Зарисовки

Цепи Он вернулся в родной город с пустыми карманами, тощим бумажником и минимумом вещей в рюкзаке за спиной. Это возвращение было конечной остановкой в его длинном путешествии за мечтой, где он мало чего добился, но прошел много испытаний. Не сказать, что путь был очень тяжелым, но опыта он набрался порядочно, как и нахлебался всякого дерьма тоже. Встав перед выбором: либо помереть от голода или передоза, либо вернуться домой и попробовать начать мирную и тихую жизнь провинциала, он выбрал, естественно, второе. Городишко встретил его хмурым небом и холодным дождем. Дом его, где он родился и вырос, продали давным-давно, и теперь в той квартирке, где он жил с мамой, давно проживала другая семья, знать о нем не знавшая. Тех небольших денег, что у него оставались, хватило на то, чтобы снять номер в дешёвом отельчике при заправке. Оставив свой нехитрый скарб на потертом покрывале гостиничной кровати, он направился в бар. Не только, чтобы промочить горло, но и поспрошать кой-чего. К удивлению, в этом старом кабаке работал все тот же бармен, что и двадцать лет назад, только постарел сильно, облысел и близоруко щурился на вошедших. Когда он разглядел очередного посетителя, то нахмурился, собрав все морщинки в центре лица, а потом растянул темные губы в улыбке, обнажившей пожелтевший от времени зубной протез. — Джон Мактавиш, черт бы тебя побрал, это ты что-ли?! Время было поздним утром и поэтому бар был почти пуст, гость прошел к стойке и, усаживаясь на табурет, ответил: — Это я, мистер Шепард. Здравствуйте. Можно мне виски? Бармен хохотнул и, покачав головой, принялся наливать спиртное в стакан, что достал из-под стойки. — Помнится, я не наливал тебе ничего, кроме шипучки, потому как мал ты был ещё. Джон улыбнулся одними губами, взял стакан, протянутый стариком, и опрокинул в рот его содержимое, не поморщившись. — Много времени с тех пор прошло. — И то верно, — отозвался старый Шепард, качнул бутылкой в сторону стакана Мактавиша, и когда тот кивнул, налил ему ещё. — Ты проездом тут или ещё чего? Помню, говорили, что ты на службу в королевскую армию подался. — Не вышло у меня с армией ничего, — Джон положил руки на стойку, покрутил стакан в пальцах, не стал пить пока, взглянул на старика и усмехнулся без веселья. — Я приехал домой. Бармен помолчал немного, пожевал губами, а потом сказал негромко: — Так дом-то твой продан давным давно… — Да, я пока в отеле поживу, а там присмотрю жилье какое-нибудь, — увидев, что старик хочет ещё что-то сказать, он быстро продолжил, не дав ему возможности опять начать задавать вопросы. — Мне работа нужна. Может, знаете, где тут заработать можно? Шепард вновь нахмурился, задумавшись, даже губы надул от усердия, потом, будто вспомнив, сказал. — Помнишь старую церковь? Так вот, новый пастор там, приехал недавно, британец вроде. Он живёт прямо там, сам начал восстанавливать то, что разрушилось со временем. И хорошо начал, зал в порядок привел и уже службы ведёт. Помощник ему нужен, как пить дать, хоть он и молчит об этом. Но как-то раз приехал ко мне за вином причастным, я спросил его о помощнике, он ответил, что не помешало бы, да на том и разговор иссяк. Я и позабыл об этом, а сейчас вот вспомнил. Ты сходи к церкви, поговори с ним. Джон слушал старого бармена внимательно, потом выпил свой виски, положил на стойку купюру. — Спасибо, мистер Шепард. Имя есть у того священника? — Все зовут его отец Райли. Черт знает, как его звать, я и не спрашивал. Мактавиш ещё раз поблагодарил старика и вышел из кабака. Он помнил ту церковь, она стояла брошенная ещё в его детстве, они с друзьями частенько лазили туда, дурачились, играли, пока родители не наругали и запретили туда ходить, здание старое и ветхое, мало ли. Джон хорошо помнил акустику того строения, высокие потолки которого отражали их громкие голоса, превращая в гулкое эхо; и большие окна - в них проникал яркий солнечный свет; и танцующие пылинки в жёлтых прозрачных лучах. Церковь стояла на том же месте из его воспоминаний, только выглядела иначе: отреставрированная не полностью крыша, свежая побелка на стенах и чистые окна, вот только часовенка все ещё была разрушена, и множество деревьев, что практически подпирали стены церкви, стоило бы спилить полностью. Видно было, что ремонт идёт полным ходом. Подойдя ближе, Джон увидел темный фургон, припаркованный в тени дома, кучу сломанных лавок без спинок, тех, что должны были стоять в зале перед алтарем. Множество спиленных деревьев, большую часть которых уже распилили на бруски и аккуратно сложили под новеньким навесом. Мактавиш подумал, что человек, в одиночку взявшийся за такую объёмную работу, должно быть здорово уверен в своих силах. В его воображении священник представлялся полноватым добродушным мужчиной с лысеющей головой, красным лицом и обязательным воротником стойкой. Не вязался такой образ с тем количеством работы, что уже успел проделать новый пастор. Джон вошел в церковь, вдохнул запах воска, свежей древесины и краски. А потом увидел того, к кому шел. На крепких самодельных лесах стоял высокий человек в черной футболке и штанах, он использовал валик на длиной ручке, чтобы достать максимально далеко вверх, закрашивая светло-бежевой эмульсией потемневший от пыли и времени свод над окнами. Мактавиш сразу заметил татуировку, покрывающую правую руку мужчины, и его темно-рыжие волосы, а ещё атлетичную фигуру, сильную спину и крепкие ноги. Священник? — Отец Райли? Мужчина на лесах обернулся, прервав свое занятие, опустил валик вниз, улыбнулся сдержанно. — Да? — Доброе утро. Слышал, вам требуется помощник. — Вот как? — Райли, переступив на нешироком помосте лесов, повернулся к гостю всем телом. — Не помню, чтобы кому-нибудь говорил об этом. — Ну, — Джон пожал плечами, не вынимая рук из карманов своей кожаной куртки. — Если вы говорили об этом со старым Шепардом, считайте, что повесили объявление в центре города. Мужчина на лесах усмехнулся добродушно и ловко спустился вниз, стукнув о пыльный пол подошвами хороших темных ботинок. Он приблизился к Джону и протянул руку. — Мое имя знаете, а ваше? Мактавиш рассматривал священника: высокий, выше его почти на голову, живые карие глаза, сильный подбородок и приятный глубокий голос. Потянул руку и сжал теплую твердую ладонь. — Джон Мактавиш. Ну так как, нужен помощник? — Пожалуй, все же нужен, — выпустив руку Джона, сказал пастор. — Я рассчитывал все сделать сам, но, боюсь, до холодов не успею. — Церковь долгое время стояла без хозяина и ремонта, здесь полно работы. В одиночку сложновато все здесь починить. — Хозяин у этого дома один, — сдержанно улыбнулся Райли, его глаза внимательно изучали Джона, взгляд был цепким, умным. — Как у любого намоленного места. Когда приступите к работе, Джон? — Да хоть прямо сейчас, — опять пожал плечами Мактавиш, выпитое на голодный желудок виски подняло немного настроение, и он реально был готов поработать. Отец Райли кивнул и показал намеченную им на сегодня работу. Оказалось, крыша была доделана не до конца, стоило закрепить несущие балки, да и те скамьи во дворе требовали скорой починки. Как сказал Райли, его немногочисленной пастве порой негде присесть во время его проповедей. Джон снял куртку, закатал рукава свитера и принялся за работу, а священник вернулся на леса и продолжил свое занятие с валиком и эмульсией. Работа спорилась, инструментов было в достатке, как и самой работы. Райли оказался очень молчаливым человеком, говорил только по делу, делал свое дело собрано и деловито. Когда пришло время обеда, он позвал Джона, когда тот пилил небольшие доски для починки лавок, и они вместе разделили нехитрую трапезу из теплого чая и вкусных сандвичей с индейкой. После они поработали ещё пару часов, прежде чем Райли сказал, что близится время вечерней службы, и на сегодня с работой всё. Предложил Джону остаться, тот, подумав, согласился. Пока он мыл руки и лицо в баке с водой на улице, к церкви начали подходить люди: никого знакомого Джон не увидел, всё-таки времени прошло очень много, и люди из его прошлого либо уехали, либо поумирали. А старики не обязательно должны были его помнить, не настолько он был популярен в своем городишке. Тех скамей, что оставались целыми, плюс отремонтированные, хватило на всех, кто пришел на вечернюю службу. Мактавиш уселся на самую крайнюю в углу, прислушиваясь к негромкому гомону людских голосов, глядя на блестящую от свежего лака трибунку, куда и поднялся, спустя некоторое время, Райли. Он был облачён в черный костюм с воротником-стойкой, в которой белела вставка из жёсткой ткани. Священник улыбнулся людям, рассевшимся по скамьям, кивнул женщине, которая зажигала свечи в канделябрах на высоких стойках, и начал свою проповедь. Его красивый глубокий голос возносился под потолок и возвращался обратно, звуча ровно и правильно, лаская слух идеальным британским произношением. Райли говорил на тему хороших соседских отношений, приводил пример из библии, цитировал писание; почти не жестикулировал, не повышал голоса, но глаза его горели живостью, он оглядывал всех, стараясь взглянуть на каждого, кто согласно кивал его словам. Неожиданно для себя Джон заслушался, хотя сроду не считал себя любителем библии и прочего. В детстве родители водили его на воскресные службы, но он на них изнывал от скуки, совершенно не вникая в слова тогдашнего их священника, ожидая окончания этой наискучнейшей процедуры, которая воспринималась как наказание. Во взрослой своей жизни, он не ходил в церковь вовсе. Так, день за днем, и началась, продолжаясь, его работа в церкви, которая во времена его детства служила им аттракционом для проказ. Райли работал наравне, если не больше своего работника, порой продолжая трудиться, когда Джон вынужден был делать перерыв и передохнуть немного. Мало-помалу, они начали разговаривать уже не только на рабочие темы. Райли ненавязчиво спрашивал о жизни Джона, немного и обтекаемо говорил о себе. Мактавиш никогда не любил откровенничать с людьми, потому как порой это могло выйти боком, и не следовало давать много знать о себе. Но с Райли все было иначе, ему хотелось рассказывать, потому что тот умел слушать. Если сначала Джон лишь парой фраз описывал свои похождения по миру, то со временем ему хотелось поведать священнику побольше историй из своей жизни, увидеть его реакцию, может, выслушать совет или просто его мнение. Райли слушал внимательно, глядя ему в глаза, или просто сидел рядом, разглядывая небо или проезжающие по далекому шоссе машины. О себе же он не говорил почти ничего, на вопросы Джона отвечал сдержанно и как-то уж совсем общно. Когда Джон все же спросил про татуировку, прежде показав свою на предплечье, Райли как-то грустно улыбнулся и ответил: — Бурная молодость. И службы, теперь Джон не пропускал ни одной: утренняя и вечерняя. Он садился уже на свое привычное место на той самой скамье, что в первый раз, и слушал своего босса и напарника по восстановлению церкви. Паства всё прибавлялась, людям нравился новый священник, его спокойный ровный тон, его непредвзятость и искреннее, честное понимание святого писания. Многие были согласны с его видением, его словами, и хотя Райли не просил пожертвований, но корзинка у входа после службы никогда не была пуста. Та самая женщина, что зажигала и тушила свечи во время службы, миссис Ласвелл, частенько приносила им горячий обед и свежий кофе. Спустя какое-то время, Райли узнал, что Джон снимает комнату в отеле, и предложил ему одну из комнаток в пристройке церкви. Ее надо было привести в порядок, восстановить печку, и можно спокойно там жить. Ощущая волнение и какую-то радость, Мактавиш согласился. Джон всегда старался следовать своему девизу по жизни: не навязывайся и не привязывайся. Не сближался с людьми больше нужного, запросто рвал любые отношения, не оглядывался назад, не мучался прошлым. Но вдруг стал чувствовать теплоту в душе, когда говорил со священником, смотрел в его теплые карие глаза, слушал его голос. Да просто рядом с Райли он стал ощущать, казалось, давно забытое чувство покоя, довольства собой и своей жизнью в данный период времени. Высокий и спокойный, большой и сильный, всегда знающий ответ на любой вопрос человек внушал доверие и вызывал уважение. Джон ни разу не видел, чтобы тот злился или был сильно расстроен, хотя бывали случаи, когда все шло наперекосяк: не хватило средств на материалы, протекла крыша или когда Джон поранил руку бензопилой. Он всегда был спокоен, принимал все невзгоды как должное и проходил их. Волей-неволей и Джон учился этому спокойствию, хотя до этого порой страдал приступами гнева. К слову, свое пристрастие к запрещённым препаратам он не упоминал в разговорах, но каким-то образом Райли это понял, потому что всего парой слов дал понять, что догадывается об этом. Джон не стал оправдываться или спорить, просто промолчал, признавая его правоту. Им обоим нравились их долгие беседы, теперь уже продолжающиеся и после вечерней службы и ужина. Они сидели во дворе церкви под ночным осенним небом и говорили, говорили, говорили. Мактавиш ловил себя на внутреннем страхе, что однажды работа кончится, и ему придется уйти, оставив эти беседы, это теплое присутствие, человеческое участие позади, как ещё одну ступень на своем пути. Почему-то этого не хотелось. Сильно не хотелось. Один раз он озвучил эти мысли как шутку, но Райли отнёсся серьезно к его словам, он немного подумал, склонив голову, в темноте его волосы казались черными, как и его одежда. Потом он глянул на Джона, сверкнув глазами в темноте, и сказал: — Двери церкви всегда открыты, ты можешь приходить сюда, когда захочешь. Джон понял, что это не совсем то, что он хотел услышать, но поблагодарил священника и, пожелав спокойной ночи, ушел к себе в комнатку, что согрелась от тепла починенной печки. Засыпая, он думал о том, что Райли ни разу не назвал своего имени, хотя пару раз Джон спрашивал его об этом. Странно, но не смертельно, необязательно знать имя, когда достаточно просто быть рядом. После утренней службы, они как обычно приступили к работе: в этот раз Джон принялся за деревья у самых стен строения, начав отпиливать большие ветки, а Райли вновь забрался на леса, замазать течь на стенах. Сначала Мактавиш услышал усиленный акустикой зала деревянный треск, а потом грохот и сдержанные ругательства. Спрыгнув на землю с нижних веток крепкого вяза, он бросил пилу на землю и вбежал внутрь церкви. Райли сидел на полу и держался на ногу, он был бледен больше обычного, сильно хмурился и сжимал губы. Штанина его черных брюк была разорвана до бедра, а на белой коже неровной полосой набухала кровь. Джон глянул в сторону лесов - одна из перекладин торчала в месте слома опасными острыми щепами. — Дерево отсырело, потому и сломалось, — сдерживая дыхание от боли, тихо проговорил Райли. Джон опустился перед ним на одно колено, не зная толком как помочь-то. Но потом вспомнил, что в машине есть аптечка, поднялся и поспешил к фургону. Когда он вернулся, Райли уже сидел на ближайшей скамье и смотрел, как кровь капает на пол, впитываясь в деревянные доски его устилавшим. Казалось, вид собственной крови заворожил священника. Когда Джон подошел к нему, он поднял глаза, зрачки были почти на всю радужку. — Глубоко порвало, надо шить. — Может, скорую вызвать? — нерешительно предложил Джон, доставая из аптечки антисептик. Рана на ноге пастора выглядела страшно, разорванная плоть сочилась кровью. — Нет, — Райли пришел в себя мгновенно, собрался, глаза стали строгими. — Сам справлюсь, ты просто помоги мне. В аптечке есть все необходимое. Мактавиш кивнул и поставил раскрытую аптечку рядом с Райли на скамью. Рана начиналась от бедра и продолжалась почти до самой икры. Стоило для начала промыть, что он и начал делать, щедро облив ногу Райли антисептиком. Священник резко вдохнул и сжал челюсти, жидкость смешиваясь с кровью, пенясь, стекала на пол, образуя лужицы. Райли тем временем извлёк из аптечки медицинскую иглу и нить к ней, Джон как-то далеко в голове подумал о том, что в автомобильных аптечках такое в набор вроде не входит, но думать было некогда и пора бы начинать шить. Он облил свои руки все тем же антисептиком и, прежде чем начать, решил разорвать брючину до конца, чтобы материя не мешала и, не дай бог, не попала в открытую рану. Райли запоздало схватил его за руки, но Джон уже дёрнул материю в стороны, разрывая крепкий материал почти до пояса. И не слабо так удивился, увидев на бедре Райли, высоко, почти у паха, цепь. Непростую цепь, зубцы на ее звеньях глубоко впились в плоть, образуя кольцо ранок по всему бедру. Джон вскинул глаза на Райли, тот смотрел прямо, не отводя взгляда. Он не моргал, а глаза были строгими, в них читался приказ не задавать вопросов. Мактавиш вернулся к своему занятию. Взял иглу, легко продел нить в ушко и, вдохнув для смелости побольше воздуха, сделал первый прокол. Через пару стежков, белый, как стена церкви Райли, сдавленно сказал: — Там есть обезболивающий спрей - используй его. Джон заглянул в аптечку и увидел тот самый флакон, взяв его окровавленными пальцами, он нажал на дозатор, рану залило пахнущей мятой пеной, которая тут же исчезла. Он вопросительно посмотрел на Райли и, когда тот кивнул, продолжил свои манипуляции с иглой. Спустя минут двадцать Джон закончил, он обрезал нить, вновь обработал стянутую швами рану спиртом, приложил бинты и заклеил пластырем. Поднялся на ноги и посмотрел в глаза священнику, тот не оправляя порванные брюки, глядел на аккуратно заклееную ногу. Тот самый браслет из цепи на его бедре притягивал взгляд, создавал множество вопросов и неловкое молчание, что висело меж ними. Наконец, Райли поднял взгляд, посмотрел в глаза своему работнику. — Спасибо, Джон. Не задавай никаких вопросов, будь добр. — Не собирался, — так же ровно ответил Мактавиш, кивнул на ногу пастора. — Вечернюю службу отменить тогда придется. — Никак нет, то есть.., — Райли поднялся со скамьи, попробовал наступить на пострадавшую ногу, сморщился от боли, но все же перенес вес на обе ноги, постоял немного. — Терпимо. Бывало и хуже. Службы нельзя отменять, иначе зачем тогда все это? — Хорошо, только перевязки необходимы, и стоит все-таки к врачу обратиться. — Всему свое время, может и не придется, — глаза Райли стали строгими и темными, Джон видел его таким впервые: раздосадованным и злым. — Ты продолжай, что делал, а я приведу себя в порядок. Джон кивнул и направился к выходу из церкви, на выходе обернулся: Райли, хромая, поднимался по лестнице, ведущей в его комнату в пристройке. Он захлопнул дверцу фургона, после того, как вернул аптечку на ее место. Забрался обратно на вяз и принялся пилить те ветки, что наметил в начале своей работы. А из головы все не шла та цепь на бедре священника. Что это? Зачем? Ведь это больно наверняка, он видел вспухшую вокруг проколов кожу и сами те шипы, что впивались в плоть. Что это, черт побери, за хрень? Вопросы задавать запретили, что ж, подождем возможных ответов. Или просто принять это как должное, ведь видеть этого он не должен был. У каждого человека есть собственные сокровенные тайны, делиться которыми нет никакого желания. Вскоре, Райли вышел из дома в новых черных брюках; он, мельком глянув на Джона, что уже занимался обпилом другого дерева, принялся за ремонт лавок, которых уже осталось совсем немного - остальные уже заняли свои места в зале церкви. Так они доработали до обеда, перекусили немного в полном молчании и работали уже до вечерней службы. Райли провел проповедь как обычно: спокойно и размеренно, лишь пару раз он замолкал, но люди из паствы не понимали, что он пережидает боль, переступая со здоровой ноги на больную, для них он просто обдумывал свои дальнейшие слова, а не стискивал зубы, бледнея до предела. Джон наблюдал за ним и понял, что переживает за своего работодателя, к которому начал привыкать, и плевать на его странные браслеты-цепи. Он поразился выдержке пастора, когда по окончании службы, он говорил с людьми, которые подходили к нему, благодарили за проповедь, просили совета или просто хотели дотронуться до его черного одеяния, ища в этом благословения для себя. Когда последней ушла миссис Ласвелл, Райли опустился на скамью и откинулся на спинку, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Джон подошёл и сел рядом. — Есть обезбол, да и перевязку стоит сделать. — Спасибо, Джон, я сам все сделаю, — не открывая глаз, тихо ответил Райли. — Не стоит отказываться от помощи. Ты весь день напрягал рану, терпел боль, сил-то, наверное, не осталось. Мне не трудно. — Это не входит в твои обязанности, но спасибо. — Ты дал мне кров и возможность заработать, — Мактавиш поднялся со скамьи, намереваясь сходить за аптечкой. — Думаю, список моих обязанностей расширился. Райли промолчал, но проводил его взглядом. Пока Джон обрабатывал рану, прежде закатав штанину на ноге пастора до бедра, стараясь не касаться в том месте, где до этого видел цепь. Весь бинт и пластырь пропитались кровью, но шов держался. Заменив повязку, Джон поднялся на ноги, до этого он сидел перед Райли на коленях, не думая, что поза эта немного раболепная. — Саймон, — вдруг сказал священник, он оправил штанину и выпрямился на скамье. На удивление мелькнувшее в синих глазах Джона, он ответил. — Мое имя - Саймон Райли. — Что ж, приятно познакомиться, Саймон Райли, — усмехнулся Мактавиш, но потом посерьезнел. — Отец Саймон Райли. Священник беззвучно посмеялся, а Джон подумал, что у Саймона красивая улыбка. — Глупо звучит, не находишь? — Есть немного. Наполненный событиями день подходил к концу, время ужина наступило, но аппетита не было у обоих, поэтому Джон просто сделал им кофе и вынес во двор, где Райли уже сидел на их скамье, на которой они каждый вечер провожали закат и много говорили. Саймон взял кружку с кофе, кивком поблагодарил и отпил горячего напитка, Джон уселся рядом, беседа не клеилась, больше молчали. — Это вериги. Мактавиш глянул на Райли, тот посмотрел на него, коротко улыбнулся и отвёл взгляд. — Усмирение плоти. Причиняя боль - подавляешь свои желания. Джон молчал, и Саймон продолжил. — Я принял сан совсем недавно. Откровенно говоря, я всегда считал себя атеистом. Лейтенант королевской армии, член спецгруппы. Я прошел огонь и воду. Терял на своем пути многих и многое, прежде чем осознал все и не ушел из армии. В этом мне помог капеллан нашей базы, когда я потерял напарника и был в полном отчаянии и безумии. Эта потеря меня подкосила. До этого я потерял семью, а после этого и друга. Комиссия меня не допускала к службе, и я чуть не наложил на себя руки, но ноги привели меня в отсек базы, где проводил свои службы капеллан. Он выслушал меня, помолился вместе со мной. Я не знал ни одной молитвы, но молился истово, рыдал как дитя. Он долго говорил со мной, успокоил, дал навет. Я внял его словам, тогда мне нужен был совет мудрого человека, мне нужна была помощь. По его рекомендации, я отправился в военную семинарию. Пробыл там два года, получил сан и разрешение на ведение службы. Приехал сюда, нашел эту церковь и решил восстановить ее, как когда-то себя. Райли замолчал, выпил залпом уже остывший кофе, облизнул губы и задумался. Джон обдумывал услышанное, потом заговорил. — А я мечтал попасть на службу в армию, служить короне, быть нужным, полезным… — А в итоге мертвым или со сломанной психикой, — закончил за него Саймон. — Хотя, не факт. Штабные крысы дослуживаются до генеральских погонов и хорошей пенсии. — На гражданке отъехать тоже запросто, выбирай любой вариант. Ты все же объясни мне, Саймон, для чего тебе эти…вериги? Райли поджал губы, в сумраке выражение его лица сложно было разглядеть. — Тот мой напарник, Гэрри, не был просто другом мне. Мы были…любовниками. Да, вот так. Я был сильно привязан к нему, мучительно пережил потерю. А после меня стал одолевать голод, но я уже принял веру и стоило поумерить свой пыл. Я узнал об этом методе, что считается вымершим, но его все ещё широко используют. Он помог мне, эти цепи сдерживали меня, усмиряли плоть, делали то, ради чего их и придумали… — Не верится мне что-то, — усмехнулся Джон. — Что ты кидался на всех подряд, чтобы оприходовать. — Нет, конечно, нет, — мягко посмеялся Райли. — Однако, мысли никуда не уходят, как и желание близости. Боль стирает это. Не полностью, остаются штрихи, далёкие отсветы, если можно так выразиться. — Но разве священник не может иметь семью? Я знаю сколько угодно примеров, когда священник живёт с семьёй при церкви, встречал такое. Саймон лишь усмехнулся, а Джон смутился. — А, да, я не подумал, — он неловко помолчал, а потом сказал. — Я видел в новостях, что церкви начали венчать однополые пары. — Да, я тоже знаю об этом, — отозвался Райли. Солнце село и теперь темнота окутала их, сумерки стали густыми и тихими, только фонари города и лампы над входом в церковь светились в ночи. — Так часто твое желание терзало тебя, что ты надел эти цепи? — почему-то именно этот вечер, эта прозрачная осенняя ночь казалась Мактавишу чистой, сокровенной, что-то такое было в ней. Все эти откровения и чувства, что возникали в душе, заставляя сердце биться быстрее. — В начале моего пути к вере и теперь, когда появился ты, Джон, — просто ответил Саймон. Мактавиш понял, что его бросило в жар, черт возьми, он давно уже так не реагировал ни на кого, тем более на чьи-то слова. Он справился с дыханием, сказал почти ровно. — Скоро вся работа будет сделана и тебе более не понадобится моя помощь. Мне придется уйти. — Я знаю, — спокойно ответил Райли. — Спасибо, Джон. Ты здорово помог мне... — Подожди, я ведь не прощаюсь ещё, — Джон почувствовал злость и какой-то потаённый страх быть отвергнутым, осмеянным, такое бывало не раз. — Если ты хочешь, я останусь. — Почему я должен этого хотеть? — Но, — осекся Мактавиш, застыл с приоткрытым ртом, глядя в блестящие в темноте глаза Райли. — Ты же сказал только что...Так, ладно. Он резко встал, досада расцвела в душе алым цветком. — Доброй ночи... — Джонни, — негромкий голос Саймона, произнесший его имя в такой вариации, остановил на полушаге к церкви, к ее дверям. — Чего хочешь ты сам? — Черт его знает, чего я хочу теперь, — он все ещё немного злился. — Все эти откровения и признания, а потом ты говоришь, что не хочешь...К черту эти сопли! Просто скажи мне, Саймон, нужен я тебе здесь или нет? Райли поднялся со скамьи, шагнул к Мактавишу, тот поднял голову, чтобы зрительный контакт в прохладном сумраке не прерывался. — Ответь мне. Чего хочешь ты сам, Джонни? Мактавиш понял, что старается вдохнуть поглубже запах стоящего напротив мужчины, что хочет коснуться его и совсем не для благословения, а просто, чтобы почувствовать его тепло, сделать ему и себе приятно. Что хочет... — Я хочу остаться, Саймон. Для этого я и вернулся. Но не думал, что встречу тут тебя и привяжусь как пёс. Он не ожидал, что Райли охватит его лицо ладонями, проведет пальцами по небритым щекам, огладит его шею и, заведя ладонь на затылок, притянет к себе и поцелует глубоко и долго. Джон лишь мгновение стоял неподвижно, потом прильнул к Райли, обнял его, отвечая на поцелуй со всем желанием, которое проснулось именно в этот вечер, эту ночь. Они прервали поцелуй, но не разомкнули объятий, стояли, греясь теплом друг друга, чувствуя оголяющую до костей нежность и боязливое отчаяние, подпитанное истовой надеждой. — Я хочу остаться, Саймон. А ты, ты хочешь, чтобы я был рядом? — Он обжигал горячим шепотом шею Саймона, что сейчас была свободна от стойки-воротника, Райли прижимал к себе этого ставшего за короткий срок нужным человека, которому хотел доверять, хотел видеть его рядом. Хотел...верить, что не потеряет вновь. — Да. Ты нужен мне, Джонни. Нет смысла бороться со своей сущностью, все равно проиграешь. — Тогда тебе больше не нужно это, — Джон опустил руку и провел по бедру Саймона, ожидая нащупать тот самый браслет из цепи, но под рукой были лишь крепкие мышцы и гладкая ткань брюк. Случайно или специально, он коснулся напряжённого члена Райли, тот вздрогнул, немного отстранившись, но Джон не убрал руки. — Ты снял их?.. — Подумал, мне достаточно боли от раны, — прошептал Саймон, касаясь губами лба Мактавиша. Страсть закипала внутри, тяжесть внизу была ощутимой, пульсация отдавалась сладким томлением по всему телу. Джон поднял глаза, почувствовал дыхание Райли на своем лице, сжал рукой его твердый член, что натянул ширинку брюк священника до предела. Саймон приоткрыл губы, с них сорвался порывистый выдох. — Можно?... — Джонни, — тихо сказал Райли, он наклонил немного голову вперёд, мазнул губами по губам Мактавиша, вдохнул поглубже его теплый запах и, борясь с собой, шагнул назад. Потом сделал ещё шаг назад. — Всему свое время, Джонни. Не торопись. — Почему? Ведь ты хочешь этого, я же чувствую, — Джон изумлённо смотрел на него. Он и сам завелся неслабо, поэтому не понимал внезапного отступления Саймона. — Ты торопишь события, — Райли машинально одернул брюки, которые стали вдруг тесными и неудобными. — Мы пока выяснили только, что не против компании друг друга. Спонтанный секс может все испортить и оставить ненужное послевкусие потом, если утром все ночные решения изменятся. — По-моему, ты все усложняешь, Саймон. Но будь по-твоему, рано так рано, но, если ты продолжишь так меня дразнить, заводя и отступая, придется и мне примерить твои усмирители плоти, эти чёртовы цепи-вериги. — Не придется, поверь мне. Просто дай мне ногу подлечить. Закончим ремонт и попробуем жить дальше. — Звучит как предложение, — усмехнулся Мактавиш. — Стало быть, это оно и есть, — улыбнулся ему в ответ Саймон. Ночное небо усыпали звёзды, облака разошлись, и половинка луны взглянула на землю.