Режиссёр смерти: Последний дебют

Позавтракав и убравшись за собой, все вновь вернулись к центральному столу в столовой и сразу же бросились в рассуждения об убийце. Как понятно, из всех подозреваемых самыми вероятными представали Стюарт Уик и Ева Вита, но и про Сэмюеля Лонеро, Петра Радова и Табиба Такуту никто не забывал. Они подобно голодным псам обглодали все улики, что были у них на руках, и пытались начать думать, как кровожадный и беспощадный убийца, но всё было тщетно: все оставались при своих мнениях и не принимали чужой точки зрения. Против Стюарта выступали Ева Вита, Максим Убаюкин и Марьям Черисская, против Евы Виты представали Стюарт Уик и бойко отстаивающая своё мнение Илона Штуарно (она ловко «переобулась» и уже не считала Убаюкина душегубом), а ещё неопределившимися оказались Сэмюель Лонеро, Лев Бездомник, Табиб Такута и Пётр Радов, которые отчаянно ломали голов, пытались воспроизвести прошедшие события у себя в головах как фильм и понять, кто же убийца, однако этого у них не получалось. Так прошёл час, два, когда неожиданно со стороны фойе послышался хриплый смешок, заставивший всех мгновенно замолчать и устремить удивлённые взоры в сторону звука: в дверях стоял, пошатываясь, живой Борис Феодов при параде: он был одет в чистый синий фрак, белую рубашку и красный галстук, и криво улыбался окровавленным ртом, обнажая красные зубы. Все тотчас побледнели и отошли чуть назад. – Борис?! – Это что, мертвец?! – Ч-что происходит?! – Может, это видение?.. – Ага, массовая галлюцинация? – Какого чёрта?! – Ну чё, не ожидали? – захохотал Борис и прошипел от боли, схватившись за раненный живот. – Вы мне не рады? Никто ему не ответил. – Хах... Я же сказал, что докажу свою невиновность. Будь я убийцей, игра бы уже завершилась. – Что? Но как ты?.. – спросил ошеломлённый и сильно побледневший Сэмюель. – Магия! Вернее, техника, о которой мало кто знает. Ну, фокус, короче говоря. Та-да-а! – он развёл руками в стороны и вновь засмеялся. – Ладно, я пойду рот всполосну и лицо умою. Скоро вернусь! Оставив огорошенных коллег, Борис зашёл на кухню, тщательно отмылся от крови и вернулся в столовую с яркой улыбкой на бледных губах. – Короче, поясню, чтобы не было вопросов: есть такая техника, называется «техника мертвеца», которой обладает только наш яокийский народ. Она не позволяет человеку умереть ни от кровопотери, ни от ранений и жить, во что бы то ни стало! Конечно, потом всё равно потребуется медицинское вмешательство, но всё же она работает. – Что? Но каким образом?.. – удивился Стюарт. Он всё ещё не верил в реальность происходящего и уж тем более в достоверность слов Бориса. – Да чёрт его знает! Историки зовут это чу-удом, а наши местные зовут это дьявольским даром, что, мол, Бог не за нас, зато Дьявол наш! Вот мы и живём... – Surprenant!.. (фр.: Удивительно!..) – Ага, супренант-супренант! Петь, вот тебе не надоело балакать на иностранном? А хотя без разницы; чё я лезу не в свои дела? – он усмехнулся. – А на меня еда осталась? Сэмюель тотчас сбегал на кухню и принёс приятелю тарелку супа с лапшой и говядиной. Довольный насытившись, Борис убрал за собой и присоединился к обсуждениям про убийцу (к его счастью, он всем доказал, что он – не убийца). Спустя время явно очнувшийся Затейников включил микрофон и оглушил всех удивлённым возгласом: – В смысле ты живой?! Борис захохотал и показал в потолок два кукиша. – Иди к чёрту, ре-жи-ссёр! Чё, не ожидал моего шикарного возвращения, да?! Ха-ха-ха! – Но как ты!?.. – А спать поменьше надо было, чертяга! Я уже всё всем рассказал, повторять не буду! Некоторые из присутствующих хихикнули и даже обрадовались, что их коллектив не покинул такой странный и беззаботный, хоть и сумасшедший человек, разгоняющий мрак их заточения своими нелепыми словечками и выходками. Затейников причмокнул губами и сказал: – Ладно, то, что ты жив, очень интересно и загадочно, но это не отменяет скоротечного хода времени! У вас на всё про всё осталось всего-то пару дней, так что скорее отыщите проклятого убийцу и выживите, если сможете! Удачи! – Постой! – воскликнул Стюарт, но Добродей не дослушал его и отключился. Все переглянулись меж собой, слушая самодовольный хохот Бориса и его лепетание. – И что мы будем делать? – спросил всех Максим Убаюкин. – Я хотел спросить его, что нам надо будет делать, если мы отыщем убийцу, – вздохнул Стюарт. – Но он даже не дал мне шанса спросить его. – Ну, нам его надо связать и обезвредить, я так подозреваю, – предположил Пётр Радов. – А потом что? – А я откуда знаю, Стю? Ну, может, Затейников скажет, мол: «Поздравляю, вы нашли убийцу!», а потом покажет, куда вести убийцу или... ну ты понял... – И что будет дальше? – А дальше даже автор не знает! – усмехнулся Борис. – Какой автор? Ты про что? – нахмурился Стюарт. – Ну, мало ли мы в книгу попадём! Про это точно напишут книгу, ведь подумайте, ёмаё! Нас пропало четырнадцать, нет, тринадцать человек (Лев, прости, но ты не считаешься, ты бездомный без друзей и семьи), и, думаете, никто не заметит этого? – Да, ты прав, заметят. – Верно, Петька! Я думаю, нас уже вовсю рыщут-ищут, поэтому скоро поляна проклятого режиссёра накроется! Сюда приедет полиция, всех виновных закуёт в кандалы и всё! Мы на свободе! – Кстати, а почему никто до сих пог’ не спохватился за нас? – спросил Убаюкин. – Да, это очень странно... – Действительно, почему? – Может, тут замешана и полиция? – Нет смысла гадать, давайте лучше потолкуем об убийце! – прервала обсуждение Марьям. – Не можем же мы допустить ещё одну жертву! – Верно, верно. – Да, ты права. – Кто за Стюаг’та? – громогласно спросил Максим. Поднялось несколько рук: Марьям Черисская, Ева Вита, Борис Феодов и Максим Убаюкин шли против него. Хмурый Стюарт Уик проскользнул взором по лицам, голосовавшим против него, и вздохнул: – Какие у вас аргументы против меня? – Во-пег’вых, пг’отив тебя совег’шенно нет улик; во-втог’ых, ты специально мог заделаться следователем, чтобы покг’ывать себя; в-тг’етьих, ты идеально подходишь под те паг’аметг’ы, котог’ые ты сам же и назвал при убийстве господина Вог’ожейкина. После этих аргументов руки подняли так же Пётр и Лев. – Désolé, mon ami (фр.: Прости, друг мой), но аргументы действительно идут против тебя. Тем более ты голосуешь за Еву; ты мог сознательно оставлять улики против неё, чтобы мы думали о ней. Уик помолчал. – И что вы собираетесь делать со мной? – спросил он после паузы. – Может связать его, как меня? – предложил Борис. – Тогда он никого не убьёт! И я отомщу заодно за то, что меня бессовестно связали! – А это идея... – Да, может-может! – Так мы обезопасим себя! Стюарт покорно протянул свои запястья удивившемуся Максиму и сказал: – Вяжите, если хотите. Я знаю, что я не виноват. – А хитрый план у него! Видите, заставляет вас усомниться в своём выборе! – указал на него пальцем Борис и засмеялся. – Но вы не поддавайтесь на его провокации! Вяжем его! – Да, мы так подстрахуемся, – сказала Марьям. – И будет сторожевой, и самого подозрительного обезоружим! Двух зайцев пристрелим! – Тогда пег’ед сном мы свяжем тебе и г’уки, и ноги, а утг’ом посмотг’им, что будет, – договорился с пугающе хладнокровным скрипачом Максим и пожал ему руку. Илона Штуарно, Табиб Такута и Сэмюель Лонеро, единственные, кто не голосовал против него, встревоженно переглянулись. Примерно к обеду Добродей Затейников постучал по микрофону, заставив всех поморщиться и прикрыть уши, и с шумной ухмылкой сказал: – Ну что, дор-рогие коллеги, я думаю вы понимаете, зачем я вновь явился к вам, как Бог нисходит до простых людишек. Вы ведь поняли, да? Время узнать нашего убитого получше! – он радостно прихлопнул в ладоши. – Ну что, Борис, раз уж ты жив, даю тебе право голоса! – Чё? – нахмурился Феодов. – Приглашаю тебя в комнату Гюля, где лежит конверт. Принеси его сюда, распакуй и зачитай вслух! Солист слегка побледнел и, стараясь казаться хладнокровным, отправился на второй этаж. Вернувшись, он разломил сургуч, достал мятый лист бумаги, пригладил его и, прокашлявшись, начал чтение:

Братец мой милый, коварный мой братец,

Скучать ли ты будешь по мне?

Когда наступит мой конец, что уготовано судьбе

Будешь ли ты рядом со мною на дне?..

«Мой брат всегда был наивен и глуп, подобно ребёнку. Нет, он был даже хуже ребёнка; даже дети не так по-доброму слепы, как этот юродивый идиот. Имя мне Эдик Ворожейкин, я младший брат Гюля Ворожейкина и хочу поведать о нашей нелёгкой судьбе. Мы с братом родились в бедности среди обглоданных и заплесневевших стен; мать умерла, когда рожала меня, отец же был страшным алкоголиком и постоянно срывался на нас: то бил, то обзывал, то орал, как резаный, срывая горло. Как вспомню эти заваленные мусором и осколками стекла полы, обблёванные стены, треснутый потолок, то сразу подступает к горлу тошнота. Мы жили в захудалой однушке, и мы с братом всегда мечтали вырасти, заработать денег и приобрести большу-ую квартиру, где у нас с ним будет по личной комнате. Мы были наивными дураками, это понятное дело, но мы мечтали и эти мечты нас сплотили. До определённого времени, конечно же. Брат мой всегда был особенным человеком, не таким, как все: он имел талант сделать из любой вещи хорошее стихотворение или рассказ, имел предрасположенность к музыке и рисованию, был добрым и отзывчивым человеком, всегда помогал людям, бездомным животным и учился на отлично, – он был в моих глазах тем, на кого стоит равняться, был идеалом человека. А я что? А я был бесталанен и бестолков, как мне всегда говорили учителя; они всегда сравнивали меня с Гюлем и это с возрастом начинало меня раздражать. Не проходило ни дня, когда я не кусал локти при виде успехов Гюля, когда слышал похвалу в его адрес и наблюдал за ним во время работы, смотрел на его сосредоточенное хмурое лицо. Я завидовал его силе, завидовал его талантам и жизни, я хотел быть им, а не собой. Как бы я ни старался, как бы ни пытался доказать всем, что я достоин большего, что мной тоже можно гордиться и можно меня любить, меня всегда затенял Гюль. Я пытался писать, но меня не приняли; я пытался рисовать, но меня презирали за кривизну рук; я пытался музицировать, но мне говорили, что мне на ухо наступил медведь. Я пытался делать всё то же самое, что и Гюль, но у меня никогда не получалось. Гюль был слишком добр для этого мира, оттого его любили и восхваляли, как Бога. Обычно добрым людям трудно выживать, но Гюль смог даже это. А я даже жить нормально не мог. Шли годы: мы росли, как и росла моя ненависть к Гюлю. Конечно, я никогда не показывал ему своих истинных чувств и притворялся, что люблю его, как брата, н я его ненавидел. В двадцать лет, когда умер отец, наши пути разошлись: он заработал денег и переехал в Даменсток покорять столицу, а я остался в Ренегурбсе в нашей затхлой квартиронке. Гюль предлагал мне поехать вместе с ним, но я не мог выносить даже его лица, потому отказался и предпочёл гнить в одиночестве. Чтобы жить хотя бы в небольшом достатке, я устроила на ненавистную мне работу и пахал, как лошадь, пока Гюль зарабатывал большие суммы всего за пару строк, уверенно шёл по карьерной лестнице вперёд и был окружён самыми красивыми, сексуальными дамами. Я рвал газеты, когда видел там его имя, я жёг его сборники стихотворений и рассказов, я его не-на-ви-дел! И вот, мне уже пятьдесят, а моя ненависть к брату никуда не исчезла, наоборот она возросла до невероятных размеров и поглотила меня полностью. Мне хотелось денег, мне хотелось славы, мне хотелось быть Гюлем, а не Эдиком! И я понимал, как исполнить хотя бы одну свою мечту, а именно заработать денег и окончательно переехать в столицу: стать наследником брата и избавиться от него каким-нибудь образом. Через обходные пути я узнал, что Затейников собирается провести кровавый проект и решил предложить в кандидатуру участника Гюля, на что тот охотно согласился. И вот, теперь его нет в живых. Счастлив ли я? Да, счастлив, неимоверно счастлив! Гори в аду, брат мой, гори, как горели твои рукописи у меня в тазу!» Борис завершил чтение; глаза его горели яростным пламенем, рот искривился. Сжав мятый лист, он не сдержался и в бешенстве разорвал его в мелкие клочья, что листочками опали на пол. – Тварь! Это ты гори в аду, Эдик! – кричал он в бешенстве. – А мне Эдик никогда не нравился, так вот почему! Он гнилой человек, он отвратительный человек! Как же он меня злит! Бедный Гюль! Кому он верил. Кому он только доверял?! Все сидели, погрузившись в панихидное молчание, которое вскоре разбил Затейников: – Кстати, подумайте над тем, что вас так же могли продать мне ваши близкие друзья или родственники! Те, кого вы считали своей кровинушкой, могли запросто предать вас за деньги мне! – он страшно захохотал и отключился.

***

Незаметно прокрался вечер. Прошёл ужин. Насытившись, все принялись за уборку стола в обсуждении предстоящей ночи: все выбирали, кого поставят на шухер в этот раз. – Пс-с! Глупый блондинчик, нам надо поговорить! Только секретно, чтобы нас никто не слышал! – шёпотом позвала Сэмюеля Илона, схватила его за локоть и, незаметно прошмыгнув в фойе, повела в курильню четвёртого этажа. Композитор с лёгким удивлением последовал за ней, не задавания никаких вопросов и про себя гадая, о чём хотела с ним поговорить фотограф. Штуарно оглянулась по сторонам, прислушалась, тихонечко заперла дверь, подставила к ней табурет и села на него, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди. – Зачем ты... – Говори тихо! – шикнула девушка. – Зачем ты меня сюда позвала?.. – Я хотела поговорить с тобой кое о чём... важном. Илона легко смутилась, а Сэмюель недоумённо глядел на неё и глуповато хлопал глазами. Девушка собралась с мыслями, шумно выдохнула и скромно выпалила: – Я очень привыкла к тебе за всё это время, С-сэм... – Что? Ты только что меня назвала по имени?.. – Да! Сэм... Сэмми... Сёма... Знаешь ли, ты для меня не просто глупый блондинчик... – А кто? – Ну... Сэмми... я... ты... мы... вместе... мы... – Прости пожалуйста, я не до конца понимаю, что ты хочешь мне сказать... – Ты глупый или притворяешься? – Нет! Я правда не понимаю, что ты... – Я хочу тебе в любви признаться, дурак! Сэмюель замер, широко распахнув круглые от удивления глаза. – ...что? – Я люблю тебя, Сэмми... очень люблю! И я не понимаю, что со мной происходит от этой любви! Я думала, что, если буду дразнить тебя и ненавидеть, даже презирать, эта любовь пройдёт и оставит меня в покое, но она лишь росла и росла, пока не доросла до невероятных размеров! Я уже не могу с ней справиться сама без чьей-либо помощи, но мне не с кем советоваться: у меня нет друзей, особенно тут! Да и я не хочу уже с ней справляться... – она приложила ладони к своему сердцу. – Мне тут тепло от этой любви, но иногда при мысли о твоём ответе тут становится холодно и... пусто, будто из меня всё выели. Я... я пойму, если ты откажешь мне... я вела себя с тобой очень плохо, я это понимаю, но это всё от любви к тебе! – девушка сжала ткань рубашки и прикусила губу. – Мучительно... Это так мучительно!.. Если бы ты знал, что я чувствую, ты бы уже давно умер от ужаса и переизбытка чувств и эмоций, что кишат внутри меня! Сэмюель сложил бровки домиком, сел на корточки перед зажмурившейся Илоной и ласково улыбнулся: – Я тоже тебя люблю, Илона. Она тяжело вздохнула: – Я так и зн... – но, не договорив, подняла изумлённое лицо на композитора. – Что?.. – Я люблю тебя. Да, ты колола меня словами, но я всегда понимал, что ты не плохой человек и на самом деле ты очень хорошая, просто тщательно скрываешься ото всех. Я понимаю причину твоего страха, поэтому не злюсь на тебя. Я принимаю твои чувства и... я думаю, это взаимно. – Ты... ты действительно говоришь правду или притворяешься, чтобы утешить меня?.. – Я правду говорю. Я не люблю лгать. Илона отвела смущённый взгляд от юноши; слёзы скоротечными реками невольно заструились по её шоколадным щекам. – Ты плачешь?.. – Нет, не плачу! Тебе кажется... – она утёрла слёзы, шмыгнула носом и насупилась. – Если ты говоришь неправду, то я... я... я умру! – Не надо умирать! Я правду говорю, честно-честно! Ты мне очень дорога... – Ну смотри у меня, глупый блондинчик! – Зови меня лучше Сэмми и Сэмом. – С-сэмми... Сэмми! Илона бросилась в объятия Сэмюеля и уже без стеснения разрыдалась от радости. – Ты меня правда любишь? – Правда... Да. Я очень привык к тебе за всё это время и уже трудно представить, как я буду без тебя и твоих шуточек. – Хи-хи! Скажи ещё раз, что любишь! – Я люблю тебя. – Ещё. – Я люблю тебя. – Ещё, ещё! – Я люблю тебя, Илона. – А я сильней! – Илона начала покрывать нежными поцелуями его лицо и смеяться, плакать одновременно. – Нельзя быть таким заботливым! Нельзя, нельзя быть таким добрым! Нельзя, нельзя, нельзя! И прошу, обещай мне, поклянись мне, что ты отныне не будешь травмировать себя никоим образом! – О-обещаю... – Хи-хи! Я так тебя люблю-ю, люблю, люблю! И в честь моей любви к тебе я хочу подарить тебе кое-что! Она сняла с шеи свой слегка светящийся кулон в форме маленькой алой лампочки и сразу же повесила её на шею возлюбленного, на которой уже висел чёрно-белый квадратный медальон. – Вот! Это моя драгоценность, которая досталась мне от бабушки, которую я дарю тебе! – Ого... – юноша начал с удивлением рассматривать кулончик, вертя его в пальцах. – А мне нечего тебе подарить... – Ты мне уже подарил своё сердце, большего мне и не надо! Хи-хи-хи! Прекратив плакать и высморкавшись, невозможно счастливая Илона подняла блестящие глаза на Сэмюеля, что сидел перед ней на коленях, и тотчас стала серьёзной, словно разговора об их чувствах друг к другу не было: – Я хотела с тобой поговорить ещё о кое-чём. – О чём? – У меня есть план на эту ночь, и ты мне поможешь с ним! В общем, я хочу поймать убийцу с поличным! Ради этого я не ужинала и ничего не пила, потому что в еде и воде может быть снотворное, так как убийца, как я думаю, среди тех, кто готовит для нас еду, поэтому мы все засыпаем каждую ночь! А теперь я собираюсь окончить всё это раз и навсегда! – И что ты предлагаешь? – Так как ты ел, ты скорее всего захочешь спать... – Я обещаю не спать! – тут же сказал Сэмюель, поднявшись на ноги. – Да? Тогда вызовись сторожем на эту ночь! Мы с тобой вместе поймаем убийцу и прекратим это всё! – она подняла вверх кулачок. – Команда Илоны и Сэмми в деле!! – Да! Но погоди, чем мы свяжем убийцу? – Скотчем! – она вытащила из кармана большой моток скотча. – Я всегда и везде ношу его с собой! Это очень полезная вещь. – Отлично! Тогда наша команда точно в деле! Они пожали друг другу руки, поцеловали друг друга в щёки (губ они сильно смущались) и вышли из курильни, вернувшись на второй этаж к остальным. Все не заметили их ухода и уже медленно готовились ко сну, расправляли самодельные постели, взбивали подушки и расстилали одеяла. Максим и Марьям скотчем, данным Илоной, связали руки за спиной и ноги Стюарту, который совсем, на удивление всех, не сопротивлялся, и укрыли его одеялом. – Крепко связали? – спросил Борис, ехидно улыбаясь в лицо хмурому Стюарту. – Да, кг’епко. – Только посмей вытворить что-нибудь, мы тебя с поличным захватим, ёмаё! – Честно, я не думаю, что это Стюарт... – подал голос Табиб, но его никто не услышал. Выждав нужный момент, Сэмюель вызвался быть на шухере в эту ночь. Сев у стены с фонарём в руках, композитор принялся за наблюдение, а Илона, спрятавшись под одеялом с фотоаппаратом, притворилась спящей. Все уснули.