Точка возврата

Каблуки мужских туфель отбивают неторопливый звук по глянцевой темной плитке. Молодой мужчина снимает солнцезащитные очки и, убрав их в футляр, легким взмахом руки дает указание двум тучным охранникам, чтобы те скрылись из виду. Входные двери особняка Ким захлопываются за спиной. Окна были наполовину зашторены, от чего помещение находилось в прохладном сумраке. Сквозь узкие вертикальные щели тянулись полуденные лучи с мерцающей пыльной крошкой. Сокджин, выпятив нижнюю губу, приподнял правую руку и, слегка наклонив голову в бок, плавно разрезал полосу света ребром ладони, найдя для себя подобное действие забавным. После чего, положив футляр из-под очков на ближайший столик, саркастично, без толики удивления усмехнулся: — Довольно гостеприимно. Вокруг ни души, даже прислуги, обычно мельтешащей перед глазами, ни где не было замечено. И лишь слабый аромат жареного мяса, доносящийся с отдаленной кухни, говорил мужчине о том, что здесь все еще кто-то живет. Сокджин, прикрыв глаза, поднимает лицо к потолку, делает глубокий вдох, желая насытить легкие, что будто высохли от жары и дорожной пыли в часовой пробке, но тут же в омерзении кривится, когда его чувствительное, привередливое обоняние улавливает горечь знакомого ему запаха. Захотелось высморкаться или громко чихнуть: противная герань, раздражающая слизистую, все еще находилась в этих стенах. Она цвела, продолжая распускать листья. Несмотря на увядший, потрепанный кем-то вид, она все еще была жива. К сожалению. Ему до тесно сомкнутых зубов не хотелось возвращаться в Адрум, где все его подростковое время прошло, как на пороховой бочке. Не хотелось видеть лицо младшего выродка, недавний случай с которым ни на дюйм не пробил брешь в сухом, братском сердце Джина. К слову, уверенные слова отца в трубку о том, что сгноит виновников их семейной трагедии, остались так же глубоко безразличными для Сокджина. Возможно, он бы и сам нашел того человека, кто так смело покусился на жизнь его брата. Для того, чтобы… в благодарности пожать тому руку. Джин приблизился к дровяному камину, придирчиво проведя ладонью по ледяной кирпичной поверхности. С прищуром потер подушечки пальцев между собой, похвально отмечая для себя отсутствие пыли и, скучающе выдохнув через нос, глубокомысленно уставился взглядом в пол. Очень хотелось нашкодить: например, поджечь одну из портьер или оставить выжженное заметное пятно на бархатной обивке мягкой мебели. Руки так и тянулись привнести парочку ярких красок в это серое место, способное омрачить всякое приподнятое настроение. По правде говоря, этот особняк и в былые времена казался альфе пустым, изолированным и закрытым от чужих глаз. Минимум уюта, минимум разговоров и никогда ни одной шутки, заставляющей посмеяться от души. Разведи костер в каждой из множества комнат, устрой грандиозно полыхающий пожар — высокое пламя не сможет согреть это место. Здесь всегда было холодно… Понимаете? Но, несмотря на мрачность и присущую этому месту трагичность, атмосфера вокруг уже не душила. Не сжимала с силой гортань, как три года назад, в день организованного отцом приема — когда Джин, наспех подхватив пиджак, уже в дверях, на прощание проехался кулаком по зубам брата: «Ты — не человек! Ты — жуткая мутация, которую нужно было задавить еще в утробе!». Со временем все мучительные кошмары, терзающие мужчину по ночам, незаметно для него самого, переросли в просто когда-то случившуюся неприятность, произошедшую не по его вине. Джин задержал дыхание на несколько секунд, а затем резко и звучно выдохнул, собирая в кулак все свое неистощимое терпение перед встречей с семьей. В размышлениях, с тихим: «Ладно…» похлопал ладонями по карманам джинсов и, довольный тем, что не забыл сигареты в машине, приободрившись, выудил пачку. В голове пробежала мысль: «Будь моя воля, никогда бы больше сюда не вернулся». Мужчина, как сейчас помнит: это был его одиннадцатый день рождения, когда он с радостью в глазах и праздничным кульком на голове выбежал к приоткрывающимся воротам, в надежде увидеть отца, несущего ему подарок в руках. И каково же было его удивление, когда подарком оказался девятилетний темноволосый мальчик, вылезающий с заднего сидения затонированного автомобиля. Когда отец уверенно вел за руку нового члена семьи, Джин не испытывал никакой злости или ревности. Напротив, подбежал к маленькому Сун Хи и протянул тому руку в улыбке, так как Джин всегда был дружелюбным и открытым ребенком. Но Сун Хи, проигнорировав протянутую ему в приветствии ладонь, лишь крепче прислонил к груди свою мягкую игрушку в виде тигренка, словно побоялся, что Сокджин отберет его, и теснее, с недоверием в глазах, прижался к Ким Вану. С каждым днем Сун Хи настораживал Джина все больше. Старший плохо спал, периодически пробуждаясь по ночам от странных звуков, доносящихся с соседней кровати — у братьев на тот момент была общая комната. Включал светильник и с сонным прищуром наблюдал картину, как Сун Хи, в позе лотоса кромсает ножницами бумагу оранжевых и красных цветов. Весь пол был усеян тонкой бумажной стружкой. На тихий вопрос: «Что ты делаешь?» мальчишка не отвечал, продолжая отстраненно шинковать цветные листы на узкие полосы. Но даже тогда Джин не оставлял попыток подружиться с братом. Делился с ним игрушками, пытался помогать с уроками, так как тому еще на начальных этапах учебы изучение предметов давалось нелегко. Но все было в пустую — Сун Хи не разговаривал с ним, швырял чужие игрушки подобно мусору и крутился возле отца. А когда глава семьи был занят, носился за шипящим тойгером, которого Джин выпросил себе на свой день рождения. Котенок не взлюбил Сун Хи, царапался, прятался от него по углам. А по ночам, мурлыкая, ластился к Сокджину, под завистливый взгляд младшего. И только спустя год Ким понял, что его младший брат никогда не станет ему братом. Когда, пропихиваясь под чужую кровать за случайно укатившимся ластиком, с любопытно взметнувшимися бровями нащупал коробку. Вытащил ее на свет и, осторожно посмотрев в сторону двери, в надежде, что никто в комнату не зайдет, торопливо вскрыл картонный ящик, удивлённо осмотрев содержимое: на дне коробки лежал прохладный коллекционный нож, несколько недель назад исчезнувший из кабинета отца, и плюшевый тигренок, с которым Сун Хи обычно спал по ночам в обнимку. Джин, сглотнув, под участившееся сердцебиение, поспешил вернуть чужой тайник на место, желая забыть об украденном холодном оружии, из-за пропажи которого со скандалом был уволен управляющий, и об игрушке… со связанными конечностями и торчащим из разодранного брюшка синтепухом. А на следующий день, с шокированными, заплывшими от слез глазами и ниточкой слюны меж губ, приоткрытых в беззвучной истерике, вновь смотрел на дно этой же коробки, вытащенной из-под груды пыльных кирпичей рабочими, занимающимися на тот момент реставрацией уличного бассейна. На потемневшем картоне лежал тигренок. Его полосатый, когда-то радующийся жизни, котенок, с перевязанными веревкой лапками и уже знакомым окровавленным ножом. Отец тогда проигнорировал обвинительные вопли Сокджина, направленные в сторону маленького живодера. Лишь пожурил Сун Хи за взятый нож без разрешения и наказал не заходить в его кабинет без позволения, пропустив мимо своего внимания чудовищный поступок младшего сына. Животное ведь не человек, оно не имеет прав, прописанных в законе. Его не жалко. Этот дом виделся Сокджину склепом, построенным на чужих костях. Потому, стоило только альфе в восемнадцать лет расправить крылья, он не задумываясь переехал в Китай, желая находиться от своей ненормальной семьи как можно дальше: так спокойнее и безопаснее. Джина с подросткового возраста привлекали передачи и научные статьи по разработке экологически чистых пестицидов, поэтому для главы семьи Ким не стало новостью то, что старший сын решил пойти по своим, весьма перспективным, стопам. Альфа, будучи студентом престижного вуза, подрабатывал стажером-химиком в лаборатории, получая среднюю зарплату и проживая в общежитии исследовательского центра. Джин, как белка в колесе, метался между лекциями, экзаменами и работой — набирался опыта, повышал уровень своих знаний. Принципиально отказывался от подачек отца, желая научиться самостоятельности и познать круг общения разных слоев населения. И как итог, после защиты научной работы, благодаря положительным рекомендациям наставников и своей страсти к химической индустрии, был переведен в Японию в качестве инженера, где получил допуск к курированию группы специалистов, занимающихся проведением опытов над химическими препаратами, и где работает по сей день — в свои тридцать два года, занимая ведущую, высокооплачиваемую должность. Но несмотря на свои амбиции, работа не являлась для мужчины способом зарабатывания больших денег, просто Ким выбрал то, что находил для себя интересным. Как некое хобби, подогревающее любопытство и рождающее азарт в достижении положительного результата. Большинство людей, проигрывая в схватке с успехом, бросают все на полпути, выбирая менее сложный путь для своего продвижения по социальной лестнице. Но Джин, долгое время претерпевая неудачи, никогда не относил себя к большинству. Хотя бы потому, что был изначально рожден с золотой ложкой во рту, которая всегда выступала в роли финансовой подушки безопасности. Альфа никогда не боялся остаться нищим. Самое страшное для Сокджина — это быть никем. Человеком с маленькой буквы, существующим на фоне жирного шрифта фамилии своего отца. Поэтому сейчас, возвращаясь в Адрум, мужчина подумывал провести испытания над одной из своих последних разработок и, в случае успеха, со спокойной душой перебраться в кресло, открывая компанию по экспортной продаже органических удобрений. Он вновь скептично осмотрелся по сторонам, не находя вокруг ни одного жителя, а затем в сердце как-то остро кольнуло, крепко перехватив дыхание — подобно маленькой тонкой иголке, от которой боль длится всего мгновение, когда за спиной донесся посмеивающийся, знакомый голос: — Помню, ты мне клялся, что никогда не притронешься к этой отраве. Молодой светловолосый омега, скрестив руки на груди и прислонившись боком к роялю, сдержанно улыбался, наблюдая за тем, как оборачивающийся на него Джин, насмешливо, с некой тонкой издевкой обхватив фильтр сигареты губами, медленно вытаскивал табачный скруток из пачки. Альфа, не произнося ни слова, безотрывно всматриваясь в осуждающие глаза секретаря, чиркает колесиком для искры и, поднося еле дрогнувшее пламя к лицу, с ухмылкой, демонстративно подкуривает сигарету. Захлопывает крышку зажигалки и протяжно выдыхает первое сизое облако вверх. Спрятавшись за маской задора, старается незаметно сбросить непроизвольное напряжение, сковавшее за доли секунды, стоило их взглядам столкнуться. Молчание, повисшее между ними, томительно сжимало низ живота у одного и тревогой царапало по сердцу другого. Но Джин не показывал своей обеспокоенности — просто немо продолжал блуждать по статной осанке, по голубой рубашке и молочным брюкам, обтягивающим узкие бедра, по пепельно-русым волосам, убранным в воздушный короткий хвостик, по удлинённой челке, очерчивающей острые скулы. Он смотрел так, будто пытался узнать человека, чья детская непосредственность в глазах и заурядный внешний вид существовали теперь только в их общем прошлом. Ли находился рядом, стоял буквально в нескольких метрах от его тайно изучающего взгляда, но по впечатлениям словно по-прежнему на расстоянии тысячи километров. Это был все еще его Ли и в то же время… некто уже чужой. — Клялся. Пока сам не создал отраву пострашнее, — спустя некоторое время выдавил из себя ответ Джин. — Все настолько плохо? — Смотря для кого, — мужчина делает вторую глубокую затяжку и сквозь рассеивающийся дым равнодушно тушит сигарету о мягкий подлокотник кресла, следом бросая окурок в стоящую на столике пепельницу. Ну вот, нашкодил. — Для рынка — удачно. Для жителей, проживающих вблизи исследовательских точек — не очень. Земля — это практически бесконечный золотой ресурс, но наука порой слишком безжалостна. Местность, где мы проводили опыты, можно считать мертвой — ресурсом, навсегда себя исчерпавшим за короткий срок. Но это… ай, ладно, — отмахнулся Сокджин, не желая грузить чужую голову неприятными рабочими моментами. — И вообще, может уже обнимешь чокнутого гения, а?! — в наигранном недовольстве повысил голос альфа, раскрывая руки в стороны. — Ну же, давай, — поманил кончиками пальцев, мотающего головой омегу. — Мне требуется доза объятий. — Мне не положено. — Правда? — мужчина загадочно делает один шаг вперед, в унисон выступившему румянцу на чужих щеках. — А если я тебя сейчас… поймаю? — Джи-ин, перестань ребячиться, я серьезно, — нервный смешок срывается с губ секретаря. — Не вздумай… — в предупреждении выставляет ладонь вперед, вытягиваясь в струнку, стоит альфе сделать очередной короткий шаг. — Сокджин! — громкий писк, и довольная ухмылка Джина, что, послав все приличия к черту за них обоих, уже стремительно сокращал между ними расстояние, широким шагом пересекая гостиную. — Джин, стой! Увидят же! — Плевать. Омега, взвизгнув, обегает рояль, уворачиваясь от мужских, загребущих рук. — Прекрати дурачиться! Это несерьезно! — Иди сюда, вредина, — хищно смеется альфа, оперевшись ладонями на черную поверхность музыкального инструмента. — Вот сюда подойди, — указательным пальцем тыкает в место рядом с собой. С задорным прищуром следит за осторожными передвижениями парня, что улыбался своими темными, как ночь глазами. В этом взгляде — игривом и честном, альфа причину своей радости видел. Единственный повод, чтобы задержаться в особняке подольше. — Зря, — выдыхает Джин, получив очередной отрицательный кивок. И, испытующе отбив быстрый ритм пальцами по черной поверхности, срывается с места, заставляя чуть ли не хрюкнувшего от смеха омегу дать деру в сторону выхода. Подошвы скрипят по выдраенной до блеска плитке. В лицо альфы прилетает подушка с дивана. Что-то падает, звонко ударяясь об пол: возможно, разбилось, но это не точно. Между этими взрослыми людьми, играющими сейчас в опасные для хрупких предметов мебели догонялки, не было никакой интимной связи, лишь дружба, подкреплённая искренними вечерними разговорами на уличных ступенях особняка и многострочными сообщениями, когда альфа вновь возвращался в Японию. Они познакомились на собеседовании пять лет назад. Джин самолично выбрал его анкету среди множества на должность персонального ассистента, в обязанности которого должно было входить исполнение личных поручений каждого из членов семьи и помощь в юридических вопросах. Сперва Ли, проживающий в маленькой квартире со своим братом омегой — одногодкой, каждый день добирался на общественном транспорте до особняка, но со временем был вынужден переехать под крышу семьи Ким, так как частая нужда в нём потребовала его постоянного присутствия. Между ним и Сокджином общение довольно быстро из делового переросло в дружеское, несмотря на то что альфа прилетал домой нечасто. Мужчина два года назад даже попросил отца позволить омеге на недельку прилететь к нему в Токио под выдуманным предлогом: «помочь разобраться в документах». Они тайно по смс планировали увлекательное совместное времяпрепровождение, вот только Ли, буквально за несколько дней до рейса, неожиданно сдал билеты, ничем не объясняя своего решения. Ответить на звонок, разрывающий телефон, омега так и не решился. Ни через день, ни через месяц, ни через год. — Поймал! — хрупкое тело оказывается в крепких объятиях альфы. — Хоть бы повырывался ради приличия, — в шутку бубнит запыхавшийся Джин в светлую макушку омеги, что стоял, опустив руки по швам, уткнувшись носом в центр его груди. — Ты бы все равно меня поймал, — еле слышимо, с довольной улыбкой. Они стояли посередине гостиной в полной тишине чуть больше минуты. Каждый дышал в своем ритме, не решаясь нарушить словами мгновение их встречи, затянувшейся на годы. А затем Джин, положив ладони на чужие щеки и заставив омегу поднять на себя взгляд, произнес совсем тихо, невольно заставив своей фразой острые скулы под своими теплыми ладонями напрячься: — Ты изменился. Мужчина, нежно вглядываясь в черты лица, казавшиеся ему непривычными, уловил непонятный для него испуг, бледной тенью промелькнувший в чужих глазах. Джин не мог понять причину такой обеспокоенной реакции, потому пожелал поскорее успокоить омегу. Подбадривающе улыбнулся во все зубы и с честным шепотом: «Ты стал еще красивее, Ли», снова крепко вжал младшего в свое тело, положив подбородок на его макушку. И пока секретарь расслабленно выдыхал внутри себя, Джин с неприятным предчувствием в ребрах, не мигая, смотрел сквозь воздух, позволив себе ненадолго сорвать с лица фальшивую задорность. Ему не было весело: ни тогда, когда пытался поймать уносящего от него ноги парня, ни сейчас, когда друг, по которому он безумно скучал, мерно дышал ему в грудь, окольцевав худыми руками его торс. Омега, ранее имевший очаровательные пухлые щечки, но в целом ничем не примечательный, за три года изменился до неузнаваемости. Вот только безупречный стиль в одежде, соблазнительное, выточенное до идеала тело и строго заострившиеся черты лица — не могли затмить усталости, явно выделяющейся темными синяками под глазами. Ли, приобретя внешний неуловимый шарм, будто медленно и незаметно высыхал изнутри. Что наводило Сокджина на весьма тревожные мысли, и о чем он намеревался деликатно поговорить с омегой, чуть позже, при подходящем случае. — Давай в ближайшие дни сходим куда-нибудь? Напомню тебе, ты все еще должен мне ужин, — неожиданно выдал альфа, припоминая младшему их нереализованные планы в Токио. На что омега, слегка отстранившись, задрал голову вверх из-за низкого роста и растерянно захлопал глазами. — Как насчет японской кухни? — Но господин Ван… он… Разве вы не должны провести время вместе? Вы давно не виделись. — Ну, мой отец не особо по мне соскучился, я смотрю. По крайней мере, я по нему точно нет, — безразлично пожал плечами Сокджин, легко смахнув выпавшую ресничку с чужой щеки. — Ну так, что? — Кхм, — омега бегло облизал собственные губы, уводя взгляд в сторону. — Я не уверен, что получится. Я могу понадобиться господину, — неловко помялся во все еще не отпускающих его объятиях и, подумывая уже прекратить, кажется, неправильно затянувшийся момент их встречи, бесшумно кротко вздохнул, когда чужие мягкие губы вдруг мерно заскользили по скуле, а ладонь альфы плотнее прижалась к пояснице. — Я тоже член этой семьи, если что. И тоже могу обращаться к тебе с поручениями, — красноречиво прошелестел мужчина над ухом, пальцем поглаживая один из позвонков. — Пожалуйста, не отказывай мне хотя бы сейчас, когда я стою прямо перед тобой. Я правда по тебе соскучился. Джин улыбнулся уголком рта, услышав в ответ звук нервно сглатывающейся слюны. И сам за собой не заметив, подвис на нежных приоткрывшихся губах, на которых переливались остатки бесцветной увлажняющей помады. Что-то внутри неконтролируемо подстегивало скользнуть по ним языком, скулы сводило так, словно перед ним не человек сейчас стоял, а вкусная горячая пища, предоставленная в пользование оголодавшему зверю. В данную минуту Джин не испытывал большой нужды в удовлетворении своих потребностей, у него никогда не было с этим проблем, но сейчас… у него словно ум за разум зашел. Мужчина, под рвано встрепенувшееся дыхание напротив, как завороженный, начал медленно сокращать расстояние между их лицами, окончательно выбивая почву из-под ног младшего. Ресницы не моргали. Большой палец неторопливо и ласково оглаживал скулу, на инстинктах пытаясь успокоить внутреннее волнение слабого омеги. Ладонь поползла вдоль виска, касаясь крепко затянутых в хвостик прядей, и белая резинка, подобно маслу, благодаря осторожным пальцам мужчины, мерно заскользила вниз, распуская чужие густые волосы. В нос ударил свежий аромат шампуня с тонким оттенком папайи, что лишь усиливал природный запах омеги. Захотелось зарыться в эти локоны целиком, вдохнуть так глубоко, чтобы легкие насквозь пропитались. На шее Ли с учащенной пульсацией забилась кричащая в панике венка, когда чужое дыхание ненастойчиво обожгло ямочку над губой, когда пальцы мужчины, скользнув по первым трем позвонкам, ненавязчиво вплелись в рассыпчатые волосы на затылке, призывая застывшего всем телом омегу добровольно нарушить последние остатки воздуха между ними. И лишь быстрый-быстрый, встревоженный кивок: «Джин, мы… мы сходим поужинать. Ладно?» заставил досадно рыкнувшего в голове альфу силой воли остановиться, буквально в нескольких миллиметрах от шепчущих губ. Ли стоял, не зная, куда деть волнительно подрагивающие руки, куда взгляд, бегающий в смятении, спрятать, а Сокджин, крепко сжав в кулак чужую резинку и протолкнув в горле тяжелый ком жажды, лишь натянул на лицо снисходительную улыбку и, кивнув в понимании, сделал короткий шаг назад. — Тогда, не планируй ничего на завтрашний вечер, — уверенно произнес альфа, расслабленно присаживаясь на диван, стоявший позади него. Будто не он сейчас чуть не позволил себе поцелуй, никогда не случавшийся в их общении. Джин не знает, что именно заставило его сегодня нарушить личные границы друг друга, которые сам же в свое время между ними выстраивал. Он никогда не питал интимного влечения к этому омеге. Его чувства можно было бы назвать братскими, дружескими, но точно не теми, что альфа, к своему стыду, испытал в момент, стоило только омегу так близко почувствовать. Послужило ли тому долгое расставание или все дело в физике — Джин пока не понимал. Потому глубоко задумался: останься Ли прежним — тем самым серым, невзрачным омегой, что так умилительно улыбался ему несколько лет назад, захотелось бы Сокджину, минутами ранее, стереть между их дыханиями и без того тесное расстояние? Петлял бы ладонями по чужой рубашке в тайном намерении изучить каждый изгиб теперь уже стройного, привлекательного тела? Забрал бы себе резинку, пропитанную чужим ароматом, чтобы та после лежала где-то рядом с его кроватью? Смог бы захотеть этого омегу так же сильно, как жаждал сейчас? И в ответ под левым подреберьем неприятно царапнуло. Потому что — нет. С какой стороны ни смотри, под каким углом ни заглядывай — для Сокджина внешность всегда играла важную роль. И никакие душевные качества, ангельский взгляд и милые щечки не вынудят его испытать страсть, если внешние данные не соответствуют его вкусам. А Ли никогда им не соответствовал. Джин — прагматик и в платоническую любовь принципиально не верил. Но что делать, когда жизнь меняет свою полярность? Каково это слепо отвергнуть невзрачную птичку, чтобы после, кусая локти, наблюдать за ее раскрывшимися роскошными крыльями? Как справиться с чужим взглядом, в прошлом влюбленно и так отчаянно тянущимся к тебе, но прямо сейчас транслирующем лишь виноватое, но все же отталкивающее: «…больше нет». Каково это стать однажды ненужным? — Могу я попросить тебя подняться наверх и сообщить отцу о том, что я прибыл? — из-за задумчивости взгляд помрачнел, а тон невольно приобрел оттенки серьезности. Но Джин тут же поспешил выровнять голос, придав ему вежливой мягкости. — Пожалуйста. — В этом нет необходимости, — послышался хрипловатый голос со ступеней лестницы, привлекая к себе всеобщее внимание. Глава семьи Ким, с курительной трубкой в зубах, довольно спускался на этаж, поправляя на себе пиджак. — Ли, — обратился он к секретарю, чей робкий, встревоженный взгляд тут же ускользнул от его хищных узких щелочек, — сделай нам по чашечке кофе. — Да, господин Ким, — кивнул омега. Джин в подозрении прищурился, заметив, как уходящий на кухню секретарь, потянувшись к распущенным прядям в намерении убрать те за ухо, нервно одернул руку вниз, будто бы забывшись о чем-то и, вскользь переглянувшись с Ким Ваном, торопливо попытался натянуть манжеты рубашки на дрогнувшие пальцы. — У Ли что-то случилось? — в непонимании поинтересовался Сокджин, обеспокоенно проводив спину, скрывшуюся в дальнем коридоре. — А мне откуда знать? — безразлично произнес старший, преодолев последнюю ступень. — Я плачу ему не за сопли. — Ли — часть нашей семьи, — укоризненно процедил Джин, заиграв скулами. — Такая же часть, как и прислуга. У меня нет столько времени, чтобы погружаться в драмы каждого, кто здесь работает, — делая затяжку, Ван присел в кресло напротив альфы и, положив ногу на ногу, расслабленно выпустил пар. В следующую минуту ощутив, как одним неточным ударом родной сын попытался стереть всю брезгливую усмешку с его лица: — У тебя ни на кого нет времени, кроме своего сыночка — психа. — Сын мой, давай ты не будешь устраивать скандал из-за какого-то омеги. К тому же, не думаю, что причина твоего визита заключается именно в этом, — Ван цинично улыбнулся уголком губ, умело накрыв колпаком разгорающийся огонь в чужом сердце, не позволяя чужим языкам пламени дотронуться до себя. Проигнорировал затаенные обиды сына ровно так же, как делал это всегда. — Переходи сразу к делу. Ли, склонившись над раковиной в туалете, умывал лицо под ледяной водой. Казалось бы, океаны внутри давно уже высохли, лишь раковины безжизненные на мертвой земле остались. Но сейчас, когда взгляд то и дело постыло падал на запястья, а с губ в очередной раз срывался рваный, задушенный всхлип — омега осознавал, что ничего не прошло. Ничего не забылось. Толщи невыплаканных слез и сгустки собственных задавленных криков, по-прежнему, трещинами расползались внутри. «Я правда по тебе соскучился» — Не скучай! Не надо! — скулит омега, постыло ударяя кулаком по краю раковины. — Я не заслуживаю! Не скучай! В груди радиационная катастрофа, пожирающая медленно — по минуте. А перед глазами улыбка Джина, что подняла с разодранных в кровь колен всего на несколько спасительных минут, чтобы после, тяжелой плитой реальности вновь придавить ко дну, дробя кости в тысячи раз больнее, чем это случалось с ним прежде. Что Сокджин скажет ему, когда обо всем узнает? Поверит ли в его жалкие оправдания? Омега, собирая себя по кускам, выдохнув, выключает шумящий кран. Вытирает тыльной стороной дрожащей ладони мокрый от рыданий нос и быстро раскатывает завернутые рукава, скрывая под манжетами белые шрамированные укусы. Они навсегда останутся с ним. Глубокие выцветшие следы, с тонкой натянутой кожей и уродливыми выпуклыми границами — омерзительные рубцы, подобно позорно выжженному клейму. Наверное, Ли — не человек. Просто маленький бесправный котенок. Его не жалко. Сун Хи никогда к животным жалости не испытывал. Сокджин, поправив ворот рубашки, под цепкий взгляд главы семьи, поднялся с дивана, опустив на дно раздражение, всякий раз зарождающееся в присутствии старшего. Задумчиво подошел к вазе с алыми розами и, пощупав лепестки, качнул головой самому себе, ничуть не удивившись их искусственности. Разве в этом доме может быть место чему-то живому? — М-да… как-то мрачновато у вас, — убрав руки в карманы, печально выдохнул Джин и неторопливым шагом двинулся к камину, осматривая выключенные лампы на потолке. — Прямо как, — в наигранной задумчивости постучал пальцем по губам, — в склепе. — Сун Хи не желателен яркий свет. — А разве за ним не выносят сейчас утки? — издал едкий смешок альфа, обернувшись на отца. Оперся спиной о камин и, скрестив руки на груди, отчетливо добавил: — Ему же вроде остатки ума раскрошили. — Он может спускаться по лестнице, хоть пока и не без чужой помощи. Серьезных осложнений, к счастью, нет. Сила в мышцах утрачена незначительно, поэтому в скором времени он придет в норму. — Жаль, — с демонстративным разочарованием выдохнул Джин под мертвенно-безразличное лицо старшего, что терпеливо ожидал разговора. — Хотя, какая разница. Даже выздоровев, он никогда не станет нормальным. Вот здесь, — постучал Джин по своему виску, намекая на разум, — его болезнь неизлечима, и зовется она безумием. Вана не задевала неприязнь старшего сына к младшему. Они — разные люди, можно сказать из разных миров. Сун Хи — безжалостен тогда, когда это нужно. Равнодушен к смерти — как к своей, так и к чужой. Не тратит понапрасну время, копаясь в несуществующей совести. Не боится смотреть в глаза живому человеку, перед тем как по приказу отца пустить ему пулю в лоб. В такие моменты, там — под оболочкой, в глубине пустого взгляда, который видит жертва в свои последние минуты существования — ничего нет: ни злости, ни чувства вины. Лишь безразличие — худшая из эмоций, заставляющая жертву поверить в то, что жизнь ее никогда не стоила и цента. Младший сын — искусный ценитель смерти. Он не испытывает трепета или удовлетворения от быстрого затухания жизни в чужих глазах, поэтому нажать на курок для него так же увлекательно, как захлопнуть дверь машины. Альфа подходит творчески только к самолично выбранной цели, в остальных случаях Сун хи — робот, со скучающим видом исполняющий волю главы семьи. Сокджин же — старший сын, наследник, гордость, благоразумие и незапятнанное лицо фамилии Ким. Он — светлое будущее их семьи, которое не страшно показать миру. — Ладно, не будем о радостном, — после минуты общего молчания со злорадной ухмылкой хлопнул в ладоши Джин. — Я буду краток. — Это одна из твоих лучших черт, сынок, — ухмыльнулся старший, выдыхая дым. — Излагай. — Все просто. Мне требуется земля для проведения опытов — не смежная с жилыми участками и та, которую по большому счету не жалко. — Желаешь, чтобы я ее нашел тебе? — прищурился Ван, склонив голову к плечу. — Нет. Насколько мне известно, такое место есть в Фармхорсе, и оно принадлежит тебе. — Не совсем так. — Ах, ну да, — иронично усмехнулся Джин, закатив глаза. — Я не точно выразился. Та, что принадлежит теперь этому недоразумению, — и чуть тише добавил: — Должно же у него хоть что-то остаться от твоего имени. — Не паясничай, — одернул старший. — В общем, мне нужна эта земля в ближайшие сроки. — Ну так иди и разговаривай с ним, — поднявшись на ноги, многозначительно процедил Ван, сжав трубку пальцами сильнее. — От меня ты чего хочешь? — Сун Хи не отдаст мне ее из принципа, хотя эта земля его интересует ровно настолько же, насколько меня интересует геометрия. Ты же знаешь, мы с братишкой не очень-то ладим. Поэтому хочу, чтобы ты немно-ого подсобил мне в этом весьма спорном деле. — Тогда самое время наладить отношения со своим братишкой, — старший Ким подошел к дернувшему скулами сыну и крепко сжал его плечо. — Иногда, чтобы получить желаемое, необходимо заглушить все чувства, сынок. — Как ты однажды заглушил свои? А вот теперь метко. Выстрел в самую суть, словесной пулей пробившей висок. Перед Джином скала, выточенная из стали, но альфа готов поклясться: прямо сейчас внутри того, чьи морщинистые губы в неожиданности дрогнули, раздался призрачный болезненный хруст. Впервые в глазах Ким Вана, всего на секунду в его холодном, всегда нечитаемом взгляде, Сокджин увидел одну, едва промелькнувшую, живую эмоцию, которую тот в силу человеческого фактора просто не успел за собой отследить — вину. Не стоит забывать: у людей, не имеющих сердца, оно все же когда-то было. — Думаешь, тыкая меня носом в дерьмо, ты, мой любимый сын, становишься лучше? — тихо произнес Ван, поджав губы. — Не лги себе. То, что ты никогда собственноручно не копался в чужой крови, не означает, что твоя одежда полностью чиста. Алые брызги все еще на твоей одежде, — старший ткнул пальцем в грудь немигающего Джина. — Не забывай об этом. — Я ничего не делал! Ничего! — альфа с рыком смахнул пожилые пальцы со своей рубашки. — Вот именно, — усмехнулся Ван, убрав скинутую руку за спину. — Ты ни-че-го не делал, потому что испугался. И я понимаю тебя, правда. Но бездействие, мой дорогой, как ни крути, является соучастием. — Спасибо, что напомнил, — сцепив зубы, процедил Джин и сделал успокаивающий выдох, постыло потерев глаза подушечками пальцев. — Ну-ну, не горячись. Не будем сейчас ворошить пепел, все-таки мы давно не виделись, — похлопал ладонью Ван по чужой, рвано вздымающейся груди. — А что по поводу земли: проведешь чуть позже переговоры с Сун Хи, как брат с братом. Понимаешь меня? Я уверен: вы найдете компромисс. Не будь к нему слишком строг. — Я и так чересчур добр к нему, невзирая на все то, что он натворил, — процедил Джин, постепенно успокаивая всколыхнувшиеся нервы. Он знал, что так будет. Знал, что разговор обязательно коснётся темы, которую он долго и упорно заливал алкоголем по вечерам в одинокой квартире, а днем зарывал в суете кипящей работы. — В любом случае, прежде чем обсуждать с ним этот вопрос, я бы хотел взглянуть на участок. — Без проблем. Съездим туда, как отдохнешь. Сам давно там не был, — довольно прохрипел пожилой мужчина, крепче похлопав сына по плечу. Плотно обхватил губами мундштук и, запустив табачный дым в свои легкие, направился к входным дверям, на ходу уже заканчивая разговор: — Располагайся, дом в твоем распоряжении. И… если тебя не затруднит: передай Ли, чтобы принес мне кофе в беседку. Погода сегодня прекрасная. Нельзя сказать, что Сокджин всецело любил или всецело ненавидел своего отца. Пока тот был жив и мог передвигаться самостоятельно, детская привязанность не особо сильно себя проявляла. Ценность родителя преуменьшалась, удерживая на поверхности все еще не затянувшиеся обиды. Но, если бы в один проклятый день обстоятельства жизни вынудили альфу выстрелить собственному отцу в голову, он не знает точно, какие чувства испытал бы после безвозвратного нажатия на курок. Но одним из них определенно была бы боль. Живая, секундная боль, что выворачивая наизнанку легкие, буквально за одно мгновение выгрызает все. Ты больше не испытываешь угрызения совести за слова, брошенные когда-то в ненависти, не чувствуешь тоски или невосполнимой утраты — ты просто смотришь в одну точку и осознаешь, что жизнь человека, которого ты любил и презирал одновременно, в этот день рухнула, как карточный, ничего не значащий для мира домик. И если бы в твоей власти была возможность восстановить чужую жизнь заново, ты ни за какие деньги не стал бы этого делать. Личная выгода в гнилых кругах порой способна затмить самую сильную боль, сровнять с землей все добрые чувства, не оставив от привязанности и следа. И не важно, кем для тебя являлся этот человек: лучшим другом, супругом, братом или отцом. Всего лишь нужно стойко перетерпеть одну бесконечную секунду мучений ради того, чтобы с хладнокровным взглядом, по итогу, получить все. — Отец? — чуть помедлив, позвал Сокджин, решив впервые задать вопрос о своем покойном папе, образ которого помнил только по свадебным фотографиям — хотелось ощутить призрачное тепло, не присущее его отцу, хотелось убедить себя, что в этом ледяном сердце хоть когда-то действительно билась жизнь, пусть и не ради Джина. — Что ты почувствовал, когда близкого человека в твоей жизни не стало? Ван, не оборачиваясь, на мгновение задумался, вспоминая застывший стеклянный взгляд, который много лет назад накрыл собственной дрожащей ладонью. И, занеся ногу над порогом открывшихся перед ним дверей, кинул последнее, но совсем тихое: — Секундную боль. Вот только думали они о разных людях.