Точка возврата

Свет вырывался из окон темного здания, накрывал теплом безмолвную территорию, застывшую под влиянием ночи. Слабый ветер гонял пыль по светло-серой брусчатке, ведущей от ворот к основному входу особняка. Белые стены строения, необозримого человеческому взгляду, тонули в тенях высоких каштанов, добровольно пустивших корни в когда-то чуждую им землю. Изящные струи фонтана, расположенного в центре двора, переливались сиянием дальних звезд. Здесь жизнь будто бы остановилась, в поклоне склоняя голову перед домом, чье спокойствие полностью отражало внешний облик своего хозяина. Охрана бесшумно блуждала по периметру, подставляя вспотевшие ладони под брызги поливочной системы, и лишь изредка усмехалась, поглядывая на плотно закрытые двери, из-за которых доносились глухие звуки устрашающе-высокого голоса. — Шевелитесь, паразиты! Суматоха внутри достигла своей максимальной скорости и готова была перевернуть вверх дном каждый участок жилого пространства, лишь бы к прибытию Чона каждая мельчайшая деталь находилась на правильном месте. — Лентяи! Пожилой омега размахивал тряпкой перед носом прислуги. Кружил вокруг обеденного стола, поправляя неровно расставленные тарелки. Из кухни послышался звон падающих ножей, остро ударивший по слуху главного управляющего. — К беде, — шепчет парень, виновато поглядывая на ранее выпавший из его рук поднос. — Это к беде. — В этом доме нет места суеверным блеяньям! — взрослый омега смотрел с упреком на своего молодого подчиненного. Лед в чужом голосе пробирался внутрь, норовя раздробить каждую хрупкую кость. — Это всего лишь ножи, — старший оглядывает застывшую прислугу. Кидает секундный взгляд на поблескивающие в свете ламп лезвия. Незаметно сглатывает, усмиряя собственные глупые предрассудки, и, разворачиваясь, уходит. — Приберите за собой. Новость о приезде господина, впервые за три года решившего посетить свой дом, расположенный вдали от Адрума, переполошила всех. В особенности Шина, который уже и не надеялся застать возвращение своего «маленького» альфы. Каким бы взрослым и мужественным ни выглядел сейчас Гук, для омеги он навсегда останется ребенком — маленьким мальчиком, не познавшим должного родительского тепла, но получившим его в крепких и любящих объятиях няни. У Шина не было своих детей, потому посвятить остаток своей жизни наследнику семьи Чон — было решением, идущим от сердца, а не от суммы, ежемесячно капающей на его банковский счет. Стоило оперившемуся птенцу добровольно покинуть пристанище своих родителей, омега, не думая, последовал за ним. У Шина не было своих детей, у него был только Чонгук — альфа, однажды сквозь слезы назвавший его «папой». Омега навсегда запомнил ту ночь: надрывное хрипение у себя на коленях, собственные влажные ладони, в чьих морщинах пряталось искаженное болью, взрослое лицо его «мальчика», и тихая исповедь, выжигающая душу до самого основания. В комнату тогда стучали, свет полицейских машин пробивался сквозь плотно занавешенные шторы. Слышался бег по лестницам и крики перепуганной прислуги. Но для Шина в тот момент не существовало ничего, кроме хриплого шепота, так остро впивающегося в грудь своей безысходностью. Он гладил всхлипывающего двадцатисемилетнего альфу по волосам, смотрел пустым взглядом в ослепляющий полумрак и давал своим слезам медленно стекать по щекам, беззвучно капая на чужую макушку. Омега навсегда запомнил ту ночь. Застывший на пару секунд с тряпкой в руке, Шин насильно выплывает из личных воспоминаний. Взгляд, ранее устремленный на второй этаж, где сквозь стеклянный балкон виднелась давно запертая под замок дверь, опускался в пол. Как давно он там не был?.. Омега сравнивает чужую спальню с Ящиком Пандоры — вскрой его, и на волю вырвутся все несчастья, когда-то настигшие этот дом. — Отойдите! — громом проносится голос Шина, увидев, как двое из прислуг намереваются запасным ключом отпереть ту самую комнату. — Я сам! Займитесь лучше сервировкой стола. Где вас только понабирали?! — недовольство главного управляющего домом сложно не прочувствовать, стали, прослеживающейся в мягком на первый взгляд омеге, боялись все, даже хмурые, крепко слаженные альфы, охраняющие дом. Омега крепко сжимает губы, с одышкой поднимается по черным мраморным ступеням, придерживаясь за перила. С каждым годом подъемы на верхние этажи даются управляющему с трудом. Сердце время от времени предательски барахлит, потому периодически приходится останавливаться и пережидать колющие в груди приступы. — Давай, старая развалина, — сжимая зубы, кряхтит в унисон следующему шагу. — Ты еще должен погулять на свадьбе своего мальчика. Давай… Преодолев нелегкий путь, Шин, облизывая пересохшие губы, достает связку ключей из кармана и трясущейся рукой старается попасть в замочную скважину. Три поворота. Щелчок. Но дверь по-прежнему остается закрытой. Пальцы поглаживают ручку, но боятся опускать ее вниз. Омега смотрит на свою подрагивающую руку, покрытую бледными пигментными пятнами. Длительно выпускает воздух сквозь поджимающиеся губы и, делая последнее усилие над собой, вскрывает помещение, холодно окутанное беспросветным мраком. Тихо. Окна закрыты темными шторами. Эта комната не видела света уже очень давно. В нос резко бьет запах залежавшихся вещей, которые альфа когда-то оставил, желая запереть их вместе со своим прошлым. Шин проходит в глубь спальни, присаживается на застеленную черным покрывалом кровать, отчего мелкая пыль слабо поднимается в воздух, развиваясь вокруг омеги подобно пеплу. Когда-то в этой подушке, по которой мерно движется его ладонь, смешно пряталось улыбающееся лицо сонного альфы. Одеяло вечно валялось где-то на полу, а от стен отскакивали громкие возгласы управляющего, пытающегося разбудить разомлевшего от утренних лучей мужчину. Шин невольно улыбается. Желание вернуть прежние времена разрастается внутри до необъятных размеров. Бьется о стенки сердца, стараясь вырваться на свободу. Превращается в яркий огненный шар, намереваясь сжечь все пространство, плотно сковывающее его со всех сторон, но, не находя выхода, медленно и болезненно затухает, оставляя после себя лишь влажный сверкающий след в печальных глазах пожилого омеги. — Шин, тебе нужна моя помощь? — слышится из проема двери. Управляющий не поворачивает голову в сторону стоящего неподалеку начальника охраны. Продолжает гладить подушку, с горечью осознавая, что в скором времени он встретится с человеком, в родных глазах которого больше не сможет найти своего «мальчика». — Ответь мне честно, Юнги, — Шин искоса, с проскользнувшим в зрачках сожалением, переводит взгляд на фотографию, покоящуюся под разбитым стеклом запылившейся рамки. — Он возвращается, чтобы вновь себя разрушить? Альфа приподнимает брови. Безликость эмоций, свойственная данному человеку, ничем не выдает своей шаткости, но они есть: вина, сочувствие, ненависть на самого себя — блуждают внутри по темным пустым дорогам, намеренно выбирая оставаться в тени. Юнги задумчиво начинает вглядываться в улыбающееся лицо на склеенной фотографии и, сжимая кулаки в карманах, безразличным тоном произносит, тихо мечтая разнести в щепки собственную память. — Вероятно… чтобы разрушить всех нас. Шин лишь горько усмехается в ответ. Берет рамку с фотографией, бережно прижимает ее к груди, словно маленького брошенного котенка. Тяжело поднимается с одинокой постели и, прихрамывающим шагом подходя к мужчине, протягивает ему вещь, отчего тот делает невольный шаг назад. — Закопай так глубоко, чтобы никто никогда больше не видел этого лица. — Шин, я… — Или сожги, — омега отчетливо видит недоумение в черном взгляде, потому давит своим непомерным холодом, заходит за чужие выстроенные перед ним границы, умело поднимает прогнившие обломки чужого сердца со дна. — Пришло время отпустить, Юнги-я. — Почему ты меня просишь об этом? — альфа старается придать голосу как можно больше безразличия, но выдает себя еле заметным напряжением скул. — Я видел, как ты заходил сюда по ночам, словно вор. Хотя хозяин запретил открывать эту дверь. — Это плод твоего воображения. — А сосна, что ты лично посадил под этими окнами, — указывает Шин пальцем в сторону высоких штор, — тоже плод моего воображения? Омега насильно вкладывает фоторамку в грубую, напряженную ладонь альфы. Сжимает губы в узкую полоску. Слегка хлопает рукой по вздымающейся груди мужчины, выражая скудную поддержку. И прежде чем удалиться, проницательно шепчет: — Дерево растет… как и вечность, которую оно символизирует. Оно становится больше, как и твои воспоминания. Я знаю: эта сосна — твоя личная вечность, Юнги. Но пойми, тоска не может длиться вечно. Омега покидает комнату. Юнги сжимает вещь и давит пальцами на треснувшее стекло, буравя покрасневшим немигающим взглядом скрытое за плотной тканью окно. — Что ты можешь знать о моей вечности? — тихо произносит альфа в безмолвную пустоту.

***

Хруст осколков под подошвой тяжелых ботинок долетает до ушей Чонгука. Он стоял в тесном коридоре небольшой квартирки и терпеливо ждал, пока его люди подадут нужный сигнал. Мертвая тишина, с которой ему пришлось столкнуться, когда собственная нога перешагнула чужой порог, ударила в грудь незамедлительно. Она словно защищала свою территорию, не желая впускать в пространство никого, кто мог бы нарушить ее безжизненный покой. Когда-то Чон уже слышал подобную тишину: ее ни с чем не спутать — пугающая, двуликая змея, оплетающая твое тело страхом. Альфа знаком с этой тварью, ведь именно она отражается в его твердом, лишающем дыхания взгляде. — Господин, мы все проверили, — из-за угла появляется один из охранников. — Здесь безопасно. — Омега здесь? — Чонгуку не хотелось тратить время впустую и погружаться лишний раз в смрад кровавых запахов, которые буквально парили воздухе. — Да, господин. Только есть одно затруднение… Чон, не дослушав, устремляется широким шагом в комнату, где, по его мнению, должен был находиться Тэхен. Залетев в спальню, он намеренно не смотрит в сторону туши, валяющейся на полу. Равнодушно проходит мимо, обдавая прохладным порывом воздуха чужие слипшиеся от крови волосы, и сглатывает, замирая на оголенной коже омеги, чьи глаза мерно прикрыты. Рубашка разорвана, от ключиц к шее тянется дорожка из проявляющихся синяков. На ладони явно выраженный порез, уголок губ разбит и покрыт запекшейся кровью. Прекрасен… Столь прекрасен в своем покое и столь ужасен в своей беззащитности. Лицо Чонгука искажается в гневе. Он опускается на колено, чтобы с легкостью поднять хрупкого омегу с пола. Бережно, боясь расколоть его подобно разлетевшейся на части вазе, он подхватывает Тэхена поудобнее, намекая убийственным взглядом своим людям, чтобы те отвернулись — никому не позволит даже в мыслях касаться бархатной кожи этого нежного создания. Шепотом произносит в макушку: «Все будет хорошо», и, вдыхая живой аромат теплого омеги, уверенно направляется к выходу. — Избавьтесь от тела. Уберите здесь все, что могло бы в последствии представлять угрозу для омеги. Вы свое дело знаете. — Господин… но «тело» дышит, — охрана растерянно кусает губы, опустив глаза в пол. — Пульс слабый, но этот альфа жив. — Вы плохо расслышали? — разворачиваясь к своим людям, тихо, с нескрываемой жестокостью произносит Чон. — Я сказал: уничтожьте здесь все. Акцент, сделанный на последнем слове, был четко прочувствован альфами. Они словно на собственной шкуре ощутили всю глубину его смысла: «Дышит — не означает, что имеет право на жизнь»

***

— Ну-ну, что с тобой? Ромул встревоженно бьет копытом, отказывается есть и не позволяет даже пальцем коснуться своей гривы. — Тэ обязательно позвонит. Ты услышишь голос своего хозяина и убедишься, что он вовсе тебя не бросил, — словно с человеком пытается разговаривать Рин, чтобы успокоить взвинченное животное. — Я тоже по нему скучаю, — омега протягивает свежую морковку жеребцу, но тот ожидаемо отводит нос. — Пожалуйста, хотя бы ты меня не расстраивай. Он качает головой и, присаживаясь на ступеньку веранды, делает последнюю попытку впихнуть лакомство упорному животному. Ромул встряхивает гривой и напористо ударяет копытом рядом с лежащим возле Рина кнопочным телефоном. Тот устало вздыхает. — Сейчас ночь, видишь? — указывает омега пальцем на сгусток звезд. — Твой хозяин спит: он очень устает, мой хороший. Его нельзя будить только потому, что тебе так хочется. Завтра я обязательно ему позвоню, хорошо? — омега смотрит и поражается, насколько сильно взгляд Ромула схож со взглядом Тэхена. Такой же чистый, такой же яркий, такой же… проницательный. Он знает, что животное его понимает, оттого беспрерывная настойчивость, исходящая от скакуна, по маленькой капле начинает вселять в собственные слова сомнения. В глубине взирающих на него темно-янтарных глаз Рин ищет опровержение своим внутренним страшным домыслам, но не находит ничего, кроме пугающе-необъяснимой тревоги.

***

Автоматические двери ворот медленно разъезжались в стороны. Прислуга выстраивалась в ряд, ожидая появления хозяина. Чимин, прибывший тремя часами ранее, молча сидел в отведенной ему комнате на третьем этаже и нервно мял пальцами футболку, не понимая, как будет жить в настолько огромном и чуждом его сердцу доме. Пожилой управляющий, хмуро оглядевший его тогда в дверях, лишь махнул в сторону лестницы, отдавая указание персоналу обеспечить омегу всем необходимым. Альфа с нечитаемым выражением лица, чьи волосы были заделаны в маленький хвостик, лишь раз заглянул к нему в спальню и, убедившись, что Чимин в порядке, молча удалился, тихо прикрыв за собой дверь. Пак не уверен, но, кажется, его звали «Юнги» — единственное имя, которое он успел услышать в этом доме. Интерьер особняка был выполнен в современном стиле: минимум мебели, классические тона, идеально сочетающиеся между собой. Зелень, разбавляющая излишне белые или черные участки помещения. Остекленные внутренние балконы, на бортики которых Паку страшно было опираться, и деревья — много деревьев, которыми была усеяна большая часть территории: высокие раскидистые каштаны, трехцветные клены, аккуратно постриженные кустарники, вьющийся вдоль кирпичного забора завораживающий жасмин, и оно — выделяющееся на общем фоне, небольшое хвойное деревце, казалось бы, абсолютно не вписывающееся в дизайн цветущего сада. Чимин назвал бы это место Раем, не будь эти стены столь молчаливы. Именно мертвая тишина пугала омегу. Внутри особняка было настолько беззвучно, что хотелось криком разбить этот звон в ушах. И дело было вовсе не в молчании людей, пролетающих мимо него на молниеносной скорости, когда он только появился на пороге дома. Дело было в другом, что омега никак не мог себе объяснить. Здесь не было ничего лишнего, все находилось в правильном достатке. Вот только… чего-то не хватало. Словно ровные цвета не имели жизни, а стены давно забыли, как звучит громкий смех. Шин первым вышел на ступени, услышав звук заезжающих во двор машин. Он смотрел терпеливым взглядом на открывающуюся водительскую дверь. Жадно впитывал в себя движения мужчины, в чьих руках через минуту появилось хрупкое бессознательное тело. Пожилой омега делал короткий вдох, с каждым новым шагом медленно приближающегося к нему альфы. Сжимал пальцы, закусывая дрожащую от накатывающих слез губу, но гордо держал подбородок поднятым — ровно с той же твердостью, какая прослеживалась в чертах Чонгука. Альфа не улыбался, не спешил обнять омегу, посвятившего ему большую часть своей жизни. Чон крепко сжимал в своих руках другого омегу, чью значимость Шин оценил сразу же, наблюдая, как тесно его мальчик прижимает к своей груди незнакомую фигуру. За спиной управляющего появился Юнги, сцепив руки за спиной: он ждал последующих указаний. Но, услышав ровный голос хозяина этого дома, вся раннее выдрессированная стойкость Мина рухнула в одночасье. Юнги ненавидел этот голос — ненавидел за воспоминания, которые он нес в себе. — Вы все сделали, как я просил? — обращается Чон к главному управляющему. — Да, Гук-и. Самая верхняя комната с открытым видом на сад. Врач ожидает вас. — Пак Чимин прибыл? — Разместили рядом, в соответствии с твоими указаниями. Шин и не ждал, что с ним поздороваются. Приветствие прослеживалось в еле заметном кивке, которым беззвучно одарил его альфа. Чонгук прошел мимо, смотря только вперед. Сделал секундную остановку возле входных дверей. Тяжело выдохнул, заталкивая подальше все отвращение к этому дому и, кивнув Юнги, чтобы тот открыл дверь, скрылся в холле. — Сегодня я вскрыл Ящик Пандоры, — безэмоционально произнес Шин в темноту сада. — И омега с огненными волосами — тому подтверждение.