Protect me from what I want

      В полутёмной комнате тускло горела единственная свеча, догорающая до конца. Бесполезный источник света, который не то чтобы действительно освещал, а скорее дарил какую-то иллюзию уюта и того, что всё оставалось по-прежнему. Мир не развалился, хоть и снова приблизился к этой черте, и все они были живы и могли продолжать движение вперёд. Отчего-то от одних подобных мыслей Джи становилось не легче, а ещё более тоскливо и тошно.       Он убежал, скрываясь в очередной таверне, как бродяга без места, куда можно было вернуться. В общем-то, так оно и было на самом деле, и эпидемия уныния, теперь идущая на спад после убийства Третьей, разбередила старые раны, ставя перед безжалостным осознанием. Перед тоской бесконечного и непроходящего одиночества, единственной константой в котором — как иронично — был изменчивый Сын Ночи.       Он тоже был здесь. Вышел из теней, а теперь замере напротив, не говоря ни слова. Просто смотрел, долго и глубоко, как будто пытаясь заглянуть в самые потаённые уголки души. И было в этом взгляде что-то неизведанное, что-то непонятное, чего Джи никогда ранее не видел, но почему-то оно заставляло небьющееся сердце сжиматься в глубинной тоске по чему-то утраченному. Или, лучше сказать, желаемому, но так и не приобретённому.       Они стояли, молча и не отрываясь глядя друг на друга, словно вели немой диалог или борьбу. Тусклый, холодный свет серебряных точек звёзд падал на бледную кожу немёртвого сквозь неплотно задёрнутые шторы; оранжевые блики догорающей свечи плясали на коже обманчивого облика Сына Ночи. И они просто смотрели друг на друга, словно без слов пытались сказать друг другу что-то очень важное, и что-то внутри Джейвудса распадалось на части, плача горькими слезами.       Эпидемия уныния обнажила души и столкнула лицом к лицу с тем, от чего оба они пытались бежать. Странная привязанность и симпатия, какая-то непонятная и невозможная в описании форма любви — Сын Ночи был хладнокровным ассасином, держащимся подальше от эмоций, а Джи — повесой и гулякой, топящим горечь в алкоголе, хороших драках да беспорядочных связях. Судьба очень странно распорядилась их нитями, связав их вместе накрепко, когда убийца попытался примерить на себя маску душевного лекаря, а утративший всё, травмированный мститель рискнул открыть душу и доверить свою тайну.       С тех пор прошло почти семьсот лет. Они расходились не раз, но всегда возвращались друг к другу. Были единственными стабильными и понятными точками в жизнях друг друга, и иронично оба не находили ответ на вопрос «почему». И вот теперь они стояли друг напротив друга, обнажённые духовно сами перед собой, едва не отдавшие Пустоте души в тяжёлых войнах с демонами внутренними и вполне реальными, но всё-таки вышедшие из этой борьбы победителями. Понёсшими утрату безопасного укрытия, но приобрётшими взамен что-то бесценно важное.       Огонёк свечи дрогнул, мигнул — и погас, поднимаясь к потолку тонкой струйкой дыма. Комната погрузилась в густой мрак, разбавленный серебряным светом ночных светил, и что-то внутри Джейвудса оборвалось окончательно. К чёрту все сомнения, он скучал так сильно, ведь сердце его всегда возвращалось к Дайру. Забавно, что сам Дайр в этот момент подумал почти о том же.       Неважно, кто сделал первый шаг — они поймали друг друга в крепких, отчаянных объятиях. Сжали друг друга страстно, порывисто и голодно, впиваясь губами в губы так, словно не виделись вечность, и на вечность же их сейчас разлучат. Дайр до побеления костяшек и жалобного треска ткани вцепился в ворот нательной рубахи, в то время как Джи обнял его за шею. Холодное тело вжалось в фальшивое, но такое осязаемое тело Сына Ночи, словно желая влиться в него, слиться с ним в единое целое, и Дайр судорожно выдохнул сквозь поцелуй. Джи обхватил его лицо, не позволяя отстраниться, снова и снова ловя губы, словно страждущий в великой жажде, и они оба не могли напиться друг другом, чувствуя, как внутри что-то распадается на части и плачет горькими слезами.       Неважно, кто сделал первый шаг — и Дайр слегка запрокидывает голову, одной рукой сжимая платиновые волосы на затылке. Джи покрывает голодными поцелуями шею, обжигая кожу холодным дыханием, пока руки рвано срывают с плеч куртку. И они отступают к неширокой кровати, на которой едва ли поместится двое, прежде чем падают на жёсткий матрас, не отрываясь друг от друга. И ледяные руки вампира хаотично блуждают по тёплой коже под нательной рубахой, отзываясь по телу табуном мурашек, а затем замирают так же, как замирает сам Джи.       Он — натянутая тетива, что вот-вот сорвётся. Вжимается отчаянно в Дайра, крепко прижимая его к себе за талию и лопатки словно самое бесценное сокровище. И что-то внутри закипает бесконечным отчаянием и болезненной нежностью, и Сын Ночи откликается, также крепко обнимая за плечи, ногами сжимая бёдра, как будто два их тела на самом деле единое целое, в котором две части наконец-то встали на свои места. — У меня нет точки, куда можно вернуться, но есть ты, который был и будет всегда, — шёпот Джейвудса срывается, и он до пятен жмурит глаза. — Я всегда возвращаюсь к тебе. Ты всё, что у меня есть. Я не хочу больше убегать от этого. Не теперь, когда спустя почти семьсот лет смог наконец-то посмотреть правде в глаза, — он ткнулся лбом в сгиб шеи, щекоча холодным дыханием ложбинку между ключиц. — Я не знаю, так ли выглядит любовь, но я знаю, что это что-то не менее важное и ценное, что я могу и хочу отдать только тебе, как бы много других ни окружало меня. Мимолётные связи обрываются и забываются, но ты всегда остаёшься, — пробормотал почти неслышно, в конце концов набравшись смелости поднять взгляд, с искренней тоской и странной надеждой на что-то посмотрев в глубокие чёрные глаза.       Сын Ночи был в замешательстве, но не столько от услышанных слов, сколько от незнания, как правильно на них ответить. Сам он шёл по не менее тяжёлому пути осознания и принятия, понимания, что происходит и что делать дальше. Но ведь и сам он тоже всегда возвращался к Джи, находя в нём то, чего не было больше ни в ком.       Он не знал, что сказать и как отреагировать. Поэтому лишь потянулся в ответ, неуверенно коснувшись губ мягким аккуратным поцелуем. Эмоции не были его сильной стороной, поэтому он попытался рассказать действием, и Джейвудс позволил, подхватывая и отвечая, целуя медленно и спокойно, разделяя близость, наполняясь постепенно приходящим покоем и умиротворением. Ведь Дайр продолжал крепко обнимать его, вжимая в себя, целовал и гладил по плечам и затылку, как будто не зная, что сделать и как ещё, чтобы передать свои ощущения. И постепенно натянутая тетива расслаблялась, и Джи отстранился, просто обнимая Дайра. — В конечном счёте я тоже всегда возвращаюсь к тебе, — перебирая волосы на затылке, Сын Ночи вздохнул, признавая своё поражение. — Я не понимаю, почему так происходит и почему ты по-прежнему со мной, но я не хочу потерять эту связь. Я не знаю, как ощущается привязанность, но я думаю, что это она.       Возможно, кроме привязанности было что-то ещё — Дайру сложно было совладать с собственными ощущениями, и он только встал на этот тернистый путь. Но Джи давно стал каким-то важным, и когда он вновь отстранился, заглядывая в глаза, Сын Ночи слабо улыбнулся уголками губ. Несколько бесконечно долгих мгновений они просто смотрели друг на друга, прежде чем вампир наклонился, вновь вовлекая в поцелуй, вместе с которым их обоих мягко подхватила волна умиротворения и чего-то тёплого, желавшего разделить сокровенное на двоих.       Дайр первый потянулся к рубахе Джи, задирая её и стаскивая через голову. Конечно, тот зеркально повторил движение, и умелые пальцы потянулись к ремню и застёжкам чужих брюк. Сын Ночи в долгу не остался, и целуясь неглубокими, короткими поцелуями, они обнажили друг друга, прижимаясь кожей к коже. Чувствуя обоюдное желание, и Дайр тихо вздохнул, когда холодные губы вампира скользнули к тому единственному месту на виске около уха, куда Джи, почему-то, особенно любил целовать его.       Руки мягко скользили по телу, оглаживая изгибы, и Дайр зеркалил чужие движения, пальцами изучая линии твёрдого тела немёртвого, очерчивая его шрамы и рельефы мышц. Джейвудс был привлекателен, с какой стороны ни глянь, и это тоже привносило своё удовольствие. Любоваться им и ласкать тело было так же приятно, как получать ответную ласку от его рук и умелых губ, покрывающих прохладной дорожкой поцелуев чувствительную кожу на шее, плечах и ключицах.       Дайр снова вздохнул, как никогда ранее растворяясь в таких простых ласках. Ему не хватало близости Джи, желание чувствовать его рядом, и сейчас, когда внутри был какой-то надрыв, ощущение чего-то очень уязвимого, но в то же время хрупкого и прекрасного, всё воспринималось острее и отнюдь не так, как обычно. И Джейвудс как будто чувствовал всё то же самое, вздохнув в ответ, вновь бережно обхватывая, обнимая Сына Ночи и прижимая его к своей груди, кожа к коже.       Он как будто хотел что-то сказать. Как будто слов было так много, но они бессвязным комом роились где-то в голове, никак не складываясь в предложения. Болезненной нежности было так много, и Дайр утешающе погладил его по голове. Всё это было сейчас неважно, когда они могли разделить друг с другом сокровенное. Что-то бесценное и ранее неизведанное, и Джейвудс легко и мягко, будто волна, толкнулся навстречу, скользя в принимающее его тело. — Джей… — Дайр тихо прошептал в приоткрытые губы, и внутри Джи что-то отозвалось приятным теплом. Почему-то никто, кроме Сына Ночи, никогда не звал его столь очевидным сокращением имени, и он искренне любил это. Сохранял как драгоценность, интимный дар, ведь ни с чьих уст его имя не звучало так, как звучало из уст Дайра.       Он поцеловал его, увлекая в глубокий поцелуй, и Сын Ночи ответил, мягко обхватив его лицо. Потянулся к губам вновь, стоило поцелую оборваться, крепко обнимая коленями бёдра, переплетя ноги с ногами Джи, желая быть ещё ближе, чем они уже были. И Джейвудс позволял, всё позволял, толкаясь глубоко и чувственно медленными, плавными движениями, как будто вливаясь в так хорошо принимающего его Сына Ночи.       Спешить было некуда и незачем. Близость стала слиянием тел и душ, и без слов они рассказывали друг другу о своей тоске друг по другу и о важности друг друга, которую стало невозможно игнорировать. Шумное дыхание, тихие стоны и негромкие шлепки кожи о кожу красноречиво дополняли этот рассказ, после которого что-то изменится безвозвратно. Но это определённо к лучшему, и Джи наклоняется ближе, когда Дайр обнимает лопатки и надавливает на них, стараясь притянуть к себе совсем близко. — Джей… Пожалуйста… — он сам не знает, о чём на самом деле просит, но Джи в ответ прикрывает веки, мягко стукаясь лбом о взмокший лоб Сына Ночи.       Толкается чуть сильнее и ощутимее, выбивая из него стон громче и протяжнее, и находит свободную руку, в мягкой нежности переплетая с ней пальцы. Трётся животом о живот, прижимая влажный возбуждённый член, и возбуждение нарастает пульсирующим комом всё ощутимее и ощутимее. Так что движения становятся глубже, резче и сильнее, и Джи заполняет собой всё пространство, разделяя с Дайром жар его тела. Шумное дыхание и стоны — и бесконечные поцелуи, ведь быть ещё ближе просто невозможно.       Жаркий горячий шар раскалывается на части, растекаясь по всему телу тёплым удовольствием. Джи улыбается с нежностью, чувствуя, как между животов становится влажно, и заботливо проводит ладонью по лицу Дайра, убирая в сторону налипшие к коже волосы. Толкается ещё несколько раз, выбивая остатки удовольствия, и отпускает себя, любуясь из-под полуприкрытых век Сыном Ночи. Который не спешит отпускать его, обнимая и прижимая к себе, желая задержать и растянуть мгновение интимной, нежной близости. — Я останусь рядом, Диар, — сухие поцелуи касаются лба и виска, и с неохотой Дайр всё же позволяет скатиться в сторону.       На неширокой кровати двоим места хватает едва ли, так что они вынуждены лежать на боках, глядя друг на друга. И Джи улыбается глуповато с тихой радостью, в то время как Дайр ощущает такой странный покой. Позволяет крепко прижать себя к чужому телу и сам охотно льнёт ближе, разделяя близость и закрывая глаза. Что-то определённо изменилось безвозвратно, но это точно было к лучшему. Ведь так или иначе они всегда возвращались друг к другу.