Помни, ты хотел этого

      Эти три недели были нужны им обоим.       Хосок в очередной раз анализировал свои поступки в отношении Чимина.       Он провоцировал его. Раз за разом, в разных вариациях. но провоцировал. Проверял границы, пробовал продавить, в очередной раз пытался узнать, насколько много ему позволено…       Как очень избалованный любимый ребенок.       В принципе, выбранная стратегия себя оправдывала. Чимину нужна была крайне твердая рука — занимающийся спортом с детства, он привык к жестким, строгим правилам от тренера и неудивительно, что подсознательно ждал того же от старшего. И хотел того же.       Вот только для Хосока его твердая рука всегда была в нежнейшей замшевой перчатке.       Несмотря на откровенно ходящего по грани младшего, у него не хватало решимости поступить так, как было нужно, очень долгое время. Вплоть до последнего нарушения правил, которое его вывело из себя настолько, что желание воспитать перевесило жалость.       В конечном итоге, это пошло на пользу им обоим.       Хосок сделал для себя вывод, что потакать нужно не только чужим желаниям — к обоюдному кстати удовольствию, а Чимин…       Чимин изменился до неузнаваемости.       Тот вечер стал переломным в их отношениях. Не в плохом смысле, все не покатилось с горки и не стало хуже, наоборот — добавилось что-то еще. Теперь младший интуитивно чувствовал малейшие оттенки в настроении своего хена и спешил его порадовать — без всякого принуждения и с видимым удовольствием. Теперь он больше внимания уделял чувственной стороне Темы — благодаря наказанию саб начал обращать внимание на мелочи, не связанные с сексом, но напрямую связанные с его желанием подчиняться. Теперь он все чаще просил именно ласки — не словами, но поведением.       И Хосок был только рад исполнять все его капризы и желания.       Но отметил для себя, что не стоит так глубоко растворяться в сабе — это не идет на пользу никому из них двоих.       Усмехнувшись этой мысли, он поудобнее пересел в кресле, закинув ногу на ногу и положив поперек колен стек.       Чимин скоро должен вернуться.       В тишине их квартиры были слышны потрескивания от фитилей нескольких свеч — поздний вечер подступал накатывающими сумерками, скрадывая очертания мебели. Он решил не включать музыку, не хотел, чтобы его саба отвлекло хоть что-то.       Он хотел оглушить его, уничтожить и собрать заново.       Почему-то считается, что наказывают в таких отношениях исключительно нижнего. На самом же деле, эти три недели стали испытанием для них обоих. Чимин держался с завидным упорством, не прося снисхождения и не намекая на то, что к нему несправедливы.       Принимая свое наказание, как хорошенький маленький саб, отчаянно молча, сжимая кулаки и игнорируя свои желания.       И только от этого Хосоку хотелось разложить его на кухонном столе — снова — и просто трахнуть без всяких изысков, пока его прелесть не сорвет себе горло от крика, кончая раз за разом.       Дисциплина не зря присутствует в аббревиатуре БДСМ. Дисциплина не только для саба — в первую очередь для Дома.       Входная дверь щелкнула. Чимин разулся, прошел на кухню, хлопнули дверцы холодильника и шкафов. Потом дверь ванной.       Хосок все так же ждал в гостиной, зажав в пальцах стек.       Младший появился на пороге, совершенно буднично надевая футболку и явно не ожидая увидеть его. Он удивился настолько, что сшиб плечом дверь, не в силах отвести глаза от старшего.       — У тебя двадцать минут, — спокойно сказал тот, — приведи себя в порядок и возвращайся. Ты знаешь, чего я от тебя жду.       — Да, хен, — срывающимся голосом, и втрое быстрее, чем шел сюда, саб улетает в ванную, на бегу стаскивая с себя одежду.       Хосок только усмехается на донесшийся грохот, с которым, очевидно, на пол полетели флакончики с косметикой для душа.       Он возвращается через пятнадцать, замирает на пороге, потом спрашивает:       — Хен, можно?       Хосок только кивает, а Чимин уже у его ног, на коленях, со скрещенными за спиной руками и глазами, опущенными в пол.       — Посмотри на меня, — просит старший.       У саба очаровательно горят щеки, влажно блестят глаза и пораженно открывается рот, когда его Дом кончиком стека щекочет нежную кожу на внутренней стороне его бедер.       — Твое наказание кончилось, — шепчет старший прямо в эти приоткрытые губы, наклонившись близко-близко. Это так по-другому, так интимно. — Готов к тому, что я хочу с тобой сделать?       — Да, хен, — по голой груди вместе с не успевшими высохнуть капельками воды бегут мурашки.       — Отлично, — Хосок все тем же стеком поддевает край полотенца, тянет. — Раздевайся.       — … — то, что он хочет сказать, теряется в громком стонущем выдохе, когда с него снимают все. Вообще все — полотенце, необходимость что-то решать, право выбора. Дрожащими руками он рвет с себя влажную тряпку, бросая назад.       — А-а-а, — огорченно цокает языком его Дом, — хорошие мальчики всегда аккуратны. Да, малыш?       — Да, — а в животе что-то поджимается от взгляда темных как Бездна глаз.       — Но твое наказание кончилось, — картинно задумчиво тянет Хосок, улыбаясь уголками губ, — и как я должен с тобой поступить?       — Мне все равно, хен, — Чимин уже чувствует, что соскальзывает в то свое состояние, легко и спокойно, — все равно. Я сделаю что угодно. Лишь бы для тебя.       — Мммм, — Хосок наклоняется к нему близко-близко, трется своей щекой о чужую, лижет край горящего, покрасневшего уха, — тогда я тебя трахну. Прямо в этом кресле.       — Бл… — Чимин захлебывается вдохом, ощущая, каким твердым стал за жалкие несколько секунд. — Простипростипрости…       — За что? — разумеется, он все заметил, но их отношения — они включают в себя не только правила, но и кое-что другое.       Обещание.       И Хосок видит его во влажных от эмоций глазах Чимина.       — Вставай, — хрипло приказывает старший, сам поднимаясь тоже, — руки в замок.       Его слушаются тут же. У саба на коленях — красные круглые отпечатки, чуть выше уже в предвкушении стоящий член, поджавшийся живот и остро торчащие вершинки сосков.       Чимин сглатывает, и адамово яблоко мягко перекатывается — Хосок хочет его укусить.       Рывком он подтаскивает младшего к себе, запускает руку в его волосы, сгребая их в кулак и дергая вбок — но тот уже сам откидывает голову, подставляясь. Туго натянутая на горле кожа едва влажная — и сладко-горячая на вкус, пока чужой стон вибрацией отдает в зубы.       — Х-хен…       — Грудью на кресло, — хрипит старший, отталкивая его от себя.       Покачнувшись, Чимин встает коленом на скрипнувшее кожей сиденье. Принять нужную позу ему приходится помочь.       Стек проделывает тот же путь — от колена вверх, по нежному сгибу бедра, между, и до второго колена. Чимин дрожит и дышит рвано и громко, хотя с ним не сделали пока примерно ничего.       — Итак, — на спину ложится шероховатая ладонь, гладит сильно и мягко от сведенных плеч вниз, до самого изгиба задницы. И обратно. Медленно, нежно, с весомым обещанием большего. — Я наказывал тебя за нарушение основного нашего правила — не делать ничего с собой без моего разрешения. В чем заключалось твое наказание?       — В невозможности коснуться, — взгляд почему-то цепляется за толстую белую свечу в прозрачном стекле. Огонек отражается от стола и стенок одновременно, умножая и рассеивая золотистые блики. — И себя, и тебя, хен. Тебя особенно.       — Правильно, — теперь стек щекочет поясницу. Мгновения тянущего, безмолвного ожидания и хлесткий, звонкий удар.       Чимин только выдыхает, прикрыв глаза.       — Ты очень хорошо запомнил, что следует за нарушением правил, да, малыш?       Еще удар.       — Да.       Удар.       — И что же?       Удар. Еще. Еще один.       — Хен расстроится, — шепчет Чимин, подставляясь.       Еще удар.       — И что будет?       Сразу три — без паузы, один за другим, резкие и быстрые.       — И я позволю хену сделать с собой все, что он захочет.       Вместо удара — звонкий шлепок. По разогретой, горящей коже.       — Почему?       — Потому что мне это нравится, — шепчет Чимин в спинку кресла.       — Громче!       Еще один звонкий шлепок. И еще.       — Нравится! — кричит саб. — Мне нравится, когда так!       Стек летит на пол. Туда же отправляется ремень Хосока, звеня пряжкой.       — Насколько хорошо ты готовился? — задает старший вопрос, опускаясь на колени перед креслом.       И перед Чимином.       — Я чист. Абсолютно, — на поротой заднице ладони ощущаются прохладными. Хосок тянет его ягодицы в стороны, и…       …и нет никакой прелюдии, никаких осторожных касаний. Просто грязный, тянущийся, чмокающий звук и высокие, дрожащие стоны саба.       — Колени шире, — хриплый приказ, и Чимин спешит исполнить его. — Ты сегодня кончаешь без рук, прелесть.       — Да, х-хен… А!       — Тшшш, — к языку присоединяются пальцы, сразу два, и двигаются медленно и ритмично, продавливая вниз и слегка потягивая. Чимин взвизгивает между стонами и хриплыми вдохами, на черную кожу кресла из уголка его рта капает нитка слюны. — Теперь руки вперед. Держись крепче.       Саб хватается за подлокотники что есть сил, пока Хосок продолжает его вылизывать — неаккуратно, мокро, практически целуясь взасос с его дыркой. Гибкий горячий язык скользит сквозь растянутые мыщцы, полосы от ремня, горящие огнем, только подогревают желание. Желание прогнуться, предложить себя, быть оттраханным так, чтобы забыть обо всем.       — Хен, я…можно, я…я сейча-а-ааа.....       Хосок быстро поднимается, оглаживает чужое бедро, и крепко и жестко сжимает его член, обрывая подкативший оргазм.       — Только со мной, — наклонившись над Чимином, он шепчет это в самую кожу, и дрожь от этого шепота сводит живот. — Только тогда, когда я сделаю с тобой все, что хочу сегодня. И на что имею полное право. Так, малыш?       — Да! — вопит младший, жмурясь от подступивших слез. — Я прошу тебя!       — Тшшш, — повторяет его Дом, прижимаясь поцелуем к влажной от пота спине. — Терпение…       Чимин сейчас сойдет с ума. Хен еще даже не снял штанов, а ему необходимо, чтоб его трахнули прямо, мать его, сейчас! Но если бы раньше он попробовал настаивать, выпрашивать, то сейчас просто ждет, буквально задницей ощущая, как старший медленно — невыносимо медленно, — расстегивает брюки, щелкает тюбиком смазки. Первое касание, такое же неторопливое — и Чимин понимает, что это не член а пальцы. В лубриканте.       Разочарованный всхлип сдержать не удается. Саб зажимает себе рот рукой, просто чтобы не разрыдаться от невозможности немедленно получить желаемое.       На горло ложится горячая ладонь. Не так, как обычно — кончик указательного давит под центр челюсти, остальные пальцы жестко сжимают гортань, а большой давит сзади, под линией роста волос, смазывая выступившие капельки пота.       Чимин машинально хватается за чужое запястье — не для того, чтобы убрать руку, а чтобы… Что?       Заземлиться. Осознать. Разрешить.       Рывок назад вышибает воздух из легких. Дышать нечем — хватка жесткая и бережная, и начинает кружиться голова, а перед глазами та самая свеча плывет и раздваивается. Его голову поворачивают, в губы впиваются горячим, мягким ртом, а то самое «боже, наконец-то» растягивает анус.       Одно длинное, глубокое движение бедрами.       И Чимин кончает.       Он ничего не может с собой сделать. Руки дергаются, чтобы хоть как-то помешать, остановить, но старший перехватывает его запястья, одновременно обнимая и прижимая спиной к своей груди, продолжая мелко, почти незаметно двигать бедрами.       И Чимин просто стонет ему в рот, чувствуя бегущие по щекам слезы и самым бесстыдным образом пачкая несчастное кожаное кресло в собственной сперме.       — Вот так, малыш, — Хосок стискивает его крепче, прежде чем ослабить хватку на шее и выскользнуть из его задницы. — Подожди-ка секунду.       Он подбирает с пола ремень, задумчиво протягивает в руках, пристально изучая саба взглядом. Потом приказывает:       — Отвернись.       Чимин слушается, в который раз рассматривая бездумно эти треклятые свечи. Кажется, они с жасмином и сандалом, и…       Полоса ремня щекочет под кадыком, звенит язычок, протягиваясь, и горло захлестывает петлей. Она тут же затягивается — крепко и осторожно, и чуткие пальцы его хена проверяют расположение на гортани. Немного под, не сильно сдавливая, но даря восхитительное ощущение удушья.       Принадлежности.       Между лопаток давит ладонь, и приходится опуститься обратно. Сперма стекает со спинки на подушку, и колени разъезжаются шире.       И она еще теплая.       — Руки назад, — приказ звучит музыкой, и Чимин торопится его исполнить. Его запястья Хосок перехватывает одной ладонью — той же, в которой зажат конец ремня. — Наконец-то я тебя выебу, прелесть.       — Х-хе… — его берут снова, длинным мощным движением, это настолько подавляюще и остро, что саб просто затыкается и хрипит, утыкаясь лбом в спинку. — А!       — Даже если ты против, — ритмичные, глубокие, неторопливые толчки плавят его мозги, как огонь — парафин этих ебучих свечей, — мне все равно. Потому что ты мой…       Снова рывок ремня, и спина прогибается сама.       — …маленький хорошенький саб…       Пальцы, сжимающие бедро, причиняют ощутимую боль, но — все равно.       — …и я могу трахать тебя, когда и где захочу. Да?       Член в заднице таранит его так хорошо, так желанно, так, черт побери, охуенно, что Чимин не соображает вовсе. Он кивает бездумно и только подается бедрами назад, стараясь не сбиться с ритма. Ему больно, потому что он только кончил, больно от петли на шее, больно от хватки на боку, больно от животного, бешеного ритма, с которым его трахают и буквально натягивают на себя, больно так, что он сейчас кончит еще раз.       — Да? — особенно резкий, грубый толчок бедрами выбивает из него рыдание. — Не слышу!       — Да! Пожалуйста! — Чимин воет, запрокинув лицо к потолку под рывками ремня. — Ещ-ще, еще, х-хен, еще!       — Кончишь? — Хосок снова хватает его за горло, поднимает, прижимает к себе. Второй рукой подхватывает под живот, и толкается снизу вверх, вкусно и жестко, поддавливая саба на себя. — Кончи, прелесть. Хочу это слышать.       — Я…н-не могу, я…       — Я тебе помогу.       Мокрый от смазки кулак так нужно обхватывает член, что Чимин бессознательно двигается вперед, еще ближе, чтобы было тесно, горячо и так, так хорошо…       — В-вот так. — Хосоку, кажется, срывает последние остатки здравого смысла, и звук громких, мокрых, пошлых шлепков кожи о кожу становится только быстрее. — Кончай, мой хороший, давай… Ну же…Я с тобой, кончай…       Гортанный, задушенный стон его Дома становится последней каплей. Чимин кричит и плачет, сжимаясь на члене Хосока, тело сводит судорогой оргазма, такого мощного и неожиданного, что темнеет в глазах. Хосок срывается на грубые, жестокие, рвущие из Чимина всхлипы движения и кончает, сжав его в объятиях так крепко, что под пальцами белеет кожа.       Они так и стоят — саб привалился животом на кресло, прямо с прижавшимся к нему старшим, и только хрипло пытается отдышаться и прийти в себя. По бедрам течет вязкое, теплое семя, и все тело так восхитительно сладко ноет, совсем не помогая рассеиваться туману в голове.       — Как ты? — Хосок осторожно выходит из него, по ногам тут же бежит еще, добавляя грязи. — Можешь стоять? Я схожу за полотенцем.       — Х-хен, — хрипит Чимин, — поцелуй…       Мягко улыбнувшись, Хосок обходит кресло. Наклоняется, поднимает голову Чимина за подбородок и лижет игриво его губы. Целует неспешно, нежно, словно смакуя хорошее вино.       — Так?       — Да. Спасибо.       — Тебе спасибо. Сессия окончена, малыш. Пойдем в душ?       — Я люблю тебя, — просто так, между делом, искренне и буднично.       — Я тоже. Сам дойдешь?       — Да.