Взлом судьбы

Есть способ усилить влюбленность партнера. Создайте парк аттракционов из американских эмоциональных горок, колеса обозрения тепло-холодно, качающейся лодки люблю-ненавижу. Оскорбляйте последними словами — и жарко извиняйтесь через пару часов. Расставайтесь навсегда — и горячо умоляйте о возвращении на следующий день. Эротическая порка с последующими оральными ласками тоже прекрасно работает. Слабую искру заинтересованности эти аттракционы быстро разожгут в пламя безумной любви. Для усиления эффекта присыпьте подарками по вкусу. Тут главное — вовремя остановиться. Или липкость партнера станет запредельной и начнет душить уже вас.

«Гастрономические соблазны Джакомо Казановы»

Се Лянь в целом понимал, что что-то подобное и пытался провернуть с ним Цзюнь У. Но ключевого элемента рецепта — первоначальной искры интереса — у него не было. Поэтому все инструменты ассортиментного ряда «холодно» работали в их отношениях ровно так, как описано в инструкции по эксплуатации, а с инструментами из отдела «тепло» постоянно происходили накладки. Попытки Цзюнь У приласкать и создать комфорт после насилия вызывали в Се Ляне желание замереть, переждать, и чтобы это уже поскорей тоже закончилось. Грубо говоря, Цзюнь У мог вывести Се Ляня из спокойного эмоционального состояния, а вернуть в него — не мог уже никак. И не то чтобы это ставило крест на его плане. О, нет. Стокгольмский синдром не просто так возникает. Если другой кто-то держит твою жизнь и свободу в своих руках и никак не дает тебе об этом забыть — психика обязательно начнет приспосабливаться. Иногда очень странными способами. Так что за появление на плане Цзюнь У размашистого красно-черного креста отвечал единолично Хуа Чэн. Когда Се Лянь в очередной раз был доведен до отчаянья, до состояния прибейте меня кто-нибудь прямо сейчас пожалуйста, Хуа Чэн впервые появился и стабилизировал его. Во многом именно потому, что психика Се Ляня жаждала возвращения в нормальность и зацепилась за первого встречного. Возник шаблон поведения. Когда Се Лянь в следующий раз был насильно введен в нестабильную фазу — он уже точно знал, на кого опереться, чтобы вернуться в свое обычное состояние. Шаблон закрепился. Потом еще раз. И еще. Его психика каждую неделю все четче ассоциировала Цзюнь У с подчинением, унижением и болью. С ледяными удушающими когтями на собственном горле. А Сань Лана — с пониманием, уважением, комфортом. С уютным теплом крепких обнимающих рук. Каждая встреча с Цзюнь У лишь сильней привязывала его к Сань Лану. Опять же, все это Се Лянь понимал исключительно в своей стабильной фазе. Понимал, что его влечение тоже нельзя назвать здоровым. Что Сань Лан — помеха его планам. А его планы — помеха Сань Лану. В своей нестабильной фазе все, чего он хотел — прижаться к Сань Лану и никогда его от себя не отпускать. Сейчас же, последовательно пройдя за ночь и утро через боль, унижение, страх, эйфорию, принятие — и все это в цикле несколько раз — он чувствовал себя совершенно опустошённым. И на предложение Сань Лана пройтись смог подумать только: А давай. Пусть оно все катится, куда оно там катится. Помирать — так с музыкой. Помирать — так в его объятиях.

***

— Нет, тебе не двадцать. Тебе двенадцать максимум. Парк аттракционов? — Ага! — И куда пойдем? — Картинг? — Почему бы и нет… — Тогда побежали! — И зачем же бежать? — Затем, что кто последний — тот платит! И они побежали. Действительно побежали. Смеясь и стараясь никого не столкнуть. Это было очень глупо и настолько же весело. И картинг был чудесен. Как же здорово взять хоть что-нибудь в своей жизни под контроль — хотя бы маленькую, почти игрушечную машинку. И есть пиццу из ларька напротив — ужасно жирную. И запивать ее холодной колой — с таким содержанием сахара, что диабет начинался от одного вида этикетки. — Двести лет не ел ничего подобно. — Я тоже. Но ведь вкусно? — Безумно вкусно. А потом пошли в тир. И поскольку оба дурачились, им дали одинаково ценные утешительные призы — дешевые мягкие игрушки, изображавшие лисицу, и кажется, хорька. Или собаку и мышь? И вот тут Се Ляню стало страшновато. Они слишком явно маркировали себя как парочка, хотя ничего такого не делали. Сань Лан в своем красном пальто, с волосами, собранными в хвост и с какой-то умопомрачительной серебряной каффой на ухе, был не просто безумно красив — он привлекал внимание всего парка. Се Лянь же впервые за долгое время подобрал одежду, волнуясь не о том, достаточно ли он спрятал руки и хорошо ли прикрыл шею — а о том, понравится ли он человеку рядом с собой. Поэтому он был в очень светлом пальто и с шарфом в различных оттенках коричневого, один из которых отлично подчеркивал его глаза, а другой — волосы. В результате он тоже становился весьма заметной фигурой на фоне окружающих курток всех оттенков черного и темно-синего. И вели они себя слишком шумно и непосредственно. Еще и игрушки эти в руках… Это на самом деле удивительно — он считал Сань Лана потрясающим и был бы счастлив стать его парнем. Но испытывал ужас при мысли о том, что об этом кто-то не то что узнает, но хотя бы предположит подобное. Се Лянь огляделся по сторонам и не обнаружил презрительных или осуждающих взглядов. Немногочисленные зрители действительно смотрели на них — но одобрительно, а некоторые девушки — заинтересованно. И тут он понял — окружающие воспринимают их не как парочку, а как двух павлинов в поиске девчонок. Ходят вдвоем? Ну так девчонки тоже часто ходят парами, так что вдвоем искать удобней. Одеты ярко? Ведут себя слишком шумно? Ну так правильно — так охотиться на девчонок и нужно. Распушать перышки, распускать хвосты. — Ух ты! — на них во все глаза смотрел ребенок лет четырех. Одетый в цвета, не позволяющие определить его пол. И не сговариваясь, они тут же протянули обе игрушки ему. — Это мне? — Тебе, тебе! Ну же, бери, не стесняйся. Ребенок посмотрел куда-то в сторону — послышалось женское «Бери, бери!» и детское удивленное лицо осветилось счастливой улыбкой. Слишком счастливой для человека, получившего в подарок то ли лису и хорька, то ли собаку и мышь. Но эта улыбка оказалась заразительной для всех вокруг — как будто все тоже получили по две игрушки с недостаточно развитыми видовыми признаками. И пока они не растеряли эту радость, Хуа Чэн втащил Се Ляня в уличную будку для фотографий и приступил к очень важному пункту в своем плане на сегодня — попытаться его поцеловать. Через минуту они выскочили из будки и вытащили карточку с четырьмя фото — получилось просто прекрасно. Вот на первом фото счастливый и не ожидающий подвоха Се Лянь смотрит в камеру, а Хуа Чэн целует его в щеку. Вот на втором оба в профиль и смотрят друг на друга — глаза Хуа Чэна хитро прищурены, глаза Се Ляня удивленно распахнуты. На третьей глаза у обоих закрыты, а их губы только-только встретились. А большую часть четвертой занимает грива Хуа Чэна. От Се Ляня тут только рука, обнимающая Хуа Чэна за шею. — Ты безумно фотогеничен, — флиртует Сань Лан, а в его голове скороговоркой гремит речитатив мы-в-отношениях, мы-в-отношениях, мы-в-отношениях… Се Лянь смущается и краснеет. Хуа Чэн быстро прячет карточку в карман. — Ты снял каффу? — Ага. Стиль стилем, но ухо скоро замерзнет и отвалится. Или я без нее тебе совсем не нравлюсь? — Ты и без нее красивый. Даже слишком. Лицо Хуа Чэна дрогнуло и речитатив сменился на он-сказал-что-я-красивый, он-сказал-что-я-красивый, он-сказал-что-я-красивый…

***

Впервые по-настоящему Хуа Чэн посмотрел на свое лицо лет в пятнадцать. Он уже научился зарабатывать деньги, начал жить отдельно от родителей, и мог позволить себе просто сидеть в кафе. Незнакомая девушка внезапно подошла к нему и сказала: — Привет! А ты красивый. Что ж, иногда оскорбляющие начинали с такого «нестандартного хода». Что было действительно нестандартно — она была вроде как одна, и вообще это была девчонка, и в приличном месте — и чего она добивается, в чем ее цель? И только он собрался ей ответить, как… — Ты делал пластику, да? Ну что — надо признать, это был действительно оригинальный ход. Такая наглость заставила Хуа Чэна растерять приготовленный ответ и задуматься над новым. — Ты кореец? Сама ты кореец! Он чуть не выпалил это, но вовремя вспомнил, что кореец — это не то чтобы оскорбление. Это национальность. Это тоже было нестандартно. Обычно его называли таджиком или узбеком. И он тоже сначала считал эти слова оскорблениями. А потом узнал, что это — национальности. И что это подлые оскорбления. Потому что на любые стандартные бранные слова можно было ответить по принципу «сам ты дурак!» А сказать: «Сам ты таджик!» мудаку с европейской внешностью — это все равно, что слиться сразу. И тут он заметил, что у девчонки тоже азиатский разрез глаз. Обрадовался и только собирался крикнуть «Сама ты корейка!», как ее окликнул кто-то старше их обоих. Она засмущалась и убежала, промямлив напоследок: — Я… ты… извини. Оставив его совершенно оглушенным. Она не шутила? Не издевалась? Она считает меня красивым? Кто-то в целом мире считает меня красивым? Через пару минут он не выдержал и пошел в туалет, где буквально прилип к зеркалу. И увиденное потрясло его. У него, оказывается, была нормальная овальная форма лица. Еще была детская припухлость — но это его не портило. Брови были четко очерченными, слегка изогнутыми. С некоторым шоком он понял, что они были правильными. Правильным же был и прямой нос. Он не был плоским, горбатым или широким. Не был слишком большим или слишком маленьким. Он был красивым? Серьезно? Губы были немного тонкими — но для парня ведь это нормально? И они были яркими. Он только сейчас понял, что они ярче обычного. И это ведь хорошо, так? И кожа была не желтая, совсем не желтая — а белая. Хорошо с губами сочетается, так? Подбородок не был скошен и не был слишком массивен. Уши не торчали. Глаза были большими и яркими, и были правильно расположены. Почему его дразнили узкоглазым? Что с глазами у его обидчиков? Они слепошарые, что ли? Ресницы… Оказывается, у него были длинные пушистые ресницы! Он и не знал. Прожил с ними пятнадцать лет — и не знал! Волосы — возможно, слишком прямые и жесткие, но лежали в целом красиво. И его стрижка ему шла — это он знал точно и без подсказок. Даже несмотря на то, что его мать называла такую прическу «отсутствием стрижки». В полном шоке он взял лежащий на раковине рекламный журнал и стал сравнивать фотографии мужчин со своим отражением. По всему выходило, что он не хуже. И если они снимались за деньги — они же красивые, да? Тогда и Хуа Чэн — тоже? Да? Правда? Зубы у этих мужчин были немного ровней — но он уже знал, что это корректируется. Он это исправит. Единственной проблемой был миндалевидный разрез глаз. Из-за него он и являлся почти для всего города чуркой, таджиком, узбеком. Или корейцем. Значит, таджик и узбек — оскорбления, а кореец — комплимент? Вообще не понимаю, как это работает. В чем проблема быть таджиком, то есть сыном таджика? Быть сыном алкаша — вот это я понимаю, проблема. Вот это оскорбление. И ведь даже возразить нечего. Но так меня ни разу никто не обзывал. И робкая надежда — может, он понравится ему — впервые в нем зашевелилась. Если проблема только в разрезе глаз — он сделает пластику, он сможет это оплатить…. Хуа Чэн вздохнул и заставил себя перестать об этом думать. Его главная проблема находилась не прямо под бровями, а примерно на метр ниже. Се Ляню по идее должны были нравиться девчонки. Девчонкой Хуа Чэн точно не был. И если глаза свои он ненавидел и готов был исполосовать хоть прямо сейчас, хирургически исправлять главное препятствие он не собирался. Даже ради Се Ляня. Впереди были долгие ожидания — за это время его щеки успели похудеть, а скулы заостриться. Годы ношения брекетов и подбор десятка улыбок на все случаи жизни. Долгие годы изучения фотографий на заветной странице. Попытки понять, какие Се Ляню нравятся девушки, или — вдруг случится чудо — парни. И ни-че-го! Ни разу никого Се Лянь не отметил, как свою пару. Это же хорошо, да? Если бы ему нравились парни — он бы так себя и вел, да? Чем дальше — тем больше он убеждался, что его лицо вызывает полярные мнения. Им либо восхищаются, либо считают отвратительным. Нейтралитет невозможен. Причем иногда чуркой его называли как раз те, кто восхищался и стремился принизить соперника. Как будто он собирался соперничать! Как будто Хуа Чэна мог заинтересовать кто-то кроме него! В итоге он запутался — корректировать свое лицо или нет? Что понравится Се Ляню? Он плюнул на эти гадания и сосредоточился на теле — тут он мог понять, к какому идеалу стремиться. Тут полярных мнений не было. И потом, когда он ходил по квартире Се Ляня в футболках с короткими рукавами, подчеркивающих его грудь и открывающих плечи — он убедился, что его тело Се Ляню нравится. Достаточно нравится, чтобы, возможно, смириться с его лицом. Но сейчас… — Повтори это еще раз. — Ты даже слишком красивый — вот это? — Настолько красивый, что ты ничего бы не хотел во мне изменить? — Зачем в тебе что-то менять, ты же идеальный? А… ты просто напрашиваешься на комплименты! Прекращай! Ты же и сам знаешь, что красив! Теперь-знаю, теперь-знаю, теперь-знаю… — Это надо немедленно запить кофе! — Кофе? Или пивом? — Гэгэ, ты не пьешь. — Я могу взять безалкогольное. — И как обычно делать вид, что тебе это очень нравится, что бы не слишком выделяться? В чем тогда веселье? — Так проще людям рядом со мной. И поэтому мне проще рядом с ними. — Да, в большой компании такое поведение имеет смысл. Но, пожалуйста, никогда не поступай так со мной. Не нужно себя заставлять. Делай только то, что ты хочешь. — Хм... Это ты сейчас только про выбор напитков или...? — Не только про выбор напитков. — Даже если это какая-то мелочь, и преодолеть себя мне будет не слишком сложно? А ты этого очень хочешь? — Даже в этом случае. — Ты не думал, что тогда какие-то твои желания останутся... неудовлетворенными? — За эти годы я нафантазировал многое, чем мы могли бы заняться вдвоем. И да — будет немного грустно, если эти идеи так и не воплотятся. Но мне становится по-натоящему плохо при мысли о том, что ты заставляешь себя делать что-то из-за меня. Я не готов платить такую цену за воплощение своих фантазий. — А что на счет тебя? — Что на счет меня? — Ты бы тоже не хотел застявлять себя делать что-то рядом со мной? — Этого просто не может случиться. Я с радостью приму все, что ты захочешь мне дать. И я не только о напитках. — Все? — Все. Се Лянь нахмурился. Он очень хорошо знал, чего может пожелать партнер в постели. И считал, что Сань Лан просто не понимает, о чем говорит. Нужно как-то показать ему, что не стоит давать такие опрометчивые обещания. — Но если, чисто гипотетичеки, тебе не понравятся мои идеи — ты же скажешь мне об этом? — Ну если чисто гипотетически, то да, скажу. — Тогда давай перейдем к практике, — Се Лянь замедлил шаг, вынуждая Сань Лана остановиться. Развернулся к Сань Лану ближе и продолжил уже шепотом, глядя в глаза, — Прямо здесь и сейчас, при всех, я хочу увидеть, как твои красивые губы плотно сожмутся на... Хуа Чэн почувствовал, как почти молниеносно внизу живота страх и возбуждение стянулись в тугой горячий узел, как его глаза расширились, губы раскрылись в немом О, а руки сжались в кулаки. Дыхание сбилось. Мозг быстро подкинул множество вариантов того, на чем могли сомкнуться его губы — от невинного чмока в нос до совершенно непристойных картин. Он завелся не просто с полоборота, а с предложения взглянуть на стартер. — ... на крае стаканчика с кофе. И Се Лянь рассмеялся. Напряжение Хуа Чэна тут же спало, оставив восхищенное веселье. — Гэгэ, я и не знал, что ты можешь быть таким. — Я тоже, Сань Лан. Я тоже.