — Да. Он утопился. — Ага, я вспомнил, — он коротко кивнул и пожевал губу. — А с чего вдруг ты об этом заговорил? — Я могу рассказать тебе что-то, о чём больше никто не узнает? Даже Ацуши. — Эм… Да? — Акутагава наклонился ближе к столу. — Я, вроде, умею хранить секреты. Чуя однобоко улыбнулся. — Одзи – это и есть Дазай Осаму. Акутагава немо уставился на него. Чуя ждал, пока к нему придёт осознание, не торопясь продолжать. — Что?.. — Он инсценировал свою смерть. — Что? — Чтобы скрыться от преступников, которые хотят убить его. — Блять, что?! — И мы переехали сюда, потому что они узнали, где он прячется, и напали на меня. — Чуя… — И сейчас он пытается найти их, чтобы сдать полиции. Хотя я подозреваю, что он хочет убить их главаря. Я, кстати, с ним работал и ничего не знал, представляешь? На истеричный смешок Чуи Акутагава никак не отреагировал, шокировано раскрыв рот и лупя округлёнными глазами. — Я вообще ничего не понял… Чуя рассказал ему всё с самого начала. Как Дазай напросился к нему жить, как врал, уходил из дома. Как Чуя встречался с Реном, начиная влюбляться в своего соседа. Как застал Озаки и Дазая в ресторане, будучи разбитым. Рассказал ему о Мори, Фёдоре, о том, как Сигма спас его, получив пулю в бедро. Как они прятались сутки у Йосано, и как им помог Сакуноске. Единственное, что Чуя решил сохранить в тайне, оставив лишь для себя одного, это признание Дазая в своих чувствах и в том, как они зародились. Это было слишком интимным для чужих ушей. Всё это время Рюноске не двигал даже покоившейся на столе рукой, то открывая рот, то закрывая его, хмурясь, улыбаясь и пугаясь. Конечно, Накахара понимал, как всё это абсурдно и жутко звучало, но с каждым словом он всё яснее ощущал, что груз с его души понемногу исчезает. Ему становилось легче от одной мысли, что кто-то может разделить его переживания, и это был именно Рюноске, который не впадал в эмоциональные крайности, как Ацуши, был рассудителен и порой до бесячего спокоен. Акутагава был тем, кому Чуя помимо Дазая не боялся доверить свои страхи. — Как-то так, — он выдохнул и отхлебнул остывшего какао, ощущая сухость во рту от долгого рассказа. — Пиздец… — коротко изрёк Акутагава. Чуя опёрся плечом о спинку стула и улыбнулся. — Даже не знаю, что сказать. Вы типа как... парочка сумасшедших гангстеров? — Типа. Почти как Сид и Нэнси, только не употребляем героин. Пока что. Они посмотрели друг на друга с серьёзными лицами. Чуя не сдержался первым, надув щёки от распирающего смеха и разразился хохотом, который подхватил Акутагава. Они смеялись почти до истерики, успокаиваясь, но, стоило снова посмотреть друг на друга, смех вырывался сам. Такими веселящимися их и застал Дазай. Он держал в руках картонную коробку и с потерянным видом разглядывал Акутагаву, заметившего его первым. Тот выпрямился, утирая выступившие от смеха слёзы, и посмотрел на него с затаённой улыбкой. — Привет. Осаму. Дазай нахмурился и перевёл взгляд на Чую. Тот развёл в стороны руки и отвернулся, как бы говоря «а я что? Ты сам оставил меня в одиночестве и беспросветной скуке». — Что происходит? — Дазай оставил коробку у раковины и развернулся к ним, сложив руки на груди. Из-под серого свитера показались бинты, стоило широким рукавам чуть спуститься по предплечьям. — Чуя, ты… — Я провожу Рюноске, — Чуя поднялся, не глядя на него, и кивнул Акутагаве головой. Тот бросил ещё один непонятный взгляд на Дазая и вышел. Как только дверь за ним закрылась, Чуя вернулся и, как ни в чём не бывало, улыбнулся Дазаю. — Что купил? — Ты серьёзно? — Дазай осуждающе выгнул бровь. — Ты рассказал ему? — Да. Я рассказал своему другу о своих переживаниях и проблемах, потому что мой парень ведёт себя так, будто мы друг друга видим первый раз в жизни, — Чуя скопировал его позу. Они взирали друг на друга каждый со своими претензиями, и вот-вот грозились разораться. Чуя готовился услышать новые упрёки в свою сторону, но Дазай вдруг расслабился и опустил напряжённые плечи. — Что ж. Как бы я ни хотел, я не могу злиться на тебя за это. — Вот уж спасибо, — Чуя фыркнул и подошёл к коробке. — Так что там? — Посмотри. С некоторой боязнью Накахара помедлил и снял картонную крышку. Заглянув внутрь, он вытянул шею и искоса зыркнул на Дазая, после чего извлёк на свет коричневый горшок с растением. — Что это за волосатое чудовище? — С усмешкой спросил он. — Это бокарнея родом из Южной Мексики. Прикольная, да? Чуя с сомнением оглядел светлый ствол бокарнеи, верх которого венчали длинные узкие листки, спускающиеся вниз и завивающиеся на концах подобно кудряшкам. Этот странный цветок напоминал ему стрёмных кукол из старых фильмов ужасов. У них всегда были спутанные торчащие во все стороны соломенные волосы, прямо как у этой ошибки природы, как Чуя про себя её огласил. Не желая огорчать Дазая, он выдавил кривую улыбку. — Очень прикольная… — Поставим в спальне? — Э, не, давай лучше здесь, — Чуя быстро поставил горшок на подоконнике, отодвинув в сторону пожелтевший от времени тюль. — Тут света больше. Всё с той же сомнительной улыбкой Чуя коснулся тоненьких листков, отчего они задрожали. Существует так много красивых комнатных растений, да даже те же орхидеи в доме Йосано, а Дазай выбрал это… Очень в его стиле, усмехнулся Чуя про себя. Если бы они оставили это чудо в спальне, Чуя всё время бы смотрел на его силуэт и видел сраную Аннабель, от страха растеряв способность двигаться. — Я прислушался к тебе и решил, что с растением будет уютнее, — Дазай встал у него за спиной и также протянул руку к цветку. Чуя зажмурился и вдохнул его запах, перемешанный с ноябрьским холодом. От такой мимолётной близости его сердце забилось чаще, стуча по ушам. Он резко развернулся и вжался Дазаю в грудь, сплетая руки на его пояснице. — Чуя… — Обними меня. Почувствовав на спине его руки, Чуя сжал его сильнее, мечтая срастись с ним в одно единое тело. Дазай провел ладонью по его спине вверх, царапнул ногтями кожу шеи и запустил дрожащие пальцы в его волосы. Чуя улыбался ему в шею до боли в щеках. Провёл носом по высокой горловине чужого свитера и облокотился виском на другое плечо, обнюхивая Дазая как брошенная хозяином собака, которую из жалости подобрали с улицы. Но он знал, что Дазай делает это не из жалости. И цветок этот притащил он не из жалости. Он пытается, медленно, шаг за шагом, вернуться к нему из трясины, в которую его затянуло. Они стояли, прижимаясь друг к другу, и вдруг Чуя увидел, как половину стены осветило солнце. Он легко повернул голову назад, не вылезая из объятий. Дазай понял его и повернулся вместе с ним боком к окну. На лицо Чуи мягко приземлилось солнце. Не такое яркое и жаркое, как летом. Оно убаюкивало, подсматривая за ними из-за облаков. Вдруг и эта кухня, и эта квартира показались ему родными. Дазай устроил подбородок на его макушке, огладил ладонями лопатки через футболку и вдруг заговорил: — В пятнадцать лет я мучился от кошмаров. Избегал сна, шныряя по интернету в своей комнате в доме Огая. Он тогда засел в больнице как крот, безвылазно торчал там днём и ночью. Я слушал, как переругивались между собой наши садовники, и меня раздражало каждое их слово, поэтому я запер окно, чтобы ничего не слышать. Это был июль, так что через полчаса я практически задыхался от удушья из-за жары. Телефон разрядился, и я от скуки включил старенькое радио, которое Огай отдал мне со словами, что оно принадлежало моей матери. Я частенько включал его ночами, смотря в окно, когда было особенно тревожно. Думал о том, сколько раз она касалась пальцами тех же кнопок, что и я. Сохранились ли на нём её отпечатки, или навсегда оказались стёртыми со всего мира, включая и этот маленький приёмник? Чуя слушал его, прикрыв глаза. Тихий голос действовал на него лучше антидепрессантов, забираясь под кожу и блуждая по его крови, перемещаясь в теле со скоростью полметра в секунду. Но Чуя был внимателен, цеплялся за каждую услышанную деталь и укладывал их внутри себя, укрывая старым пледом в катышках, чтобы они не замёрзли. — В тот день, задыхаясь в комнате, я снова его включил. Слушал и слушал знакомые и незнакомые песни. Это была ретро волна. Я никогда не переключал её. Она была настроена ещё моей матерью, и я думал, сколько из этих песен она сама слышала. Сколько знала наизусть? Понимала ли, о чём поёт Боуи в своей «Внештатной космической ситуации»? «Скажите моей жене, что я её очень люблю – она знает» говорит он из космоса в своей жестяной банке перед катастрофой. Чувствовала ли она то же самое, когда умирала? Вспоминала ли обо мне, уверенная, что я вырасту и всё равно, даже не зная её, буду любить? — Осаму… — Или ей больше нравилась Мадонна? Может, АББА? Если характером я пошёл в неё, она точно тащилась от них. Тем более, что мой отец музыкант. Она точно обожала АББУ, — Дазай усмехнулся и провёл пальцами по рёбрам Чуи, глубоко вздохнув. — Возвращаясь в тот день. Я услышал песню, которая заставила меня перестать думать о смерти хотя бы в тот момент. В которой я увидел ещё одну причину просыпаться. В ней пелось: «Небеса подождут. Мы просто смотрим на них и надеемся на лучшее». И я подумал, что я и правда могу просто смотреть на небо и надеяться на лучшее. В жизни слишком много очаровательных вещей, а у нас слишком мало времени, чтобы тратить его на размышления о смерти. Чуя нехотя отлип от него, когда Дазай достал телефон и отложил его на подоконник. Из динамика зазвучала «Forever young» Alphaville. Посмотрев на проглядывающее из-за облаков солнце, Дазай расплылся в улыбке и приглашающе раскрыл руки. Чуя, не думая, шагнул к нему в объятия, снова прижимаясь лицом к его плечу.

Умрём ли мы молодыми или будем жить вечно?

У нас нет власти, но мы никогда не говорим «никогда».

Они слабо покачивались в такт, и Чуя усмехнулся тому, как неумело Дазай переставлял ноги. Плечи Накахары мелко задрожали от смеха, и он поднял голову, тая в глазах смешинки. — Ты такой нелепый сейчас. — Я всегда нелепый, — ответил Дазай со смущённой улыбкой. Чуя, не отводя взгляда, оставил одну руку на его талии, а вторую поднял, держа его ладонь, и повёл его по кругу маленькими медленными шагами. Дазай задел плечом открытый навесной ящик и шикнул под глумливый смешок Накахары. Он тянул Дазая за собой, игнорируя, как тот несколько раз наступил ему на пальцы ног. Смотрел в его почти чёрные глаза с густыми ресницами и синяками на светлой коже под ними. На ямочку на левой щеке от улыбки, на кофейные пряди, спадающие на лицо, и понимал, что влюбляется в него второй раз. Песня неожиданно закончилась, и они остановились. Чуя так и держал его руку на весу и от странной неловкости крепче сжал пальцы на его талии. Дазай опустил глаза на его губы. Застыл так на несколько секунд и немного наклонился вперёд. Чуя сглотнул слюну и потянулся выше, уложив руку на его шею. Перехватил чужой взгляд и прикрыл глаза, раскрывая губы. Вдруг Дазай, едва коснувшись его губ, отстранился и отвернулся. — Мне звонят. Чуя только сейчас услышал вибрацию телефона, растерянно наблюдая, как Дазай ответил на звонок и вышел из кухни, скрывшись в ванной. Ещё минуту Накахара просто стоял с опущенными вдоль тела руками, не понимая, что пошло не так. Солнце снова скрылось за облаками, и в щель приоткрытого окна начал задувать холодный ветер.