Помни, ты хотел этого

      Хотелось.       Но было страшно.       Они договорились о сегодняшнем дне чуть не за две недели. Чимин одновременно и боялся, и хотел до дрожи в ладонях.       Хотя его хен делал с ним вещи гораздо жестче, чем то, что произойдет сегодня вечером.       Задумчиво, медленно, он оценивает себя в зеркале, проводя по влажной, пахнущей молочком для тела коже ладонями там, где недавно смывал депиляционный крем. Золотящаяся в верхнем свете загаром, подсвечивающим рельеф хорошо развитого тела — на ощупь он еще лучше, чем на вид.       Улыбнувшись, он выходит из ванной. Выключает свет, несколько секунд стоит в темноте, прежде чем пойти в спальню.       Он сам не может себе объяснить, что не так. Словно это еще один его предел, еще одна неизведанная фобия — оказаться беззащитным вот так.       А тогда в клубе как будто было по-другому.       Хотя да, было. Тогда на него смотрели хоть и друзья хена, но их мнение, в общем-то, было неважным. Как он выглядит, насколько беспомощен, сильно ли покраснело его лицо и припухли глаза, сколько человек видели его задницу — все это было неважным до тех пор, пока его хен звал его прелестью и продолжать присваивать себе. Во всех смыслах.       А сейчас… Сейчас уже Хосок будет наблюдать за малейшей сменой эмоций на его лице. Хосок будет смотреть, как он трахает себя пальцами в задницу. Хосок будет отдавать команды, с какой интенсивностью ему дрочить.       Хосок…       Сидит в кресле у окна даже толком не одетый. Свет фонарей бликами играет на плечах, длинные ноги вытянуты вперед, и он сам расслабленно утонул в мягкой спинке. На животе лежит белый плюшевый плед, прикрывая самый его низ и бедра.       Чимин молча подходит ближе, опускается на колени. Едва дыша, заводит руки за спину. Расправляет плечи, подбирает живот.       Смотрит в пол.       На нем, кроме ошейника — ничего.       В спальне темно — почти нет света, только напольный торшер за креслом дает немного обзора, да и тот, похоже, завешен какой-то тканью. Свет слишком тусклый, слишком мягкий.       Слишком правильный.       Чимин чувствует, что расслабляется, когда его хен легко касается его щеки, поддевая пальцами под челюсть, и приказывает:       — Посмотри на меня.       Лица почти не видно, свет за спиной не дает разглядеть эмоции, но восхищение в голосе не оставляет сомнений:       — Чимини, ты такой хорошенький, такой красивый, готов устроить для меня шоу?       Саб только кивает, нервно прикусив щеку. Изнутри вместе с волнением начинают подниматься первые пузырьки возбуждения.       Как в бутылке игристого, которую его хен берет из ведерка рядом с креслом, просто протянув руку.       Медленно, глядя ему в глаза, он открывает ее.       Хлопок пробки заставляет Чимина свести колени и осесть назад, но Хосок никак это не комментирует.       Просто откидывает фольгу и весь мусор в сторону, поднося горлышко к губам саба.       — Оближи.       Чимин резко, коротко вдыхает, прежде чем наклониться и послушаться.       Стекло холодное, капельки конденсата и пролившегося алкоголя смешиваются во рту, и от неожиданно терпкого привкуса он сглатывает.             Его хен, как завороженный, прослеживает движение кадыка пальцами по его горлу.       — Еще, — хриплый, еле слышный приказ, и Чимин не смеет ослушаться.       Он слизывает еще несколько капелек вина, прежде чем Хосок снова поднимает его голову и, придерживая, подносит вино уже к собственным губам. Делает глоток, и наклоняется, чтобы поцеловать саба.       Восхитительно прохладное, покалывающее язык и небо, оно льется Чимину в рот вместе с поцелуем. Язык его хена следует за ним, и струйки вина бегут вниз по шее к груди и животу, заставляя тихо застонать.       На плечи ложится тот самый пушистый плед.       — Назад, — оторвавшись от него, Хосок сам слегка толкает его в грудь.       Чимин прикрывает глаза, делает длинный вдох и откидывается на спину.       Ткань под ним удивительно приятная, щекочуще мягкая и теплая. И пахнет туалетной водой Хосока.       Ощущается как объятия.       — Я жду, — хлесткий, жесткий тон диссонирует со всей атмосферой настолько сильно, что Чимин, не выдержав, жмурится и снова сводит колени. Член стоит уже очень давно, но прямо сейчас он чувствует, как вниз с головки тянутся первые капли смазки.       Невыносимо.       — Начинай.       Медленно, нерешительно, он оглаживает себя по груди и животу, снизу вверх, проверяя — правда можно? Прямо так? Потом смелее, раздвигает ноги, трогает внутреннюю сторону бедер, сжимает член в кулаке, смазывая пальцами предъэякулят, и, поколебавшись секунду, пробует себя на вкус.       Громкий, короткий вздох — все, что он слышит. Вместо запретов его хен им любуется.       Он гладит себя снова, от бедер до плеч, правой подлезает под ошейник сбоку и дергает, поддавливая гортань — простое действие вызывает у него первый настоящий стон. Тянет сильнее, второй рукой обхватывая себя за шею — так, как сделал бы его хен.       — Х-хен-нн, — вырывается само, ему нужны сейчас прикосновения совсем иного рода.       Но Хосок, сидящий в кресле, смерив взглядом раскинувшегося у его ног саба, только приказывает:       — Продолжай.       Чимин прикрывает глаза, прикусывает щеку снова и неожиданно даже для себя берет в рот свои пальцы. Неглубоко — просто чтобы почувствовать тяжесть на языке. И подчинившись своим желаниям, ласкает соски.       Сначала почти невесомо, щекочет и дразнит, обводя маленькие, вставшие от прохлады и желания вершинки по кругу, затем царапает, щекочет снова и в какой-то момент щипает, скручивая в пальцах. Сам же вскрикивает от боли, но давит еще, только снова держит себя за ошейник, и кричит опять, когда щипает по-другому, сильнее, и продолжает сам для себя эту пытку.       Рядом об пол звякает металл.       Чимин поворачивает голову. Прямо перед лицом пара железных зажимов.       Будет больно.       Не колеблясь, он протягивает руку.       Припухшие, покрасневшие соски — он не видит, но легко может представить, — легко сминаются под холодным металлом, и от первого же его выгибает на полу перед его хеном.       Не выдержав, он кричит.       Больно.       Сделав несколько медленных вдохов, он находит второй, защелкивает и его.       Кричит снова.       Громко, некрасиво, скулит и ноет, и стискивает собственные ладони меж бедер, чтобы не сорвать к чертям это все.       Хныкает, поворачиваясь на бок, подтягивает одно колено к груди.       Мысль о том, что его хену сейчас отлично видно абсолютно все, заставляет покраснеть жаркой удушливой волной.        Он буквально задыхается.       Чувствует, как горит кожа от пристального, тяжелого взгляда, но тем не менее дразняще медленно оглаживает себя, прежде чем сжать в пальцах собственную задницу — и раскрыть, как можно шире, поворачиваясь на живот и упираясь плечом в пол, чтобы не сбить зажимы с груди.       Этот плед придется выкинуть, он просто не отстирается от того, как Чимин сейчас его пачкает. А ведь будет еще смазка и сперма.       За спиной по-прежнему молчание.       Давящее, пульсирующее ожиданием, мягкое и обволакивающее.       Щелчок тюбика отдается в ушах выстрелом.       Смазка холодная и вязкая, и, прежде чем начать, Чимин греет ее на пальцах, потирая их друг об друг и разводя в стороны, чтобы увидеть тонкие прозрачные нити. Лубрикант разогревается, лишнее бежит по запястью вниз, едва отсвечивая в полумраке. Это почему-то выглядит так грязно.       И так возбуждающе.       Он упирается предплечьем в пол, тянется назад. Вместо того, чтобы сунуть в себя пальцы и застонать — он поднимает руку, показывая, и шепчет:       — Видишь, хен? Меня плавит так же. Все, о чем я мечтаю сейчас — угадать все твои желания. Скажи, что мне сделать?       — На колени, лицом в пол, — у Хосока даже голос не дрожит, только стал опасно низким и тихим. — Растяни себя, поиграй. Я хочу видеть, что ты обычно с собой делал.       — Да, хен, — выдыхает Чимин, чувствуя липкость смазки уже вовсе не на ладони.       Скольжение внутрь — быстрое и точное, и нет никакого сопротивления. Он отталкивается от пледа, вставая на четвереньки. Касается лбом предплечья, выдыхая, и толкает два пальца глубже.       Больше.       Стон выходит приглушенным и нежным, так явно показывая, насколько ему нравится происходящее. Собственное тяжелое дыхание колоколом отдается в ушах.       Еще.       Маленький Чимини, наверное, все-таки самая настоящая шлюха — потому что ощущение чужого темного взгляда заводит его настолько сильно, что он забывает об элементарных вещах.       И замирает, прекращая себя трахать, когда слышит звук шагов сзади.       — Я сказал, — спины касается босая нога, — лицом в пол.       Его хен толкает его, резко и сильно, и Чимина, как котенка, тыкают носом в плед.       — Ты забыл прогнуться, — кончики пальцев скользят от плеча к пояснице, пока его все так же вжимают в пол, — вот здесь.       Хен давит — неожиданно резко и точно, так, что пальцы Чимина выскальзывают, и он хныкает разочарованно и громко.       — Что? — голос сверху жесткий и насмешливый. — Тебе не хватает чего-то? Чего же, скажи мне?       Саб бормочет что-то, почти незаметно потираясь грудью о белый плюш.       — Громче.       Короткий простой приказ. Так сложно ему следовать.       Чимин слышит звон своего последнего хрустального барьера, когда говорит:       — Член.       — Член что? — продолжает давить его хен. — Скажи полностью, прелесть.       — Я хочу член, — требует саб, — я хочу чтобы ты перекинул меня через кресло и трахнул так, что мои слезы размажутся по кожаной подушке. Хочу кричать, ныть, стонать, охрипнуть под тобой. Хочу тебе принадлежать. Пожалуйста, хен…       Хосок молча цепляет его за ошейник, сзади, тянет вверх, под непрерывное умоляющее хныканье. Чимин машинально встает на колени, заводит руки за спину.       Прямо перед лицом — светлая ткань спортивных штанов, явно выдающая, что под ними нет белья. Даже проступившие темные пятнышки смазки присутствуют.       Он хочет его в рот, даже открывает свой, чтобы попросить снова, и.....       И летит на пол от звонкой, хлесткой пощечины, ударяясь спиной и плечом, сбивая один из зажимов.       И понимает, что, чтобы кончить — ему не хватает совсем чуть-чуть.       — Хен, прости меня, хен, я опять, хен, — он плачет, по-настоящему плачет, от внезапного осознания и сожаления, и желания быть хорошим. — Пожалуйста, пожалуйста…       — На кресло, — отрывисто приказывает Хосок, — руки.       Но Чимин уже все сделал сам — залез на подушку, навалился грудью на спинку и что есть сил вцепился в подлокотники.       — Кончаешь нетронутым.       Жалкий, высокий скулеж его хен игнорирует.       Касание необычное, очень влажное и горячее, это помимо того, что подсыхающая смазки и так дает ощущение липкой грязи. Чужие ладони раздвигают его задницу еще шире, и первый удовлетворенный, громкий, не его стон, заставляет его заорать.       Сильный, безжалостный шлепок по бедру немного помогает. Но ровно до тех пор, пока гибкий толстый и длинный — боги, какой же бесконечный на самом деле, — язык не скользит через край, дразня и не давая того самого нужного ощущения.       Его хен его вылизывает. Лицо горит, левая щека наливается пламенем, он чувствует, что даже уголок губ немного опух. И до скрипа сжимает подлокотники в ладонях.       Хосок тем временем не стесняется — лижет широко и мокро, от поджавшихся яиц до самой дырки, ввинчиваясь языком после. И делает ее еще более влажной, на минуту оторвавшись и сплюнув в приоткрывшийся анус, слегка растянув его большими пальцами.       А потом вставляет их внутрь и тянет, продолжая дразнить языком край.       Саб визжит, изо всех сил стараясь взять себя в руки и заставить произнести:       — Х-хе…хе! Ахххххх, хен-ннннн, хен-хен-хен, боже… Я…       — Ты, — подтверждает Хосок, меняя положение правой руки и продавливая его простату. Под громкие рыдания он спрашивает:       — Что «я», прелесть?       — Х-хо…хочу услы-ааааа!!! — его хен давит сильнее и целуется с его дыркой взасос, пока Чимин пытается проявить манеры. — Скажичтоямогу кончить!!!       — М? — удивленно вскинувшись, Хосок даже убирает от него руки. — Моему хорошенькому сабу нужно разрешение?       — Да! — «верниверниверни, бож-жеее, верни обратно». — Нужно!       — Даже если я сделаю так, но не разрешу, ты не кончишь? — тепло чужого тела накрывает сзади, по спине и ногам бегут мурашки, а на член ложится рука. Хосок обхватывает крепче, дрочит медленно, плавно, потирая головку при каждом движении вверх. — Не кончишь?       Он прикусывает саба за плечо, удерживая второй рукой, не давая дернуться, уйти от касаний.       Несколько секунд не слышно ничего, кроме рыданий Чимина и его умоляющих, сбивчивых, высоких, изнемогающих стонов и всхлипов.       Хосок как-то по особому темно, жестко улыбается и дергает своего саба за бедра к себе.       Нанизать его на член — дело двух движений, и маленький Чимини не кончает только потому, что его хен жестоко, до побелевших пальцев сжал кулак, которым дрочил ему. А вместе с ним и основание члена с яйцами.       Саб и правда уже охрип — от визгов, стонов и хныканья, от долгой, непрекращающейся ласки, от острого, выворачивающего сознания желания совсем не кончить — подчиниться.       Сделать своему хену так хорошо, чтобы у него слетел всякий контроль, и он трахнул маленького Чимини до потери сознания и возможности нормально ходить после.       — Думал, перехитрил меня? — толчки в его тело долгие, глубокие. Собственнические. Жестокие. — Думал, ты просто просишь, а я разрешаю? В этот же момент? И ты счастливо кончаешь?       Саб мотает головой, плача. Потом кивает. Потом снова нет.       — Ты все никак не усвоишь, — его хен работает бедрами безукоризненно, сводя его с ума. И так и не разжимая кулак. — Ты принадлежишь мне. По-настоящему. С тех пор, как надел мой ошейник, ты моя хорошенькая игрушка. Если захочу, буду трахать тебя хоть каждый день — только для своего удовольствия. И ты будешь этому рад. Так ведь?       Чимин под ним только кивает, наплевав на все и вцепившись мертвой хваткой в спинку кресла — только возможно устоять в этом шторме.       — И кончишь ты, — его хен набирает темп, сбиваясь на особенно глубоких толчках, — только тогда, когда я решу, что ты это заслужил. Так?       — Да! — саб прогибается сильнее, разводит колени шире, ноги соскальзывают с подушки, застревают в боковинах кресла, и он оказывается распяленным и зажатым. Случайно, но очень удобно. Не вырваться. От этой мысли, мелькнувшей на краю сознания, он сам себя кусает изнутри за щеку, чтобы хоть немного замедлиться.       Ведь он так хочет быть хорошим. Хочет, чтобы хен кончил. Из-за него.       Кончит ли при этом он сам — становится неважным.       — Хочу посмотреть, — хрипит Хосок позади, — давай. Сделай это для меня.       И хватается за его бедра, обеими руками, резко и мощно начиная его трахать — у маленького хорошенького Чимини получается только вскрикивать и держаться что есть сил, кончая почти сразу, дрожа всем телом, почти умирая от накатившего оргазма и дозированной, сладкой боли, с которой он чувствует все еще ярче. Еще сильнее.       Потому что его хен не останавливается, используя его для собственного удовольствия.       Приходит в себя он, сидя голой, мокрой задницей на полу и уткнувшись в несчастное, перепачканное им кресло.       — Чимин, — голос его хена звучит откуда-то сверху, — все хорошо?       Саб только кивает слабо, откидываясь назад. Голова падает на подлокотник.       — Тогда убери за собой, — приказ заставляет открыть глаза и неверяще посмотреть вверх. На его хена. — Встань и убери.       Чимин медленно, со стоном встает на колени, смотрит на кресло. Так и есть — потеки спермы, теплой, белесой, принадлежащей ему.       Только что он кончил. Только что он потерял сознание от того, как его выебали. Только что…       Только что он почувствовал, что возбуждается снова.       Шлюха.       От этой мысли он замирает, наклоняясь все-таки, чтобы слизать то, что растекалось разводами по дорогой коже подушки.       И сжимает руки в кулаки, чтобы себя не коснуться.       — Достаточно, — снова звучит сверху, — рот.       Его дергают за ошейник — резко, но бережно, и остатки собственной спермы он сглатывает вместе с вторгшимся в глотку членом.       — Расслабься.       Толстым, длинным, просто идеальным членом его хена.       Боже, наконец-то.       Пока его хен трахает его в горло, придерживая за ошейник и волосы, Чимин как-то отстраненно думает, что вот оно то, чего ему не хватило перед оргазмом.       Почувствовать, как кончит Хосок.       Ему даже жаль, что спустя всего несколько минут, — может быть две или три, — его хен замирает, толкнувшись особенно глубоко, перекрыв ему кислород. По губам саба бежит смесь спермы и слюны, капает на грудь, течет к единственному оставшемуся зажиму.       И он кончает еще раз, но как-то…ментально, что ли, когда его хен, подняв его вверх и обняв, шепчет:       — Мой маленький Чимин-и самый лучший, такой хорошенький…       Вот оно.       То самое, что он так хотел.       Чего не хватило.       И он расплывается мороженым под июльским солнцем, мягким и липким, желая получить как можно больше хена, и получая все, что ему нужно.       Ведь Чимини и правда такой хорошенький маленький малыш.       И абсолютно безнадежная шлюха.