Взлом судьбы

Се Лянь ходил дома такой же сверх одетый, но его шею было отлично видно. Когда он понял, что вышел перед Сань Ланом с открытой шеей — то замер на полуслове. Но Хуа Чэн и бровью не повел, как будто он уже давно живет в окружении вынутых из петли. И да — Хуа Чэн не ошибся в своем изначальном диагнозе. Синяки лежали на месте странгуляционной борозды, причем высокой. Такая характерна именно для повешенья, а не для удушения. Синяки уже окрашивались в желтый и зеленый цвета. Еще чуть-чуть — и их никто не увидит. И… на этом все. Почти целую неделю у Хуа Чэна больше ничего не получалось выяснить. Нет, он очень много узнал. Что Се Лянь встает рано. И если Хуа Чэн хочет приготовить съедобный завтрак для них двоих — ему нужно встать еще раньше. Что Се Лянь наклоняет голову влево, если слушает что-то действительно интересное. И потирает точку между бровей, когда нервничает. Что Магистр дьявольского культа Се Лянь уже смотрел. А Далеких странников почему-то нет. И все это было здорово — позволяло сидеть с гэгэ за одним столом утром, и на одном диване вечером. Но никак не продвигало его расследование. При этом чем дальше — тем хуже становилась атмосфера в доме. Се Лянь все больше нервничал и все меньше ел. А потом наступает пятница.

***

Хуа Чэн услышал легкий звон у входной двери ближе к полуночи. Он знал, что это за звук. Очень хорошо знал. Так звучат ключи, когда ими пытаются попасть в замочную скважину — но попасть не могут. Потому, что у человека за дверью трясутся руки. Ведь человек за дверью пьян. Так пьян, что еле стоит на ногах. Хуа Чэн выдыхает, берет себя в руки и открывает дверь сам. Се Лянь почти падает ему в объятья. Его волосы распущены, а куртка застегнута криво. — Сань Лан… Ты тут… А у меня с дверью проблемы… — Ничего, гэгэ, мы сейчас разберемся. Какой же он легкий. Его так легко подхватить и донести до банкетки. Так легко разуть и снять куртку. Се Лянь все время приговаривает «не надо, я сам». Хуа Чэн соглашается «кончено, сам» — ведь чего с пьяным спорить. И продолжает свое дело — а то как пьяный справится. И только он повесил куртку — как слышит еще один очень знакомый звук. И еле успевает подхватить Се Ляня и оттащить к унитазу. Дальше гэгэ долго и мучительно расстается с содержимым своего желудка, а Хуа Чэн держит его волосы. Как хороший друг. Нет — прямо как лучшая подружка. И на этом сотрясающемся от конвульсий теле, под поднятыми волосами, Хуа Чэн видит свежие засосы. Два ярких пятна горят на задней стороне шеи. Как лучшая подружка он должен быть счастлив, что это не следы от очередной веревки. Сегодня гэгэ не душили, сегодня гэгэ целовали. Или должен быть озабочен состоянием гэгэ — которому, на минуточку, плохо. И плохо прямо сейчас. Ну или хотя бы ему должно быть все равно. Ведь он здесь не за этим, так? Так. И при этом — как же ему было горько и больно тоже. Все это — что Се Лянь настолько пьян, что он сидит на полу туалета и обнимается с унитазом, засосы от сегодняшнего секса на его шее — все это было до ужаса неправильно и резало без ножа. Он помогает Се Ляню дойти до раковины и придерживает его во время умывания. Наносит для него зубную пасту на щетку и закручивает крышку на тюбике — что сам Се Лянь справедливо оценивает, как совершенно недоступное ему сейчас таинство. Хуа Чэн слушает, как сложно было его гэгэ сегодня добраться до дома — и ну наконец-то! — получает адекватную причину для злости. Так почему же оставивший тебе засосы не проводил тебя? Почему не он (или она?) сейчас рядом с тобой? Тебе же явно нужна помощь. — Сань Лан мне нужно… помоги мне дойти… — Конечно. Он доводит его до унитаза и помогает опереться рукой о стену. — Я выйду. Потом он сидит на полу у дверей ванной и слушает — когда начнется журчание и когда закончится. И ждет еще немного. По возвращении он застает более или менее приличную картину — во всяком случае, белье на месте, а ширинка застегнута хотя бы наполовину. Они делают еще одну остановку у раковины и наконец Хуа Чэн может отвести Се Ляня в кровать. Да-да, в ту самую кровать. Где он предавался одновременно токсикомании и визуализации желаний. Он помогает гэгэ лечь и собирается пожелать спокойной ночи, уйти, и даже не знает что еще. Можно поколотить стену, например. Прямо вот кулаками, чтобы все костяшки в кровь. Или пойти и напиться тоже. Ему придется много выпить для достижения того же агрегатного состояния, но он справится. Или надеть наушники, включить музыку погромче и поработать. Потому, что если бы на каждую травмирующую ситуацию он отвечал бы актом саморазрушения — вряд ли он был бы еще жив. Ему пришлось научиться реагировать иначе. Его руку хватают чужие ладони и слабо тянут на себя — Не уходи, Сань Лан. Я… Мне нужно… Я приехал… Я не мог там один. Я не хочу один. И все. И планы идут по звезде. Целые костяшки и печень Хуа Чэна говорят Се Ляню спасибо. Недописанный код смотрит на Се Ляня с осуждением. Ноющее сердце пока ничего не говорит, пытаясь осмыслить предстоящий ему адский рай, отравленное наслаждение, изысканную пытку: лежать со своим возлюбленным в одной кровати по его же приглашению и стараться соприкасаться как можно меньше. Се Лянь держит Хуа Чэна, когда он садиться на кровать. Держит, когда он в эту кровать ложится. Держит, когда он устраивается поудобней. И даже после этого не отпускает. И Хуа Чэн смиряется со своей судьбой. Ему придется остаться тут на какое-то время, пока гэгэ не уснет крепче. Ты хотел в эту кровать? Ну вот, лежи. Наслаждайся. Хотел узнать, какой в ней Се Лень? Вот такой. Пьяный. Страдающий. Оттраханный кем-то другим. Оставленный кем-то другим. Не способный до конца застегнуть свою ширинку. Жалкий. Милый. Дорогой. Самый драгоценный.

***

И все же, что у него есть? Первое — и самое главное. Безумная тоска и боль в груди несколько недель назад. Он кожей, он сердцем, он душой чувствовал, что с его самым важным человеком приключилась беда. Инь Юй справедливо сказал, что нормальные люди в таком случае идут на кардиограмму. И справедливо промолчал, что ненормальные сталкеры при таких симптомах кидаются за тысячи километров к объекту своего внимания. Хуа Чэн сходил к врачу — он был в порядке. И это его убедило, что Се Лянь в порядке точно не был. Второе — одновременно с его приступом Се Лянь пропал из всех виртуальных пространств, за которыми Хуа Чэн следил. Он пропал из соцсетей, где Хуа Чэн был просто сторонним наблюдателем. Из технических форумов, где чтение заметок Се Ляня можно было оправдать профессиональным интересом. Он перестал ставить оценки фильмам и писать рецензии книгам. И даже с благотворительных сайтов он исчез тоже. Что было реально странно — там он был заметной фигурой и его активность там практически не имела перерывов. Он мог вовремя пропушить комментарием, взносом, репостом даже самый безнадежный сбор — и добиться его успешного завершения. А иногда он мог придумать альтернативное решение, найти бесплатные возможности — и сборы закрывались успешно, ничего фактически не собрав. И хотя уже неделю гэгэ при Хуа Чэне выглядел человеком, у которого все ну как минимум не плохо — до сих пор ни в одно из этих пространств он не вернулся. Третье — след от веревки на шее. Он вешался? Почему? Его вешали? За что? Или все гораздо проще и это экстремальная любовная игра, пошедшая не по плану? Четвертое — он сегодня встречался с любовником. Или с любовницей. Потом напился и непонятно как вообще добрался до дома. Эта встреча его так расстроила? Он не хотел встречаться? Он не хотел расставаться? Почему тот, кто был с ним — совершенно не позаботился о нем? Гэгэ вообще часто пьет? За прошедшую неделю Хуа Чэн симптомов алкоголизма не заметил. С другой стороны, ему ли не знать, как долго уже явные алкоголики умудряются в обществе выглядеть приличными людьми. И что в итоге? В итоге слишком мало данных, что бы понять — в чем, собственно, проблема. И слишком много, чтобы с чемоданом и рюкзаком покинуть эту квартиру.