Режиссёр смерти: Последний дебют

Тихий стук в дверь, – Сэмюель осторожно выглянул и зашёл внутрь комнаты. Уставший Стюарт с припухшими глазами сидел в кровати, а рядом с ним на стульях расположились обеспокоенные Пётр и Табиб. Композитор посмотрел в лицо разбитого смертью Эллы приятеля и узрел, что печаль сменилась гневом. – Вы, наверное, слышали господина Затейникова... – робко начал Лонеро. – Не зови его господином, – нахмурился Уик и поднялся с постели. Его руки, сжатые в кулаках, дрожали. – Да, мы всё слышали. – Ты пойдёшь?.. – А куда мне деваться? Не буду же я подставлять вас; вы ведь ни в чём не виноваты. Все, кроме одного, не виноваты. Пётр и Табиб поднялись вместе с ним. – Стюарт, ты уверен?.. – Peut-être que quelqu'un d'autre vient chercher la lettre? (фр.: Может, кто-то другой сходит за письмом?) – Вы не слышали? Сказали, нельзя, значит, нельзя. Если он и хочет кого-то пытать, то пусть пытает только меня; остальных в обиду я не дам. Идите к остальным, я скоро подойду, – бросил скрипач напоследок, первым вышел в коридор и на ватных ногах направился в комнату покойной Эллы. Троица его приятелей спустилась на второй этаж, заняла свои места и замолкла в ожидании. Вскоре к ним спустились держащиеся за руку рыдающая Марьям Черисская и смертельно бледный Лев Бездомник, а вслед за ними явился тяжело дышавший Стюарт с красным глазом и красным конвертом в руках, запечатанным поплывшим белым сургучом. Девушка неустанно прожигала скрипача яростным взором, душевно виня его во всех смертных грехах и, самое главное, в смерти подруги. – Пр-рекрасно! – промурлыкал Затейников, когда все собрались за столом. – Ну что, главный герой наш, открывай конверт! – Главный герой?.. – посмотрел на потолок, словно там был Затейников, Стюарт. Осознание внезапной стрелой пронзило его разум и больно прокрутилось остриём. – Да-да, главный герой! Ты, это ты должен был стать жертвой, а не бедняжка Элла! Но, увы, ты жив, а она нет. Какая же была сильная любовь у этой отважной женщины, что решила пожертвовать собой ради возлюбленного! А теперь читай, читай про жизнь той, которая тебя любила больше жизни! Затейников рассмеялся. Марьям подняла глаза к потолку, затем опустила их на Стюарта и проскрипела зубами. – Я так и знала! Это ты должен был подохнуть, ты! Тварь, урод, мерзавец! Ты не достоин дышать одним воздухом с нами! – Марьям... – Молчи, Лев, молчи! Я хочу, чтобы этот бессовестный урод понял, что он живёт только благодаря Элле, что он должен был защитить её и умереть вместо неё! Верни мне подругу, тварь, верни мне её! Стюарт тяжело дышал и молчаливо слушал эти оскорбления и упрёки; он выглядел так, словно вот-вот упадёт в обморок. Однако он стойко держался. Когда Марьям закончила тираду и вновь предалась рыданиям, он, дрожащими пальцами разломив сургуч, со второй попытки извлёк из конверта жёлтый лист, судорожно вздохнул и начал читать:

«Ты – ангел, ниспосланный с небес!» –

Так говорил мне ненавистный отец,

Когда вскрывал мой израненный живот.

Сдержать себя он от опытов не мог...

«Это моя последняя жизнь, которую я подарила и посвятила своей любви. Меня породила на свет проклятая и обиженная жизнью женщина по имени Сивоя. Отец не рассказывал, как они познакомились и почему мать вскоре сбежала от него, но я точно знаю, что никакой любви между ними не было и быть не могло. Подозреваю, что и рождена я была невольно, из страданий и мучений. Отец мой, Анафасий Нойгерих, был учёным, человеком вспыльчивым, сложным, двояким и чрезмерно любопытным. Мать сбежала от него, когда мне исполнилось два года, и отец, обозлённый несправедливостью жизни и побегом матери, забил меня до смерти молотком. Но я выжила. Почему-то до сих пор я помню ту боль от ударов, помню так отчётливо, что у меня невольно скрипят зубы и на слёзы наворачиваются глаза. Но я ведь выжила. Порой я даже жалею об этом. Отец, после моего крика поняв, что перед ним лежит не труп, а возможно «бессмертное» существо, тотчас отбросил весь гнев, обиды и устремил все свои чувства к своему проклятому любопытству. Тогда он впервые в жизни провёл на мне вивисекцию и узрел в моём маленьком тельце шестнадцать маленьких сердец (два из которых уже было разорвано, означая, что две жизни из шестнадцати потрачено). Взяв лопнувшие сердечки, он сожрал их на ужин, решив впервые в жизни испробовать человеческую плоть и, к счастью, остался не очень доволен их вкусом. После исследования он зашил меня, и я вновь открыла глаза. На удивление, на мне никогда не оставалось шрамов ни от его исследований, ни от своих ранений, и моя кожа всегда оставалась девственно чиста, какой бы сильной травма ни была. Отец начал растить меня как зверушку для различных опытов, боготворя, как ниспосланный ему дар с небес, и поклоняясь моему «бессмертию», как божеству, хотя он был ярым атеистом. Он считал себя отцом «нового Бога», хвастался всем, что он стоит выше их, но никогда не говорил обо мне. Он стал себялюбив до сумасшествия, жаден и ужасно, ужасно горделив. В общем, это был не человек, а загадка, что полностью загадила мне жизнь. Росла я под его чутким присмотром и контролем: он отслеживал каждое моё действие и постоянно вслушивался в каждое моё слово, однако за, как ему казалось, инакомыслие и неправильные действия не ругал, а просто прожигал меня гневным взором и пытливо молчал, ожидая моих слёзных извинений. Он всегда ждал, когда я встану на колени и стану умолять его о прощении, и я беспрекословно выполняла его прихоть, чтобы скорее утешить его ярость, ибо жить с ним разгневанным было невозможно. Это скверное чудовище никогда не разрешало мне ни гулять, ни общаться ни с кем, ни дружить, что уж говорить про отношения. Я всегда должна была отчитываться ему о своём местоположении и мыслях, должна была быть дома строго в отведённое время и никогда не выходить на улицу. Но как бы он ни «заботился» обо мне, на мои плечи легло всё хозяйство и заботы о доме: я всегда должна была тщательно убираться, готовить, стирать и прочее. В свободное время от уроков и хозяйства я пела ему песни, постоянно рисовала наши портреты и танцевала вместе с ним. Иногда, когда он забывался, он называл меня своей любимой женой и противно целовал своими влажными большими губами, и порой даже с языком. Противно. Мерзко. Ужасно. Я ходила в школу, как и все остальные, но никогда не могла никому рассказать про то, что происходило в моей семье, не могла ни с кем поделиться своими горестями и ужасами. Я всегда мечтала о свободе и о настоящей любящей семье, но это так и осталось в моих мечтах. Моя свобода наступила, когда мне исполнилось восемнадцать. Спустя месяц после моих именин отец умер от порока сердца, и я осталась одна с тремя жизнями. Я уже не помню, как потратила две жизни и оставила себе одну, последнюю, с которой поменяла себе имя и переехала в Даменсток и которую посвятила моему дорогому Стюарту...» Стюарт не дочитал, сжал в пальцах лист бумаги, медленно прошёлся по бледным лицам мутным взором и потерял сознание. Табиб, Сэмюель и Пётр сразу же бросились к распластавшемуся по полу приятелю и стали приводить его в чувство, пока Затейников неистово и безумно хохотал... Смех этот резал слух и заставил всех закрыть уши. – Стюарт, прошу, приходи в себя! – Стюарт! – Стюарт, мальчик мой! – Стюарт, дружище, просыпайся! – Stuart, réveille-toi! (фр.: Стюарт, очнись!) – Мрачный дурень, вставай! – Что с ним происходит?! Голоса постепенно смешались в единый барабанный гул. Тук-тук... Тук-тук... Тук... – Стюарт? Стюарт! Проснись, дорогой! Тёплый свет бил в лицо; то солнышко ласкало кожу своими очаровательными пальчиками и игралось с тёмными локонами. Птички едва слышно щебечут где-то вдалеке, разноцветные цветочки, окружённые салатовой травой, благоухают и покачиваются при лёгком дуновении игривого ветерка... Стюарт со вздохом открыл глаза. В оранжевых небесах игрались белые, розовые облачка, скакали друг от друга и будто играли в салочки; кроваво-красная листва раскидистых дубов шуршала и трепеталась. Он снова лежал в саду белых лилий, но сейчас их едкий отвратительный запах душил и выбивал из скрипача кровавый кашель. Поднявшись и утерев ладонь от крови о свой белоснежный костюм, Уик опасливо осмотрелся. Он уверенно ступал по белым головкам, раздавливая их и слушая их тихие, будто человеческие крики, но он не останавливался. К чему он шёл? Куда так торопился? Где он? Кто он? Карусель вопросов занимала его мысли, однако он шёл вперёд. – Господин Уик! – Малыш Стю! – Дорогой! – внезапно послышались голоса где-то позади, и Стюарт тут же обернулся. Там, среди белых и чёрных шипастых роз стояли живые Ванзет Сидиропуло, Лебедина Грацозина и его любимая Элла в белых одеждах; они махали ему руками и с живостью зазывали к себе. – Господин Уик! Спасибо вам за поддержку и тёплые слова! Я хочу вас обнять! – Малыш Стю, ты большой умница! Иди сюда, поцелую в лобик! – Дорогой, я тебя люблю! Эти голоса. Эти голоса... Стюарт помотал головой, закрыл уши, зажмурился и вновь распахнул глаза. А видение не исчезло: они всё продолжали махать ему, звать его и благодарить... за что? За что они его благодарили? За что хвалили? За что любили? – Молчите! Умоляю, молчите! – прошипел он сквозь стиснутые зубы. Но они говорили только громче. – Эй, Стюарт! – раздался четвёртый восклик позади. Уик обернулся и узрел перед собой братьев Цербетов, Хайрона и Ахерону. Как и мертвецы они были в белых костюмах, чьи подолы развевались от прохладного ветерка и, казалось, были чем-то замараны. – Господин Уик, вы лучший! – кричал старший из братьев – взъерошенный Сифон Цербет. – Да, вы лучший, типа! – поддакнул младший Ехид. – Ты – наш! – улыбнулась Ахерона с букетом белых лилий в руках. Хайрон нежно обнимал её за талию и счастливо улыбался: – Да, господин Уик, вы с нами и теперь всё будет у нас хорошо! Стюарт растерянно бегал с лица на лицо, трясся то ли от холода, то ли от страха и совершенно не мог ничего понять. Где реальность? Где сон? Что происходит?! Он вновь обернулся к Ванзету, Лебедине и Элле, смерил их испытующим взором, схватился за голову и, не выдерживая шума голосов, взревел. «Что происходит?! Где я?! Кто я?! Хватит, умоляю, хватит!» Спустя время он решил вслушаться в то, что говорили ему мертвецы, и чётко расслышал: – У б е й е г о. После осознания сказанных слов мир буквально начал рушиться у него на глазах. Ванзет, Лебедина и Элла бежали прочь от рассыпающейся реальности и пронзительно кричали от ужаса; Цербеты, Ахерона и Хайрон приняли свою участь и с зажмуренными глазами превращались в кровавый прах вместе с окружением. Когда мир окончательно поглотил всех, Стюарт остался один в полной тьме. – У б е й е г о, т ы в е д ь м о ж е ш ь, – давил на слух чей-то страшный шёпот. – У б е й е г о и о т о м с т и з а н а с. – У б е й е г о. Голова Стюарта кипела; в ней личинками роились разнообразные обрывки мыслей, что пожирали друг друга и мерзко чавкали. Он поднял взгляд и увидел перед собой Добродея Затейникова, что добродушно улыбался и тянул к нему руку. Скрипач отпрянул от злодея. А шёпот продолжал давить на раскалившиеся нервы: – У б е й е г о, т ы в е д ь э т о м о ж е ш ь. – Зачем вы всё это делаете? – вопросил режиссёра музыкант. Но ему никто не ответил. Неожиданно облик Затейникова начал искажаться: вместо его протянутой руки виднелась изрезанная в мясо рука Сэмюеля; вместо его ухмыляющегося лица – серое испуганное лицо Табиба; вместо маленького тела в оранжевом костюме – широкое туловище Гюля и прочее, прочее... – У б е й е г о. – Я не могу! – У б е й е г о. – Нет, хватит! – У б е й е г о. Бедный герой со слезами на глазах смотрел, как сменяются лица перед ним и словно заведённые повторяют: – У б е й е г о. – Что со мной происходит?! – срывая голос, закричал Стюарт, упал наземь и начал кататься по полу в жуткой агонии: он бился головой об пол, ломал руки, пальцы, дрожал, плакал, смеялся, – в общем, он медленно сходил с ума.