Твои восемь причин

Чуя бежал. Лето душило его жаркими, влажными объятиями, из-за чего майка на спине липла к телу даже на бегу. Хотя был ещё ранний час, каждый вдох пробивал грудную клетку раскалённым воздухом. Или ему так всего лишь казалось из-за пропущенной недели их кардио-тренировок с Дайтаном, который сейчас привычно держался по правую сторону от Накахары, сохраняя темп. Чуя, может, всю жизнь искал человека, который мог бы бегать с ним каждое утро. Для него это были одни из немногих моментов, когда он был достаточно близок к тому, что люди обычно называют счастьем. И он был действительно рад компании в лице Дайтана. Точнее, в морде. Ведь Дайтан был добрым, ласковым, нежным ретривером. И будь этот прекрасный пёс его, Чуя, возможно, был бы именно счастлив. Но Дайтан был всего лишь его работой – выгул каждое утро ровно в семь, пока его хозяева готовят двух своих чад к детскому саду, и вообще в их взрослой состоявшейся семейной жизни попросту не хватало времени на любимца, так что Чуе они платили даже больше положенного, а он не то чтобы был против. — Что, уже устал? — Дайтан на вопрос не отвечает, но Накахара видит, как тот начинает замедляться, и сам переходит на шаг. Сердце привычно бьётся в бешенстве за рёбрами, будто не хочет там задерживаться. Чуя пробежал бы еще несколько километров, чтобы оно окончательно остановилось, но старался об этом не думать. Чуя бежал от своих мыслей. — Ну, кто хороший мальчик? — Он садится перед псом на корточки, и тот, не сдерживая радости, принимается ласкаться и размахивать из стороны в сторону открытой пастью, из-за чего на ладонях Чуи неминуемо остаются слюни. — Да-да, Дайтан хороший мальчик. Чуя любил этого пса всей душой. В конце их прогулок ему было почти обидно отдавать поводок хозяину, который неизменно в семь сорок ждал их с сигаретой в правой руке у ворот частного дома. В особо трудные дни Чуя мог постоять с ним, стрельнув сигарету, выслушать что-то о том, что его младшая дочь снова капризничает, а старшая вновь увлеклась сомнительными персонажами, и даже посочувствовать. Не зря же ему доплачивали. Дешёвенькие проводные наушники сопровождают его по дороге домой, пока мозг настраивается на очередной заёбистый рабочий день, в который Чуя просто пытается выжить. Нет, не подумайте, он не находится на грани жизни на улице, у него не отнимают последние деньги коллекторы, а в семье никто не болен. Просто такой жизненный этап, объясняет он сам себе. Этап, когда тебе двадцать три, а ты понятия не имеешь, кто ты, зачем живёшь и что с тобой будет через год. Знакомые с психологией люди называют это экзистенциальным кризисом, но Чуя зовёт это «оплачу аренду за следующий месяц, и мне станет лучше». Лучше не становилось, поэтому Чуя бежал, словно он акула, которая без движения просто умрёт. Ожидаемо, почтовый ящик завален очередным спамом, но среди него не обнаруживается писем из банка, которых Чуя тревожно ждёт каждый месяц, хотя кредит, по глупости оформленный, платит исправно. На своём этаже подходит к нужной двери, затем стопорится, смотря на время, и делает шаг назад. Упорно вдавливает пальцем кнопку звонка соседней квартиры пару минут, пока не слышит быстрый топот. Он успевает отскочить как раз вовремя – дверь распахивается молниеносно, будто настороженный сыч, показавшийся изнутри, пытался его убить. — Уже почти восемь, — Чуя активно стучит пальцем по запястью, пока собеседник, явно только проснувшийся, хмурит куцые брови. — Мои вещи, Акутагава. — А, точно. Потревоженный парень вмиг скрывается в глубине квартиры с планировкой точь-в-точь как у той, в которой живёт сам Чуя. С соседом он познакомился далеко не сразу, в первые две недели съёма вообще не подозревая, что здесь кто-то обитает – Акутагаву Рюноске редко удавалось встретить в неучебные дни. Чуя был уверен, что он вообще из дома носа не показывает летом и в каникулы за исключением дней, когда надо было покупать еду. Если он вообще чем-то питался. — Вот, — Рюноске возвращается со стопкой постиранной и приятно пахнущей одежды Чуи – на новую стиральную машину Накахара пока что не накопил – а взамен получает небольшую плату в виде купленных по дороге орехов в шоколаде. От денег студент сразу отказался, так что Чуя, заранее поинтересовавшись, подкидывает сычу в благодарность за стирку его любимые угощения. Заметив, что одежда оказывается ещё и идеально выглаженной, Чуя только усмехается. С виду отстранённый от мира сего, нелюдимый и даже устрашающий, его сосед был на самом деле чудом, как наверняка называют его все одногруппницы между собой. — Ты сегодня в кофейне? — Интересуется Акутагава, прочищая горло. — Ага. — Я тогда зайду после обеда. — О, не стоит, — Чуя едва сдерживает ехидную улыбку, — Ацуши сегодня не на смене. — А мне то что? — Ну да, — Накахара подбрасывает в руке ключи, замечая едва проступивший на светлой коже румянец. — Возьми уже номер. Пока кто-то другой не опередил – Ацуши, знаешь ведь, он такой очаровашка, похож на ангела во плоти со своими котячьими глазами. — Не знаю я, какие у него глаза. — А ты голову поднимай почаще при заказе, или ты на напольную плитку поглазеть приходишь к нам? В ответ Чуя получает невнятное бормотание, которое обрубает хлопок двери, а сам смеётся так, что Акутагава наверняка слышит. Вот уже почти месяц он наблюдает за этой немой драмой – Акутагава с вечно опущенной головой, будто его зрачки к полу невидимой леской притянуты, заходит в кофейню, где Чуя подрабатывает посменно несколько раз в неделю, и с полным ртом воды делает заказ. Да такой хитровыебанный, чтобы там и несколько сиропов в разных пропорциях, и не сильно горячий, и, пожалуйста, сверху корицей посыпьте, а ещё выберите самый свежий моти на ваш вкус и подогрейте сэндвич. И пока бедный Ацуши со всем этим копошится, что выходит у него далеко не всегда элегантно, Акутагава присаживается за самый дальний столик, чтобы свет из окна не прожёг его вампирскую кожу, и тихо наблюдает за белобрысым и немного неловким бариста. Чуя не знает, считать ли стеснительного Акутагаву гением или абсолютным долбаёбом, но этот парень определённо скрашивает его кофейные смены своим посещением. Хотя Чуя почти уверен, что, будь Акутагава понапористее, Ацуши бы точно дал ему свой номер. Паренёк был общительный, милый, посетители его просто обожали. Накахара поначалу ждал от него какого-то подвоха, но потом свыкся с мыслью, что очарование Ацуши не обошло стороной и его. Зато в нём, в Чуе, есть небольшая агрессивная гнильца, которую он всеми силами при работе с людьми сдерживает. Правда всё равно без увольнений со скандалами не обходилось. Подработок у него было много, но после выгула собак кофейня – его отдушина. Он проработал не так долго и учился новому не без труда, но именно это ему и нравилось – запара. Особенно обеденные и вечерние часы, когда работникам и студентам не терпелось быстрее урвать свои заветные двести миллилитров топлива и поскакать дальше в нескончаемую гонку за прибылью, пока Чуя выигрывал за работой гонку с мыслями. Это была его личная терапия – доработаться до той степени, когда уже даже не выжатым лимоном, а высушенной курагой он возвращался домой и падал на кровать, уже в полёте до неё заснув. Но была и ещё одна причина, по которой он не хотел уходить отсюда – сотрудники. Их было всего ничего – маленькая кофейня почти на окраине Йокогамы не требовала большого руководящего состава – но ко всем Чуя в какой-то степени прикипел. Ацуши, с которым смены пролетали быстрее обычного, Кёка, которая была слишком молода, чтобы работать в полную смену, но выкладывалась в своё время отлично и куда лучше самого Чуи, Кенджи, немного странноватый, но слишком простой, чтобы иметь к нему неприязнь, и старший бариста, а заодно и администратор, Куникида, который и поднатаскал Чую. Его излишняя пунктуальность и серьёзность иногда казались Чуе перебором, но это был большой души человек, даже слишком. Слишком догадливый, слишком понятливый, оставляющий Чуе припасённую с витрины еду по утрам, ведь тот завтракать не всегда успевал. Иногда Доппо угощал его и остальных сотрудников чем-то из дома, якобы узнать, хорошо ли ему дался новый рецепт. Но Чуе думалось, что Куникиде просто не на кого было распространить свою заботу. Они были ровесниками, однако Накахаре поначалу слабо в это верилось – чувствовалась от Куникиды какая-то нотка наставничества или опекунства. Или, может, Чуя просто был тем, кто втайне хотел принять чью-то заботу. Хотя бы в виде выстиранной, поглаженной одежды и оставленной с витрины еды. Был ли он один? Нет. Чувствовал ли он себя одиноко? Что ж, он не успевал. Работы было много, и сейчас он уже убирал в высокий хвост волосы, которые после душа не до конца высохли и пахли дешёвым шампунем с мятой, чтобы завязать мерчовый фартук с названием кофейни «Мафия». Чуя морщился от идиотского названия каждый раз, разглядывая себя в малюсенькое зеркало в такой же малюсенькой каморке для персонала и нервно смеясь от мысли, а заглядывают ли к ним настоящие мафиози. Ему это казалось до того абсурдным, что в какой-то момент начало казаться правдой. Так случается, когда пашешь за трёх лошадей. Чуя Накахара, работник «Мафии», делает кофе для мафиози. Иногда бежать от мыслей не надо, потому что они превращаются в комическую переваренную кашу. — Я готов, у нас ещё есть время до открытия, — он влетает за стойку, пододвигая сиропы и специи так, как ему будет удобно, в полной боевой готовности включая маленькое радио и поворачиваясь к Доппо, что сидел по другую сторону вытянутой столешницы на месте для гостей. — Сделать тебе кофе? — Чуя-кун. Руки Чуи замирают над стаканчиком. Мало того, что такая интонация Куникиды была прежде ему не знакома, тот ещё и впервые к нему так обратился. Обычно он соблюдал субординацию, называя его по фамилии, к чему Чуя за несколько месяцев привык. Только не увольнение. Не сейчас. — Да? — Он видом не показывает, что его вот-вот затрясёт. — Что-то случилось? — Случилось. Чуя подходит ближе, опирается локтями о слегка поцарапанную поверхность деревянной столешницы, заглядывает в лицо – и правда, случилось. Куникида понурый, с непривычно бледным лицом и красными глазами, да ещё и очки снял – вертит за дужку в руках, пытаясь успокоиться. — С Дазаем. Дазай. Эта фамилия откликалась в сознании Чуи чем-то ноющим, острым, словно гастрит или язва желудка. Он непроизвольно морщит губы. Дазай устроился в «Мафию» меньше месяца назад, и Чуя отработал с ним всего две смены, после чего почти слёзно умолял Куникиду ставить их в разные.  Если Ацуши был человеком, в котором Чуя ни соринки не замечал, Дазай был одной огромной соринищей. Бревном. Огромным сгустком отталкивающей Чую субстанции, об которую руки не хотелось марать. Он был обаятелен, весел, хорош собой, даже галантен с некоторыми особо милыми посетительницами, в общем, куда ни посмотри – идеален. И всё бы ничего, но был в нём огромный минус – его язык. Его поганый рот, который Чую до невроза способен был довести. Если Чуя был спичкой, которая при возгорании способна была уничтожить абсолютно всё вокруг себя, включая космический вакуум, то Дазай был искрой. Огнём. Дазай был сраным пожаром, от которого у Чуи горела задница как никогда. Это были самые ужасные две смены в его жизни, за которые он выслушал больше ста шуток про свой рост в различных вариациях, про свою рыжую жопу, ведь «если голова рыжая, то и задница в рыжущих волосах, да?», а после просьбы дать посмотреть вскипел и окатил его миндальным молоком, что было под рукой. Чуя жалел тогда, что это был не кипяток, и, кажется, пожелал ему смерти. — Так что с Дазаем? — Он умер. Все воспоминания о Дазае вмиг улетучились, оставив после себя полную пустоту. Чуя упёрся взглядом в точку между осветлёнными тонкими бровями Доппо. Видел, как тот переживал. Дазай и его доставал, Чуя был свидетелем, но такие новости почти всегда сводят к нулю все плохие стороны человека. Куникида был ранен, ведь такое случилось с одним из его подопечных, пусть тот и был не самым лучшим человеком. В гробовой тишине Чуя наполнил стакан водой и молча придвинул к админу, хотя у самого глотку засушило. — Что именно случилось? — Какие-то дальние родственники сообщили, что он бросился в реку. Тело нашли на берегу пару дней назад. Мне сообщили о завтрашней кремации. Утопился, значит. Чуя отвернулся, упёршись руками в бока. Дазай был чудны́м, как летний день ясным, его руки были покрыты бинтами, как и шея, но не был он похож на того, кто собирается покончить с собой. Хотя откуда Чуе знать? Он видел его больше недели назад, видел его в целом всего два дня в своей жизни, но отчего-то стало страшно. Даже если такой легкомысленный придурок загнался до смерти, в перспективе может и Чуя?.. Он хлопнул руками по бёдрам, затем по щекам, выбивая мысли. Рабочая кутерьма сменялась замедляющимся вечером, когда все краски и эмоции постепенно сводятся к нулю. За витриной кофейни на улице опускались сумерки, а вместе с ними постепенно опускались руки и веки у Чуи, благо под конец смены посетителей раз, два и обчёлся – какие-нибудь загулявшие парочки или студенты, всё ещё отмечающие сданную или проваленную сессию. Чуя частенько подслушивал их взволнованные разговоры о сдачах, пересдачах и прочей учебной лабуде, от которой он был слишком далёк и к которой его не тянуло. Однако ему отчего-то думалось, что он был бы прилежным студентом, всегда приезжающим к первым парам, уверенно плавающий по материалу и вообще любимец всех преподов на потоке. В школе он хоть и был главным драчуном вплоть до старших классов, всё равно снискал одобрения у многих учителей, которые могли закрыть глаза на его внеучебное поведение из-за прилежной учёбы. Но гонка за самостоятельностью и собственными деньгами после выпуска привела его только к внутреннему опустошению и постоянным подработкам от рассвета до заката. Зато живёт действительно самостоятельно на съёмной двушке. Выживает, точнее. Он просит кого-то из коллег-официантов подменить его завтра на смене в ресторане, чтобы выйти в кофейню вместо Куникиды, который отправится на похороны. Доппо явно требовалось отдохнуть от работы хотя бы день из-за такой новости, а Чуя не имел привычку отказывать хорошим людям. Сам он идти отказался – Дазая он почти не знал, да и не был уверен, что морально готов к такому мероприятию. В квартиру он возвращается к десяти вечера, покурив на крыше дома с Акутагавой – сосед однажды поделился, что проход на неё почти всегда открыт, да и вообще здешней администрации дела нет до того, кто там шляется, лишь бы вниз не прыгали толпами. С Рюноске было легко помолчать, или поворчать, это они оба любили, но сейчас мысли Чуи были где-то дальше двадцати пяти метров над землёй, где они находились. Съёмная квартира встречает его небольшим срачем в прихожей. Он аккуратно ставит несколько пар кроссовок в гэнкан, где им и было место, поправляет старенький затёртый коврик и кидает ключи на сломанную стиралку, которую всё не может отгрузить на свалку. Она уже стала частью интерьера, заменив собой тумбочку, которой у Чуи не водилось. У него вообще собственной мебели здесь не было – всё было хозяйским, но парню вполне хватало, учитывая, что дома он в большинстве времени находился по ночам, когда спал. Распихивая ногой по пути встречающиеся на полу вещи в виде тапочек, пары носков, которые обнаружились утром дырявыми и оттого были в немилость выброшены в коридор от злости, Чуя добирается до кухни – идеально чистой, ведь он не особо находил времени готовить. Какие-то полузасохшие снэки отправляются в рот и запиваются холодным чаем, оставленным с утра на столешнице. Отпихнув ногой от кровати коробку с так и не разобранным после переезда барахлом, Чуя сваливается на жёсткий матрас и больше не может пошевелиться. Ему впервые за долгое время снятся сны – с утопленниками, плавающими в океане в чёрных гробах, пролитым миндальным молоком и бинтами, у которых нет начала и конца. Они цепляются за его конечности, вплетаются в его волосы прочными канатами и сжимают шею до удушья, от чего он несколько раз за ночь просыпается, но также быстро проваливается в беспокойный сон обратно. А потом всё начинается заново. Самое ужасное в его жизни – первые минуты после пробуждения, в которые он уверен, что жить не хочет. В которые не видит смысла вставать, умываться, пить воду, идти на пробежку с Дайтаном. Чуя вообще не ощущает в чём-либо смысл, когда на побитом экране лагающего мобильника цифры медленно ползут к семи. Он не думает, что его хватит ещё на день. Не думает, что готов разговаривать с кем-то. Он знает, что его никто не подстрахует, поэтому, сжав зубы до скрипа в ушах, всё же отрывается от кровати. Дальше – проще, всё по накатанной: почистить зубы, принять холодный душ, сделать хвост, влить в себя стакан воды с сахаром и влезть в спортивные шорты с майкой. Когда в правой руке оказывается тянущий вперёд поводок, Чуя делает первый полноценный вдох. И снова бежит. Сегодня он себя старается не нагружать тренировкой, забежав в сквер в соседнем районе, где в такое время можно встретить только других собачников или тех, кто ещё не ложился. Чуя преданно ждёт, пока Дайтан сделает свои важные собачьи дела на газоне, чтобы после убрать все следы его вмешательства в прекрасное благоустройство. Псу обычно нужно ещё немного времени, чтобы облазить все ближайшие кусты, принести к ногам Чуи все криво лежащие ветки и покопать маленькие ямы, от чего Чуя его почти смог отучить. — Дайтан, нельзя! Чуя корчит злую мину, будто пёс его понимает. Хочется в это верить – Дайтан тяфкает и бросает начатую нору, проскакивая между его ног и путая поводок вокруг лодыжки. Когда Чуя ему что-то запрещает, тот начинает хулиганить. — Дайтан! Да блять, — он ругается под нос, крутясь на месте вокруг оси, но путается только больше и его пробирает смех. Он поворачивает голову на звук более пискливого тяфканья и сразу понимает, что Дайтан следующие минут пять точно не успокоится. — Давно не виделись, Накахара-кун! Чуя невольно улыбается. Улыбка выходит мягкой, сдержанной. Обычно она у него не такая, но и собеседник, подошедший ближе с целью помочь распутать ноги из поводка, не совсем обычный. — Да, я приболел и решил отлёживаться по утрам. И я же просил без формальностей. — Хорошо выглядишь, Чуя. — Не лучше тебя, Рен, — Чуя садится на корточки, когда к нему подлетает щенок самоеда, пушистый, как облако, с визгливым голосом и бесконечно болтающимся хвостом. — Но вот кто настоящий красавчик, да, Чиби? Эту кличку придумал Чуя. Он сказал это больше со смехом, не думая, что новоприобретённый в тот день знакомый и правда даст щенку такое глупое имя. Рен был иностранцем, с окрашенными в блонд короткострижеными волосами, широкими плечами и большой слабостью к Чуе, как тот успел подметить. Они так и познакомились в этом сквере на выгуле, когда ещё безымянный Чиби бросился к ногам Чуи, задорно визжа. Это было пару месяцев назад, и за это время Чуя узнал, что Рену двадцать семь, у него богатая семья, своё имущество в Японии, Китае и, кажется, в Таиланде. И что он одинок и падок на рыжих парнишек. Не то чтобы Чуе не льстило его внимание. — Ты опять без завтрака? Может, уже разрешишь тебя угостить? Он был слишком галантен и хорош. Настолько, что Чую это пугало. Он держал Рена на расстоянии и не давал ему никаких надежд и обещаний. В какой-то далёкой перспективе он, может, и поддался бы на его попытки ухаживаний, но в настоящем у Чуи были проблемы со временем, деньгами и доверием к людям, так что строить серьёзные отношения не оставалось сил. — Не стоит, — он чуть шире улыбается, поднимаясь с корточек. — Лучше составь мне компанию. Рен был действительно интересным собеседником. Он даже ругаться умудрялся с долькой интеллигентности, отчего Чуе при нём свой жаргон в ход пускать не хотелось. В первую встречу они обсудили все любимые породы собак Чуи, он также надавал множество советов по уходу за малюткой самоедом, так как действительно много знал о собаках. Рен, даже если и слышал эту информацию не первый раз, буквально в рот ему смотрел, не смея перебить. Они обменялись номерами, но Чуя продолжал обрубать даже намёки на флирт. Ему думается, что Рену вскоре надоест такое поверхностное общение, и он перестанет интересоваться Накахарой вовсе, что для него, возможно, будет лучше. Однако пока такого не происходит. Рен провожает его до выхода из сквера, положив руку на голое плечо Чуи и задержав её там чуть дольше положенного. Чуя ему позволяет не больше, не меньше своего комфорта. Возможно, он настолько боится, что у них ничего не получится, что не хочет даже пробовать. В кофейне сегодня он и Кёка, с которой не требуется поддерживать душевные разговоры и держать лицо. Девчонка была немного в своём мире, но нельзя было не приметить её цепкий взгляд на особо важных вещах: она не раз останавливала Чую, когда тот был на грани нарушения пропорций в напитках, чему он был благодарен. С таким сокомандником хотелось вкладываться больше обычного. Он отдаёт очередной айс-латте посетительнице, последней в обеденные часы – можно выдохнуть. — Я пойду разберу новые продукты на складе, — кричит ему Кёка уже из-за двери подсобки. Чуя кивает в образовавшуюся тишину, нарушаемую только тихим гудением радио. Сначала он по сложившейся привычке просто тупит в точку перед собой, сидя на табуретке за стойкой и разминая закоченевшие бёдра руками, а потом начинает кивать головой в такт. Эту песню он часто слышал по ретро-волне, которую так любил включать Куникида, поэтому слова уже запомнились. Он их почти шепчет, но попадает чётко. — … you're the only music of my life, If it never ends, I'll never tire, When you're happy makes me feel so good, When you're sad I feel the same way too. — You are my song. Чуя вздрагивает, открывая глаза, которые не помнит, когда закрыл. Он подрывается с места, подходя к стойке, за которой стоит посетитель. Сколько он там простоял, дождавшись, пока Чуя напоётся, раз даже умудрился продолжить строчку? Накахара чувствует растущую злость на то, что за ним так внаглую подсматривали. Затем обращает, наконец, взор к вошедшему. — Вы уже, полагаю, определились с заказом? Чуя рассматривает лицо напротив, вернее, ту часть, что виднеется. Потому что почти вся голова скрыта под капюшоном чёрной толстовки – и не хреново ли этому парню по такой жаре таскаться укутанным в чёрное? На виднеющихся тонких губах застыла ухмылка, которая Чуе сразу почему-то не понравилась. Он предупреждающе прочистил горло. — Вам помочь чем-то? — Да ладно, Накахара, неужели ты меня уже забыл? Чуя узнаёт голос сразу. От запястий до локтей взлетают мурашки, отчего тонкие волосы встают дыбом. Сердце ухает где-то в горле, в голову лезут воспоминания о сегодняшних бестолковых снах с бинтами, гробами, мертвецами и их пустыми, безжизненными глазами. Однако глаза напротив были вполне себе живые, с ярким бликом от ламп точечного освещения, свисающих с потолка. Дазай скинул капюшон, воровато оглядываясь, хотя прекрасно знал, что в зале никого. Улыбка с губ никуда не уходила, напротив – росла с каждой секундой. Чуе подумалось, что он может о неё пораниться как о тонкое лезвие ножа. — М, что бы заказать, — Дазай приложил к губам указательный палец, пробегаясь по меню, которое знал наизусть. — Кажется, у тебя неплохо получался американо? Тогда холодный. И вышел. Дазай Осаму в день собственной кремации попросил приготовить ему ёбаный американо.