Твои восемь причин

По спине скользнула очередная капля пота, юркнув в ямку на напряжённой пояснице. Волосы прилипли к лицу и шее, тело трясло в опьяняющей, сводящей с ума ломке. Покрасневшие локти саднило от трения о ткань, которая уже давно пропиталась влагой. Было жарко, холодно, изнуряюще липко и влажно. В помутневшем сознании едва остались здравые мысли, спутанные, нетрезвые, на грани с мольбой и отчаянием. Ноги пробивало дикими конвульсиями от нетерпения и голодной жажды оргазма, который, казалось, приведёт к мучительной смерти. Голос Чуи задрожал, звуча унизительно слабо. — Пожалуйста, Осаму… Боже, блять, я прошу тебя, — окончание потонуло в стоне. Длительном, вымученном, дрожащем, полном низкой хрипотцы. Дазай напомнил о себе пальцами, впивающимися в кожу до тупой боли, которой, казалось, было слишком мало. Слишком мало было Дазая, сосредоточенного, молчаливого, занятым поглощением задницы Чуи, от которого, казалось, не осталось уже ничего. — Господи, сука ты блять, — Чуя воет в простынь, безжалостно хватая пальцами уголок подушки, до которой не с первого раза смог дотянуться. Сжимает её сильно, до боли в ногтях, желая её разорвать на клочки, но у него не было сил даже держать себя на локтях. — Сука, Осаму, я ненавижу тебя, блять, ненавижу! Он почти плачет, двигается навстречу, но Дазай неумолим. Его язык, горячий, сильный, влажный, трахает Чую уже запредельно долго, держа на самом верху удовольствия, не давая переступить грань. Он властно, почти насильно удерживает Чую на коленях, расползающихся в стороны. Ещё немного, и он упадёт в обморок. Дышать получалось через раз и с большим трудом – все силы уходили на эту непрекращающуюся пытку. А именно пыткой это и было. — Что такое, Чуя? — Наконец отзывается Дазай. Сладко, издевательски, демонстративно. Его пальцы поползли вверх по ляшке, царапая кожу, в опасной близости от стоящего колом члена Чуи, но всё ещё слишком далеко, чтобы сорваться. Его дыхание ощущалось на влажной изнеженной коже слишком горячо, чтобы Чуя смог сдержать очередную волну тряски. — Что-то не нравится? Чуя, пыхтя, отрывает лицо от простыни. Его прошибает волнами крупной дрожи, с лица стекает градом пот. Он уже жалеет, что подписался на это. — Просто, блять, трахни меня уже, — он находит силы обернуться, намыленным взглядом ловя сощуренные карие глаза. И это было, пожалуй, ещё большей ошибкой, чем позволить Дазаю управлять процессом. Потому что на его лице отражалось явное садистское удовольствие, которое тот даже не пытался скрыть. Его влажные губы застыли в надломленном оскале, а глаза превратились в две бездонные чёрные дыры, в которых Чуя запросто мог умереть. Смотрел на него Дазай так, будто действительно был готов его убить. Но ещё хуже было то, что Дазай прекрасно понимал, что и как он с Чуей сделал. Он нарочито неспешно проводит рукой между его бёдер, кружит пальцем над алеющим следом от своих губ и щурится, отчего Чуе кажется, что его глаза стали ещё темнее. — Что-что? — Пожалуйста, Осаму, пожалуйста, трахни меня, блять, я уже не могу! Дазай наваливается сверху, утыкая его лицом в подушку. От его близости, стояка у задницы и разгорячённой кожи у Чуи закатываются глаза. Мало, как же ему этого, блять, мало. От жалкого трения, горячего, заполняющего пространство между их тел, член подпрыгивает до живота, сводит судорогой бёдра, и Чуя скулит, растеряв всю свою гордость и лицо. — Ты сам, — шёпот у уха, опаляющий мочку, доводит до жгучего исступления, — попросил меня быть жестоким, милый. Кто я такой, чтобы тебе отказывать? — Агх, ты, — Чуя жмурится, когда пальцы Дазая давят на его лобок, прижимая ближе. Ещё, ещё ближе – и этого всё ещё недостаточно. Чуя выдавливает слова в стонах, мольбах, его трясёт в будоражащей ломке, — ты, сука, пожалеешь об этом… — Знаешь, когда ты издевался надо мной с вибратором в моей заднице, я не угрожал тебе, — он обводит языком бьющуюся в предсмертных конвульсиях венку на шее Накахары, мурча у его уха всевозможные пошлости, которые Чуя не может разобрать. — Ты бессовестный, Чуя. Беспощадный, грубый, — Чуя открывает рот от толчка между своих ног, когда член Дазая прокатывается по его яйцам и стояку, — мне доставляет такое удовольствие смотреть, как твоя наглая самодовольная улыбка трещит по швам… — Мудак, сука, какое же ты мудачьё собачье, — Чуя млеет от поцелуев в шею рядом с чокером, ужасно натирающим кожу. Дазай любил его затягивать на нём, цеплять зубами, тянуть, и Чуя соврёт, если скажет, что ему это не нравится. Но сейчас он ничего не скажет – сейчас он просто пытается дожить до момента, когда Дазай наиграется и наконец трахнет его. — Пожалуйста… Дазай накрывает его сжатую в кулак ладонь своей, переплетая пальцы, сжимает крепко, и у Чуи не остаётся сил даже выпустить стон, когда он в него толкается. Его наконец заполняет желанное марево, мышцы сводит спазмом от предвкушаемой разрядки. Он чувствует себя на вершине горы Фудзияма, на этих долбанных четырёх тысячах метрах над уровнем моря, и хрипит от мокрых поцелуев в спину, от скользящего члена внутри себя и готов в этот момент одновременно проклинать и обожествлять Дазая, который довёл его до грёбанной ломки. Оргазм накрывает его ударом, забирающим воздух. Чуя кричит какой-то бред, ударяет свободной рукой в забытье по изголовью кровати, даже не чувствуя боли. Долгие минуты, пока Дазай доходит до собственной разрядки, двигаясь в его слабеющем теле и продолжая что-то намурлыкивать ему на ухо, Чуя почти ничего не видит. Его ухо опаляет сбивчивое дыхание Дазая, его стоны со слетающим именем Накахары с уст, и Чуя готов поклясться, что такими темпами у него встанет снова через несколько минут. Потому что то, как Дазай вбивается в него, вжимает пальцы в его кожу и шепчет ему в ухо всё пошлое и гнилое дерьмо, которое только способно прийти на его нездоровый ум, действует на Чую безотказно. Ощутив на ягодице горячую сперму, Накахара падает, усиленно ловя ртом воздух. — Урод, блять, — шепчет он, когда Дазай начинает подбираться к его груди поцелуями от бёдер. Нежность, млеющая забота, ласка исходят от его губ, на разгорячённых мышцах отзываясь концентрированной сладкой любовью, так контрастирующей с тёмной похотью, окутывающей его ещё пару минут назад. — Не мог остановиться, — он приземляется рядом, утягивая в поцелуй, от которого у Чуи окончательно рвёт крышу. — Ты так усердно старался доказать мне, что я не могу тебя размазать… — Ты этого не добьёшься, подонок, — тихо, по-доброму шепчет Чуя ему в губы, не желая признавать, что Дазай действительно на пару минут отправил его на тот свет. Не в силах злиться на него по-настоящему, Чуя невесомо оглаживает большим пальцем его припухшие губы, надавливая на нижнюю. Стирает с неё слюну, проводит пальцем ещё раз и устало откидывается на подушку, прикрыв глаза. — Просто признай, что быть растраханным моим языком – твоя главная слабость. — Катись к чертям. — Я как раз вернулся от них. Чуя лениво фыркает. Когда он отдавал Дазаю всю инициативу, тот становился беспощадным. Грубость Чуи опускалась на самую нижнюю ступень, его голову сносило за первые несколько минут изнуряющих ласок. Он хотел большего. Всегда. Дазай доводил его до точки, слишком быстро найдя самые слабые его места. Ложью будет сказать, что Чуя не приходил от этого в восторг. Он любил жёсткий секс, любил доминировать над Дазаем, применять силу, выковыривая из него наружу потайные мазохисткие желания. Но он понятия не имел, как приятно быть сломленным и задыхающимся от вставшего в горле удовольствия, граничащего с издевательствами. Дазай был в этом хорош, чертовски быстро научившись доводить Чую до настоящих молитв об оргазме. Услышав из коридора копошение в лотке, Дазай прекратил выцеловывать размякшее тело почти уснувшего Чуи. Накахара открыл один глаз, выдавая однобокую улыбку. Каким бы обессиленным, опечаленным, злым он ни был, стоило Дазаю окутать его своим чувственным теплом, он захлёбывался в нём целиком. Всегда. — Наконец-то она поняла, как я заебался стирать коврик в ванной, — Чуя усмехнулся. — Я прямо горд за неё. — Она очень упрямая. Или ненавидит нас. — Или вся в тебя и любит издеваться. В первую неделю Макрель вообще не вставала. Дазай днями безвылазно сидел у её лежанки, ухаживая, как только умеет. Чуя видел его переживания, порывы показать её ветеринару вновь, и успокаивал, говоря, что всё в порядке. Со сломанной лапой кошка не будет носиться по квартире, скакать по шторам и танцевать от безудержного счастья. Меняя изгаженные пелёнки, Дазай сокрушался, что они всё делают не так. Чуя не знал, смешно ли ему или грустно от осознания, что Дазай в кошках, как оказалось, не смыслит ни черта. Но в том, что он полюбил её всем существом с самого первого дня, Чуя не сомневался. Когда она осмелилась ходить, то стойко игнорировала оставленный рядом лоток. Чуя ни единожды по утрам ступал на мокрый коврик в ванной, не понимая, почему она выбрала именно его, упрямо на трёх лапах преодолевая такое расстояние, когда туалет они оставили ей перед носом. Дазай решил, что дело в наполнителе, но от его замены ничего не изменилось. Тогда Чуя в один день просто перенёс лоток в коридор, и, о чудо, кошка наконец проявила к нему интерес. Им попалась настоящая принцесса, не желающая испражняться рядом со своей лежанкой. — Маленькая сучка, — так Чуя ласково её называл. Придуманное Дазаем имя смешило его по сей день, так что он обращался к ней по-своему. Оглаживая принесённую в постель кошку, невозможно падкую на человеческую ласку, Чуя ярко улыбался. Конечно, он тоже привязался к ней, хотя не относился к числу кошатников. Но маленькая рыжая привереда растопила его сердце, когда впервые заурчала от его почёсываний. — Пиздючка моя. — Надеюсь, однажды она нагадит тебе в обувь, — Дазай плюхается рядом, укладывая голову на его голое бедро и наблюдая, как Чуя играется с их кошкой. Их кошка. Их рыжая, избалованная любовью, капризная, с глупым именем, сломанной лапой и круглыми зелёными глазами кошка. Дазай не мог о таком даже мечтать.

***

Чуя был счастлив. Он наконец-то сбавил скорость в своём забеге за чем-то невидимым, неясным и далёким, наслаждаясь каждым днём. Его мама была, кажется, не менее счастлива, когда он поделился с ней своей новой радостью в лице совершенно неожиданно появившегося питомца. Мэй не спрашивала его о планах на будущее, не вставляла замечания о сыновьях своих знакомых, добившихся куда больше Чуи в его двадцать три. Он впервые был доволен тем, что имел. Ему было плевать, сколько он зарабатывает, и даже не из-за количества денег Дазая. Он просто наслаждался, и был благодарен матери за то, что она его понимает. В этот день до обеда с ним на смене была Кёка. Облачённая в школьную форму, она, казалось, была даже менее общительна, чем обычно. Чуя втихоря посмеивался над её сосредоточенным и безжалостно гневным лицом, когда в перерывах между заказами она делала домашку. Две длинные чёрные косы, по утрам идеально переплетённые, превращались во что-то несуразно-неуложенное, когда она постоянно теребила свои локоны от стараний, что-то выписывая в тетрадь. — Я думал, ты оставишь работу с началом учебного года, — поглядывая на неё из-за плеча, поделился Чуя. — Я коплю, — коротко отозвалась она и резко перечеркнула только что написанную строчку. Чуя проникся к ней искренним сочувствием – он тоже всегда психовал в школе, с трудом заставляя свою задницу сидеть на месте. — На что, если не секрет? — Хочу после школы учиться ресторанному бизнесу. Обучение не из дешёвых. Чуя задумался. Он работал официантом в самых разных местах, пока не нашёл то заведение вблизи от набережной, которое стало ему по душе. Признаться, в начале своих попыток работать в сфере обслуживания Чуя почти поставил на этом крест – зарплаты низкие, люди порой попадаются до смешного мерзопакостные, но в какой-то момент он открыл в себе талант изворачиваться в самых разных критических ситуациях так, что даже его начальство не скупилось на благодарности. Что-то в заявлении Кёки заставило его глубоко пересмотреть своё место. Возможно, он бы хотел свой собственный ресторан. Маленький, уютный, с красивым видом на океан. Или, нет – гигантский, на последнем этаже одной из высоток, с обширным баром и несколькими залами. Обязательно был бы зал для курящих. Рояль у панорамного остекления. Нет, безвкусица какая-то. Интерьер в традиционном стиле? И много растений. Картины в бамбуковых рамах. Нет, фотографии. Пейзажные фотографии Дазая смотрелись бы бомбически в таком месте. Они могли бы приглашать в выходные любительские группы, но только с хорошей музыкой, которую Чуя бы отбирал сам. Никакого самовольничества в своём ресторане он не потерпит. О чём он вообще думает? Накахаре Чуе самое место в социальной низине, где его главным призванием будет препираться с поварами и вылизывать задницу гостям. Готовить отменный кофе и открывать оточенным движением бутылки вин той ценовой категории, которую он никогда не сможет себе позволить. — Чёрт, — Кёка с треском вырывает из тетради лист. — Тебе помочь, может? Она недоверчиво сканирует его взглядом с головы до ног, будто Чуя не помощь с учёбой ей предложил, а ограбить ближайшее отделение банка. — А ты разбираешься в математике? — Пф, — Чуя кидает тряпку на столешницу и подходит к Кёке, забирая с её колен тетрадь. На нетронутой странице зияют уравнения, написанные кривым почерком. — Дифференциалы? Проще простого. Добрых двадцать минут Чуя разжёвывает ей два примера, вытаскивая из своей головы знания, которые ещё остались с последних классов старшей школы. Ему приходится прибегнуть к помощи интернета в некоторые моменты, но всё же его удивлению, что он не забыл почти ничего, не было предела. Это всё из-за Аканэ, понимает он. Он мог объяснять ей математику часами, перемалывая одно и то же раз за разом, но на тестах она всё равно не уходила далеко от порога. Раздосадованная и опечаленная, она продолжала просить его помощи, постоянно себя ругая и благодаря его. Незаметно от Кёки Чуя сжал ткань футболки на своей груди. Скрупулёзность девушки, с которой она соображала и под его присмотром справлялась со следующим уравнением сама, так сильно напомнила ему старую подругу, что заныла старая рана. — Спасибо, Чуя, — выдохнув и захлопнув тетрадь, она резво кивнула ему. Улыбаться это девчонка, по-видимому, вообще не умеет. — Обращайся. Задержавшись вечером больше обычного, с въедливым старанием сделав влажную уборку, Чуя выходит на свежий воздух и закрывает заведение. На улице снова дождь. Через пару дней наступит ноябрь, так что капли уже отдают промозглым холодом. Чуя пару минут курит под козырьком, уныло смотря под ноги. Почему-то дожди накрывали именно тогда, как он был в белых кроссовках. По приходу домой он всегда чистил их от грязи, просушивал, с особым трепетом относясь к подарку Дазая. Один раз он, будучи слишком уставшим и сонным, забыл позаботиться о своей обуви и вспомнил о них уже в кровати, но забил с неприятным уколом горечи. Проснувшись же утром пораньше, он обнаружил, что Дазай сидел в гэнкане и просовывал в его очищенные кроссовки белые выстиранные шнурки. Для вас когда-нибудь стирали шнурки от любимых кроссовок? Вот для Чуи не стирали. Такая маленькая, беспросветно глупая деталь от Дазая, ненавидевшего всё, связанное с уборкой и порядком, казалась для Накахары огромным, даже гигантским шагом. Уже направившись в сторону остановки, он цокнул, вспомнив о кошачьем корме, и развернулся обратно. Пройдя несколько метров, он столкнулся плечом с прохожим, который, казалось, только этого и добивался. Их было трое, и они не собирались уступать Чуе дорогу. Он с вызовом посмотрел на них через плечо, проходя мимо, и зло гаркнул: — Осторожнее, блять, нельзя? Они его проигнорировали, будто и не слышали. Чуя плюнул и побрёл к супермаркету. С волос по вискам стекали капли, но дождь, кажется, прекращался. Вельветовая чёрная рубашка пропиталась неприятной влагой и липла к плечам и груди. По лицу ненастойчиво ударяли противные мелкие капли. В непрерывном шёпоте дождя Чуя отчётливо услышал позади себя шаги и обернулся. Трое, держась от него на расстоянии, остановились вслед за ним. Оглядев их понурым взглядом, Чуя вперился глазами в одного, самого высокого, с зажатой в зубах сигаретой. — Чё надо? — Крикнул он им. Парень с сигаретой выдохнул дым и отвернулся. Ну и пожалуйста, думает Чуя, ускоряясь. Забив рюкзак кормом и мороженым, Чуя подумал и прикупил пару банок пива. Стоя второй раз у кассы, он заметил на другой стороне дороги через широкое окно три силуэта. Что за херня? Не торопясь покидать залитый светом магазин, Чуя прислонился к столику у дверей и сделал вид, что копошится в рюкзаке, утрамбовывая покупки. Сам же незаметно разблокировал телефон, прекрасно чувствуя на себе взгляды. Почему они до сих пор не обменялись номерами с Дазаем? До этого Чую такая нерасторопность нисколько не смущала, кроме того раза, когда Сигма нагрянул к нему на работу. Они жили вместе, буквально всё свободное время Чуи от работы проводили вдвоём, и ни разу ни одного из них не посетила такая, казалось, естественная мысль. Пожевав губы в раздумьях, Чуя опустился по списку контактов. Сигма ответил очень быстро, даже слишком. — Кто это? — Это Чуя, — он продолжал вытаскивать и перекладывать кошачьи пакетики с едой. — Меня, кажется, преследуют. — Где ты? Чуя назвал ему адрес магазина, воровато оглянувшись на улицу. К ним присоединился ещё один. — Я скоро буду. Не выходи. — Ага. Сигма, на удивление, не выказал никаких эмоций и лишних вопросов не задавал. Это только укоренило мысль Чуи о том, что это, чёрт возьми, связано с Дазаем. Их видели вместе, когда они спасали кошку? Бред, там вообще не было никого. Или когда Дазай забирал его ночью из клуба? Это уже больше походит на правду. Чуя с осуждением корил и себя, и его, не способного удержать свою просящую пинка жопу на месте. Дазай всё время, по его же словам, был осторожен, но, видимо, рядом с Чуей его бдительность и предусмотрительность весьма притуплялись. Чуя же о таких вещах даже не думал. Ему казалось невозможным, что за ним могут следить, караулить его или как-то использовать в целях навредить Дазаю. Сейчас он казался себе до смешного самоуверенным. Он смотрел на них через стекло, двигая челюстью. До одури зачесались на руках костяшки, заныли ноги, желающие включиться в неминуемую работу. Хотелось их всех избить и показать, что следить за Чуей – гиблое дело. Что он не боится драк, преследований и угроз, что он в силах сам за себя постоять, ещё и нанести непоправимый физический ущерб. Зря он, что ли, так старательно ходил на тренировки и метелил оппонентов? Кто он такой вообще, чтобы бояться осмелившихся угрожать ему своим присутствием никчёмных придурков? Прятаться в стенах магазина, как трясущаяся девчонка? Чуя никогда не был таким. Он никогда не боялся драк, не избегал насилия и уж точно ему не был знаком страх быть избитым и поверженным, потому что он знал, что в лёгкую способен отбиться от кого бы то ни было. Но сейчас Чуе было пиздецки страшно. Именно поэтому он вышел на улицу и пошёл в сторону. Преследователи не заставили себя ждать. Он прекрасно спиной ощущал, что они идут за ним. Сжав ладонями лямки рюкзака, Чуя выдавил улыбку от предвкушаемой драки. Подскочивший адреналин успешно выбил из него остатки жалкого страха, подстёгивая каждую мышцу в теле. Он их просто уничтожит. Уничтожит всех, кто думает, что Чуя – лёгкая мишень, и является слабым местом Дазая. Слабым местом Дазая является его мягкая задница, но никак не Чуя. Где-то в подворотнях начал завывать ветер, разбиваясь о покрытые дорожной пылью стены. Дождь перестал, оставив после себя в воздухе свежую сырость, ложащуюся толстым слоем на одежду, пробирающуюся под кожу в попытке спрятаться от неизбежности перерасти в настоящий холод. Со стороны порта послышался лай собаки, к которой после подключилась ещё одна. Чуя сбрасывает рюкзак в начале одного из следующих переулков и разворачивается. Хрустит шеей, не сводя глаз с преследователей, и держится намного увереннее, чем себя чувствует. Нет, к чёрту – Накахара не то что уверен, он чётко видит перед собой десятки вариантов, как уложить четверых придурков при минимальном ущербе для себя. — А ты смелый. Вот так опрометчиво остановиться – надо иметь стальные яйца и быть беспросветно отбитым, — подаёт голос один из них. — О, не сомневайся, — он начинает шагать к ним, хрустя суставами пальцев, — ты в полной мере ощутишь сталь моих яиц прямо сейчас. Они срываются с места, нападая разом. Но Чуя, наученный помимо тхэквондо жестокими уличными драками, легко уходит из кольца. Сразу же, не дав им опомниться, рассекает ногой воздух и наносит точный удар по уху одного из них. Контуженный, он отступает в сторону, открывая дорогу следующему. Чуя отпрыгивает раз, два – его шаги неуловимые для взгляда в полутьме. Невозможно было понять, куда он ступит дальше. Удар в лицо он легко оставляет где-то над своей макушкой, ударяя снизу вытянутой ногой прямо по кадыку. С разворота той же ногой отталкивает следующего противника и поднимает кулаки на уровне лица, закрываясь от удара. Потревоженная неожиданной растяжкой связка начинает ныть, но не настолько сильно, чтобы вывести его из строя. За спиной возникает тень. Чуя уходит и от четвёртого, ударяя голенью в печень. Явно не ожидавшие такого сопротивления нападающие выпрямились, потирая ушибленные места, и осмотрели его более оценивающе. Чуя сплюнул слюну в сторону. — Что, устали уже? А я только начал веселиться. Двое делают выпад, не тратя время на пререкания. Чуя снова отскакивает, снова – удар по уху, но уже кулаком. Чужой стон отзывается глумливым самодовольством. Он успевает уклониться от очередного кулака, но в следующий момент ему везёт меньше: удар по рёбрам сбоку заставляет его пошатнуться и принять на себя ещё один удар в плечо. В следующую секунду Чуя группируется, не давая себя задеть. — Сука, — он отвечает ударом колена между ног. Низко, конечно, но нападать вчетвером на одного – куда ниже. Он справляется достаточно удачно, сбивая с ног одного из них серией ударов по району груди. Ему сильно везёт уйти от очередного прямого столкновения, хотя Чуя предпочитает думать, что всё дело в его опыте и теле, которое прекрасно помнит, как нужно двигаться. Его рост многие считали недостатком, а сам Чуя умело его использовал, обманывая и обходя противников со стороны. Вдруг сгиб чужого локтя обвивается вокруг его шеи, утягивая назад и лишая равновесия. Спереди вырастает фигура, уже занёсшая руку, но Чуя, напрягшись, хватается для устойчивости ладонями за обвивающее его горло предплечье и сшибает парня перед собой обеими ногами. Падает назад вместе с держащим его придурком и бьёт затылком по челюсти. Приходится повторить это второй раз, отчего голову пронзает тупая боль, но ему удаётся вывернуться и кувыркнуться назад. Ему выпадает ровно пара секунд, чтобы оценить обстановку. Двое на земле, далеко не в отключке, и вот-вот встанут. Один направляется прямо на него, другой пытается обойти со спины. Пораскинув мозгами, Чуя решает разобраться с тыла, чего они не ожидают – третий оглушён ударом по черепушке, до которой Чуя едва дотянулся в этот раз. Мышцы и связки начинали сдавать, отвыкшие от таких нагрузок. Развернувшись на месте, он замирает. — Вот так сюрприз, да? — Парень перед ним ухмыляется окровавленным ртом и наставляет на него пистолет. Ёбаный, мать его, пистолет, направленный Чуе в лоб, стопорит его как вкопанного в землю. Следует сказать, что Чуя далеко не робкий и не пугливый человек, и такая вещь, как направленное на него оружие, не должна была иметь значение. Он легко мог выбить его из чужой руки в прыжке за мгновение. Но он также никогда не оказывался лицом к лицу к огнестрелу, и та секунда, в которую он замялся, вперившись взглядом в дуло, становится решающей. Из-под его ног тут же уходит почва в самом прямом смысле – его подбивают снизу. Он приземляется на ладони, но уже потеряв ведущую роль в драке, сложно вернуть её обратно. Держа его за волосы, один из них придавливает его сверху, наступив ботинком на руку. Боль в запястье отрезвляет и возвращает утраченную решимость, но ему уже не позволяют пошевелить и пальцем, скрутив вторую руку на спине. Плечо прострелила острая боль, вызывающая искры перед глазами. Он не сдаётся и пытается встать на колени, извиваясь и рыча под севшим на него человеком, но всё оказывается безрезультатным. Своим сопротивлением он добивается только сильного удара в бедро от одного из стоящих рядом. — Сука, я тебя размажу нахуй, — Чуя шипит, замечая, что его окружили. Как же он самонадеянно ошибся. Его с размаху припечатывают лицом в шершавую поверхность асфальта, затем ещё раз с той же силой, от которой сводит зубы. Он даже не почувствовал, а услышал, как его нос разбили ещё при первом столкновении с землёй. Сам Чуя далеко не раз ломал носы, прекрасно зная, какими звуками и болью сопровождается перелом. Однако почувствовать это на собственной шкуре ему пришлось впервые. Хлынувшая кровь из сломанного носа попадает в рот, горячо обволакивая губы и металлическим привкусом обжигая язык. Чуя на пробу двигается снова – зажали его крепко. Он сдерживает скулёж сомкнутыми губами, прожигая взглядом три пары ног перед собой. — Так потащим или вырубим? — Интересуется сидящий сверху. — Вырубим. — Только попробуйте, уроды. Чуя выдавливает стон от боли, когда ему прилетает мыском тяжёлого ботинка прямо по подбородку. В голове зазвенело, и он на несколько секунд полностью дезориентируется в пространстве, не понимая, где верх и низ. Кажется, он едва не откусил себе язык. Рот заполонило перемешанной со слюной кровью, в голове, казалось, зазвенел собственный мозг, ударяясь о стенки черепа. — Лучше бы тебе заткнуться, сучёныш. На долгие минуты Чуя перестал понимать, о чём они говорили. Он закрыл глаза – веки неожиданно стали слишком тяжёлыми. Значит, всё? Это всё, на что его хватило? Сломанный нос и удар ногой по лицу – и он уже отключается? Пыхтя и прижимаясь виском к холодному мокрому асфальту, Чуя силился сделать хоть что-то, когда снова почувствовал хватку в своих волосах. Он напряг мышцы рук, готовясь вцепиться в лицо севшему напротив человеку при первой же возможности, и сжал челюсти, от чего нос заболел только сильнее. Раздавшийся вблизи выстрел бьёт по ушам и неожиданно отрезвляет. Чуя бы успел испугаться, но тело, сидящее сверху, вдруг исчезает. Оно падает рядом, и в нос сразу бьёт запах чужой крови из простреленного плеча. Она брызгает Чуе по лицу, и это заставляет его наконец оттолкнуться от земли и вскочить, пока его не прижали снова. — Беги! Чуя больше не строит из себя героя, трезво решив, что выбора у него нет. Вслед раздаются ещё два выстрела, и один с противоположной стороны. Горизонт заваливается из стороны в сторону, когда он наклоняется за валяющимся в стороне рюкзаком и, на ходу натягивая его, начинает бежать. Сигма догоняет его через несколько метров, на бегу отстреливаясь. Летящие в спину пули на удачу не задевают их, но Чуя понимает, что так долго везти не может. Он бы прибавил скорости, но был без понятия, куда именно лучше бежать – их зажимают узкие улочки, пустая дорога и район, который по памяти Чуи весь состоит из грёбаных проулков, ведущих в сторону трущоб. — Я же сказал тебе сидеть внутри, какого чёрта!? — В очередной раз стреляя без прицела через плечо, кричит Сигма. Чуя прикусывает язык, понимая, как облажался. Вдруг Сигма ускоряется сам, схватив его за локоть и убрав пистолет. Чуя понимает, что у него кончились патроны, хотя и пытаться отстреляться в одиночку против четырёх не имело смысла, когда они были на виду. Они ныряют с улицы на улицу, петляя, то отрываясь от преследователей, то снова на время оказываясь прижатыми к очередному повороту. Тяжёлое дыхание смешивается со стучащим в ушах сердцем, когда раздаётся новый выстрел, который Чуя будто бы всё это время ждал. Он рывком сменяет их направление, уходя с Сигмой в сторону. Едва не столкнувшись лицом со стеной, Чуя отталкивается от неё руками и оглядывается. — Чёрт. Сигма падает на колено, зажимая ладонями простреленное бедро. Чуя замечает густо бьющий фонтанчик меж его пальцев, который в темноте кажется абсолютно чёрным. Твою мать. Какой же ты, Накахара, безмозглый идиот. Отдалённая беготня становится отчётливей, так что он, не думая, перекидывает руку Сигмы через свои плечи и несётся дальше, сворачивая ещё раз. Ему приходится замедлиться из-за чужого веса и простреленной ноги Сигмы, по которой беспощадно струится кровь, пропитывая ткань брюк слишком быстро. — Стой, — Сигма впечатывает пятку в землю перед мусорными контейнерами. Чуя загнанно дышит, его трясёт от жара и недостаточного количества воздуха, который вдруг становится невозможно концентрированным. Упираясь руками в колени, он наблюдает, как Сигма поднимает крышку контейнера. Он поворачивается к нему и смотрит раздражённо, беспокойно и обвиняюще, с трудом удерживая вертикально положение. — Долго стоять будешь? Они ютятся в мусоре, окружённые вонью, темнотой и мухами. Чуя прикладывает ко рту ладонь, предотвращая рвотный позыв. Он чувствует через ткань джинсов что-то мокрое и склизкое под собой, стараясь не сосредотачиваться на этом. Летающие у лица мухи жужжат так громко, что заполоняют собой резко опустившуюся тишину. Где-то справа от него прямо в рёбра упирается что-то твёрдое и острое в некоторых местах, будто доска, утыканная гвоздями. Секунды, растянувшиеся по ощущениям на час, кажутся смертельно долгими. Чуя рвался восстановить сбитое дыхание, стараясь дышать через прикрытый рукой рот. Пахло рвотой, дерьмом, кислятиной, и всё это смешивалось в такое гнилое зловоние, что, окажись тут разлагающийся труп, Чуя бы не удивился. Прижимающийся к его боку Сигма начинает дрожать и копошиться, стараясь закрыть ранение. Его дыхание поверхностное, прерывистое – он на грани потери сознания, кажется Чуе. Нашарив пряжку ремня, Накахара немеет, слыша нагрянувший топот. — Сиди, — шепчет ему Сигма, напрягаясь всем телом и наощупь схватив его за ладонь. Чуя сжимается от чужой руки, перемазанной в горячей крови, размазывающейся по его коже и впитывающейся в неё, кажется, на всю оставшуюся жизнь. Преследователи пробегают мимо, переругиваясь между собой, не обратив ни малейшего внимания на контейнеры. Звук стучащих по земле подошв отдаётся громким набатом, от которого начинает тошнить ещё сильнее. Они затихают справа, растворяясь в немой тьме. Чуя выдыхает через разомкнутые губы, и одна из мух едва не влетает в его рот. Он отмахивается от неё и ударяется ладонью о железную стенку с сопровождающим звуком. — Блять, — он шипит, стягивая с себя ремень. — Прости. Сигма, прости меня, я не хотел… — Ты зачем вообще полез к ним? — Ядовито шепчет Сигма и вздрагивает, когда Чуя нащупывает в непроглядной тьме его рану. Задетые мышцы содрогаются в конвульсиях от пробирающей всё тело боли. Чуя обматывает ремнём штанину, прекрасно чувствуя, что она насквозь вымочена. Затянув чужое бедро, Чуя хватает парня за плечо. Сжимает тонкую ткань ветровки, надеясь, что Сигма понимает, насколько он сожалеет. Я знаю, что облажался. — Идти сможешь? — Беги без меня. В сторону порта, там безо… — Ни хрена. Я тебя не брошу. — Восхищаюсь, конечно, твоей самоотверженностью. Он смолкает, стоит появиться новым шагам с той стороны, где они последний раз стихли. Чуя сглатывает кровь, поднимая голову к крышке. Время тянется издевательски медленно, когда они слышат, как открывается стоящий рядом контейнер. Стараясь тихо перенести вес на пятки, Чуя подбирается и сжимает кулаки. Он один. Видимо, решили разделиться. Чуя справится с ним тихо, и они скроются. Но он не ожидает, совершенно не ожидает, когда крышка над ними поднимается и ствол пистолета вновь оказывается прямо перед его лбом. Ещё немного, и он к этому привыкнет. Пуля вышибает мозги мгновенно. Густая кровь падает Сигме на щёку, на мусорные пакеты, сбивает носящихся в бессмысленном полёте мух и оседает на одежде. Крышка контейнера падает обратно, придавливая собой наполовину перекинутое к ним тело. Чужая рука с зажатым от посмертных спазмов в руке пистолетом прислоняется к щеке Чуи. Он громко ругается, наконец поднимаясь и толкая сначала затылком, а затем локтем железную крышку, отскочившую к стене с неумолимо громким звуком. Чуя мычит, утирая лицо от смеси крови и ошмётков мозга. Он выпрямляется и опирается локтями о край контейнера, глотая воздух жаркими порциями. Ноги утопают в мусоре, их засасывает, как в болоте. Он поворачивается в сторону и рывком сбрасывает бездыханное тело на землю. От его головы начинает разрастаться тёмная лужа, что становится для Чуи последней точкой. Перегнувшись на улицу и не в силах больше сдерживать вставшую рвоту, он блюёт и бьёт кулаком о железную стенку от силы, с которой его желудок выворачивает наизнанку. — Блять, блять, блять, — он шокировано таращится на Дазая, когда тот подлетает к нему, хватая за плечи. — Сука, ты, блять, убил его! Мать твою, ты убил его! — Мне надо было подождать, пока он убьёт вас? — Ты вышиб ему мозги! — Приди в себя, Чуя. Дазай зол. Очень. Чуя никогда его таким не видел. Настолько взбудораженным, нервным и дёрганным. Дазай рвано счищает с его щёк налипшее месиво и обхватывает подмышками, помогая выбраться. Оказавшись на земле, Чуя пальцами вычищает из чёлки сгустки чужой крови. Его ноги еле держат его, так что ему приходится облокотиться спиной о контейнер. Он чувствует, как через ткань рюкзака в лопатки упираются холодные банки пива, мнутся пакеты с кормом. Осмотрев свою перепачканную в крови и каком-то ещё дерьме из мусора ладонь, он застывает, слыша скулёж позади. — Дазай, мне, чёрт, нестерпимо больно!!! — О, брось, будто это первая пуля, попавшая в тебя, — Дазай помогает Сигме, с силой подтягивая его вверх. — Давай, вспомни, как резво ты умеешь скакать на одной ноге, у тебя всегда хорошо получалось. — Заткнись, Дазай, просто заткнись. Чуя отмирает, хватая Сигму с другой стороны. Дазай сдувает чёлку и посылает ему разящий взгляд. Какой же он злой. — Машина далеко? — Я оставил её на видном месте, так что они наверняка уже заметили. — Блять, — Дазай сжимает зубы и водружает Сигму себе на спину. Смотрит на труп, затем на Чую. Его взгляд наконец-то проясняется. Чуя при большом желании мог бы услышать запах его выцветшей чёрной толстовки – смесь порошка, их квартиры и кожи Дазая, пахнущей до въедливости сладко и тепло. И вдруг Дазай совсем слабо, почти незаметно ему улыбается. — Милый, ты в порядке? — Я, блять, перепачкан в чьих-то мозгах. Насколько это можно обозначить как «в порядке»? — Язык твой явно в порядке. Они пробегают маленький запутанный квартал. Везде тихо, как будто окраина города напрочь вымерла. Позади них остаются трущобы, заполонённые бездомными кошками, бомжами и наркоманами. Всю дорогу Дазай сосредоточенно молчит, оглядывая каждый угол и поворот прежде, чем проскочить дальше, и то и дело бросает на Чую взгляды. Накахара держится позади и больше всего сейчас желает исчезнуть. Просто испариться, будто его никогда не было, будто он никогда так глупо и бесцельно не подставлялся, а Сигму из-за него не ранили. Он бежит за Дазаем, моментами равняясь с ним, но сразу же уходя за его спину, не желая попадаться на глаза. На его месте Чуя бы себя возненавидел. Он утирает под носом кровь, только больше её размазывая, и начинает утопать в самых самокритичных мыслях за всю его жизнь. Что сейчас чувствует Дазай, таща на себе своего друга, который словил пулю из-за выходки Чуи, ему не удавалось возможным представить. Чуя замечает, как одна из сжимающих плечи Дазая рук Сигмы безвольно сваливается, и успевает поймать его прежде, чем он падает. — Мать твою, Сигма, только не отключайся! — Дазай рявкает. Он присаживается и прислоняет парня к стене гаража, начиная трясти его за плечи. Сигма слабо стонет, жмурясь. — Давай, дружище, держись, ты ещё ни разу не напивался со мной до усрачки. Голос Дазай надорвался, и Чуя нашёл в себе силы заглянуть ему в лицо. Оно было таким белым, будто сам Дазай словил пулю и умер, потеряв всю кровь до последней капли. Его руки, застывшие на плечах друга, била дрожь, а широко распахнутые глаза метались по лицу Сигмы с беспокойством и живым страхом. — Нам надо в больницу, — выдавливает из себя Чуя. — Отличная идея, Чуя, явиться в больницу с такими уликами налицо, в прямом, блять, смысле, на всё твоё лицо, — Дазай с усилием сжимает подбородок Сигмы пальцами, и тот открывает глаза, дёргая головой. — И что ты предлагаешь? Бегать по улице до рассвета, пока он не истечёт кровью? Дазай вдруг оглядывается назад, а в следующую секунду подрывается с места и добегает до одной единственной припаркованной рядом машины, садясь у двери со стороны водителя. Район был полузаброшенный, тихий и идеальный, чтобы кого-то убить или ограбить. Чуя давит ладонями на кровоточащее бедро Сигмы, пока тот медленно приходит в себя и сжимает зубы, силясь оставаться в сознании. — Как же от тебя воняет, Чуя, — шипит он и слабо машет перед лицом ладонью. Чуя криво усмехается, наблюдая, как Дазай вскрывает чужой автомобиль и пробирается под руль, начиная ковыряться там. — От тебя, знаешь ли, воняет не меньше. — Было бы здорово услышать что-то… более подбадривающее. — Прости, — Чуя давит улыбку и склоняется ближе. Ему кажется, что стоит моргнуть, и Сигма снова закроет глаза и стихнет. — Подбадривающее… Ну, знаешь, тому мёртвому чуваку повезло гораздо меньше. — Лучше бы ты просто молчал. Заслышав включённый двигатель, Чуе остаётся только помолиться на умелые пальцы Дазая.

***

— Куда мы едем? Накахара разглядывал дорогу за окном, сидя с Сигмой на заднем сидении. Тот часто загнанно дышал, больше не теряя сознание, но время от времени Чуя его тормошил, когда его глаза закрывались. Своей рубашкой он плотно обмотал его бедро, ткань начинала медленно пропитываться кровью, хотя основной поток наложенный жгут всё же остановил. Дазай обернулся через плечо, сжимая губы в тонкую линию, и повернулся обратно к дороге. Сила, с которой он сжал руль, казалось, была способна разломить чей-то череп. — Ёбаный Достоевский. Что?.. Чуя утыкается взглядом в затылок Дазая, думая, что ему послышалось. Надеясь, что ему послышалось. Моля всех грёбаных богов, чтобы это не было правдой. — Что ты сейчас сказал?.. — Дай свой телефон. — Что ты сказал только что? — Чуя, телефон! Мне нужен твой телефон, чёрт побери! Дазай вспоминает номер не с первого раза. Его трясёт, его рвёт на части от понимания, что он едва успел. Если бы он был в душе? Если бы он выключил телефон? Если бы он, в конце концов, просто проигнорировал бы звонок Сигмы? Но он бы так никогда не сделал. — Алло? — Акико, ты у себя? Молчание в трубке такое естественно-привычное, что Дазай почти забывает, зачем ей позвонил. — Какое ранение? Даже спустя целый год абсолютной тишины между ними она знает. Она прекрасно знает, зачем Дазай может к ней обратиться. Знает, что он никогда не позвонит ей, чтобы узнать, как у неё дела и в порядке ли она. Знает, что он никогда не придёт на чашку чая ради простой беседы. Сжимая телефон Чуи до ломоты в костяшках, сам Дазай тоже знает, с каким трудом ей приходится переступать через себя в этот момент, чтобы не послать его на хер. — Огнестрел в бедро. Будем минут через пятнадцать. — Ранен не ты? — Нет. — Как жаль. Дазай останавливает машину перед домом, который знает очень хорошо. Знает, что диван в гостиной захламлён подушками так, что на него едва сядут двое человек. Знает, что в ванной на зеркале трещины. Однажды Йосано упала в обморок от переутомления, пока чистила зубы, и разбила его головой. Это она ему рассказала, когда он привёз к ней Сигму впервые. Он знает, как сильно пахнет на кухне орхидеями, заставляющими весь подоконник. В какой-то момент они начали перебегать и на кухонный стол, когда их развелось слишком много. Он знает, что она ненавидит менять лампочки в люстре в спальне, и всегда оттягивает до последнего, пока не перегорит оставшаяся. Знает, что вторая спальня оборудована под операционную и знает, что Йосано в силах самостоятельно вытащить человека с того света. При желании. Дазая бы вытаскивать с того света она точно не стала. Чуя помогает ему дотащить до дома едва переставляющего ноги Сигму. Дверь открывается раньше, чем они достигают последней ступени. — М, отпадно, Дазай, — она стоит в проходе, смотря на троицу снизу-вверх. Поправляет на переносице узкие очки, держа в руках чашку, и говорит со смертельным спокойствием в голосе. — Мы не виделись почти год, и ты снова притаскиваешь едва держащегося в сознании Сигму. Ему стоит пересмотреть ценность дружбы с тобой. — Давай ты поделишься своей радостью от долгожданной встречи чуть позже. На ней тёплая пижама в клетку и меховые тапочки. Вечное каре немного взлохмачено, короткая чёлка заколота в стороны. На лбу белеет маленький шрам. Его не видно с такого расстояния, но Дазай знает, что он есть. — Знаешь, куда нести, — со вздохом смирения она скрывается в глубине дома. Чуя на удивление тихий. Дазай искоса поглядывает за ним, пока они несут Сигму через весь дом к импровизированной операционной. Уложив его на кушетку, ярко освещенную лампами, Дазай хлопает его по щекам. — Ты как? — Прекрати каждый раз спрашивать, как я, когда я ловлю пули. Дерьмово, знаешь же. — Побубни, тебе полезно высказаться. — Замолчи. Йосано появляется в накинутом медицинском халате, с убранными в пучок волосами и со стальным взглядом. Дазая передёргивает – у Мори тоже такой взгляд, когда он оперирует. До ужаса отстранённый и цепкий одновременно. — Пуля вылетела? — Да. — Уйдите. И ты, — она обращается к Чуе, уже успевшему отойти к двери, — помойся. От тебя пасёт. Долго их просить не приходится. Чуя смывается первым и непривычно отстранённо мечется из комнаты в комнату, пока не находит ванную и не скрывается в ней, не глядя на Дазая. Тот принимается беззастенчиво рыться в шмотках Йосано в её спальне и находит одну из своих футболок. Однажды он оставил свою одежду у неё, когда был безбожно измазан в чужой крови, и Акико наорала на него за то, что он разносит грязь по всему дому. Вполне возможно, что она имела в виду далеко не чужую кровищу и куски земли с его обуви. Он присаживается в коридоре у ванной, слушая звук воды, и утыкается лбом в сложенную на коленях чистую футболку. Только сейчас его накрывает панический страх, который он чудом подавил, стоило увидеть Чую с окровавленным лицом, вылезающего из мусора. Дазай сжимает щиколотки пальцами, выталкивает застывший воздух через плотно сжатые зубы и думает лишь о том, какой же он отморозок. Всё это время он отсиживался в мнимом укрытии, по-идиотски веря, что Чую нисколько это не коснётся. Что это только его, Дазая, проблема – вечно носиться от смерти и дерьма, спрятанного в йокогамских проулках. Что его наивность и надежда на несуществующую милость Достоевского может быть оправдана. Что он не станет трогать Чую, потому что это Чуя. Как вообще можно подумать о том, что кто-то захочет причинить боль Чуе Накахаре? Как вообще можно подумать о том, что Достоевский упустит такую возможность? Дазай был глуп, но больше он такого не допустит. — Чуя? — Заслышав выключенную воду, он поднялся и постучал по двери. Через мгновение Чуя впускает его. — Боже, Чуя… Дазай зажимает свою волю в тиски, чтобы не отвести взгляд. На подбородке Чуи расцветала алеющая гематома, обещающая через пару дней стать фиолетово-синей. Под правым глазом зиял кровоподтёк, начиная расходиться дальше по лицу. На разбитой брови из потревоженной раны выглянула свежая кровь. Его рёбра с правой стороны наливались кровью, а на плече успел появиться свежий синяк. Но хуже всего выглядел распухший нос с появившейся горбинкой и засохшей у ноздрей кровянистой коркой. Дазай сжал кулаки, удерживая себя от тряски. Чуя стоял полностью отрешённый, беззащитный, и его лицо, это прекрасное, глубоко любимое Дазаем лицо, на которое он мог бы смотреть безотрывно всю свою жизнь, было покрыто следами насилия и боли, становясь почти неузнаваемым. Накахара не выдержал его пристального взгляда и отвернулся, скорчив лицо в раздражении. — Я знаю, знаю, — Чуя в который раз утёр нос и сел обратно в ванну боком к Дазаю. Включил воду и принялся смывать с настенной плитки кровь, что осталась после удара кулаком по стене. — Я идиот, я глупец и я чуть не отправил Сигму на тот свет. Всё нормально, Осаму, можешь ругаться, я знаю, что я заслужил. Из-за меня ты убил человека. — Очень больно? Чуя отвечает не сразу, направляя душ на свою голову. Намокающие вновь волосы спадали на плечи и тянулись до самого низа лопаток. Дазай опускается рядом с ванной на колени, оглядывая его голое тело, его профиль, перекошенный кривой гримасой с подобием улыбки. — Мне не первый раз прилетает по лицу, не волнуйся, — потоки воды струятся по его коже, оглаживая её приятным холодом и успокаивая боль. Чуя жмурится и подставляет лицо под холод, дрожа от мурашек. — Чуя… — Перестань быть такой размазнёй, Осаму. Я в порядке, чёрт возьми. Это не мне прострелили ногу, побеспокойся лучше о своём друге, который чуть не распрощался с жизнью из-за меня. Он смолкает в объятиях Дазая, держащего его так крепко, будто он мог раствориться. На ладонях Дазая засохла чужая кровь, но они не перестали быть самой тёплой вещью в мире, которой Чуя когда-либо касался. — Я так испугался, — Дазай шепчет ему в затылок. Чуя шмурыгает и выключает воду, откидываясь на его грудь спиной. — Так, чёрт, испугался за тебя. — Прости. Ты… Из-за меня тебе пришлось… — Я бы убил каждого, кто посмел тронуть тебя хотя бы пальцем. Не извиняйся. — Осаму… — Я бы всех их убил, если бы ты только попросил. Чуя дрожит в его руках, переживая шок за шоком. Драка, перестрелка, ранение Сигмы, Дазай, убивший человека. Сорвавшаяся с его уст до боли знакомая фамилия. Всё это накрывает так внезапно, без какого-либо предупреждения, что у него не остаётся никаких сил корить себя или кого-то ещё. Но больше всего Чую добивает его последняя фраза. Дазай совершил убийство, и, возможно, поступи Чуя чуть умнее, этого бы не произошло. Дождись Чуя появления Сигмы на машине, он бы уже сидел с Дазаем и их кошкой в квартире, убаюканный теплом любимого тела или затраханный до смерти. Но Чуя Накахара со своей горячкой и агрессией теперь сидит в ванне незнакомого человека с разбитым лицом, закончив смывать с себя выбитые мозги, рвоту и ещё какое-то дерьмо из мусорной кучи, налипшее на его кожу. Он всё ещё чувствует металлический привкус на своих губах, без остановки их утирая, и даже запах Дазая, изученный и стократно пережёванный, не способен перебить аромат смерти. — Осаму, кто она? Дазай отлипает от него и садится на бортик ванны. Медленно бегает по нему глазами, изучающе. С беспокойством и немым извинением во взгляде. Не смотри на меня так, пожалуйста. Ты ни в чём не виноват. — Акико Йосано до семнадцати лет состояла в банде Огая. Мы какое-то время встречались, пока я не понял, что обманываю её, будучи малолетним засранцем. — Отлично, — Чуя фыркает, поднимаясь и принимаясь утираться протянутым полотенцем. Брезгливо принюхвашись к своим джинсам, он остаётся в принесённой Дазаем футболке и боксерах. — Отлично, Осаму, я очень рад узнать об этом сейчас. После этих слов Чуя сразу же ругает самого себя. У Дазая съедет крыша, как только он узнает о Фёдоре.

***

Они сидят на кухне в полной тишине. Чуя ковыряет ногтями упавший с орхидеи белый лепесток, пока Дазай рассматривает надпись на бумажке от чайного пакетика. В этом доме стояла просто отвратительно гнетущая, предвкушающая что-то туманно-ужасное, тишина, нарушаемая лишь громким из-за забившегося носа дыханием Чуи. Лицо пронизывала боль вдоль и поперёк, и прикладываемый к ушибам лёд нисколько не приносил облегчения. Чуя смиряется. Обращает глаза к Дазаю и с полным вины голосом произносит: — Фёдор Достоевский, да? — Он почти пьяно ухмыляется, замечая ошарашенность Дазая. — Прикинь, мы работали в одном баре с ним. — Блять, что? — Когда я уволился, мы подружились. Иногда он заходит ко мне в кофейню, болтает и любезничает со мной. Угощает сладким и рассказывает про свою жизнь в России. Представляешь, в Новосибирске летом температура даже выше, чем у нас, а зимой в три раза ниже, — Чуя смеётся, сжимая кулак до боли от впившихся в кожу ногтей и подавляет растущий ком. — До смешного простой и закрытый человек, он казался мне таким интересным, что я слушал его без какой-либо задней мысли. Он водил меня к уличным музыкантам, когда я о тебе рассказал. Я, вообще-то, часто о тебе болтаю. Не могу сдержаться, правда. Без имени, конечно. Но я такой болван! — Чуя вдруг рассмеялся, громко, отрывисто, задыхаясь от своих же слов. — Я показал ему твоё фото издалека. Сука, там же, блять, ничего не видно! — Чуя, успокойся. — И я наивно решил, что могу покрасоваться тобой перед ним. Похвастаться, блять, тем, какой у меня классный парень, ёбаный ты чёрт! — Он откидывается головой о стену и закрывает руками лицо. Смех останавливается. — Он знал. Ещё тогда он, блять, знал, что это ты. Всё это время он слушал меня, впитывая каждое слово о тебе, наверняка с трудом сдерживая смех. Дазай ударил ладонью по столу и поднялся, оборачиваясь к окну. Чуя прикусил губу, размышляя, кто из них больший идиот. Дазай, не упоминавший ни разу его имени в рассказах об иностранной группировке, или Чуя, вскользь лепетавший о друге с работы. — Он знает адрес? — Знает номер дома, — Чуя сглатывает раздражающий его ком и убирает руки от лица. — Ты думаешь, это он подослал их убить меня?.. — Я не думаю, что он просил их убить тебя, — Дазай обернулся к нему, и, Чуя клянётся, он готов был прибить первого попавшегося под руку человека. Это был не Дазай Осаму, который признавался ему в любви, растекался под ним в постели, до одури любил их кошку и готовил ему несносный омлет на ужин. Это был кто-то другой, безжалостный, яростный, лишённый всяких слабостей человек, слепо желающий отмщения. — Он играется с тобой. Сукин сын. Я прикончу его, клянусь тебе. — Прекрати говорить, что ты собираешься кого-то убить. — Это его любимое занятие, — Йосано прерывает их, кидая на столешницу испачканный в крови халат. — Угрожать – и не делать. — Как он? — Вырубился, когда я зашивала, — она выбросила стянутые перчатки и принялась мыть руки. — Скажи мне, Дазай, почему ты никогда не идёшь с этим к Мори? — В самый нужный момент он всегда слишком занят. — Однажды я тоже буду слишком занята. — Ты слишком мягкосердечная, чтобы бросить умирающего. — Моё мягкосердечие заканчивается там, где начинается твоя чрезмерная наглость, — она обернулась к Дазаю с самым настоящим вызовом. Но потом, вспомнив про Чую, так ничего и не сказала. — Пойду проверю его, — понимающе сказал тот и удалился. Йосано долго смотрела на закрытую дверь кухни. Опираясь рукой о стол, она повернулась к Дазаю и принялась разглядывать его с головы до ног с выраженным раздражением. Время, уставшее нестись вперёд, перешло на шаг и вдруг замерло, с жадностью оглянувшись назад, туда, где Дазаю было пятнадцать, а ей семнадцать. Туда, где он признался ей, что она всего лишь друг. Туда, где она сказала, что собирается навсегда покинуть Мори. Туда, где у Дазая хватило ума оставить её в покое. Туда, где он впервые разглядел на её лице ненависть. Дазай ответно всматривался в её лицо, давно потерявшее подростковые черты, будто видел её в первый раз. — Я устала от твоих выкидонов. — Я знаю. — Он тоже из людей Мори? — О, это длинная история, — Дазай с усталостью опустился на стул, запустив пальцы в волосы. — Я люблю его, Акико. Йосано выгнула бровь. Она знала Дазая подростком, пререкающимся со своим дядей и постепенно отрекающимся от всякого здравого смысла. Она видела, как в нём зарождалась тёмная, плотная пустота, конфликтующая с его напускной беззаботностью и показным весельем. Она всегда, с самого начала видела, что он нисколько не любит её, но почему-то оставалась. Дазай был холодным, отстранённым сумасбродом, таящим в глубине себя мнимую надежду, перемешанную с бессилием и страхом сопротивления. Слышать от него такое казалось невозможным. — Рада за тебя. Ему от всей души сочувствую. Он улыбнулся, глядя перед собой. — Мне надо вернуть машину. Скажи Чуе, чтоб не волновался. — Ты себе не изменяешь. Скомкав свою грязную одежду в слипшийся безобразный ком, от которого пасло гнилью и кровью, Чуя отыскал в ванной мусорный пакет для бумаги и завернул в него своё барахло. Он слышал, как Дазай уходил из дома, и не пытался его остановить, зная, что с ним всё будет в порядке. Дазай явно был тем, кто способен за себя постоять, в отличие от него самого, как выяснилось. Отыскав в прихожей рюкзак, Чуя наткнулся в коридоре на Йосано. Та придирчиво оглядела его, не скрывая недовольства, и кивнула головой, прося следовать за собой. Чуя замялся и с непривычной ему осторожностью последовал за ней. Только сейчас он смог нормально оглядеть дом Акико, про себя отмечая, что тот казался намного меньше, чем на самом деле был. Все стены были увешаны полочками с цветами и фотографиями, на кухне и в гостиной раскидывались целые оранжереи. В самой спальне, куда Йосано его привела, стояла самая обычная кровать, заваленная подушками, и кресло со столиком, где кучей была свалена уходовая косметика и раскрытая маска для лица. Видимо, они оборвали её спокойный вечер своим визитом. На протянутые ему домашние штаны, явно мужские, Чуя неловко кивнул и надел их. Опустился в кресло и раскрыл рюкзак, с задумчивостью осматривая его содержимое. — Будешь хаппосю? — Ещё бы. После Дазая только упиваться. Чуя усмехнулся, открыв для неё банку, и приложился ко второй, чувствуя хотя бы какое-то облегчение. Его вдруг перестало напрягать абсолютно всё происходящее, и он подумал, что заслуживает немного побыть беззаботным и слегка пьяным. Они молча выпивали, изредка кидая в сторону друг друга взгляды. Чуя первым нарушил молчание: — И как часто он так делает? — Чаще, чем хотелось бы, — Акико фыркает, делая очередной глоток. — Два года назад заявился с членом банды, у которого было ножевое ранение в живот. Я всё удивляюсь, как этот самодовольный кретин сам остаётся целым и невредимым. Живучий подонок. Он стойко игнорирует больницы и помощь Мори, и я его терпеть за это не могу. — Но ты всегда справляешься, да? — Приходится. Благодаря Дазаю у меня просто отменный опыт в борьбе со смертью. Ни одна практика в больнице такого не подарит. — Сомнительный повод для радости, конечно. Йосано вдруг громко вздохнула и оставила наполовину опустевшую банку на полу. Потерев отдающий болью висок, она легла на кровать и уставилась в потолок. Чуя будто слышал её метавшиеся по комнате мысли и вновь заговаривать первым ему не хотелось. — Дазай уверен, что я ненавижу его. — У него слишком много вины перед тобой, чтобы заметить, как ты волнуешься, — Чуя ухмыльнулся. Дазай был дотошен до многих вещей, придирчив до малейших деталей в окружающих его людях, но стоило ему подумать, что кто-то может его ненавидеть, как он стойко и бесповоротно начинал в это верить, совершенно не видя правды перед глазами. — Он успел рассказать, как я орала на него? — Нет. Но мне нетрудно это представить. Дазай создан для того, чтобы на него орать. Йосано тихо рассмеялась. Чуе она начинала нравиться – искренняя, сильная и умная. Если бы не она, на плечах Чуи грузом на все оставшиеся дни повисла бы смерть Сигмы. Хотя он и уверен, что Дазай нашёл бы другой способ ему помочь, Чуя всё равно про себя боготворил её. — Когда я сбегала из банды, я была уверена, что он тоже уйдёт. У него всегда было достаточно мозгов, чтобы это сделать. Я не понимала до последнего, что его держит в месте, полном крови, смерти и опасности, которых он так сторонится. — Он сбежал этим летом. Йосано перевернулась набок, цепляясь за Чую суженными глазами. — Сбежал? Ты думаешь, такой, как он, может просто сбежать? Чуя уже давно знал ответ на этот вопрос. Уже давно он понял, что Дазай на самом деле всё ещё держится за своё прошлое. У них было достаточно денег, чтобы переехать ни то что в другой город – в другую страну. Устроиться на первое время, найти работу и жить спокойно. Но Чуя понял, далеко не сразу, что именно движет Дазаем. Из его рассказов и поступков выстраивалась полноценная картина из разбросанных кусочков. Дазай хотел не только остановить Мори. Он хотел отомстить за него. За обман, за причинение вреда ему и его людям. Дазай за время своих вылазок успел сдать копам несколько основных точек вражеской банды, но ему этого было мало. Разговор Чуи с ним на кухне Йосано окончательно дал понять, что так гложило и удерживало цепями Дазая всё это время. Он хотел уничтожить Фёдора Достоевского.