Точка возврата

«Каждый раз, когда мы прикасаемся друг к другу, я слышу, как плачут ангелы. Они не хотят, чтобы ты был моим. Наша любовь приводит их в ужас»

©Chris Grey — MAKE THE ANGELS CRY

— Подержи-ка, — Рин с одышкой впихивает Чонгуку пакет с кабачками и бойко подтягивает пояс на штанах, чем становится в глазах альфы ещё больше похожим на Шина. Только плюшевых тапочек не хватает. — Надо курочек еще посмотреть. Глаза мужчины готовы закатиться от досады. Его уже второй час с обеда таскают по рынку, нагружая руки новыми пакетами, заставляя петлять между тесными торговыми рядами. Пожилой омега решительно вознамерился нагрузить молодую пару домашними продуктами перед их возвращением в город. — Каких курочек?.. — хрустит затекшей шеей Чон, следуя за Рином по пятам. — Декоративных. — У вас же нет курятника, — постыло выдыхает альфа, щурясь от солнца и уворачиваясь плечом от прохожих, что будто назло прут напролом, задевая его всеми конечностями. — Так я только погладить. Они, знаешь, какие мягенькие? — омега перекрикивает рыночной галдеж и дальше с улыбкой следует к намеченному курсу. Позвольте Чонгуку всхлипнуть. Солнце припекает макушку. Надеть на рынок черную футболку было одной из самых огромных ошибок в его жизни. Он почесывает заднюю часть шеи, ощущая, как кожа вспотела. Лопатки горят так, словно солнечные лучи решили его испепелить. — Может, водички? — с неприкрытой издевкой проносится над ухом, и Чону не нужно оборачиваться, чтобы знать, какие эмоции сейчас выражает насмешливое лицо Тэхена, что вольготной походкой идет рядом с ним, давно привыкший к здешней суете. — Хочу в бассейн, — честно отвечает мужчина, стараясь не упускать из виду макушку старшего омеги, ускользнувшего в глубину толпы. — И желательно, чтобы меня никто не беспокоил хотя бы час. — Кто тебе мешает? — обыденным голосом начинает Ким, мельком засмотревшись на лавку с рукодельными украшениями. — Машина есть. Садишься прямо сейчас, и вперед, с ветерком в Адрум. — Твоя мечта избавиться от меня так же неосуществима, как моя с бассейном. Тэхен на чужое заявление, произнесенное с ответной поддевкой, нарочито-огорченно выдыхает и все же останавливается возле стола, на котором лежат разного вида сережки и браслеты, сделанные из натуральных камней. Он закусывает губу и задумчиво дотрагивается до одного браслета, магическим образом привлекшим его внимание своими искусственными камнями, переливающимися в ярком солнечном свете всеми оттенками зелени на ремешке в виде тонкой серебряной цепочки. — Желаете купить? — интересуется продавец. — А что это за камни? — Тэхен с честным интересом продолжает рассматривать украшение, представляя, как бы оно смотрелось у него на запястье. — Хризолит, уважаемый. Необработанный хризолит. — Понравился? — приглушенно звучит куда-то в макушку, и омега тут же одергивает руку, не до конца осознавая, почему именно этот камень так сильно привлек его внимание. Вероятно, хризолит негласно стал его проклятием. Растерянность, с которой Тэхен отшатнулся от лавки и случайно наступил альфе на ногу, заставила Чона в непонимании нахмуриться. — Нет. Просто поинтересовался, — Ким скромно сглотнул, в последний раз взглянул на украшение и направился прочь от вещи, которая на самом деле сейчас всецело его манила. Ему не нужны от Чонгука никакие подарки, за которые тот обязательно, по мнению омеги, однажды попросит что-то взамен, и пусть даже если эта вещица стоит недорого. — Я возьму его, — быстро кивает Чон мужчине, стоящему за лавкой, и указывает на браслет, которого ранее касались пальцы омеги. — Запаковывать не нужно, — а после вновь переводит взгляд на спину Тэхена, прогулочной походкой отдаляющегося в гущу суеты. — С вас… — Спасибо, — Чон не дает продавцу договорить. Под чужой удивленный взгляд протягивает количество купюр, гораздо превышающих стоимость украшения, и, на скорую убрав изделие в карман, быстрым шагом устремляется за омегой, чтобы, не дай Бог, не потерять его во всем этом хаосе. — Господин! Вы дали слишком много… Господин?! — кричат вслед Чонгуку, но того уже и след простыл. — Вот чудной… — пожимая плечами, говорит мужчина и в растерянности оборачивается к своему супругу, сидящему рядом с ним за лавкой. — Наверное, этот альфа очень влюблен. — Побольше бы нам таких влюбленных покупателей, глядишь, уже на ремонт в доме накопили, — со вздохом отвечает омега, принимая деньги из рук мужа. — И правда много…

***

— Так… Яйца купили, помидоры купили, зелень купили, кабачки купили, сыр здесь, молоко здесь, масло… Ох, а масло-то где? — сидя на заднем сидении машины, Рин копается в пакете. — Масло забыли! Чонгук-и, тормози! Масло надо купить! Чон сейчас точно всхлипнет. — Бабуль, масло мы можем купить в магазине, — Тэхен, сидя на переднем сиденье, честно говоря, тоже уже устал. Он бросает взгляд на сдержанно поигрывающие скулы Чона и быстро отворачивается к своему окну, испытывая неловкость перед альфой за то, что его напрягают с бытовыми вопросами. Рин намеренно испытывал мужчину на прочность, не понимая, что в том ее больше, чем у закалённого железа. — Этой химии в городе навалом. А здесь все свежее, фермерское. Пользуйтесь случаем, а то скоро сами станете, как эти искусственные сливки. Нет, нет, — Рин отрицательно машет руками и неожиданно мягко хлопает альфу по плечу. — Я быстренько — туда и обратно. Чонгук незаметно ни для кого глубоко вздыхает и, сдавшись, согласно кивает, заруливая на новое парковочное место. Благо, не успели отъехать от рынка. Рин поправляет пакеты на сиденье, одергивает одежду и с кряхтением выходит из машины, с непривычки мощно хлопнув дверью автомобиля, стоящего больше, чем собственная жизнь Чонгука. Мужчина терпеливо выдыхает через нос, прикрывая глаза. В салоне повисает неловкая тишина. Тэхен активно покусывает губы, с фальшивой заинтересованностью рассматривая за окном суетливое движение людей, снующих туда-сюда, прекрасно понимая, что Рин ушел надолго: зацепится с кем-нибудь языком и будет с продавцом по давнему знакомству косточки всем своим соседям перемывать. Ким себя с самого утра проклинает, стоило только распахнуть глаза, сонно повернуть голову и увидеть рядом с собой спящего Чонгука, своевольно закинувшего руку на его грудь. Омега не был настолько пьян, чтобы забыть события предыдущей ночи, реку и… поцелуй, от которого щеки рдеют до сих пор, как только в памяти зарождаются те самые приятные ощущения, безвольно щекочущие и стягивающие низ живота. «Проклятие! Проклятие! Проклятие!».В окружении приятной прохладной воды, растекаясь воском в страстных объятиях мужчины, находясь под небольшим градусом опьянения, пылкие касания чужих губ казались омеге необходимыми, уместными, имеющими право на существование. Но сейчас, когда доза прохладного душа окатила тяжелую голову, кофе окончательно привел в норму расплывчатые мысли, а двухчасовая прогулка придала телу чуть больше бодрости, Тэхен готов был провалиться под землю от стыда, от неправильности, от вседозволенности и легкодоступности, причем не со стороны альфы, а со своей. Он так легко и безрассудно поддался своим слабым омежьим инстинктам, что теперь жаждал себя выбросить с края этой планеты, явно ушедшей в прошлую ночь из-под его ног. Ведь настолько окрыленным и расслабленным, как вчера, он еще никогда себя не чувствовал. Ким, забываясь в своих мыслях, неосознанно облизывает нижнюю губу и чуть всасывает ее, а по рукам от собственных действий мурашки стадом пробегаются, потому что именно так играл с его губами Чонгук, прижимая к своему влажному телу. Мужчина смаковал Тэхена горячо и умело, своим глубоким влажным поцелуем обезоруживая чужое сердце. Все пули, предназначенные для защиты личных границ, громко сыпались Киму под ноги, рассыпаясь в крошку. Но в ту прекрасную для них обоих ночь омеге было глубоко на это наплевать. Как теперь собрать эти пули заново? Чон, в ожидании Рина откинувшись головой на сиденье, сидел в расслабленной позе с закрытыми глазами и намеренно воскрешал под веками вкус прошлой ночи. На языке призрачно все еще чувствовался насыщенный аромат роз, в ушах оживали скромные стоны, которыми Чонгук никогда уже не сможет пресытиться. Когда они в промокшей одежде дошли от реки до дома, глаза омеги по-прежнему искрились ярким млечным путем, отражающимся в янтарных зрачках, а улыбающиеся губы немо просили прикоснуться к ним еще хотя бы раз. И если бы только судьба не была так жестока к их обоюдным тайным желаниям, альфа безусловно бы завладел чужим сердцем во второй раз, пылким дыханием и блуждающим языком обесточивая разум Тэхена. Вот только недовольный Рин, распахнувший дверь на веранде, прервал их внутренние порывы, так и оставив губы обоих на расстоянии сантиметра друг от друга. Не свершившийся поцелуй застыл в тихом выдохе каждого и бесследно растворился в ночи, дожидаясь своего нового часа. Чонгук понимает: для него обратного пути больше нет. Все дороги, ведущие к жизни, в которой не было даже имени омеги, добровольно подорваны. Чем чаще употребляешь наркотик, тем сильнее становится его власть над тобой. Тэхен опутал сознание мужчины крепкими цепями, сам того не желая. Он породил в альфе все неконтролируемые чувства, заставляющие нездорово хотеть, пылать страстью, до боли выкручивающей мышцы от недостатка своей новой порции наслаждения. Омега неожиданным образом породил в чужом сердце разрушительную зависимость, способную выжечь дотла не только своего носителя, но и того, кто стал причиной ее становления. Когда наркотик становится смыслом жизни, человек в человеке погибает. Но Чону не страшно. Он уверен, что черту не перейдет. Не перейдет же?.. — Что ты с ним сделал? Вопрос, прозвучавший с тихой уверенностью, вырывает Чонгука из размышлений и вынуждает приоткрыть глаза. Он не поворачивается на омегу, продолжающего прятать свой взгляд в стекле, решившего вновь поднять незакрытую между ними тему, лишь слегка разминает шею, смотрит в зеркало заднего вида, отмечая, что Рина нигде не видно, и обыденным голосом отвечает, прекрасно понимая, о ком именно его спрашивают: — Ничего. Он жив, если ты об этом, — мужчина знал: рано или поздно этот разговор состоится. Оттягивать время больше не имело смысла. — Полиция тебя не ищет. Можешь успокоиться. — Но ты сказал, что доделал за меня… — Я тоже так думал, — пожал плечами Чон, словно обсуждал пейзаж за окном, а не попытку устранения одной твари. — Я не убийца. На моих руках нет ничьей крови. Тэхен сглатывает, ощущая, как щеки начинают пылать по новой, но уже по причине ожидаемо нагрянувшей нервозности. Омега отстраняется от окна, устремляет взгляд в лобовое стекло, сжимает зубы, но, на удивление, выдает сдержанным тоном: — Тогда для чего ты продолжаешь меня опекать, если мне ничего не угрожает? — То, что за тобой не бегают с наручниками, не говорит о том, что ты в безопасности, — Чон все же поворачивается к омеге. Смотрит на его хмурый профиль, на скулы, которых до жжения в пальцах хочется коснуться, но продолжает сидеть в бездействии. — Насколько мне известно, Сун Хи сейчас находится дома, но его состояние оставляет желать лучшего. И его отец этим фактом не очень доволен. — Его молчание меня беспокоит, — честно отвечает Ким, оттягивая шарфик. Невыносимый тревожный жар с новой силой охватил все его тело, и кондиционер, бесшумно работающий в салоне, ситуацию не спасал. — В подобных случаях люди подают заявление, а Сун Хи молчит. — Он свое заявление может подать, не вставая с кровати, — Чонгук издал невеселый смешок. — Причем, неофициально. «Мой отец работает в полиции» — вспоминает слова омега, сказанные ему в тот проклятый переломный день, перевернувший его и без того шаткую жизнь с ног на голову. Хочется проснуться от кошмара, ворвавшегося в его реальность. Забыть тело, истекающее кровью возле его ног. Выбросить из памяти все последующие события, в которых Тэхен не видел ничего светлого, кроме собственных отрезанных крыльев, обрубками лежащих в руках мужчины, что с каждым днем, невзирая на свою настойчивость и бескомпромиссность, противоречиво упрочнялся глубоко под ребрами. — Я действовал из соображений самозащиты, — Ким упорно пытается себя успокоить. — Я могу первым заявить на него. — И что ты скажешь? — Чон хмыкает, поражаясь чужой наивности. — Что тебя домогались? Единственным доказательством покушения являются синяки на шее, которые ты мог получить по версии их адвоката: при других обстоятельствах. Тебя не изнасиловали, травм нет, разрывов нет, следов спермы тоже. — Необязательно так подробно излагать свои мысли, — сконфуженно комментирует омега, испытав неловкость от откровенности их разговора. — Не вижу причин для смущения, — а Чону смешно, особенно от румянца, выступившего на щеках вздохнувшего Тэхена. — Ты уже не маленький, и понятие «секс» тебе знакомо. Кроме того, на суде, если вдруг решишь отстоять свои права, тебе будут задавать вопросы, выворачивающие на публику все грязное бельё. Там смущение и невинные глазки не помогут, Тэхен. Они задавят тебя твоей же трагедией. Сделают тебя во всем виноватым. Или, — альфа почесывает в раздумьях переносицу, — вывернут все, как ложное обвинение и клевету на известного человека, с целью вымогательства денежных средств. Ким понимает, о чем ему говорят, и немо соглашается с каждым словом. Но ощущение несправедливости и задетая гордость всё ещё бьют внутри ключом. — Он никогда себя так не вел. Не позволял себе… такое. Был обычным. Приходил за деньгами и уходил. Я даже понятия не имел, что Сун Хи член известной семьи. «Ты понятия не имеешь, кто он на самом деле» — мысленно качает головой старший, но отвечает другое. — Нужно быть осторожным, когда снимаешь квартиру, хозяином которой является мужчина. Люди бывают разные. — Я нашел его через агентство. И рейтинг у него был проверенный. «Проплаченное агентство» — немо отвечает альфа. — И тебя не смутили его фамилия и имя? — У нас что, мало Кимов? — саркастично спрашивает младший. — Мне и в голову не могло прийти, что сын богатой семьи будет сдавать настолько простенькую квартиру, — он раздражённо срывает шарф с шеи, временно пользуясь отсутствием Рина. Душно до невозможности. — Я хочу остаться здесь, — выдыхает Тэхен, массируя стучащие виски. — Я не хочу возвращаться в Адрум. — Нет. — Я. Хочу. Остаться. Здесь, — на последнем слове омега перевел свой уничтожающий взгляд на расслабленного Чона, постукивающего пальцами по рулю. — Дай мне дышать полной грудью. — Дыши. Воздуха вокруг достаточно, — Чонгук зевает, чем только больше раздражает омегу своим равнодушием и нежеланием идти навстречу. — Издеваешься надо мной?.. — Нисколько, — наконец, награждает своим вниманием Тэхена, крепко сжавшего в ладони шарф. — Давай, будем объективны. На что ты и Рин будете жить, если ты останешься в Фармхорсе? — весьма логичный вопрос, от которого Ким лишь досадно сглатывает колючий ком и раздраженно скрещивает руки на груди, вновь отводя глаза. — На данный момент у тебя нет работы, и вряд ли ты ее найдешь в ближайшее время, учитывая, в какой непростой ситуации оказался. Я же предлагаю тебе помощь, которая действительно может решить большинство твоих жизненных вопросов. — Твоя помощь не безвозмездна, — сердце омеги от безвыходности ускоряет свой бит. — Не делай из себя альтруиста. Ты фальшивишь. — Да, не безвозмездна, — согласно кивает старший. — Взамен я лишь прошу твоего доверия и неукоснительного следования моим правилам, все еще спасающих тебя от неприятностей. Раздражение. Раздражение. И ещё раз раздражение.Тэхену хочется разнести салон от досады. — Как ты нашел мою квартиру? — неожиданно, не в тему звучит вопрос, на который альфа лишь тянет загадочную улыбку. — Я серьезно, — хмурится Ким, когда не получает ответа. — Следил за мной? — Не совсем так. — А как? — не успокаивается Ким. — Не важно, как я тебя нашел. Важно, что нашел вовремя. — Не хочешь, не говори, — пожимает плечами младший. — Но факт остаётся фактом. Я не поеду сегодня в Адрум. — Поедешь, — кивает Чон, отвечая абсолютно ровным голосом. — Мы с тобой только что всё обсудили. — Не поеду. — Поедешь. — Нет, не поеду. — Тэхен, хватит. Не веди себя как капризный ребенок, — Чонгука начинает уже раздражать чужое упорство. — Я сам приеду через неделю, — Ким пытается пойти на компромисс. — Договорились? — Нет. Разговор закрыт. — И что ты сделаешь? — Тэхен издает циничный смешок. — В багажник меня засунешь? Сомневаюсь. Ты горазд только угрожать. Я никуда не поеду. Точка. Наивный. Глупый. И, вероятно… сошедший с ума, раз позволил словам с такой смелой самоуверенностью соскочить с языка. А Чон молчит, спорить не собирается, как и переубеждать. За омегой наблюдает. Как волосы свои огненные зачесывает на нервах, как неосознанно пересохшие губы облизывает. С какой напыщенной надменностью слова в его лицо бросает, не задумываясь о последствиях, толком не узнав об альфе ничего. Каждое телодвижение омеги, каждый его звук сейчас для Чонгука как в замедленной детализированной съёмке, уже похрумкивающей остатками его иссякающего терпения. Ему не верят. Ранят шипами, которые сами же от бестолковой самозащиты ломаются. Открыто плюют на все его предупреждения, считая, что жизнь и безопасность, вероятно, две безобидные шутки, и с ними можно играться хоть до самой могилы. Вот только могила для Тэхена давно уже вырыта, и далеко не руками Чонгука. Чон не удерживается. Перегибается через коробку передач, как в самый первый раз, застигая омегу врасплох. — Что ты… — Ким потерянно вжимается спиной в ручку двери, загоняемый в ловушку чужим телом. Чонгук упирается одной ладонью в стекло рядом с виском омеги, второй обвивает его тонкую шею, сдавливая не сильно, но ощутимо, и выразительно шепчет, обдавая подбородок дыханием: — Мне не обязательно засовывать тебя в багажник, чтобы добиться послушания, — Чон готов эти губы, слегка приоткрывшиеся, прямо сейчас искусать в кровь. — Когда ты уже поймёшь, что бороться со мной бессмысленно? Что препятствовать мне, спорить со мной бессмысленно? — расстояния между грудными клетками практически не остается. Вес мужчины придавливает Тэхена, усложняет дыхание, лишает любой возможности двигаться. — Что показывать свой бойкий характер, навязывать мне свои правила, при этом наивно надеясь на победу, бессмысленно? — альфа прикасается к пожелтевшим синякам на коже Тэхена, а сам в глазах медовых, бегающих, себя видит, со своей темной стороной здоровается, тайно желая прямо сейчас повторить то, что произошло между ними на реке. — Я старше тебя и опытнее в тех вопросах, до которых твой ум ещё не дорос. Вить из меня веревки не получится, — Ким хочет сглотнуть, но в горле пустыня. — Выбивать из меня что-то посредством истерик не получится, — Чонгук не жалел, сталкивал с небес, отправляя в свободный фатальный полет. — А попытаешься сделать мне что-то назло, клянусь: это зло обернется против тебя. Дежавю не покидает голову омеги: та же машина, те же губы в откровенной близости от него, тот же аромат, смешивающийся с ароматом в салоне. Откуда эти странные ощущения, больше похожие на воспоминания? — Ты же будешь меня сам слушаться, да? Не будешь кидаться в меня всем, чем попало, не будешь огрызаться. И когда придет время: добровольно, без всяких истерик вернешься со мной в Адрум, верно? Откуда эти далекие слова, сказанные с придавливающей угрозой? Альфа был как книга с пустыми страницами, в которой история, повествующая о его внутреннем мире, каждый день появлялась и в этот же день исчезала. Его характер, его поступки были непонятны и противоречивы. То он теплый, заботливый, греющий душу. То темный, как ночь, с головой окунающий в холод. Тэхен не знал, но забота бывает разной. Когда утопающий тонет, бьётся в истерике и топит того, кто пытается ему помочь, спасателю не остаётся ничего, кроме как ударить, приводя в чувства. Чон не бил, ни разу за все знакомство на него руку не поднял. Но что, если однажды… все же поднимет? Что, если применит силу прямо сейчас? Тэхен не хотел, чтобы его спасали. Чонгук не хотел, чтобы Тэхен тонул. Сердце мечется загнанной птицей. Ким не может выдавить из себя ни звука, только дышит, своим предательски усиливающимся ароматом от волнения разжигая пламя в чужом рассудке. Отчего-то боится пойти наперекор, боится оттолкнуть. Боится, что присвоят его волю без согласия. Словно дуло ко лбу приставили. Сейчас на него смотрят не так, как в прошлую ночь. На дне чужих зрачков нечто неконтролируемое, дикое, предостерегающее — то, что уже когда-то видел. Но… когда? Он не помнил момента с подавлением воли. А быть может… не хотел вспоминать? Чужие демоны Тэхену никогда не откроются, они либо сейчас растащат его душу по частям, либо отступят. Когда наркотик становится смыслом жизни, человек в человеке погибает. Остаются только безумные инстинкты, требующие своей новой дозы. Чонгук не планирует применять подавление, но как же хочется омегу проучить: за беспечное отношение к собственной жизни, за неумение правильно расценивать риски, за нелепые заблуждения, роящиеся в голове. И вместе с тем хочется утопить. Утопить в жадном грубом поцелуе без возможности вырваться. Хочется получить свою дозу. Прижать к стеклу, оттянуть за волосы и впиться зудящими клыками в область пульсирующей вены. Насильно пометить, чтобы никогда не смог от него сбежать. И плевать, что в современном мире метки теперь нарушают права и свободу омег. Хочется больше пространства для воплощения всех запретных желаний. Но понимание, что омега всё ещё находится в самоотрицании, всё ещё противится их общему физическому притяжению, несмотря на дважды случившийся между ними поцелуй, один из которых был более чем добровольным, тормозит внутренние порывы мужчины. Ему нужно остановиться. Остановиться прямо сейчас. Иначе не справится с собственными чертями, что своими змеиными шёпотами подталкивают к поступку, давно запрещенному законом, который не получится оправдать, исправить или бесследно стереть из жизни. Метка стальными цепями привязывает одну жизнь к другой. Погибнет альфа, омега последует за ним. И в обратную сторону закон метки не работает. Умереть в один день вовсе не несбыточное желание, учитывая особенности их природы. Это не то, на что добровольно согласится вменяемый современный омега. Только не теперь. Не в их времена. — Не бойся, не трону, — говорит младшему Чон, затыкая в своей голове науськивающий шепот. В последний раз позволяет себе лишь мысленно провести языком по чужим губам и отстраняется от лица учащенно дышащего Тэхена, позволяя тому вдохнуть чуть свободнее, но ладони с шеи не убирает. Только большим пальцем мягко по нижней губе Кима проводит, сминая ее под несильным давлением. — Больше не играй с моим терпением. Целее будешь, — глазами показательно проходится по телу оцепеневшего Кима и вновь возвращает внимание дрогнувшему взгляду. — Договорились? Тэхен нервно прочищает горло и в покорном согласии кивает, чувствуя противоречивую нежность, с которой сейчас дотрагивались до болезненного участка на его шее. Пальцы альфы медленно ползли вниз вдоль синяков, зрительный контакт не прерывался. Ким не знал, что конкретно видел в глазах, так четко сейчас напоминающих ему по цвету камни на браслете, увиденном на рынке, но сейчас они пугали его своей таинственной глубиной. Быть чьей-то фигурой, марионеткой — худший исход для Тэхена. Отчасти он понимал: внимание альфы к нему содержит более глубокий, страшный подтекст. Невзирая на заботу, попытки обеспечить безопасность и относительно бережное отношение, мужчина преследовал исключительно свои коварные цели. И приоритетной целью был вовсе не Тэхен и его благополучие, не тёплые чувства, в которые Ким позволил себе всего на одну ночь поверить, не желание строить совместное будущее, которого на самом деле у них не было. Омега выполнял роль взрывчатки, от которой ничего не останется в момент взрыва. От этих мыслей скулы внезапно свело. Он всегда на втором месте, и никогда на первом. Ни для кого. Заблуждался… Как же сильно Тэхен сейчас заблуждался. — Есть ли хоть одна ничтожная возможность, что однажды ты больше никогда меня не найдешь? — выдыхает Ким, не отводя взгляд. — Не в этой реальности. «И ни в одной из любых других» Чонгук искренне убеждён, что найдет омегу, где бы тот ни находился. Чонгук не мог объяснить себе это странное, нелогичное чувство, но оно было где-то там, глубоко внутри — понимание, что связаны нечто большим, чем просто условностями и жизненными обстоятельствами. Красная нить? В такую чушь мужчина не верил. Истинность? Сказки для детей. Но все же… что-то было. Что-то, неподдающееся здравому объяснению и громко нашептывающее сердцу: «Я существую». — Это ловушка, — Тэхен без агрессии сбрасывает с себя чужие пальцы. — Ты держишь меня в ловушке и гордишься своим превосходством надо мной. — Единственное, чем я горжусь рядом с тобой — это своим железным терпением, — Чонгук послушно отстраняется, обратно усаживаясь в кресло. На сегодня с омеги достаточно. Устраивается поудобнее, делая вид, словно между ними сейчас ничего интимного не происходило. Для него подобные манипуляции — лишь капля в огромном океане. Он давно не невинный мальчик, его такими действиями не смутить, в отличие от Тэхена, который в свои двадцать шесть все ещё не знал, каково это — растворяться в пространстве от невыразимого физического удовольствия. Чон бросает взгляд на зеркало бокового обзора, отмечая вдалеке замелькавший силуэт возвращающегося Рина, и продолжает: — Если тебе нравится думать, что ты живёшь в клетке, я не буду препятствовать тебе в твоих мыслях. Вот только ты не узник в моем доме. Я не запрещаю тебе выходить за ворота, не запрещаю заниматься хобби, не ограничиваю тебе доступ в интернет, не мешаю твоему общению с Рином, если ты не заметил.Не запираю в комнате. И не заставляю спать со мной, — альфа был абсолютно честен. — Если тебе скучно, возьми Чимина и сходите куда-нибудь. Только, — Чон в подтверждение серьезности темы выставляет палец перед лицом омеги, — выбирайте места развлечений разумно, — Тэхен в подозрительном неверии хмурится, но не отвечает. Слова мужчины звучат слишком хорошо и гладко, чтобы быть правдой. — Ты сам создал ловушку в своей голове и всеми силами пытаешься подтвердить для себя факт ее существования. Не будь в тебе столько спесивой гордости и неуёмного желания решать свои проблемы самостоятельно, ты бы давно извлек выгоду из моей помощи, — Чонгук бросает взгляд на наручные часы, делая в голове пометку, что до их возвращения в город осталось ещё несколько часов. — Все зависит от того, сквозь какую призму ты смотришь на свое положение. — Сейчас я ощущаю себя только в одном положении, — Тэхен быстрым движением вновь повязывает на шею осточертевшую ткань, когда Рин торопливым шагом, бодро уже приближался к машине. — Подвешенным за ноги над пропастью. — По тебе заметно. — Что?.. — У тебя кровь от злости прилила к лицу, — уголком губ улыбнулся мужчина, намекая на остаточную реакцию омеги после его прикосновений. — Ты… — А вот и я! Представляете? Последний кусок масла урвал. Все расхватали, как куры голодные! Задняя дверь закрывается. Ким мгновенно отворачивается к окну, стараясь незаметно прикладывать тыльную сторону ладони к горящим щекам, чтобы их остудить. Чонгук, улыбаясь, заводит машину и обращается к Рину: — Домой? — Домой, Гук-и. И только один Тэхен, постыло прислонившись виском к окну, больше не понимает: где… отныне его дом?

***

— Мне нужно в магазин. Дай пройти. — Указаний не было. До возвращения господина Чона выпустить не могу. Чимин, стоя напротив амбала под два метра ростом, раздраженно выдыхает сквозь зубы, крепко сжимая кулаки. Сигареты закончились еще утром, отчего нервы вот-вот лопнут. — Тогда пусть кто-нибудь из вас со мной сходит, — омега не останавливается в своих попытках получить единственную радость для себя на сегодняшний день. Кофе и табачный дым давно стали частью его ежедневного ритуала, без которого утро — не утро. — Покидать особняк не имеем права без особых на то указаний. Пак поднимает лицо к небу и, чтобы успокоить себя, протяжно выдыхает через нос. Никотиновая зависимость — дело пагубное, Чимин знает. Но, когда дни превращаются в череду стресса и разочарований, сигарета, он уверен, способна отговорить от самоубийства. — Дождись вечера, хозяин скоро вернется, — мужчина понимает нервозное состояние Пака, сам когда-то бросал, но сделать ничего не может. Пак облизывает губы, кивает, принимая чужой ответ, и, развернувшись, задумчиво устремляет взгляд в сторону гостевого дома. Он видел, как Юнги курил, у него точно есть сигареты. Идея, конечно, безумная, способная опустить гордость омеги ниже газона под ногами, но физически и эмоционально ломает так, что сейчас он готов пойти на все. — Как думаешь, с какой скоростью я буду лететь со ступеней во-он того домика? — обращается Чимин к альфе за своей спиной. А сам приценивается, насколько жестким будет приземление. — Зависит от его настроения, — мужчина ухмыльнулся, понимая, о чем именно его спросили. А точнее, о ком. — Значит, со скоростью торпеды, — кивает сам себе Пак, поджав губы в полоску. Он мешкается еще некоторое время, почесывая шею. Взвешивает все за и против и, резко выдохнув, уверенным шагом направляется к тому, кто, по всей вероятности, не даст ему озвучить даже первую букву предложения. — Держи за меня кулачки! — через плечо выкрикивает альфе, что, покачивая головой, посмеивался над ним. Юнги, убрав руку за голову, в одних спортивных штанах расслабленно лежал на небольшом клетчатом диванчике, пролистывая на телефоне новостные сводки за последнюю неделю. Не отрываясь от экрана, периодически отпивал крепкий кофе, наслаждаясь одиночеством, которое так любил. Гостевой летний дом давно никто не посещал, потому стал для альфы особенным местом, где можно было спокойно посидеть в тишине. Ему нравился запах блок-хауса, которым были обиты все стены и потолок, нравилось приглушенное теплое освещение и простота в интерьере. Он часто здесь пропадал, особенно в свои выходные, как сегодня, когда для него не было никакой работы. Еле слышный, скромный стук в дверь заставляет мужчину оторвать взгляд от телефона. Кружка так и не доносится до рта. — Юнги? «Какого черта ему надо?» — проносится в голове мужчины. Мин в нарастающем раздражении громко ставит кружку на стол, кладет рядом телефон и принимает сидячее положение, опустив голые стопы на мягкий коврик. Напротив снова слышатся два последовательных стука, но альфа не торопится подниматься с дивана. Широко расставив колени, потирает пальцами уставшие, чуть заспанные глаза и, не желая лишний раз шевелиться, переводит взгляд куда-то в пол. Под непрекращающиеся стуки смотрит на какую-то трещинку в напольной доске, намеренно игнорируя гостя. Надеется, что его оставят в покое. Но… — Мне только спросить, — Чимин топчется на месте и снова намеревается постучать. — Открой, пожалуйста. Этот омега для Юнги — неотвратимое наказание, посланное ему, вероятно, за все ошибки, совершенные в прошлом. На очередной кроткий удар в дверь Мин недовольно цыкает, поднимая взгляд к потолку. Взывает к небу, чтобы там, на верху, над его закостеневшей душой смилостивились. Но послабления не поступает или, быть может, мужчина просто его не видит. Юнги сидит еще несколько долгих секунд, размышляя: как долго еще он сможет натягивать на лицо маску равнодушия, пытаясь убедить себя, что ему на Чимина наплевать. Так и не найдя в мыслях нужного ответа, решительно встает, направляясь к двери. Не позаботился даже о том, чтобы футболку надеть. Ему стесняться нечего. Пак в последний раз заносит руку над дверью, уже посчитав свою идею провальной, но не успев постучать, растерянно отшатывается, когда перед ним предстает альфа во всей своей недовольной красе. — Чего хотел? — в голосе Мина ни грамма дружелюбия. Такой же суровый, холодный и отталкивающий, как и всегда. — Я… — омега забыл, для чего пришел. На него сейчас смотрели с пронизывающим выжиданием, держа подбородок поднятым, а у Чимина ком поперек глотки встал. Глаза не знают, на чем сконцентрироваться. Он старательно пытается фокусироваться на хмуром лице альфы, но зрачки, предатели, то и дело опускаются вниз, на обнаженный подтянутый торс. Не часто увидишь в особняке альф, светящих своим прессом, а точнее, никогда. — Ты альф без рубашек не видел? — приподняв бровь, нахально ухмыльнулся Мин, заметив ступор в васильковых глазах. Омега мнется на месте. Знаете то чувство, когда забываются все слова? Мужчина чуть щурится от солнца и в терпеливом ожидании облокачивается плечом о косяк двери, скрещивая руки на груди, отчего бицепсы становятся выразительнее. Всем видом показывает, что дальше порога не пустит. — Если ты пришел по-философски помолчать о вечном, то ошибся адресом. — Я… хотел попросить у тебя сигарету, — Пак смущенно уводит взгляд куда-то в сторону. Тело, как тело. Да, привлекательное. Да, точеное. Ну и что? Отчего зарделся-то? — Мои закончились, — сглатывает. Юнги оценивающе осматривает младшего с ног до головы и с ожидаемой надменностью выдает: — Ну так попроси. Вот что за козлина, а? — Пожалуйста, — чуть ли не сквозь зубы произносит Пак. — Угости сигаретой. И если бы только Чимин заранее знал, какой последует ответ, без сомнений сразу бы ушел, не унижаясь. — Дефектный омега вдобавок оказался ещё и пепельницей, — Мин убирает руки в карманы, презрительным смешком окатывая парня, как холодной водой. — Что, деньги закончились? Приличная работа не способна удовлетворить твои хотелки? Так возвращайся в родные пенаты. Продолжай дальше вертеть голой задницей перед уёбками. Зачем слушает эту гниль? Почему все еще стоит перед чужой дверью и позволяет окунать себя в мочу, смешанную с дерьмом? Дефектный. Сколько себя помнил Чимин, окружающие никогда не ощущали его аромата. Но если человек чего-то не видит, не слышит, не ощущает, это вовсе не говорит о том, что этого нет. И пусть его запах невозможно описать словами, пусть отчасти он пугает его самого, пусть люди считают омегу нездоровым, Пак знает правду. Знает, какая сущность живет в его аромате. Это не что-то физическое и не то, что можно увидеть глазами. Эта сущность уникальна, эфемерна, спокойна, но прямо сейчас чрезмерно холодна. Чимин уязвленно закусывает губу, на мужчину взгляд не поднимает. Ему неприятно. Неприятно, как тоном этим унизительным в землю вколачивают. Как свое очевидное превосходство перед ним демонстрируют. Как ничтожеством без слов называют. Омега уже жалеет, что решил с просьбой к нему обратиться. Каждый раз пересекаясь с этим человеком, внутри оставался неприятный горький осадок. Щеки и уши начинают покалывать от жара, кулаки сжимаются, буквально чешутся в страстном желании проехаться по чужой высокомерной морде. — Тебя забыл спросить, где мне стоит работать. Знаешь? Забудь, — несмотря на обиду, что мимолётной влагой сверкнула в глазах, Пак выдавливает из себя улыбку и с размахом бросает ее в лицо мужчины. — Не надо мне от тебя ничего. Можешь своими сигаретами подавиться, обкуриться, хоть сдохни от них, мне плевать, — омега кивает, быстро облизывая губы. — Зажал сигарету… поверить не могу, — пораженно посмеивается. — Да на улице у незнакомого человека спросишь, он дружелюбно ей поделится, но ты… — Чимину много чего хочется высказать. В голове океан бушующих словесных волн. Но ограничивается лишь одной фразой, точечной, острой, попадающей в самое яблочко. — Настолько мелочных ублюдков, как ты, я даже в стенах Ареса не встречал. Задел. Впервые задел черствую гордость мужчины, на чьем лице ухмылка в миг спала и непроизвольно заиграли скулы. Чимин больше не смотрит, потерпит как-нибудь до вечера, но унижаться больше не станет. Разворачивается в намерении покинуть чужую берлогу, от которой нефизическим холодом веяло за километр. Делает шаг, но оступается от грубого рывка, с которым его за шкирку потянули внутрь дома. Дверь с грохотом захлопывается. Спина сталкивается с жесткой поверхностью. — Только шевельнись, и я заставлю тебя сожрать все бычки в твоей собственной пепельнице, — слышит опешивший Пак, прижатый к двери. Затылок побаливает: приложили головой не слабо. Ему кажется, что сейчас его вырубят с одного удара. Лицо альфы в максимальной близости, грудь ходуном ходит, черные глаза в кровавое месиво превращаю. Но, на удивление Чимина, дальше не происходит ничего. Мин отстраняется и поспешным шагом направляется к кухонному гарнитуру. А у омеги стопы и правда словно к полу прилипли. Пак с безотчетным страхом смотрит на Юнги, что-то ищущего в верхнем шкафчике, не может пошевелиться из-за подкашивающихся ног. Опусти ручку и сбеги. Но нет, он стоит. Стоит, как осужденный, ожидающий своей казни. — Что ты делаешь?.. — выходит слишком сорвано. — То, что ты просил, — чрезмерно грубо отвечает Юнги, открывая новый блок сигарет. — Зачем ты затащил меня сюда? — сердце омеги готовится на панике диким зайцем выскочить из груди. — Сейчас узнаешь. Эта фраза, разящая опасностью и пугающей неизвестностью, давит на плечи. От нее мурашки по позвоночнику и рукам бегут. Чимин тянется пальцами к ручке, но не может ее нащупать, как и не может отвести тревожный взгляд от чужой спины. Оцепенение и растерянность — все, что сейчас чувствовал Пак. Когда чего-то первобытно боишься, голова кажется пустой и одновременно чрезмерно тяжелой. Суетные беспорядочные мысли то исчезают, то обрушиваются целой волной, а ноги, невзирая на страстное желание удрать подальше от угрозы, становятся частью земли. Что с ним хотят сделать? Избить за уязвлённую гордость? Прижечь кожу тлеющим табаком? Мин сдерживаться больше не намерен, и ему глубоко наплевать на то, что будет с ними обоими после того, как омега выйдет за дверь. Когда злость, безрассудство и нечто невысказанное смешиваются в единое термоядерное вещество, когда шальные мысли бьют кувалдой по вискам, а навязчивые желания, изо дня в день насильно подавляемые при виде Пака, сейчас буквально сжигают заживо каждую артерию, каждую мышцу в объятом пламенем теле, такие понятия, как «гордость» и «здравомыслие», самоуничтожаются. Юнги ничего не говорит. Достает из пачки сигарету, подхватывает зажигалку и вновь подходит к омеге. Игнорирует испуганный взгляд. Пропускает мимо ушей: «Что ты собрался делать?..». Подходит вплотную, укладывая одну руку на дверь возле головы младшего, пресекает любые попытки избавиться от себя. Своевольно прижимается телом к телу Чимина, стирая между ними видимые границы. В глаза непонимающе смотрит, на нервах играет. — Хочешь мои сигареты? — вопрошающе приподняв бровь, чиркает зажигалкой в опасной близости от лица омеги, вынудив того поморщиться от пламени, почти коснувшегося молочной кожи. Подкуривает сигарету и благоговейно выпускает первое облако дыма вверх. — Тогда придется слизать их с моих губ. Чимин ослышался? — Что? — Мин упирает язык в щеку, чуть склоняя голову к плечу. Глумится над чужим замешательством. — Уже не хочешь? Чимин уверен, под эти вопросом скрывается заточенный клинок, которым его через несколько мгновений вспорют без жалости и сожалений. Он должен бежать — бежать в ужасе, но стоит, не шелохнувшись, словно этот немигающий, лукавый взгляд его тело в камень превратил. Бумага тлеет. Запах табака забивается в нос. Глаза слезятся то ли от плотного насыщенного дыма, то ли от изощренной игры, которую с Паком сейчас ведут. Имя проигравшего заранее всем присутствующим в помещении известно. Чимина от этой мысли корежит. Он затравленно, в отрицании мотает головой, потому что ничего этого не хочет. Только не так. — Не хочешь, значит… — от этого фальшиво-спокойного хрипа у омеги в животе все морозным колючим инеем покрывается. — Как жаль, что мне плевать. Альфа равнодушно толкает обратно на миллиметр приоткрывшуюся дверь, когда омега на панике попытался ее открыть: — Раньше надо было бежать. Юнги, прищурившись, затягивается никотином. Грубым движением хватает дрогнувшего Чимина за скулы и давит. Принуждает приоткрыть рот. Не позволяя увернуться, стирая запретную тонкую черту между ними окончательно, вгрызается в губы, под чужое мычание насильно проталкивая дыханием пары в чужое горло. Дверь дрожит от того, с какой силой Пак пытается вырвать лицо из грубых пальцев, норовящих его челюсть сейчас раскрошить. Он сжимает веки до красных мушек, колотит кулаками мужчину по напряженному запястью, мечтая провалиться под землю, которую не ощущает. Перед ним несдвигаемая скала, тяжелый кусок льда. Почему над ним так изгаляются? За что так сильно ненавидят? Их встреча, знакомство — это Ад, созданный только для них. И прямо сейчас каждый горит на их общем костре. Пепел падает на пол. Удушливый дым расползается по комнате, обволакивая две фигуры своим густым едким облаком. Охрана, вышагивающая вдоль ворот, с каменными лицами оглядывает территорию, но не слышит звуков борьбы, не замечает, как вибрирующая дверь своей дрожью готова сорваться с петель. Мин вовсе не целует, не упивается похотью и инстинктами подчинить. Он скармливает омеге никотин, заставляя им в отвращении давиться. Скармливает свой внутренний скопившийся яд. Он сердцем, мыслями чувствует, какую изнуряющую боль причиняет, каждый раз втаптывая омегу в грязь. И следом сам в этой черной грязи купается, испытывая ту же горечь, что в душе Чимина благодаря ему, Юнги, уже прижилась, стала как родная, навечно пустила корни. Пока омега сквозь судорожные всхлипы, бессвязно вырывающиеся из нутра, просил его — холодного, бессердечного, остановиться, в голове мужчины всплывали кадры с улыбающимся Намджуном, так нежно и тепло смотрящим на Чимина. Когда-то Мину тоже были доступны все эти самозабвенные чувства, все эмоции, способные вырастить в чужом сердце цветущие благоухающие сады. А теперь он — никто. Все внутренние сады сгорели, остался лишь мрак и зябкий ветер, гуляющий по безжизненным, иссушенным просторам его души. Он жаждал, чтобы друг отобрал у него омегу, насильно выдрал Чимина из его ледяных рук. И вместе с тем мечтал Намджуна искренне изничтожить: за его неподдельный интерес, за готовность омегу всеми силами добиваться, за страстную увлеченность, так сильно похожую на первую безнадежную влюбленность. Этот страшный бунт, возникший в сердце Юнги, не давал никакого покоя ни ему, ни омеге, невольно ставшим недопустимо значимым для него. И пусть эта проклятая значимость уже оставляет от их жизней лишь бренные, изувеченные останки, пусть содержит в себе губительный, медленнодействующий яд, она не теряет своего сакрального смысла — истинной правды: Чимин Мину не безразличен. Не безразличен с самой первой минуты, как увидел его. — Я. Презираю. Тебя, — сквозь чужой надрывный кашель по слогам шипит альфа. — Я, — давит на челюсть грубее, — ненавижу тебя. — З-за… — в горле саднит, жжет алым пламенем. — За что?.. — Просто так,—прямой словесный удар, а по ощущениям ледяной острый кол, вонзившийся в живот. — За то, что существуешь. Это было самое обидное, что когда-либо слышал Чимин. Горло парализовало, глаза дрогнули, скулы по-садистски свело. Его ненавидят за то, что дышит. За факт того, что все еще живет. — П-прек… — Пак не может толком ничего произнести. — Прек… — загнанно смотрит на сигарету, вновь подносимую к чужим губам. Колени вот-вот подкосятся. — Прекрати это… — Нет, Чимин-и, не прекращу, — Мин качает головой, хладнокровно наблюдая за чужой слезой, покатившейся по щеке. Впившихся ногтей на своем запястье не чувствует, там вены от перенапряжения вспарывают кожу. Вспотевшей от волнения ладони, пытающейся его оттолкнуть, на своей обнаженной груди не ощущает, потому что в этой самой груди все горит, и никакая влага на чужих пальцах не способна это пламя потушить. — Я слишком «мелочный ублюдок», чтобы выбрасывать недокуренную сигарету. Вновь глубоко затягивается. Под чужой обреченный всхлип, похожий на писк, вновь по-животному присасывается к влажным соленым губам, плотнее впечатывая омегу в дверь. Вновь разрушает в своей жизни то, что должен был, на самом деле, неукоснительно беречь.

***

— Просто найдите мне повод, —мужчина в погонах, сидя за рабочим столом, в раздражении оттягивает галстук. — У человека, обладающего таким доходом, не может не быть слабых мест. Найдите мне эту чертову трещину, а я уже превращу ее в пропасть. — Господин генерал, за Чон Чонгуком не было замечено никаких правонарушений. — Так уж и никаких?.. — сужает глаза Ким Ван, прожигая вопрошающим взглядом подчиненного. — Подумай лучше. — Может быть… — молодой альфа, сжимая папку с делом Чона, слегка прочищает горло. — Может быть… — Да говори уже, чего мямлишь?! — Было обнаружено два трупа, господин. По достоверным источникам альфы работали на Чон Чонгука, выполняя обязанности телохранителей. — Продолжай, — Ван довольно откидывается на спинку кресла, начиная в ожидании постукивать пальцами по столу. — На месте убийства были найдены денежные средства в крупном размере, а также билеты на самолет. — Интересно… кому же была выгодна их смерть? — Ван скалится, в философской задумчивости проводя языком по нижней губе. Вспоминает лица альф, нарушивших приказ Чонгука: избавиться от Сун Хи, и притащивших его домой с пробитой головой. — Вероятно, тому, чью тайну они унесли с собой в могилу. Кто-то очень не хотел, чтобы они рано или поздно раскрыли свои рты. Предполагаю, им заплатили за молчание, а после, избавились в целях подстраховки. Жертвы бежали в другую страну. — Считаешь, это было побегом? — генерал смотрит лукаво. В этом кабинете каждый знает правду, но упорно делают видимость, что глубоко заинтересованы расследованием. — Все факты указывают на это, господин. — Каким способом были убиты эти несчастные? — спрашивает старший, в тайне прекрасно зная ответ. Испытывает внутреннее предвкушение от плана, активно разрастающегося в его голове. — Огнестрельным оружием. По одному выстрелу каждому в голову. Работал профессионал. Орудие убийства на месте преступления найдено не было. — Что же они такого сделали или узнали, что такой чистый и добросовестный человек, как Чон Чонгук, — старший делает громкоговорящую паузу, — посчитал нужным избавиться от них? — не спрашивает. Между строк, негласно навязывает свою безумную идею, которую вынашивал все эти дни. Шьет Чонгуку дело за его спиной. — Его причастность еще не доказана, — слетает с языка подчиненного. — Еще рано делать выводы. — Выводы — рано, — Ван согласно кивает. — А вот внести его в список подозреваемых — самое время. Необходимо найти оружие, из которого стреляли. — Если предположить, что Чон Чонгук виновен, вряд ли он сам целился в убитых. Обычно такое делают чужими руками, — уверенно заявляет молодой следователь. — Значит, это будет не обычным случаем, — удовлетворенно улыбается генерал, насмешливым взглядом намекая своему подчиненному, с чего именно следует тому начать. — Выполняй свою работу. Обо всем остальном позабочусь я. — Потребуется ордер на обыск. — Ты его получишь, — глазами кивает Ван. — Чуть позже. Он раздавит Чона. Очернит его имя. Лишит власти. Упечет в темную камеру глубоко и надолго. Без возможности вернуться.

***

Ли отрезает небольшой кусочек стейка, но не торопится его съесть. Сочный алый сок вытекает на белоснежную тарелку, а омеге мерещится раковина, над которой, тяжело склонившись, упираясь дрожащими руками в ее бортики, он смывал ночью с разбитой губы капли собственной крови. Руки слегка трясутся, отчего приходится положить вилку. Еда в горло не лезет. Кажется… его тошнит. На фоне играет приятная ненавязчивая музыка. Мягкий свет вечереющего неба проникает сквозь огромные панорамные окна, из которых видна западная часть города. Полупустой роскошный ресторан, расположенный в трехстах метрах над уровнем земли в одном из крупнейших зданий Адрума, способен поразить любого человека, вне зависимости от статуса, своей чарующей атмосферой, изысканным сервисом и уникальностью. Но только не омегу, не способного сейчас по-настоящему оценить красоту места, в котором оказался в первый и, возможно, в последний раз. Мысли представляли собой болото, медленно затягивающее в свою затхлую темную трясину. Тело, исписанное синяками и укусами под скрывающей их пурпурной рубашкой, немыслимо болело. Голова разрывалась на части. Ему хотелось сбежать, закрыться в своей комнате, зашторить все окна, лечь на кровать и уснуть — исчезнуть на время для всех, кто его знал. Но, невзирая на свои тайные несбыточные желания, невзирая на слабость и подавленное состояние, прямо сейчас, сидя за круглым столом напротив Джина, расслабленно отпивающего вино, он растягивал губы в ангельской обворожительной улыбке, причиняющей ему саднящую боль от раны, умело замаскированной тональным кремом. — У тебя все хорошо? — участливо интересуется альфа, ни на грамм не веря во всю ту ложь, что мелким шрифтом читалась в поникшем, будто выцветшем взгляде омеги. Слова могут лгать. Губы могут лгать, но глаза… Те глаза, которые знал Джин — никогда. — Кхм… да, — и снова эта улыбка. Лживая искусственная улыбка, по несчастью предназначающаяся Сокджину. Ли вытирает салфеткой рот и чуть отстраняется от стола, пряча руки у себя на коленях, чем вызывает в нахмурившемся мужчине непонимание. — Ты почти ничего не съел, — Джин кивает на тарелку. — Я пригласил тебя не только для того, чтобы поболтать, но и чтобы ты вкусно покушал. Ли тайком потирает пальцами запястья, на которых под манжетами расцвели насильственные следы. Ему неловко и стыдно перед альфой за свое поведение. Его привели в потрясающий ресторан, заказали дорогую еду, которую раньше он бы умял за обе щеки, в конце еще и тарелку облизав до идеальной чистоты, и плевать, что это неприлично, а он в ответ на чужую щедрость и доброе отношение мнется, отказывается, словно недоволен происходящим. — У меня желудок сегодня побаливает. Не хочу переедать, — очередная ложь. У альфы от нее скулы уже сводит. Сокджин не знает, о чем с омегой говорить. Тот на все вопросы отвечал коротко, увиливал, ранее обсуждаемые темы разного уровня сложности поддерживал для вида. Перед Джином будто другой человек сидел — абсолютно ему незнакомый, чужой, за глазами которого больше не было никого, с кем он мог обсудить все на свете, как несколько лет назад. Между ними выросла прочная, не пробиваяемая стена, и как бы сильно мужчина в нее не ломился, по ту сторону ему отвечала лишь тишина. — Ли… Что тебя беспокоит? — осторожно начинает альфа в намерении пробиться сквозь чужую броню хотя бы на миллиметр, не понимая, что потерпит в своей идее провал. — Я не слепой и вижу, что с тобой что-то не так. Ты можешь поделиться со мной всем, чем угодно. Это же я… — он поджимает губы. Ему досадно, что прямо в эту минуту омега не смотрит на него. — Я — Джин, с которым ты когда-то без стеснения мог обсудить даже самые откровенные вопросы: начиная от того, какой цвет нижнего белья тебе подойдет, и заканчивая… — Это было когда-то, — омега внезапно, но без напора перебивает мужчину. — Сейчас все по-другому, — Ли чуть закусывает губу и все же поднимает взгляд на старшего, усилием воли натягивая на себя одну из многочисленных масок, способных скрыть поселившуюся в сердце тоску. — Мы не общались с тобой слишком долго. Может показаться, что два года — это немного, но для меня, — омега прочищает горло, — для меня достаточно, чтобы отвыкнуть. У меня все хорошо, Джин, правда, — голос мягкий, теплый, умоляющий ему поверить. — Просто… — подбирает слова, от которых старшему заведомо уже тошно, — просто с нами случилось время. Вот и все. Время… Жестокое, беспощадное время. — Мы можем все наверстать, — не останавливается альфа. Он не хочет принимать чужую истину. — Можем начать все заново. Омега издает безнадежный смешок. — Для того, чтобы что? — вопрос, мгновенно выбивший мужчину из колеи. — Ты снова уедешь, а я останусь здесь, — Ли не боялся их общей правды. — Несмотря на то, что прямо сейчас мы общаемся, смотря друг другу в глаза на расстоянии вытянутой руки, наши жизни находятся по разные стороны, Джин. Твоя в одной части света, моя — в другой, — омега печально покачивает головой. — И так будет всегда. Меня все устраивает, понимаешь? — нет, не понимает. — Не стоит искать подводные камни там, где их нет, — вранье, от которого язык невообразимо жжет. — У меня. Все. Хорошо. «Подводные камни есть везде, — проносится в голове альфы. — И твои слишком ощутимы, чтобы их не замечать» Сокджин молчит. Внутреннюю сторону губы покусывает, слабым кивком принимая чужой ответ, который никак не желает усваиваться в голове. Безотрывно смотрит на бледное уставшее лицо, участвуя в безнадежной борьбе взглядов. Один немо просит честности, открытости, на коленях просит все рассказать, второй же умоляет больше не сражаться, не биться в стену, за которой никого нет. На фоне давящей тишины Ли тянется к бокалу с вином и делает глоток, чтобы унять засуху в пульсирующем горле из-за непроизвольно подкрадывающихся слез. Связки подобно пружине что вот-вот лопнет. С натягом проглатывает алкоголь и отворачивает голову в сторону панорамных окон, оставляя альфе возможность лицезреть лишь свой профиль. Время и правда безжалостно. И прямо сейчас, в минуты молчания, оно отбирает у них обоих шанс на то, чтобы хоть что-то между ними изменилось. Поговаривают, счастье любит тишину. Но Джин уверен: в их с омегой случае счастье тишину ненавидит. — На следующей неделе поеду в Фармхорс, — мужчина решает разбавить эту давящую атмосферу, чем вынуждает Ли обратить на него внимание. — Если хочешь, поехали со мной. Слышал, там хорошо. — Не уверен, что смогу, — пожимает плечами младший и вновь отпивает каплю вина. — Нужно разобраться с документами господина Вана. Иначе к концу месяца скопится такая гора, что я потону в ней. — Может, тебе взять отпуск? — Не вариант, — омега ставит бокал на стол, начиная поглаживать пальцем стеклянную ножку. — Мне его никто не оплатит. К тому же… мне нравится то, чем я занимаюсь. Знаешь, — Ли задумывается, подмяв нижнюю губу и подняв взгляд к потолку. А альфа не удерживается, глазами жаждущими ловит это скромное обыденное движение. — Недавно видел в интернете одно видео. Процитирую не точно, но один омега сказал: кто-то подсажен на иглу, а кто-то на работу. Так вот, я один из тех, кто плотно сидит на работе. Она мой наркотик и смысл жизни. — Так себе наркотик, — усмехается альфа, растягивая губы в широкой улыбке. — Хотел бы я то же самое сказать про свою работу. — Зачем тогда пошел в эту сферу? — Престиж, деньги и… — Джин задумывается, — наверное, любопытство. Химия — очень интересная наука с большим пространством для фантазии. Если хорошо постараться, с помощью нее можно изменить то, что, кажется, не под силу даже Богу. — Ты не веришь в Бога. — Ты прав, — самодовольно отвечает Джин. — Я верю только в науку, в себя, и… — В инопланетян. Я помню. Два негромких смеха в унисон проносятся по залу. Ли смеется, не замечая, с каким трепетом сейчас вслушиваются в его бархатный, непринужденный смех. С какой жадностью впитывают это короткое мгновенье с проскользнувшей в нем жизнерадостностью. В какой момент честная улыбка между ними стала чем-то столь далеким и практически недостижимым?Ли знал ответ, а Джин терялся в догадках, ни одна из которых не была правдой. Сокджин тайком любовался омегой, чью красоту раньше не замечал. Глупец. Восхищался простотой, воспитанностью, чувством такта, которых были лишены многие, даже самые известные люди в их золотом обществе. Ему хотелось стать для Ли кем-то больше, чем просто сыном работодателя или давним хорошим другом. Хотелось стереть между ними все запреты и статусы. — Потанцуй со мной, — неожиданно выдает альфа. — Что?.. — Подари мне танец, — под чужую растерянность Джин поднимается из-за стола. — Всего один. Большего не прошу. Он уверенно подходит к омеге и протягивает руку так, будто дарит тому целый мир и священную клятву этот мир всеми силами оберегать. Ли в ступоре смотрит на мужчину и сам не осознает, что свою хрупкую ладонь уже доверительно вложил в чужую — крепкую, теплую и тихо обещающую сохранить его тело и сердце в целостности. И даже если это обещание исчезнет с новым восходом солнца, Ли принимает его, как самое ценное, что у него есть. Вверяет себя, использованного, поломанного, покрытого синяками, в объятия того, кто никогда не причинит физическую боль. В объятия мужчины, которого так сильно и всепоглощающе любит. Джин бережно кладет руку на поясницу Ли, негласно призывая дать возможность биению их сердец соприкоснуться. Омега, сглотнув, робко и отзывчиво прижимается грудью и щекой к груди альфы, позволяя крепко и в то же время ласково себя обнять. Растворяется в чужом тепле, пропадает в невероятно искренней нежности, которая так долго была ему недоступна. Прикрыв глаза, вдыхая аромат, который никогда не сотрется из памяти, Ли старался не выдавать внутренней предательской дрожи, не позволял плотному кому, вставшему в горле, нарушать столь значимый в его жизни момент. Тела двигались плавно, медленно, воздушно, растворяясь в волшебной гармонии, создаваемой пианистом исключительно для них двоих. Чувственная инструментальная музыка, льющаяся из фортепьяно, проникала в душу. Заходящее солнце дарило свои последние лучи, наполняя зал убаюкивающим бархатным светом и мелкими блёстками, исчезающими в пепельно-русых волосах омеги. Сокджин держал маленькую ладонь Ли прямо возле своего сердца, мягко гладил большим пальцем по выпирающим позвонкам, ощущая всю хрупкость и уязвимость худенького омеги, выпотрошенного жизнью. Ли был похож на изящный белоснежный фарфор — сверкающий, чистый, нетронутый. Вот только альфа не знал, что прямо сейчас держал в своих руках давно опороченные окровавленные осколки. От бесценного фарфора не осталось ничего. — Мне стоило вернуться раньше, — прозвучало слишком тихо, печально, но Ли все равно услышал и поднял взгляд. Сокджин не знал, кому именно это говорил: себе или омеге. Ему просто захотелось… извиниться. Но как правильно это сделать, мужчина не понимал. Имеют ли теперь значение все эти извинения? Способны ли они хоть что-то между ними поменять? — Я хочу, чтобы ты уехал со мной. Зачем?.. Зачем он это говорит? — Не хочу возвращаться в Токио один. Токио. Знал бы Сокджин, какую боль своими словами сейчас причиняет. — Я… — Джин, — омега кладет пальцы на чужие губы, прерывая. Ему от этих слов, от этих несбыточных «хочу» до невыносимого тошно. И тошно от себя, буквально противно, что лжет, играет в чужую мерзкую игру, не в силах поменять ее правила, ни имея ни единой возможности ее закончить. — Не надо, — сквозь собственный еле различимый шепот качает головой, а внутри кричит, воет замогильно. — Давай просто потанцуем. Пожалуйста… «Побудь со мной рядом еще немного» Пока я жив. Пока я все еще могу тебя любить. В глазах замолчавшего мужчины, бережно прижимающего его к груди, Ли видел ту самую жизнь, которую никогда уже не сможет прожить. Но прямо сейчас, когда к его лбу так самозабвенно прикасались мягкими губами, целуя в знак согласия, когда любимый аромат обволакивал своей тишиной и безопасностью, от этого осознания не было настолько больно. Сейчас его сердце парит и счастливо улыбается, потому что рядом Джин. Его Джин. И они танцуют. Танцуют… спустя столько лет.

***

Безлюдная тихая улица, освещаемая уличными фонарями, навевала безысходную тоску. Здесь не было ароматов полевых цветов и запаха свежескошенной травы. Не было звуков лающих соседских собак и звона колокольчиков с пастбищ — лишь кирпичные негостеприимные дома с высокими воротами, давящими на Тэхена своими габаритами с обеих сторон, и угнетающие заасфальтированные дороги. — Так и будешь молчать? — Чонгук заруливает на свою улицу, мельком посматривая на омегу, игнорирующего его всю дорогу от Фармхорса до частного сектора Адрума. — Тэхен, мы взрослые люди. Пожалуйста, перестань так себя вести. Ким в ответ лишь повел плечом. Чон устало выдохнул. Казалось, будто омега рассматривает дома, прислонившись виском к стеклу, но на самом деле его веки были прикрыты. Он не спал, просто не хотел видеть окружающее его пространство. Когда-то Тэхен мечтал о маленьком доме в этих окрестностях — хрупкая, неосуществимая мечта. Но сейчас его желание погасло. Отныне все существующее здесь виделось ему настолько холодным и одиноким, что душа, замерзая, выдыхала белый пар. — Хочу сходить куда-нибудь. — Сейчас? — Чон нахмурился, бегло взглянув на профиль омеги. — Ты время видел? — И что? — Ким отрывается от окна и дарит альфе свой безразличный взгляд. — Ты сам сказал: я не узник в твоем доме. Или твои обещания — пустой звук? — Я просил разумно выбирать места развлечений, — поучительным тоном отвечает Чон, замечая вдалеке ворота своего дома. — А в такое время всё разумное уже закрыто. — Я хочу в клуб. У Чонгука с губ сорвался нервный смешок. Этот омега решил его сегодня доконать. — Приключений мало? — Какая тебе разница? — голос равнодушный, бесцветный и пустой. — Я хочу сходить куда-нибудь, где не будет тебя. Тебя и твоих амбалов. — Забудь, — Чон неосознанно сжал крепче руль. — Без охраны ночью ты никуда не пойдешь. — И правда, пустой звук. — Что? — альфа не расслышал, настолько бесшумно прозвучал чужой укор. — Твои обещания, — Тэхен поджимает губы. — Они ничего не стоят. Чонгук не отвечает. Лишь досадно закусив губу, кивает, проглатывая колючие шипы. Устал спорить и убеждать. Знаете… мужчинам тоже иногда бывает нестерпимо обидно. Особенно когда несправедливо их обвиняют во всем, в чем они на самом деле не виноваты. Когда становятся сливной ямой, в которую кто-то спускает все свое накопившееся дерьмо. Мужчинам тоже бывает больно. Но они редко это показывают. Автоматическое железо с металлическим шумом разъезжалось, открывая обзор на светлое строение с подсвеченной террасой. Охрана махала друг другу руками, о чем-то жестами разговаривая между собой. На лестнице неизменно встречал Шин, а за его спиной стоял мрачный Юнги, с паршивым видом выбрасывающий сигарету в стоящую рядом каменную урну, стоило машине преодолеть черту ворот. Этот дом — бездна. Грёбаная пропасть, в которую Тэхена каждый раз сталкивали с ноги. Омега отсчитывал секунды до того, как автомобиль затормозит, и он сможет выскочить из салона, в котором два накаляющихся аромата в ожесточенном сражении душили друг друга. Чонгук, устало моргая ресницами, насильно переваривая горечь чужих слов, расслабленно выкручивал руль, припарковывая машину параллельно лестнице. Ни одним мускулом не показывал, насколько сильно омегу сейчас хотел придушить. Он снимает блокировку, глушит мотор и с тяжелым выдохом прикрывает глаза, как только дверь гневно захлопывается, оставляя на пассажирском сидении пустоту. Потирает веки подушечками пальцев, не обращая внимание на отшатнувшегося Шина, в удивлении взметнувшего бровями, когда мимо него фурией пронеслась жар-птица, готовая сжечь этот особняк к чертям. Альфа сидит еще несколько секунд, позволяя себе внутренне успокоиться. Его запах сейчас настолько насыщенный, настолько густой и плотный, что неизбежно задавит своей силой пожилого омегу, не имеющего никакого отношения к происходящему. Шин не виноват в том, что они, две неуправляемые противоположные стихии, по воле проклятого случая столкнулись душами на дьявольском перекрестке и теперь негласно рвут друг друга на части. Чонгук — освежающий морской воздух, Тэхен — огненная земля. Омега обжигает, ранит, оставляет на сердце болезненные волдыри, а тот ему взамен, сквозь боль, свою руку холодную протягивает. Хочет, чтобы вместе в небе парили — свободными и защищенными. — Добро пожаловать, Гуки, — Шин с улыбкой обнимает альфу, захлопнувшего водительскую дверь. — Как съездили? — Нормально, — Чон целует омегу в висок, глазами кивая в приветствии Мину. — Дома всё в порядке? — А как же иначе? У меня все по струнке ходят, — смеется управляющий, похлопывая мужчину по груди. — Нам продукты передали. Пусть охрана пакеты из багажника вытащит, — Чонгук кивает в сторону машины. — Какие еще продукты?! — руки в боки, ножкой топ. Все в стиле недовольного Шина. — Мы что, бедствуем? Своей еды навалом! Чонгук устало вздыхает. Ему хочется принять душ и выпить немного виски, а не вот это вот всё. — Там все фермерское. Было бы странно, если бы мы приехали с пустыми руками. Рин обо всем позаботился. Хороший омега. Правда, вредный и буйный, — смеется мужчина, — прямо как ты. — Ты меня со старыми клячами не сравнивай! — вспыхивает Шин, а Чонгук умиляется с его злости. — Вы одного возраста. — Не оскорбляй меня! Чонгук глубоко убежден: если два пожилых омеги когда-нибудь встретятся, от особняка останется только уголек. Разнесут всё честно нажитое им имущество и оставшиеся волосы на голове друг другу повырывают. Опасно их знакомить. Но однажды придется. Еще одна неотвратимая неизбежность в жизни Чона. Тэхен бежал вверх по лестнице, не обращая внимание на здоровающуюся с ним прислугу. Непрошенная пелена слез застилала глаза. Он срывает с горла шарф, с яростью комкает и наотмашь бросает за перила с третьего этажа, как мусор, нестоящий ни цента. Ткань падает к ногам прислуги. — Господин Ким! — парень поднимает удивленный взгляд вверх на ускользающего, разгневанного Тэхена. — Ваш платок! — Можете забрать себе, он мне не нужен! — голос Кима срывается, дрогнет на последнем слове. — Ничего от него не нужно… — шепчет сам себе, стирая слезу, упавшую на щеку. — Пусть подавится своей благотворительностью. Омега в смятении держит в руках итальянскую ткань от неизвестного ему люксового бренда и не знает, что ему сейчас делать. Мечется в мыслях из стороны в сторону, пока не слышит за спиной спокойный голос: — Если нравится, забирай. Вот так просто. Без всяких «но». Чонгук обходит опешившего омегу сбоку, и прежде чем направиться в свой кабинет, с натянутой усталой улыбкой кивает: — Теперь он твой. — Я н-не могу его взять, господин. Это слишком дорогой подар… — Именно поэтому, — мягко перебивает альфа, — ему будет лучше у того хозяина, который действительно будет его ценить. Прислуга с распахнутыми глазами в оцепенении смотрит на удаляющуюся спину мужчины и только рот открывает и закрывает. Забыл даже поблагодарить. Вещь, лежащая сейчас в его руке, стоила баснословных денег, которые ему пришлось бы копить ни один и ни два года. Для кого-то подобная вещь — целый мир, а для кого-то всего лишь незначительная звездочка во вселенной. Пальцы мелко тряслись, а сердце в неверии трепетало. Он, простой человек со скромными желаниями, оказался морально не готов к такому щедрому, шикарному подарку, который в сдержанной улыбке все же прижал к груди, как самое сокровенное и значимое в его жизни. А возможно, в его случае так оно и было. Тэхен подлетает к двери своей спальни и только решает потянуться к ручке, как сквозь мыслительный крик ярости каким-то чудом улавливает странные звуки из соседней комнаты — влажные, рваные, похожие на заикание. Пальцы соскальзывают с ручки, ноги сами осторожно начинают шагать к чужой двери с развернувшейся за ней чудовищной трагедией, в которой кто-то намеренно сжирал себя заживо, утопая в самоунижениях, проклятиях и оскорблениях. Ким шмыгает носом и прислушивается. Он знает, чья это спальня: человека, однажды протянувшего ему руку помощи. Ким больше не сомневается: этот проклятый дом — ядовитое соленое озеро, наполненное слезами всех здесь живущих. Ящик Пандоры был вскрыт. Проклятие вновь опустилось на семью Чон, без жалости поглотив всех, включая двух омег, которые не имели к этой фамилии никакого отношения. Тэхен не желал здесь находиться: среди чужих людей, чужих стен и чужих бед. Он хотел домой. Хотел туда, где не было кандалов. Чимин, поломанной вещью, в сгорбленном положении сидел на полу в окружении бумажных скомканных платочков и не замечал позади тихих шагов, ступающих по ковру. Ему мерещилось, что он весь провонял едким дымом, которым его сегодня так изощренно и унизительно душили, не давая толком вздохнуть. Он в истерике, с дрожащим подбородком и ниточкой слюны высмаркивался в новую салфетку, следом отбрасывая ее в сторону. Всхлипывал, затихал на несколько секунд, а затем снова с протяжным писком ронял слезы. Казалось, за столько часов рыданий уже должен был высохнуть и пожухнуть, как цветок, утративший силы и жизнь, подохнуть от обезвоживания. Но эта чертова вода не заканчивалась: лилась и лилась. От нее не становилось легче, только голос охрип и глаза заплыли красными капиллярами. У Тэхена своя трагедия, у Пака — своя. Вот только первопричина одна и та же — клетка, в которой они оба застряли не по своей воле. Слезы бывают разные: от жалости к себе и от сострадания к другим. Последние сейчас лились по щекам Кима, что безмолвно присел на колени рядом с Чимином, мелко вздрогнувшим от неожиданности. Тэхену не нужно было спрашивать о причине, чтобы понять, насколько тому действительно плохо. Такие слезы не могут лгать и не могут быть преувеличены. Они просто есть и имеют полное право на существование. — Я устал жить, — честно шепчет Пак. — Устал ждать послабления, — соленая капля падает с кончика носа. Тэхен в молчаливой поддержке опускает голову на плечо омеги, а у самого тихая слеза стекает по виску. Они оба смотрят в одну точку, куда-то сквозь пол. Оба думают о своих жизнях, одновременно похожих друг на друга и в то же время имеющих явное различие. — И знаешь, что самое паршивое? — с надсадным смешком шмыгает Чимин. — Помнить счастливые, но навсегда утраченные времена, — он сжимает в ладонях платок. Подбородок дрожит. — Имей я сейчас то, что когда-то было моим по праву, никто бы не посмел обращаться со мной как с грязью. — Что произошло? — опустошенно спрашивает Ким. — Дом сгорел, — всхлип. — Родителей не стало, — всхлип. — Я оказался в детском доме. — Сколько тебе было? — Тэхен интересовался мягко, без давления. — Четырнадцать… — Чимин прочистил горло. — Тот возраст, когда прошлую жизнь забыть уже не получится. — А я свою не помню. Пак повернул голову на монотонный пустой шепот. — Не помню голос отца, — в потухших глазах Тэхена тоска… Безутешная, пронзительная тоска. — Не помню, как выглядел дом, что гниет сейчас в одиночестве, — он тянет губы в печальной улыбке. — Не помню то, что хотел бы помнить, — Ким медленно смаргивает слезу. — Помнить счастливые моменты — это дар, Чимин, — Тэхен в унисон словам отстраняется от плеча, кладет ладонь поверх чужих пальцев и смотрит прямо в глаза небесные, ангельские. — Дар, который оставляет нам жизнь для того, чтобы в самые холодные времена нам было чем согреться. Цени это, — Тэ поглаживает чужие пальцы. — Ты даже не представляешь, насколько холодно тем людям… которым воспоминания недоступны. «Насколько холодно мне» Чимин, поджав губы, сдерживая новый поток слез, крепко обнимает омегу в благодарность за поддержку. Ким чуть пошатнулся назад от напора чужого тела, но не отстранился. Пак уткнулся в чужую шею и невольно глубоко вдохнул её цветочный пьянящий аромат. Его новый друг пах настоящими лепестками алых роз, которые хотелось вдыхать вновь и вновь. Но Чимин, всю сознательную жизнь получающий в спину издёвки касаемо собственного запаха, этому факту не завидовал. Напротив, он был искренне рад, что кому-то повезло обладать столь прекрасным душистым букетом. Пак не знал, но Тэхен тоже украдкой вдыхал его еле уловимый аромат и четко знал, с чем он у него ассоциируется. Прохладный и одновременно теплый. Колючий, тоскливый и в то же время шелковый, очень уютный. Под веками образы всех известных ему планет, потрясающих сознание, а уже через мгновенье — непроглядная чернота. А еще… безмолвие. Абсолютное, вечное безмолвие. Невероятный, пленительный дуэт.Пленительный для Тэхена, который с этой сущностью бок о бок жил и принимал ее как родную. Не боялся ее, не бежал от нее, не отрицал, как делают это многие. Напротив, он к ней стремился.Ким знал, чем пах омега, и плотнее вжимался в чужую шею, намеренно пропадая в этом запахе. Чимин пах тишиной. Безмятежной космической тишиной. Они сидели какое-то время, бережно прижавшись друг к другу, и думали каждый о своем. Им было комфортно сидеть вот так: когда не было психологического давления, когда не было тех глаз, в которых они себя распятыми видели. Когда не было ничего, кроме них и успокаивающего молчания. Минуты текли. Слезы высыхали. Становилось легче. В дружеских подбадривающих объятиях друг друга им становилось проще пережить тоску. Оказывается, это так приятно — иметь кого-то, кто не стремится тобой обладать, но искренне хочет быть рядом. Без всяких условностей, без поучений, не требуя взамен ничего, кроме безмолвного понимания. — Давай сбежим? — уверенно шепчет Ким, мгновенно привлекая к себе чужое внимание. — Только на эту ночь. Чимин отстраняется, в непонимании хлопая глазами. — Давай сбежим прямо сейчас! — Тэхен под удивленный взгляд вскакивает на ноги. — Ты говорил мне про лестницу. Она все еще там? — решительно подбегает к окну и одним движением распахивает створки, выглядывая наружу. — Спятил… — заторможенно бормочет Пак, делая вывод сам для себя. — Точно спятил. — Хочешь развеяться? — Тэ оглядывается через плечо, а в глазах неотступность, боевой задор и что-то еще, непонятное Чимину. — Я не против, но… — Пак поднимается, морщась от затекшей мышцы в ноге. — Куда мы пойдем? — Не знаю, — Тэхен покусывает губу в задумчивости. — У тебя есть идеи? Я в клуб хочу. — Ты?! — у Пака аж голос сорвался. — В клуб? — А что?.. — недоуменно пожимает плечами Тэ. — Мне двадцать шесть, а я ни разу танцпол не видел. Я слышал про Арес. Вроде там… — Исключено, — мгновенно прерывает Чимин, поднимая ладони. — Во-первых, им владеет друг Чонгука, нас сразу же сдадут и там же упакуют. А во-вторых, у меня сейчас нет столько лишних денег, чтобы покупать туда билет. Можно выбрать что-нибудь попроще, если, конечно, не брезгуешь находиться в посредственных заведениях. — Я никогда не был в подобных местах, чтобы наверняка знать, насколько брезглив, — Ким зачесывает волосы назад. — Кто знает, вдруг мне понравится? — Могу предложить одно место, где я уже бывал, — Пак неуверенно почесывает затылок. — Но выпивка там отстой. Тэхен отмахивается, снова смотря на лестницу: — Я не собираюсь много пить. Хочу просто потанцевать. — Ладно… — выдыхает Пак, где-то на внутренней чуйке предчувствуя всю катастрофичность их безумной шкодливой идеи. Подходит к омеге, встает рядом и, склонив голову, с усмешкой спрашивает: — Высоты не боишься? — взглядом указывает на пожарную металлическую лестницу, приделанную к внешнему фасаду дома рядом с их окнами. — Нет. — Супер! — Чимин удовлетворенно хлопает в ладоши. — План прост: ждем, когда этот бугай пойдет на повторный обход, — указывает на охранника, вышагивающего вдоль забора. — Спускаемся по пожарке, стараясь не свернуть себе шею. Бежим к лестнице, перепрыгиваем забор, вызываем такси на чужой адрес неподалеку от нас и улепетываем в закат. — А обратно как возвращаться? — задает логичный вопрос Ким. — По кирпичам взбираться? — Не переоценивай свои возможности. Ты не Человек-паук, — Чимин поворачивается, намечая курс к шкафу. — Возвращаться будем только через ворота, что под утро чревато для нас тяжелыми увесистыми пиздюлями. Но живем один раз, не так ли? — открывает дверцы, начиная копаться в одежде, висящей на вешалках. — Я хотел остаться незамеченным, — хмурится Тэхен. Его такой расклад не устраивает. — Незаметные люди чаще всего живут скучной жизнью. Не знал об этом? — Пак смотрит на черную шелковую кофту без рукавов, в воздухе примеряя ее на Тэхене и, одобрительно кивнув самому себе, бросает на постель. — Переодевайся, — туда же летят черные джинсы, ремень и кожаная рубашка из тонкой ткани. — Почему все черное? — Тэхен, подходя к кровати, скептично смотрит на предоставленные ему вещи. — Это не мой стиль. — Твой стиль для дорогих заведений. А клуб, в который мы идем, далек от VIP-уровня. К тому же, цвет твоих волос будет идеальным акцентом на фоне этого образа. — А ты что наденешь? — все еще пребывая в сомнениях, Тэ проводит пальцами по кожаной ткани. — У меня один стиль, — Пак трясет одеждой с задорной улыбкой. — Белая футболка и светлые джинсы. Чего стоишь? Надевай уже! Тэхен мнется еще несколько мгновений, но когда слышит недовольное: «Тэ, не тормози! Нам еще ехать!», наделано всплакнув, будто из-под палки, с протяжным выдохом начинает расстегивать на себе рубашку. Это катастрофа…

00:30

— Как думаешь, куда они? — Юнги отпивает виски, стоя рядом с Чоном на балконе, и вместе с ним любопытно наблюдает за двумя силуэтами, подобно ворам, перелезающим через забор в самом темном углу территории. — В клуб, — Чонгук не удивлен. Стоило ожидать, что бунтарский дух омеги не позволит ему в эту ночь спокойно уснуть. До ужаса предсказуем. Ким не понимал, что его читали как открытую книгу с жирным крупным шрифтом. — В какой? — Скоро узнаем, — равнодушно отвечает Чон, будто ему глубоко наплевать на происходящее. Хотя… возможно, так оно и было. — Маячок, что ли, ему в телефон установил? — Мин не удерживается от смешка. — Если знаешь, зачем спрашиваешь? — Да прыгай ты уже! — крепко вцепившись пальцами в ступеньки лестницы, шипит Пак, воровато оглядываясь по сторонам. — Тут высоко! — сквозь зубы парирует Ким, застряв на вершине забора. — Мы себе ноги все переломаем. — Если ты сейчас же не прыгнешь, мы останемся не только без ног, но и без голов. Потому что нам их с тобой отсекут! Кхык, — Чимин проводит пальцем по своему горлу, — и нет мозгов! Давай резче! — Да сейчас, сейчас. — Почему позволяешь ему это? — говоря о Тэхене, Мин вольготно разваливается в плетеном кресле, скрещивая пальцы на торсе. — Раз считает себя настолько умным и независимым, пусть лицом к лицу столкнется с последствиями своего непревзойденного ума, — Чонгук опирается на балюстраду, прикрывает глаза и вдыхает прохладный ночной воздух. Сложная ночь. Сложные мысли. Сложная жизнь. — Жестоко даже для тебя, — удивляется Мин. — Это не мой выбор. Тэхен хочет свободы? — Чон кивает сам себе. — Он ее получит. А я помогу ему поскорее ощутить все ее прелести именно в тех реалиях, в которых он оказался. Мин не спрашивает о Чимине, не переживает за него. Чужая судьба его не волнует. Не волнует же?.. Прошлое выжгло все лучшее в мужчине, оставив лишь пепел от того, кем он когда-то был. Главный якорь, в котором он нуждался, потерян. Все еще с трудом пытается удержаться на плаву, но чувствует, как неминуемо идет ко дну. Ему одиноко, постыло внутри, но он не возражает. Все, что с ним происходит, он заслужил. А Чимин? Чимин разве заслужил?.. — Как долго ты еще собираешься удерживать Тэхена? — задает очередной вопрос Юнги, не желая вязнуть в мрачных мыслях. Чонгук уверен: каждый раз, когда он слышит это чертовски обжигающее имя, карма берет ручку и записывает каждую букву в его сценарий. В книге его, Чонгука, жизни омега с самого начал был для него роковой неизбежностью, от которой он никогда уже не откажется. Ни в этой жизни и ни в одной из следующих. «До тех пор, пока моя кровь не остынет» — эту тайну он сохранит негласной глубоко внутри. Чтобы никто не посмел переубеждать. Чтобы не порочили ее своими сомнениями. Потому уклончиво дает совершенно другой ответ: — Столько, сколько потребуется. — И все-таки, насчет его побега я бы на твоем месте еще раз подумал. Что, если нарвется на какого-нибудь мудозвона? — приподняв бровь, спрашивает Юнги, смотря на профиль альфы. — Всякое бывает. Клубы для омег — это игра в рулетку. — И я хочу, чтобы он в нее сыграл, — Чон уверенно кивает, уже все для себя решив. Ким не понимает по-хорошему? Поймет по-плохому. Терпение ушло на покой. Неоднократные попытки наладить контакт не принесли никаких плодов. Если стальная дверь не поддается уговорам, не желает открываться, единственный выход — снести ее к чертовой матери. Чонгук увлажняет горло новой порцией алкоголя, замечая, как последняя макушка скрылась за забором, и, взглянув на наручные часы, мысленно отсчитывает время до будущего крушения. И далеко не своего. — Он должен понять, что однажды я могу не успеть вытащить его из дерьма. «Попытаешься сделать мне что-то назло, клянусь: это зло обернется против тебя» Чонгук всегда держит свои обещания. И этой ночью он наглядно омеге покажет, насколько они не пустые.