Точка возврата

Три года назад

— Планы, рожденные ночью, чаще всего не доживают до утра. С завернутыми до колен брюками Юнги сидел на краю бассейна. Он, опустив ноги в воду, безмятежно следил за радужными бликами света, мерцающими на поверхности водной глади. Слегка кривился, когда особенно яркие переливы неприятно слепили сощуренные глаза, и сосредоточенно слушал мягкий голос, доносящийся справа. В голове было слишком спокойно. Подобные моменты у альфы ассоциировались с рассветом. Казалось, будто он находится в месте, где всегда сможет укрыться от бури и найти для себя утешение. Вместо трели птиц он проникался симфонией бархатистого голоса. Вместо утренней прохлады вдыхал чужой аромат сочных стеблей с тонким акцентом свежей росы. Для мужчины это было то самое место, где природа всего мира разом оживала в мелодичном ласковом смехе, а невидимая внутренняя тишина приобретала одно конкретное лицо. — Ты не представляешь, Юнги, сколько в моей жизни было идей, казавшихся ночью настолько потрясающими, что хотелось подорваться и осуществить их все разом! Но на утро превращающимися лишь в мертвое бессмысленное скопление букв на страницах моего дневника. Душный ветерок гулял по влажной спине альфы, обтянутой плотной тканью белой рубашки, и принуждал мужчину периодически дуть себе за скромный вырез на груди в надежде хоть как-то себя освежить. Юнги никогда не любил палящее солнце. Он окунул руку в воду и провел влажными пальцами по своим накалившимся от жары волосам. С хрустом разминает шею, продолжая безмолвно вслушиваться в размеренный голос. — Я бы хотел переписать свою жизнь, Юнги-я. Понимаешь? Хотел бы осуществить то, что когда-то выбросил из своей головы. Я ведь и правда раньше принимал свои мысли за глупость, — грустная усмешка не уходит от слуха альфы. — Не понимал тогда, что это были не мои выводы, а выводы тех, кто меня окружал. Мои друзья, знакомые — они все отговаривали меня от новых проектов, навязывали свои устаревшие устои. До сих пор не понимаю, почему я слушал тех, кто предпочитал всегда выбирать меньшее. Как будто внутри каждого из них был маленький надувной шарик, не способный вместить даже самое скромное желание, потому что в ином случае, он бы обязательно лопнул. Представляешь? Я запрещал себе быть счастливым только из-за того, что слушал тех, у кого стоял прочный внутренний запрет на счастье. Альфа украдкой бросает взгляд на чужое острое плечо, на котором поблескивали мелкие капли после плавания. На ангельскую улыбку, предназначенную пусть и не ему, но ежедневно вызывающую нежный, глубоко затаенный трепет. На родимое пятнышко на левой щеке, кажущееся Юнги слишком правильным, идеально дополняющим образ сидящего рядом белокурого омеги. А тот, прикрыв глаза, с наслаждением подставлял лицо под яркие лучи полуденного солнца и не замечал чужого взгляда, заглянув в глубину которого, можно было увидеть лишь чистое, неприкрытое восхищение. — Когда внутри стоит на что-то запрет, ты никогда не сможешь адекватно воспринять хорошего человека, у которого на это что-то стоит разрешение. Он с улыбкой постучится в твою дверь, а ты просто не захочешь ее открыть. Ты будешь продолжать думать, что в твоем одиночестве и неудачах виноваты люди, обстоятельства, высшие силы. Но на самом деле причина будет скрыта гораздо глубже, и покоиться она будет в твоем неосознанном запрете быть тем, кем тебе действительно хочется быть. Это важно, Юнги: позволять себе быть счастливым — важно. Омега, замолчав, зачесывает белые пряди назад, а Мин неустанно продолжает смотреть на чужой профиль и думать, что свое счастье для него не столь важно. Куда важнее счастье сидящего возле него человека. Альфа не мог вспомнить ни единого отрезка жизни, который ему хотелось бы как-то подлатать или в корне изменить. Каждое его слово, каждое решение, принятое им когда-то, привели мужчину к тому, что он видел сейчас перед собой. И если однажды он о чем-то и жалел, то сейчас позволял себе прощать былые ошибки, потому что именно они привели его в особняк Чон. Именно они познакомили его с человеком, ставшим для него олицетворением неосязаемой радости. — Юнги, ты слушаешь меня? Слушает. Всегда слушает. — Не знаю про счастье… но меня моя жизнь устраивает, Юбин, — прищурившись, отвечает альфа. Задумчиво закусывает губу и тут же возвращает внимание к воде, стоит лишь омеге приоткрыть глаза. — Даже если и есть какие-то запреты, не хочу в своей жизни ничего менять. Возможно, мой мир и ограничен, но эти границы не приносят мне неудобств. — Ай-й… не может быть такого, чтобы тебя устраивало абсолютно все. Хочешь сказать: ты всю жизнь мечтал лишь о том, чтобы вот так сидеть на жаре и охранять меня? Смотри, ты весь вспотел, — кивает омега, наблюдая на спине альфы несколько расплывающихся мокрых пятен. — Искупайся. Со мной ничего не случится за эти несколько минут. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя моим телохранителем. Мы же уже говорили об этом: ты мой лучший друг, забыл? Мин покачивает головой и по-доброму усмехается, понимая, как наивно и глупо сейчас звучат чужие слова. — Обещаю, наш любимый управляющий ни о чем не узнает, — Юбин переходит на вороватый шепот и задорно придвигается ближе к альфе, буквально касаясь своим прохладным плечом чужого. — А если узнает, скажем, что это я тебя столкнул в бассейн. Не думаю, что Шин будет кидаться в тебя тарелками за это. Юнги незаметно для самого себя сглатывает, когда омега начинает играться с его сережкой. Когда, улыбаясь, кладет подбородок на его плечо и невольно дышит в самое ухо, разливая бесконтрольное тепло по венам альфы. Мин знает, что эти действия не несут в себе никакого флирта, лишь детскую непосредственность, живущую внутри весьма уже взрослого человека. Юнги был убежден: дружбы между альфой и омегой не существует. Она возможна лишь при взаимной физической неприязни друг к другу — когда во взаимоотношениях у обоих людей или же у одного из них значимость пола стирается, и тело перестает реагировать на какие-либо возбуждающие детали. Потому альфу не тревожили эти заигрывающие прикосновения. Он просто бездумно позволял себе быть для омеги тем, кем никогда на самом деле не являлся — другом, тайно хранившим в сердце чужое имя. — Я не поведусь на твои уловки, малявка, даже не мечтай, — посмеивается мужчина и, под шумок зачерпнув воды, брызгает в лицо вскрикнувшему от неожиданности омеге. А буквально через пару секунд уже пытается отбиться от хрупких ручонок Юбина, что, сцепив зубы, воинственно затеял между ними потасовку с возгласами: «Я не малявка! Мы с тобой почти ровесники!» Они начинают резвиться, толкаться, пытаясь свалить друг друга в воду. Омега подрывается на ноги, стоит лишь мужчине начать применять на нем безжалостную пытку щекоткой и, изворачиваясь из цепких крепких рук, дает деру в сторону дверей особняка. Юнги подскакивает следом, подскальзывается на мокрой поверхности, пообещав себе мысленно защекотать омежку до смерти, и несется за ним босиком. По двору летят громкие визги, вперемешку с прерывистым запыхавшимся смехом альфы. Юбин, на бегу оглядываясь назад, со скоростью торпеды залетает в тонкую полосу разрастающихся яблонь. Придерживаясь за стволы, петляет меж деревьев, пока Юнги с белозубой улыбкой старается ухватиться за конец полупрозрачной белой накидки, сползающей с плеч омеги. И, сделав еще один рывок, заключает задыхающегося от смеха Юбина в свои тесные объятия. Валит на землю, не давая передышки. — Тебе конец, мартышка! — Шуга, я умру! Щекотно! — омега сквозь смех силится улизнуть от задорного мужчины. Охрана, стоящая возле ворот, по-доброму прыскает в кулак, поражаясь ребячеству этих двоих. Но не будут спорить… Этот звонкий смех — лучшая песня для особняка Чон, лучшая колыбельная для цветущего сада. Лучший кадр… из дневника Юнги. — Умру-у, сейчас умру, щекотно! Юнги-я, хватит! — омега изворачивается из пальцев, что беспрерывно щекочут, не давая пощады. Юбин машет всеми конечностями, ощущая, как лицо покраснело, а из глаз начинают течь слезы от хохота. — Что ты будешь делать, если меня не станет, а? Пальцы альфы в мгновение задеревенели. Грудная клетка интенсивно вздымается, но Юбину кажется, что мужчина, застывшим взглядом смотрящий ему сейчас в веселые бегающие глаза, вовсе перестал дышать. — Что ты сказал? — тихим голосом проговаривает альфа, ощущая, как собственная рубашка прилипает ко все еще влажному телу омеги. — Что ты сейчас сказал, Юбин? Младший сглатывает, замечая резкое напряжение скул на чужом лице. Улыбки спадают, остается лишь непонимание в глазах одного и растерянность, граничащая со злостью — в груди другого. — Юбин, что ты сказал только что? — омега видит, как вздулись вены на лбу мужчины. — Я спросил: что ты будешь делать, если меня не станет? Но я же пошутил… — Никогда так не шути, — Юнги говорит спокойно, вкрадчиво, но они оба понимают, что сейчас старший очень далек от спокойствия. — Никогда не задавай таких глупых вопросов, даже в шутку. Ты понял? — альфа красноречиво выставляет палец перед лицом омеги и под молчаливый кивок напротив, освобождая Юбина от тяжести своего тела, валится на спину рядом с ним. — Извини… я ляпнул, не подумав, — омега поворачивает голову и смотрит на профиль своего хмурого телохранителя. — Это было глупо, я не хотел портить тебе настроение. Просто… — Я ничего не буду делать, — внезапно обрывает старший, придавая своему голосу как можно больше безразличия. Прячется за холодом, в котором невозможно будет распознать крупицу его личной правды. — Если тебя не станет, я ничего не буду делать. В глубокой тишине они смотрят на открытое небо, думая каждый о своем. Юбин о том, что слишком переоценил свою значимость в сердце альфы, а Юнги, успокаивая возникшую из неоткуда тревогу, мысленно отвечает на самый пугающий его душу вопрос. И ответ этот — настоящий, искренний, омега никогда не должен услышать: «Если тебя не станет, меня не станет вместе с тобой». Убрав руки в карманы, Мин возвышается над хрупким деревцем и отчужденным взглядом смотрит на россыпь пожелтевших игл, застилающих небольшой участок земли. Его маленькая сосна задыхается, выгорает медленно и незаметно для окружающих. Мужчина постыло оглядывает местами пожелтевшие ветви и думает о том, что даже здесь он не справился — не смог сохранить желание жить даже у растения, ровно так же, как не смог сохранить стремление к жизни у того, в чью честь его посадил. Мин присаживается на корточки и касается потускневшей острой листвы, которая тут же начинает осыпаться под его пальцами. — Что ты будешь делать, если меня не станет? Жизнь Юнги подобна этим иссохшим иглам. День за днем он осыпается вместе с ними и добровольно позволяет своей душе гнить. Обрушьте на него небо, он не почувствует. Вонзите в него триллионы раскаленных лезвий, он даже звука не издаст. Что может чувствовать тот, кого давно нет? — Завтра вечером закрытый прием у семьи Ким, — Юбин, закутавшись в плед, сидит на садовых качелях и смотрит на закатное небо. — Его сыновья возвращаются в Адрум. — Сыновья? — Мин удивленно приподнимает бровь. — А разве у него не один сын? Сокджин, верно? — Да, Джин. Первенец семьи Ким, любимец отца и первый претендент на наследство, — омега похлопывает по мягкому чехлу, предлагая Юнги присесть рядом с собой. Альфа задумчиво хмурит брови и принимает безмолвное приглашение, сразу же почувствовав тепло пледа, которым омега охотно делится с ним, заботливо укрывая плечи и спину мужчины. — Но есть еще один — внебрачный сын от любовницы, желающий обладать империей своего отца. С рождения жил со своей матерью в другой стране. Вот только, к несчастью его меркантильной мамаши, все счета фамилии Ким должны перейти к старшему законному наследнику, а именно — Ким Сокджину. Кажется, братья не ладят между собой. Хотя, по правде говоря, если бы младшенькому передали право владения отцовским бюджетом, то прикрыть все грязные дела этой ничтожной семейки было бы куда проще. Доверь ему все деньги семьи, и они по щелчку станут нищими, — Юбин посмеивается, наблюдая за немыми вопросами, строками движущимися в терпеливом молчании альфы. — Младший славится пьянством, транжирством и склонностью к насилию. Правда, в последнем пункте я не уверен — это всего лишь слухи, но вариант, что он может оказаться психопатом-извращенцем, исключать нельзя. Если и были какие-то случаи, господин Ким успешно устранил все улики. Обладая такими полномочиями, как у него, бракованный сынок никогда не будет призван к ответственности, — Юбин делает паузу, вдыхая приятную прохладу вечера, и, слегка помедлив, продолжает. — Фотографий младшего альфы нигде нет, наш «многоуважаемый» генерал очень хорошо позаботился о сохранности личной жизни своего падшего сына. Поэтому никто не знает, как он выглядит, и познакомиться с ним удастся только на этом приеме. — Как зовут младшего? — Сун Хи, — омега поджав губы, кивает сам себе. — Кажется… его зовут именно так. Кстати, там будет присутствовать родной братец господина Кима. — Губернатор? — Именно. Все пираньи соберутся в одном месте. Но учитывая, что празднование закрытое, охране гостей будет разрешено находиться только на внешней территории особняка. — Получается, Сун Хи сделали тайной личностью семьи из-за его опасных склонностей. Он — граната, которая может в любой момент подорвать незапятнанную репутацию Кимов, — задумчиво проговаривает сам себе Юнги, а после нескольких секунд размышлений подвисает, переводя вопросительный и тревожный взгляд на омегу, как-то нервно перебирающего пальцы. — Подожди… ты сказал: охране гостей вход внутрь будет запрещен. То есть я не смогу позаботиться о твоей безопасности, пока ты будешь находиться среди этих пираний? Юбин не успевает досчитать мысленно даже до девяти, как на инстинктах съеживается и всем телом вздрагивает, когда все пространство вокруг заполняется диким, пугающим рыком: — Тогда о каком приеме может идти речь, если я не смогу тебя защитить, а Чонгук не здесь и даже, черт возьми, не в городе! Кто будет тебя сопровождать?! Повисает давящее молчание. Над их головами словно нависло тысяча грозовых туч. — Юбин, только не говори, что собрался туда один?.. — Юнги все силы убивает на то, чтобы вновь не повысить тон. Сам не верит в правдивость собственного вопроса. Подозрительное молчание тревожно затягивается, но блондин, поджав губы, лишь неоднозначно прячет взгляд. Кусает внутреннюю сторону щеки словно маленький провинившийся ребенок. И молчит… Изводит. Пугает. — В пасть зверя собственными ногами? — Мин не верит, когда наконец-то слышит заметно подрагивающий голос. — Завтра идеальная возможность, Юнги. Твое присутствие лишь привлечет ко мне лишнее внимание, а Гук не успеет вернуться до завтра. У нас нет времени и… — Нет! — альфа подрывается с качелей, не выдерживая закипающего внутри гнева. — Остановись, Юбин! Просто замолчи! — выставляет ладонь вперед, ощущая как на шее выступают вены, стоит лишь младшему подскочить следом, уронив плед на землю. — Я даже слушать не хочу этот бред. Без меня или Чонгука ты не переступишь порог того дома, и это не обсуждается! — Юнги, пожалуйста, послушай меня! — Юбин впивается пальцами в напряженные мышцы на руках альфы и отчаянно пытается заглянуть в бешеные глаза напротив. — Я незаметно проникну в кабинет, перенесу нужную нам информацию на носитель, и с этой семьей будет покончено. Я знаю свое дело. Чтобы хакнуть личный аккаунт на ноутбуке, мне не потребуется много времени, — младший буквально по слогам, четко и уверенно произносит каждое слово, но Мин слышит в голове лишь три: «Не позволяй ему». — Твои страхи слишком преувеличены. Дело, на которое мы потратили столько лет, может быть завершено буквально за один вечер. — В пекло дело! Это не страх, Юбин, а разумная осторожность. Ты мыслишь, как ребенок, не думая о последствиях! — в висках стучит. Пульс от злости в альфе зашкаливает. — Это ты привык видеть во мне ребенка! Вот только ты забыл, что именно эта семья лишила меня возможности почувствовать себя когда-то этим самым ребенком, — голос Юбина срывается на непроизвольный хрип. — Они разрушили не только мою жизнь, но и жизни многих невинных людей. Можно ли назвать ребенком человека, не имеющего за плечами детства? Ответь мне, Юнги! — громко срывается с подрагивающих губ омеги. — После стольких утрат, можно ли назвать меня ребенком?! Альфа рвано выдыхает, замечая влагу, скапливающуюся в уголках чужих глаз и, нежно обхватывая ладонями щеки младшего, устало соприкасается своим лбом с чужим. — Я забочусь о твоей безопасности. Этот прием может стать чьим-то концом. Вопрос только, чьим именно: семьи Ким или же семьи Чон? — Мин звучит еле слышимо, но омега все равно четко его слышит. Слышит тайно любимый голос, вернувший однажды его поломанное сердце к жизни. Юнги — тот самый луч надежды, за который Юбин доверчиво ухватился, находясь уже одной ногой за чертой забвения. Чонгук дал нож, а Мин вложил в него силу, и омега ни за что не выпустит это оружие из рук. Ни за что не отступится от своей цели. — Но я не из семьи Чон, — Юбин надсадно сглатывает, покачивая головой. — И если завтрашний вечер не станет концом для Кимов, то единственным, кого настигнет конец — буду лишь я… Я один. Никто из семьи Чон не пострадает. — Ты устал, — альфа мягко целует в лоб, намекая на завершение бессмысленного для него разговора. — Ложись спать. Сейчас ты не способен на свежие мысли, — мужчина красноречиво заглядывает в злые глаза напротив и, с блеклой улыбкой убирая за ухо омеги непослушную белую прядку, разворачивается, чтобы покинуть место их дебатов. Юбин в обиде сжимает кулаки, наблюдая за удаляющейся спиной. Он чувствует, как внутри сотрясается каждый уголок его мира. Как колонны терпения рушатся, а земля разверзается под ногами. Юнги лишь надеется, что чужое землетрясение совсем скоро утихнет и не коснется той части его сознания, которая всегда проигрывала омеге. — Ты отлично знаешь, что даже если насильно запрешь меня, я все равно переступлю завтра порог семьи Ким! Я все равно окажусь в аквариуме с пираньями! Альфа останавливается, прикрывая глаза. Не оборачивается на голос, ударивший его острым концом меж лопаток. Юбин, облизывая губы, подходит к мужчине, что устало выдыхает, надавливая на прикрытые глаза пальцами. Обнимает старшего со спины, укладывая подбородок на его плечо, и произносит тихо, с надеждой, что его услышат правильно: — Вопрос лишь в том: вытащишь ли ты меня в момент, когда аквариум начнет заполняться их кровью? — Я не смогу тебя вытащить, если кровью начнешь истекать ты, — Юнги смотрит сквозь пространство, понимая, что уверенность в своей позиции дала трещину. — Я даже не узнаю об этом, потому что меня не будет рядом. Я буду за пределами твоей жизни, Юбин. За пределами твоей уязвимой безопасности. — Другой возможности попасть к ним в дом в ближайшее время может не представиться. Мы слишком долго этого ждали, чтобы отказываться от возможности испепелить их. Ты должен доверять мне, как доверяет Чонгук. Вы подарили мне новую жизнь, за что я безмерно вам благодарен, но прошу тебя, позволь мне самому распоряжаться этой жизнью. Потому что она — моя, — Юбин утыкается носом в заднюю часть шеи мужчины, вдыхая родной аромат леса. — Все будет хорошо, Юнги-я. Верь мне. Альфа чувствует незримую теплую улыбку, отпечатывающуюся на его коже. Улыбку, ставшую в тот день последней для семьи Чон. Юнги, полностью осев возле сосны, медленно проводит по лицу ладонями. Плотно прислоняет к губам костяшки сжатого кулака, опираясь локтем на согнутое колено, в надежде удержать внутри встрявший поперек ком. — Эта сосна — твоя личная вечность, Юнги. Но пойми… тоска не может длиться вечно. Столько времени прошло, а фантомная боль все никак не стихает. Почему она, черт подери, не стихает? Не замедляется ни на мгновение, ни на одну проклятую секунду его призрачного существования. Тоска не может длиться вечно, но почему для Юнги она стала его пожизненным заключением? — Я бы хотел переписать свою жизнь, Юнги-я. Понимаешь? Альфа еще плотнее прижимает костяшки ко рту, сжимая глаза до ярких вспышек. Губы слабо подрагивают, пытаясь выдавить шепот, который никому уже не поможет. А затем, горько усмехнувшись, делает усилие вдохнуть полной грудью. «Ну давай же, Юнги!.. Вдохни!» Не получается. У него не получается сделать вдох. Внутри все по-садистски душит. Щемит так, что грудная клетка бешено заходится ритмичными сокращениями. — Мне так жаль, — слишком сдавленно. Слишком хрипло, чтобы разобрать собственные слова. — Мне… так жаль. Из-за угла дома доносится тихий голос, переходящий в судорожные всхлипы. Чужой голос, оседающий в горле Пака тяжелым куском металла. Омега, прислонившись к кирпичной стене, переминается с ноги на ногу, не зная, куда себя деть. Прижимает к груди собственноручно постиранный выглаженный пиджак, что не так давно был брошен альфой на землю. Чимин прогуливался по саду в надежде найти Юнги и извиниться за свою несдержанность, когда посмеялся над вымокшим до нитки человеком, которого окатили из шланга. Паку было слишком не удобно за свои эмоции. А сейчас ему было неудобнее вдвойне, ведь он вовсе не хотел подслушивать чужой монолог. Альфа шепчет что-то еще, а Чимину хочется провалиться под землю. Колени слегка начинают подрагивать от нервозности. Надо бы уже выйти из-за угла и заявить о своем присутствии, но отчего-то омега сам себя тормозит. Он знает, какого это — быть окруженным толпой, но при этом не чувствовать вокруг себя жизни. Быть неслышимым криком среди тысячи голосов. Быть немой, покинутой всеми тенью, не способной поведать о том, насколько сильно хочется нарушить свое бесконечное молчание. Иногда люди разговаривают сами с собой, чтобы не оставаться наедине с тишиной. Вести диалог с пустотой — это нормально. И не важно, если в подобные минуты твоя пустота — это некто, кажущийся тебе живым. Чимин делает шаг. Плотно сжав губы, смотря куда-то себе под ноги, омега неуверенно движется по направлению к человеку, абсолютно не замечающему громкое сбивчивое дыхание в хрупкой груди. Не реагирующему на тихий шорох под чужой подошвой. Не придающему значения по-настоящему кому-то живому. Мин настолько погрузился в свои воспоминания, что неосознанно отторгал все происходящее вокруг него. Юнги — словно скальный монолит, внутри которого беззвучно воет растерзанная душа. Как часто с ним происходит подобное? Как часто альфа намеренно выпадает из настоящего? — Оно не погибает, — Пак сам не знает, почему эта фраза вырвалась. Ему хотелось вытащить альфу на поверхность. Будто спасать кого-то от преждевременной смерти стало его непреднамеренным призванием. — Твое дерево просто обновляет свой хвойный покров. Оно совсем молодое, — Чимин спотыкается о собственный голос, когда внимание мужчины медленно начинает обращаться на него. — Такие сосны могут обновляться раз в три года, поэтому не переживай. С ней все будет хорошо, поверь мне. — Все будет хорошо, Юнги-я. Верь мне. Последние слова омега буквально проглатывал из-за давления, подступившего к лицу. Голосовые связки сжались и перестали выдавать различимые звуки. Потому что альфа, не моргая, смотрел прямо ему в глаза. Чимин не понимал, что скрывается за этим гипнотизирующим взглядом: злость, раздражение, а быть может, безразличие? Пак туго сглатывает, делая шаг назад, когда мужчина, слегка прищурившись, поднимается на ноги и начинает медленное движение к нему. — Разве ты не должен находиться возле Ким Тэхена? — альфа начинает тихо, и Пак готов поклясться: в этом низком тоне нет ни капли доброты. — Я просто хотел принести извинения за… — Тебе заняться нечем? — Юнги, холодно приподняв бровь, склоняет голову к плечу. Мысленно тянется рукой к лицу омеги, которому даже не дал договорить и, противясь своим странным желаниям, убирает руки в карманы. Почему-то Мину захотелось поправить розовую прядку, упавшую на глаза Чимину. — Настолько скучно, что уже не знаешь до кого докопаться? Паку на миг показалось, что все ребра разом хрустнули под давлением ничтожной обиды. Он растерянно сжимает в руках чужую вещь, а глазами бегает по пустоте, отражающейся в чертах альфы. Там такой холод, что… Все желание поделиться теплом с этим человеком пропадает бесследно. Чимин понимает: кинь возвышающегося над ним мужчину в пламя — тот не сгорит. Мин Юнги целиком состоит из бесцветного прочного льда. Омега собирается уже что-то ответить, но выдает лишь резко сорвавшийся с губ воздух, когда его неожиданно хватают за предплечье и начинают грубо тянуть в сторону главных дверей особняка. Пиджак невольно выпадает из рук. Летит на землю, вновь покрываясь пылью. — Ты работаешь в этом доме только второй день и уже позволяешь себе прохлаждаться, — пальцы больно впиваются в кожу. В тоне отчетливо звучат аккорды презрения. Именно так Чимин видел чужое отношение к себе — презрение к прислуге. А чего он ожидал? Думал, к омеге, продающему свое тело, будут относиться уважительно? И не важно, если это тело еще ни кем не опорочено. Наивный, добрый Чимин. Альфа, играя желваками, через весь двор на скорости тащил за собой опешившего омежку, не способного и слова вымолвить в свою защиту. У Пака не получалось даже сопротивляться. Ватные ноги не слушались, в ушах стоял гул. Он не понимал, чем вызвал такую злость в мужчине. — Видимо, вилять задницей в клубе было куда интереснее, чем следить за Кимом? — мужчина резко разворачивается к молчаливому Чимину, останавливаясь возле дверей. — Скучная работенка для тебя, да? Не хватает похабных взглядов и грязных пальцев на твоем теле? — выплевывает сквозь зубы, приближаясь практически вплотную к подрагивающим губам омеги. Юнги, поглощенный раздражением, даже не замечал, насколько запретно близко позволил себе подойти к омеге. Близко настолько, что губами пухлых губ касался, не различая границ. Шипел, отравляя своим дыханием бьющиеся в истерике чужие легкие. Давил ароматом леса, из-за гнева приобретающим оттенки жженого дерева. И бегающие, как у забитого зверька глаза, вспотевшая ладошка, упирающаяся сейчас в грудь альфы, не способны были остановить злость мужчины. Потому что саднит. Нестерпимо саднит внутри. — Такие сосны могут обновляться раз в три года, поэтому не переживай. С ней все будет хорошо. «Все будет хорошо». Глупый омега. Как он, ранее пляшущий перед пьяными мразями в стенах Ареса, смеет с ним такое обсуждать? Юнги горел изнутри и был уверен: далеко не от высоких чувств к этому омеге. Скорее от низких, уже им ненавистных, неконтролируемых. Старший отлично знал о прошлом месте работы Пака. Потому, смотря сейчас на это миловидное, побледневшее от страха лицо, альфа задавался вопросами: насколько сильно нужно себя ненавидеть, чтобы намеренно идти в руки к голодным похотливым ублюдкам? Насколько долго нужно растить презрение к своему телу, чтобы дразнить им тех, от кого в один прекрасный день не получится защититься? Насколько нужно быть слабым, чтобы выбрать подобный метод самоуничтожения? «В пасть зверя собственными ногами?» Альфа до абсурдного хотел разорвать омегу на части: за глупость, за опасность, которой Пак намеренно себя подвергал, когда оголял свои бедра в соблазнительных танцах. За излишнюю самонадеянность, которой обладало большинство омег. Которая привела к смерти слишком важного для альфы человека. — Позволь мне самому распоряжаться этой жизнью, потому что она — моя. Все будет хорошо, Юнги-я. Мин не знал, почему сожаление из-за прошлого так тесно переплелось с нынешней картиной. Чимин в его глазах был слишком ярким, ради денег привлекающим к себе внимание недалеких альф. Настолько ярким, что отталкивал всякое адекватное восприятие. И старший не понимал, почему ему есть дело до этого человечка. Почему желал вдолбить в эту розовую голову, что жизнь — сущность непредсказуемая, и не стоит полагаться на фразу: «Все будет хорошо». Мин по себе знал, что эти слова ничем хорошим не заканчиваются. Его до бурления в венах бесило безразличие, которое Пак испытывал к своей собственной жизни. Бесили чужие попытки озарить светом мрак, который неминуемо этот свет поглотит. — Отпусти его, — спокойный, но весьма требовательный голос доносится из-за спины альфы, но Мин даже не думает ослаблять хватку. Напротив, сдавливает чужое предплечье еще сильнее, вызывая болезненный всхлип напротив. — Я не люблю повторять дважды. Чонгук, играя ключами от машины, терпеливо ждал исполнения своего приказа. Он был весьма в приподнятом настроении и не хотел омрачать остатки дня неприятными стычками. Но его, видимо, не слышат. Альфа с выдохом подходит к игнорирующему всех Юнги и красноречиво кладет ладонь на его плечо, при этом уголком губ мягко улыбаясь задеревеневшему Паку. — Твоя задача — моя безопасность и безопасность тех, кто меня окружает в этом доме. Поэтому отпусти омегу. Сейчас же, — пальцы Чона доходчиво сжимают чужое плечо. Юнги знает о своем друге все, как и знает о сроке его терпения. — Не доводи меня. Вкрадчивый голос над ухом вынуждает Юнги вернуться в реальность. Мин импульсивно дергает плечом, сбрасывая с себя чужую ладонь. Дарит последний острый взгляд зашуганному омеге и, не оборачиваясь к облегченно выдохнувшему Чону, молча устремляется в сторону двухэтажного гостевого домика, расположенного за особняком. Чонгук, слегка поигрывая скулами, смотрит вслед уходящему мужчине и думает о том, насколько сильно изменился его друг — человек, который в прошлом никогда бы не позволил себе причинить вред омеге. Боль меняет людей. Находит самое уязвимое место и, подобно вирусу, отравляет каждую здоровую клеточку, мутирует, окольцовывает организм изнутри, превращая человека в подобие себя. Перед тобой вроде бы стоит все еще нечто, похожее на твоего живого друга, но внутри которого давно ничего живого не осталось. Чон знал: Юнги обречен. Полностью отдал себя под контроль боли. Растратил свои жизненные ресурсы на поддержание умирающих воспоминаний, которые всеми силами желал удержать в своем мире. — Моя вина безмерна, и я учусь жить с ней каждый божий день, Шуга. Я хочу, чтобы и ты наконец научился с ней жить. Слова альфы на повторе крутились в голове Мина, остановившегося перед пиджаком, ранее выпавшим из рук омеги. Научиться жить? Звучит слишком невероятно. Мужчина устало прикрывает глаза, обращая лицо к небу. Прикладывает ладонь к груди, впиваясь пальцами в рубашку, потому что-то неприятно царапает внутри — вот здесь, где сердце ощущается тяжелым гранитным камнем, где чувство вины танцует на осколках ребер, где черные океаны запретов и ни единого разрешения на счастье. Юнги присаживается перед испачкавшейся в пыли вещью, улавливая запах порошка. Дотрагивается до рукава собственного пиджака, намереваясь поднять его с земли и застывает, сжимая глаза до рези. — Скучная работенка для тебя, да? Не хватает похабных взглядов и грязных пальцев на твоем теле? Юнги не хотел видеть когда-то утраченный им рассвет, оживающий в чужом взгляде. Не хотел видеть милую улыбку на пухлых губах, запустивших давно забытый жар в его теле. Не хотел упорно принюхиваться к аромату, которого так и не смог уловить. «Когда внутри стоит на что-то запрет, ты никогда не сможешь адекватно воспринять хорошего человека, у которого на это что-то стоит разрешение. Он с улыбкой постучится в твою дверь, а ты просто не захочешь ее открыть» Юнги не хотел открывать дверь — он не заслуживал того, что находилось за ее пределами.

***

— Как он? — взрослый мужчина присаживается на край кровати, накрывая ладонью чужие пальцы, крепко сжатые в кулак. Изучающим взглядом проходится по бледному лицу, на котором читается глубокая задумчивость. — Меня беспокоит его состояние. — Ваше беспокойство оправдано, господин Ким, — врач-омега, нервно сжимая в руках небольшой блокнотик с ручкой, приближается со спины к альфе, стараясь устранить из голоса неестественный хрип. — Ваш сын получил ушиб головного мозга средней степени тяжести. Мы стабилизировали его состояние, и сейчас он находится в сознании, хотя может воспринимать реальность несколько иначе, чем это было до травмы. На данный момент у него наблюдается частичная потеря памяти, повышение давления, температуры и правосторонний гемипарез. — Выражайтесь яснее, — скулы альфы напрягаются. Омега не видит выражения лица, но четко ощущает, как мороз от стального голоса пробежался вдоль каждого позвонка. — Озвучьте физические нарушения понятным мне языком. — У вашего сына снижена чувствительность кожных покровов правой стороны тела, а также снижена мышечная сила в правой ноге, — врач сглатывает, переводя фальшиво-сожалеющий взгляд на молодого альфу, лежащего без движения и смотрящего в стену напротив себя. — Наблюдается нарушение речи, не сильно выраженное, но тем не менее оно есть. Господину Сун Хи первое время будет трудно передвигаться самостоятельно, так как присутствуют проблемы с координацией, но после выполнения реабилитационных мероприятий утраченные функции будут восстановлены. Ему повезло. Если бы удар был чуть сильнее, ваш сын мог впасть в кому или остаться парализованным. — Я — урод, — бесцветным голосом доносится шепот с кровати, на что Ким Ван устало опускает голову, поджав губы. — Калека, который даже одну ступень п-п-пере… переступить самостоятельно не сможет. И все из-за этой никчемной дряни! — громкий рык проносится по комнате, заставляя врача сжаться всем телом. Стакан воды, стоящий на тумбе, слетает с поверхности от резкого взмаха левой руки молодого альфы и разбивается вдребезги, мокрыми осколками отлетая на обувь омеги. — Из-за пустышки! Раздавлю! — Сын, успокойся, — старший мгновенно хватает Сун Хи за плечи, в попытке прижать бьющееся в истерике тело к постели. — Чего встали?! Несите успокоительное! — Раздав… раз… — альфа силится выговорить слово, но язык словно не слушается. Врач мгновенно бросается к седативному препарату, заранее приготовленному именно для таких неожиданных случаев. — Сун Хи, сынок, послушай меня, — старший Ким сцепляет зубы, стараясь достучаться до сына сквозь гору проклятий, посылаемых в адрес неизвестного омеги. — Я найду его, и он понесет заслуженное наказание. Подожди немного, и я его закрою. Подберу ему таких соседей, что он сам будет мечтать поскорее сдохнуть. — Нет! — младший с бешеным взглядом замирает на встревоженном лице отца и, облизывая пересохшие губы, начинает по-животному улыбаться. В его глазах нечто пугающее — навязчивая идея, не имеющая жалости. — Хочу сам… — прислоняется к уху отца, с учащенным дыханием нашептывая свое желание. — Хочу почу… почу… почувствовать каждую натянутую связку в его горле, что будут рваться от его крика, — пот стекает по виску младшего, влагой пачкая щеку Кима, что настороженно вслушивается в шипение своего взрослого ребенка. — Хочу видеть, как он п-ползает с разбитыми в кровь коленями у меня в ногах. Хочу видеть эмоции, когда на его глазах буду пересать… пере… пере… перерезать глотку каждому, кто является для него близким. Ким Ван слушал и внутренне морщился. Его сын — преступник, психопат, лишенный совести, но никак не являющийся сумасшедшим. Он отличался от шизофреника тем, что прекрасно осознавал каждое свое действие и получал от этого удовольствие. Борьба с нездоровыми склонностями младшего сына нашла свой тупик несколько лет назад. Его не исправить, не вылечить. Только изолировать, на что глава семьи Ким никогда не решится пойти. — Я не знаю, кто этот омега, но он находится под защитой семьи Чон. Чонгук был замечен в твоей квартире и отдал приказ тебя добить. Он понятия не имел, кто ты и кто твой отец, так как никогда не видел твоего лица. Чон окружил себя мелкими предателями, которые продали его с потрохами, но это вовсе не говорит о его слабости или глупости. Он устойчив, успешен и хорошо защищен как в физическом, так и юридическом плане, — Ким Ван произносит медленно, утешительно поглаживая взвинченного альфу по взмокшим волосам. — Ты не сможешь получить эту шлюху так быстро, как тебе хочется, не устранив при этом Чон Чонгука. Проще посадить этого омегу, можно даже на пожизненно. Я найду способ, это не займет много времени. — Тогда устрани Чона, а его шлюху оставь мне, — Сун Хи начинает прерывисто посмеиваться, не замечая, как врач уже вводит препарат через систему капельницы. — Я хочу этого омегу себе. Хочу, — глаза медленно начинают закрываться, сознание мутнеет, делая голос практически не разборчивым. — Устрани Чона… Устрани. Голова Сун Хи обессиленно падает на грудь старшего альфы под действием успокоительного. Тот аккуратно укладывает сына на подушки, а после, с тяжелым выдохом, поднимаясь с чужой постели, задумчиво упирается взглядом в пол. Потирает лоб большим и указательным пальцами, перелистывая в голове все возможные схемы рисков. Он безмерно любил каждого из своих сыновей и в равной степени желал детям свободной жизни без каких-либо нужд. Любил настолько, что готов был вырвать за них сердце любому, даже самому невинному человеку. И сейчас, наблюдая за физическим бессилием, с которым его ребенок не мог справиться, глава семьи ставил жирный прочерк напротив такого понятия, как моральные принципы. Мужчина в последний раз оборачивается на бледного, как мел, сына и, несколько секунд помедлив, громким тоном доносит приказ своему секретарю, находящемуся за дверью: — Ли! Мои сигары, кофе и всю юридическую информацию, связанную с фамилией Чон. Немедленно! — альфа ослабляет галстук, быстрым шагом направляясь в свой кабинет. Когда боль настигает его детей, Ким Вану становится безразлична боль посторонних.

***

Тэхен с прямой спиной сидит в плетеном кресле на террасе и неуверенно сжимает в руках телефон. Отсутствующе водит большими пальцами по темному экрану, смотря сквозь деревья, и все никак не решается позвонить Рину. Он не касается спинки кресла. Мебель, стены, сад, даже здешний запах кажутся ему слишком чужими, от чего омега чувствует себя максимально неуютно. Перед ним на столике стоят остывающий чай с ароматом манго, жареный рис с хрустящим беконом и овощной салат. Когда прислуга подходила и интересовалась его предпочтениями в еде, Ким, понимая, что от него не отстанут, решил никого не утруждать своим аппетитом, которого, к слову, совсем не было, и, слабо улыбнувшись, вежливо попросил подать что-то простое. Обедать с Чонгуком за общим столом Ким отказался, ссылаясь на то, что он одет в пижаму, а другой одежды у него нет. Мужчина насмешливо оглядел омегу с головы до ног и пообещал к вечеру предоставить необходимую часть гардероба. После тихо передал какие-то указания прислуге, вручил новый телефон и, самодовольно подмигнув, торопливо скрылся в своем кабинете. Омега не понимал целей Чона относительно своего пребывания в этом доме. Не понимал, что сказать Рину, в чьих родных объятиях захотелось сейчас укрыться от реальности. Тэхен чувствовал себя на краю пропасти и не понимал, почему смертельная высота его так парадоксально манила. В бессонные ночи он часто любил подниматься на крышу высотки и, опасно близко подходя к краю, смотреть вниз. В такие моменты двадцать этажей кажутся как один, и в твоей голове пролетает секундная мысль: «А что, если я прыгну?». Твое тело испытывает нечто схожее с адреналином, и сознание нашептывает на ухо сделать шаг. Тебе вовсе не страшно полететь вниз, ты не задумываешься о том, что твоя жизнь в мгновенье прервется — тебе просто хочется ощутить невесомость. Становится действительно страшно только тогда, когда ты в последний момент вцепляешься руками в перила и вспоминаешь о том, о чем думал несколько секунд назад. Зов пустоты — феномен, который Тэхен проживал на себе каждый раз, находясь на крыше и корпусом склоняясь над высотой. Феномен, который впервые испытал, заглядывая в глаза Чона. Омега почувствовал этот зов в чужом взгляде, потерял связь с реальностью и утратил страх перед скрытой опасностью. Секундный порыв оказаться в объятиях притягательной бездны рискует стать последней секундой жизни. И омега всегда удерживал себя от падения, всегда вовремя делал спасительный шаг назад, ровно до сегодняшнего дня. Сейчас, вспоминая, как давал уверенное согласие на сделку с альфой, Тэхен понимал, что всего на мгновение растерял все инстинкты своей безопасности, не успел ухватиться за поручень разума. И этого мгновения было достаточно, чтобы добровольно шагнуть вниз — отдать свою жизнь под чужой контроль: не задумываясь о будущем, не осознавая последствий. И сейчас Киму было страшно… Страшно лететь вниз и не знать, когда именно случится то самое смертельное приземление. — Ты добровольно соглашаешься жить в этом доме, а я отвожу тебя на несколько дней в Фармхорс. Отказываешься — и ты все равно живешь в этом доме, только с одним «не значительным» нюансом. Омега сглатывает, переводя взгляд на все еще черный экран. Сосредоточенно смотрит на свое темное отражение и представляет себя падающим спиной в непроглядную пустоту. Он прикрывает глаза и фантомно слышит аромат, напоминающий ему о свободе. Той не достижимой свободе, как на зло, сконцентрировавшейся лишь в одном человеке. Тэхен мотает головой, потирая левый пульсирующий висок пальцами. Отгоняет от себя странные мысли, абсолютно не вяжущиеся с нынешней ситуацией. Тэ не должен думать о прохладных губах, аккуратно касающихся его ключиц. Не должен думать о маленьком шрамике на чужой шее. Тэ не должен вспоминать сбивчивое дыхание, с которым альфа несколькими часами ранее прижимал его к земле. Он не должен так навязчиво думать о человеке, предоставившем ему выбор без выбора. — Тэхен? — Посторонний голос вырывает омегу из задумчивости и заставляет выронить из рук телефон. — Можно я посижу с тобой? Чимин мешкается в проеме и смотрит на свои пальцы. Шмыгает носом, от чего Ким делает вывод, что омега чем-то сильно расстроен. Тэхен кивает, поднимает с пола телефон и кладет на столик рядом с тарелкой, взглядом указывая на противоположенное кресло. Пак, стойко ощущая себя лишним, неуверенно приближается к месту и, поджав губы, присаживается напротив Кима, стараясь не смотреть тому в глаза. Они сидят какое-то время в абсолютном молчании, не зная, с чего начать диалог и стоит ли его вообще начинать. Тэхен помнит это лицо, помнит ту дождливую ночь и зонтик, оставшийся в той злополучной квартире. Внутри созревает множество вопросов, ни один из которых он не решается озвучить. С момента, как омега пришел в сознание, им так и не удалось нормально поговорить. А сейчас, когда у них полно времени, никто не стремится начать разговор первым, потому что очень неловко. Чимин вновь шмыгает, вытирает нос ладонью и уводит взгляд в глубину деревьев, раскинувшихся над террасой. Тэ пару секунд смотрит на его профиль и вспоминает лучезарного омегу, сидящего на мокром асфальте. Их лица были похожи, но сердца имели значительное отличие. Тот незнакомец казался счастливым, активным по жизни человеком, не имеющим за плечами печального прошлого. Но сидящий незнакомец напротив был его полной противоположностью. И Тэ думает: был ли тот незнакомец, с улыбкой подставляющий лицо под крупные капли дождя, хоть когда-нибудь по-честному счастлив? «Наши поступки, наш ежедневный выбор рисуют картину нашей жизни, на которой после мы можем увидеть портрет самих себя. Но этот портрет мы всегда можем подкорректировать, а если у нас плохо получается, мы можем попросить другого человека с более умелыми руками подрисовать недостающие грани» — Я забыл спросить твое имя, — осторожно начинает Тэхен, привлекая к себе внимание омеги. — Ты ушел тогда, а я… — Меня Чимин зовут, — с распухшими глазами и покрасневшим носом Пак слабо улыбается, от чего в глазах Тэ выглядит слишком мило. — Я обещал тебе сварить вкусный кофе, но наши планы немного изменились, — розоволосый усмехается, обводя пальцем пространство вокруг них. — Поэтому кофе я смогу тебе приготовить только на здешней кухне. Правда… не уверен, что господин управляющий позволит мне самостоятельно взять посуду в руки. Старый скряга! Он скорее мне вилку в ладонь всадит, чем даст дотянуться до бокальчика, — Пак обидчиво надувает губы и смотрит на бесстрастное лицо Тэхена, чьи брови медленно начинают приподниматься, а сквозь плотно сомкнутые губы прорывается неудержимый, заразительный смех. — Эй, чего ты смеешься? Я серьезно! Он сущий монстр в мохнатых тапках! Ким смеялся в полный голос, сам не понимая причину столь резкой смены своего настроения. Чимин же, на эмоциях всплескивая руками, продолжал бурно изливать все накопившиеся за не столь длительное время чувства относительно Шина. С багровым лицом он рассказывал, как его за шкирку из спальни Чона выволакивали, как белье постиранное на веревочку в ванной вывешивал, за что по шее получил от того же монстра. Ну не знал Пак, что у них имеется сушильная машинка, зачем сразу заниматься рукоприкладством? Он рассказывал и рассказывал, намеренно доводя Кима до истеричного смеха. Все, что умел Чимин — варить вкусный кофе, поднимать настроение окружающим, быть внимательным собеседником и хранить чужие секреты. И Тэ, совсем позабыв о навалившихся горой проблемах, принимал скрытую поддержку, не улавливая сквозь чужую улыбчивость, глубоко развернувшуюся грусть. Пак умел быть хорошим другом. Но не многие могли увидеть за оболочкой весельчака разбитого на осколки человека. Не многие… Но только не Чонгук. Альфа увидел кого-то похожего на Юнги и дал возможность Паку собрать себя заново. Дал возможность им обоим. Особняк слышит смех, сотрясающий его стены. Прислуга замирает, переводя удивленный взгляд на застывшего Шина, что завороженно вслушивается в звуки, идущие с четвертого этажа. Пожилой омега сжимает в пальцах вафельное полотенце и, заметно дрогнув губами, равнодушно отворачивается от персонала. Кивает сам себе, пряча влажный взгляд от окружающих. Чонгук, сидя в кресле за рабочим столом, так и не доносит сигарету до рта, в оцепенении слушая трель голосов, ласкающую слух, и... смех. Первый смех за бесконечные три года. — Слушай, — Чимин, белозубо улыбаясь, тянется через стол к заливающемуся омеге и, оглядываясь по сторонам, внезапно переходит на вороватый шепот. — А хочешь выйти за территорию? Тэхен смотрит на омегу, в чьих глазах танцует предвкушающая задоринка, и, прокашливаясь от смеха, думает, что ему послышалось. — Ты сейчас серьезно? — Киму приходится унять смешинку и удивленно проникнуться решимостью, с которой Пак прямо сейчас на него смотрел. — Нам не позволят этого сделать. — А мы и не будем спрашивать позволения, — Чимин хитро улыбается, спешно поднимается из кресла и начинает тянуть Тэхена за руку в сторону балюстрады. — Сейчас покажу тебе кое-что, — он силком подтаскивает растерянного парня к ограждению и тычет пальцем в сторону высокого забора. — Смотри. — Тэ честно пытается что-то увидеть. — Да не туда смотришь! — Пак поворачивает голову омеги в нужном направлении и, приближаясь к чужому уху, тихо произносит. — В десять часов вечера охрана покидает пост на пятнадцать минут. Они делают обход, — вкрадчивый голос проникает в голову Кима, укладываясь неровными кирпичиками. — В этот промежуток мы можем перелезть через забор во-он в том месте, — Чимин взглядом указывает на угол участка, заросший высокими кустарниками. — Есть лестница, нам и пяти минут хватит, чтобы преодолеть ограду. Там не высоко, поэтому сможем спрыгнуть. Мы сейчас в частном секторе Адрума. До центра города на ночном автобусе совсем не долго. Развеемся, а после вернемся, никто нас даже не заметит, а знаешь почему? — Пак посмеивается, наблюдая за серьезным лицом омеги. — Почему? — склоняя голову к плечу, задумчиво спрашивает Тэ, не отводя взгляда от деревянной лестницы, валяющейся вдоль забора. — Только идиот рискнет покинуть особняк Чона без разрешения, — прыскает Чимин и хлопает вздрогнувшего Кима по плечу, выводя того из транса. — Что думаешь? Тэхен вздыхает, с сомнением закусывает губу и вновь бросает задумчивый взгляд в сторону лестницы. — Не знаю. Это как-то… — Чимин. Тэхен готов поклясться, прямо сейчас он прочувствовал каждую мурашку, облепившую его позвонки. Ким, вросший босыми стопами в пол, немо открывает рот и медленно переводит внимание на Чонгука, стоящего в проходе и с хитрой ухмылкой опирающегося плечом о косяк. Чимин, испуганно опустив глаза в пол, ретируется от Кима на несколько шагов в сторону. — Тебя ищет Шин. Спустись к нему, — альфа складывает руки на груди, внимательно рассматривая стушевавшихся парней. — Кажется, он не доволен. — Опять?! Что опять я сделал?! — возмущение ультразвуком проходится по террасе, от чего Чон показательно морщится и лишь молча кивает через плечо, намекая омеге идти на выход. — Этот аллигатор просто пытается меня от сюда выжить, — тихо пробубнил себе под нос Пак, но альфа все равно расслышал, из-за чего его бровь скептично приподнялись. Чимин раздраженно сжимает зубы и, пыхтя, пролетает мимо Чонгука, бросив напоследок Тэхену красноречивый взгляд, намекающий на то, чтобы тот обдумал его предложение. Стоит двери закрыться, Ким нервно закусывает щеку и тут же отворачивается к саду, тревожно вцеплясь пальцами в перекладину ограждения. — Кажется, вы нашли общий язык с Чимином. Омега старается дышать ровно, чтобы не выдать бешено стучащее сердце, готовое сбежать от своего хозяина. Сжимает перекладину крепче, когда чувствует позади себя практически в плотную подошедшего альфу. — Мы уже с ним встречались однажды, — спокойно произносит Тэ, стараясь не обращать внимание на дыхание, блуждающее по его волосам. — В день, когда из-за вас я лишился работы. — Не думаю, что тебя там ждало успешное будущее, — голос альфы звучит не громко, но серьезность, с которой он произнес это, запустила новый неконтролируемый виток злости в груди омеги. — Вам бы поменьше думать, Чон Чонгук, — сквозь зубы цедит Ким. — Особенно за других, — делает шаг в сторону, намереваясь избавить себя от столь некомфортной между ними дистанции, но Чон уверенно нарушает даже это ничтожное расстояние, в одно мгновение замораживая все внутренности омеги. Тэхен пораженно опускает глаза вниз и смотрит на чужую руку, беспринципно перехватившую его поперек живота. — Тебе так нравится убегать от меня? — альфа одним движением возвращает напрягшегося парня в изначальное положение и делает небольшой шаг вперед, прижимая омегу к балюстраде. Слишком близко. Непозволительно запрещенный прием, лишающий возможности ровно дышать. Между ними сейчас даже воздуху негде проскользнуть, и Тэхен с ужасом отслеживает в груди нарастающую панику, парализующую голосовые связки. Чон носом проходится вдоль огненных волос на затылке, замечая учащенное сердцебиение в чужой груди. Бездумно ведет ладонью вверх, слегка приподнимая ткань пижамной рубашки. Подобно мазохисту, дышит острыми розами, приятно ранящими его легкие, и, не справляясь с обезумевшими инстинктами, прижимается к застывшему омеге сильнее. Вот только это не животная страсть и вовсе не судорожная жажда подмять беззащитное тело под себя. Это нечто другое, похожее на мираж, но, в сущности, не являющееся иллюзией. Настолько непонятное, хрупкое и одинокое, что альфа сам не способен себе объяснить. — Не убегай от меня. Это все, о чем я прошу, — шепот мягкий, молящий, с еле заметным оттенком тоски. — Даже если придется. Даже если это будет самым правильным решением. «Не убегай» Тэхен недоуменно поворачивает голову в сторону прозвучавшей фразы и чувствует, как альфа кладет подбородок на его макушку, опоясывая талию уже двумя руками. Это неправильно, абсурдно, нелепо. Но, посмотрев вниз, на высоту четырех этажей, омега больше не услышал зова, всегда подстрекающего распахнуть руки и отдаться невесомой пустоте. Ким не знал: то ли это оттого, что он уже прыгнул, то ли оттого, что впервые чьи-то крепкие объятия негласно оберегали его сейчас от падения. — Я хочу быть свободным: от людей, от проблем, от вас. Мне привычнее, когда я один, — сухо произносит омега, и что-то подсказывает Чонгуку, что сейчас он услышит нечто громкое. Громкое настолько, что больно заложит уши и заставит непроизвольно поморщиться, несмотря на голос, звучавший еле слышимо. — Я согласился жить в вашем доме, но не думайте, что мое присутствие что-то изменит. Вы не сможете стать для меня больше, чем просто «чужой». Я в вашей жизни лишь гость, так пусть же так и останется. — Когда-то я думал, что свободен, так как окружен деньгами и властью, — альфа мягко проводит пальцами по чужим ребрам, отмечая для себя почти незаметный выдох, слетевший с губ Кима, и тайно улыбается. — Но на самом деле, я заключенный. Я в тюрьме, Тэ, из которой выхода, к сожалению, нет. Заключенных люди боятся и бегут от них в страхе, как это делаешь ты сейчас. Но не все из них являются чудовищами. Многие из них виновны только лишь из-за того, что сами когда-то позволили себя обвинить. Смирились с чужой правдой и приняли ее за свою. Поэтому не торопись… — многозначительная пауза. — Никогда не торопись делать выводы о человеке, которого абсолютно не знаешь. — Зачем вы мне говорите все это? — Тэхен смотрит сквозь пространство, не решаясь даже шелохнуться, а после сердце ухает в самые пятки. — Чтобы ты подумал трижды, прежде чем воспользоваться лестницей, о которой тебе сообщил Чимин, — спокойно, без какой-либо усмешки, подразумевающей предупреждение. Альфа успел попасть на конец разговора и не собирался препятствовать чужим замыслам. Его дом — не тюрьма. Достаточно той, что сурово пожирает его по ночам. Мужчина прикрывает глаза, прекрасно зная, с какой тревогой сейчас Тэхен смотрит в сторону лестницы, беспокоясь за Чимина, которого могут наказать за чрезмерную дозволенность. Утыкается носом в теплую макушку и позволяет себе оставить целомудренный поцелуй: для омеги не значащий ничего, но слишком много значащий для Чонгука. Этот поцелуй был честнее всех, которые Чон когда-то кому-то дарил — еле ощутимый, трепетный, скрывающий в себе безмолвную печаль. И тоска эта не была связана со словами Тэхена, она была той нитью, связывающей шаткое настоящее и рухнувшее прошлое. Чонгук тоже боялся упасть. Ведь из сотен жизней, где он разбивался и вновь вставал на ноги, у него осталась лишь одна. И на эту жизнь он поставил все, что у него осталось. Даже то, что неосознанно, кажется, приобрел. — Правда, если вы задумали сбежать, вряд ли у вас это получится сделать в ближайшее время, — Чон дает омеге свободно вздохнуть, размыкая руки и невозмутимо отходя назад, словно не он сейчас заставил чужие ноги сделаться ватными. — Запрете меня? — с неприятной усмешкой проговаривает омега, продолжая смотреть в сторону участка. — Я обещал тебе кое-что, — Чон расслабленно подходит к столику, берет чужой телефон в руки и, набирая номер, который не так давно выяснил благодаря Хосоку, оборачивается к Тэхену. Альфа с загадочной улыбкой вновь направляется к непонимающему ничего омеге и протягивает ему телефон, из которого уже идут гудки. — Рин будет очень рад тебя увидеть. «Никогда не торопись сделать выводы о человеке, которого абсолютно не знаешь» — Слушаю. Кто это? Тэхен слышит родной голос из трубки и не знает, как реагировать. Чонгук — чужой; не его человек; стихия, каждую секунду напоминающая об утраченных возможностях стать самостоятельным. Мужчина — имеющий самый болезненный для омеги аромат, ассоциирующийся с прохладным освежающим воздухом жизни, доступ к которому за одну ночь был перекрыт. Тэхен задыхается рядом с Чоном и в то же время, украдкой противореча самому себе, вдыхает аромат вновь и вновь. Чонгук — иллюзия. Иллюзия личной свободы Тэ. «Не убегай от меня» Когда видение исчезнет. Что останется? — Ты смердящее убожество, Ким! Вали из этой школы уже! Исчезни! Сдохни! Чужой. Чужой. «Даже если придется. Даже если это будет самым правильным решением» Чужой — впервые попросивший Тэхена остаться. Ким смотрит на самодовольную улыбку альфы, на телефон, затем вновь на Чонгука и, сдаваясь без борьбы, забирает из рук мужчины мобильный. Ведь он тоже… кое-что пообещал. — Ну, говорите уже! Иначе я отключаюсь! Альфа взглядом указывает, чтобы Тэ уже отмер и произнес хоть слово, но омега, кажется, вообще забыл звучание алфавита. Чон молча проходит мимо застывшего парня, вставая рядом и опираясь локтями на балюстраду. Из трубки доносится уже открыто раздраженный голос, и мужчину забавляет то, как омега, сжимая пальцы в кулачок, начинает заметно глубоко дышать, не справляясь с нарастающим мандражем. — Я отключаюсь! — Нет! Рин, это… это Тэхен, — спохватывается омега, стараясь утихомирить собственные нервы, натянутые как струна. — Тэ, боже, где ты пропадал?! И почему ты звонишь с другого номера? — Извини, я потерял телефон, купил новый и сразу набрал тебя, — выходит не слишком правдоподобно, на что Чонгук тихо посмеивается. — Я звоню сказать, что все хорошо и… — Тэ оборачивает к альфе и произносит все с той же неуверенностью в голосе, — завтра я приеду к тебе. — Приедешь? Ох-х, Тэ, прекрасная новость! Ромул места себе не находит, думает, что ты забыл его. Нельзя же так надолго пропадать, мальчик мой! О, боже… у меня же ничего не готово к твоему приезду! Надо… — Бабуль, постой, я не договорил, — Ким перебивает тараторящего омегу, смотрит в ехидные хризолитовые глаза напротив и, переводя дух, выдает, готовясь к худшему. — Я приеду не один. — Не один? Тэхену хочется провалиться под землю от неловкости и утянуть за собой стоящего перед ним человека, что довольно улыбается во все зубы. — Я приеду с альфой, бабуль. Молчание, повисшее в трубке, не сулит ничего хорошего. Чонгук выжидающе склоняет голову к плечу и глумливым взглядом напоминает о договоренности, которую они условились соблюдать в присутствии Рина и посторонних людей, во избежание лишних вопросов. И Тэ, откусив корочку болячки с губы, обреченно прикрыв глаза, выдавливает из себя всего три, пугающих его слова: — Со своим… альфой.