Найди отличие.

Прошло шесть мучительно долгих месяцев в бегах от полиции и скитании по окраинам. После громкого убийства Эйтон успешно затаился в другом городе у давнего знакомого Рамиреза. Кажется, его звали Дарк, но сам виверн не был уверен в этом до конца. Он избегал общения с практически незнакомым ему человеком, приходя только для того, чтобы переночевать. Рики говорил, что всë улажено, Дарку он не должен ни копейки, а значит, можно было расслабиться и тратить деньги, накопленные не самым честным путëм, лишь на какой-нибудь полузасохший сэндвич в ближайшем ларьке. Видимо, Рамирез неплохо заплатил этому незнакомцу, чтобы он терпел опасного преступника в своей квартире. Хотя терпеть особо нечего, Эйтон совершенно потерялся в собственном сознании, заперся в себе, не подпуская близко даже Рики. Он сильно похудел, обзавëлся огромными синяками под глазами и в целом выглядел болезненно. Какая к чëрту еда, когда кусок не лезет в глотку? Какой к чëрту сон, когда перед закрытыми глазами одна и та же картина — глубоко разочарованные глаза брата? «Уйди, блядь!» Ушëл. Гордый же. А теперь страдает, вспоминая каждую минуту того, казалось бы, хуëвого, насквозь пропахшего нищетой, времени. Кто бы мог подумать, что времена под одной крышей с алкашом и психопаткой, Эйтон осмелится назвать едва ли не лучшими в его блядской жизни? Тогда они действительно были дружны. Да, они ссорились, нередко доходя до драки, но всегда неизбежно мирились и этим же вечером вместе залипали в старенькую приставку. А потом всë сначала. Что мы имеем сейчас? Искусанные в кровь губы, тысячи разорванных нервов и... Страх? Что если этот жирный мудила прав? Каждый день Эйтон мониторил всякие криминальные новости, в надежде не наткнуться на родное имя. Возвращаться в город было очень опасно, полиция каждый день прочëсывает улицы, проверяет въезжающих и выезжающих людей и строго следит за каждой рыжей макушкой. Грант боялся за себя, но ещë больше он боялся в очередной раз подставить брата. «Да уж. Добавил я тебе проблем, братан». Оставалось лишь ждать, страдая от неизвестности. Когда-нибудь вся эта суматоха с полицией утихнет, и наконец можно будет вернуться. Вопрос времени. *** Со временем шумиха в городе и правда немного утихла. Благодаря, как ни странно, Рамирезу. Тот успешно оккупировал один из иностранных штабов Теро Сатклива, шантажом и уговорами переманив большую часть его подчиненных на свою сторону, а также узнав немало полезной информации. Поэтому весь фокус вооружённых сил сместился на именно туда. Сейчас вернуться в Элисту, не загремев в тюрьму, не было такой большой проблемой как раньше, и Эйтон не побрезговал воспользоваться возникшей ситуацией. Дата его приезда крайне удачно совпала с каким-то музыкальным фестивалем. Виверн решил, что это прекрасное место, чтобы наконец отыскать Эйгона. Ведь он наверняка не оставил свою цель. И наверняка хоть чего-то добился в отличие от бестолкового брата, который вместо того, чтобы сделать хоть что-то полезное для саморазвития, напротив занимался саморазрушением. Бутылка дешевого вина заменила ему завтрак, а с ролью обеда и ужина неплохо справлялись сигареты. Горькие, отвратительные, порой сжимающие горло обжигающей удавкой. Но даже они не могли перебить горечь счастливых воспоминаний, омраченных тем роковым вечером. По прошествию полугода жизнь Эйгона даже наладилась, он заимел успех, поддавшись соблазну поиграть где-нибудь ещё помимо студии и даже нашёл спонсора для своей группы. Деньги потихоньку шли, его группа выступала на разных мероприятиях и чуткий присмотр новых стражей порядка не помешал виверну добиться своего (а он всегда был под прицелом с того момента, как добровольно сдался в руки мафии). Для фанатов, знакомых и друзей он был вполне счастливым и талантливым музыкантом, если бы не одно «но». Вернее, даже два. А на самом деле их была тьма. С того момента, как он в принципе задумался о наркотиках, минуло уйма времени и крохотное увлечение, какой-то порочный интерес перерос в тяжёлую зависимость. А спонсор, который вгрохал в успех начинающих музыкантов немало бабла, имел личную заинтересованность именно в молодом её основателе. Всё было хорошо, кроме того, что кусок мяса под банданой на руке до сих пор не затянулся, оставшись шрамом. Хорошо, кроме того, что Грант постоянно балансировал на грани иллюзии и реальности, испытывая невыносимую боль. В этот день ему было особенно паршиво. Буквально пару недель назад Эйгон загремел в больницу с лёгкой передозировкой, но желание забыться и иметь силы для презентабельного личика взяли своё. Молодой виверн пристроился в тёмном переулке перед вечерним выступлением, выкуривая уже пятую сигарету. Тошнило, дым в глотку не лез, но он упорно дышал ядом, сверля освещённую фонарями улочку практически безразличным взглядом. Нервничал. Особенно, когда на свету кто-то на секунду замер, а затем, ссутулившись, направился к нему. Буквально несколько секунд, пара мятых купюр и его дорога в яркий вечер была у него в руках. А может и три, если курьер не решил отсыпать себе парочку кристаллов голубого метамфетамина. Кажется, именно таким торговал Сатклив, голубой цвет стал его ярлыком качества, которому многие пытались подражать. Чего только не испробовал Грант, прежде чем понял, что Сатклив, мать его, знает толк в бизнесе и не спроста сидит на своём тёплом месте в окружении бесчисленной охраны. Парень быстро проскальзывает в неприлично большое здание через чёрный ход и пробирается в туалет. Ему плевать на стоявшую там вонь и возможную антисанитарию, он быстро крошит мет с помощью зажигалки на столик у раковины, делает пару дорожек и через свёрнутую бумажку вдыхает то, что дарит ему яркие краски и позволяет до сих пор жить. Вставляет почти сразу, нос зудит, но на душе становится легче. Хотя бы ломка сейчас отстанет от его вымученного тела. И главное, стремительно становится настолько легко, что голова идёт кругом. Эйгон недолго отсиживается в кабинке, не заморачиваясь с устранением улик, и выходит из туалета таким бодрым, будто и не он вовсе буквально десять минут назад по-тараканьи туда забежал, прихрамывая на обе ноги. По пути к студии за оборудованной сценой его неожиданно перехватывает тот самый спонсор. Это не был стереотипно-сальный, мерзкий мужик при бабках, скопленных на собственном хлебозаводе. Вполне опрятный, молодой на вид и чертовски симпатичный мужчина с длинными, полуседыми, чёрными волосами, собранными в хвост, угловатыми чертами лица и крепким телосложением, будто он совсем не бизнесмен, а работник охранной группировки Сатклива (там полно таких, Эйгон насмотрелся, получая пару смачных по отбитой роже). Не удивительно, что он перехватывает болезненно-худого Гранта, как пушинку, заставляя развернуться к себе лицом. — Я всё устроил, поиграешь со своим дружком, — низким баритоном говорит мужчина, выдёргивая молодого виверна из параноидального ступора. Ему показалось, будто он видел в зале собственного брата. — Что случилось? — Что? Ничего, я всё понял, — Эйгон говорит быстро и немного растерянно, но спустя секунду его лицо приукрашивается похабной ухмылочкой. — Всё-ё-ё понял. [Блядство, опять мерещится? Пора переходить на что-то полегче. Если получится..] * * * А дальше всё пошло по отработанному сценарию: вступительная сцена, эффектное появление из которого сделали целое представление (сначала какой-то парнишка пробежал по сцене, оставив на краю магнитофон, который начал проигрывать кусок вокала Эйгона из первого трека, а пока он играл — пришёл сам Грант, эффектно скинул магнитофон под ноги первого ряда, смачно приложив его гитарой, и началась сама игра), и в таком темпе проходил один трек за другим. За это время даже в его группе многое изменилось, например, парня-барабанщика сменила девушка с неплохими вокальными данными, грувингом пел друг-басист, которому Эйгон даже где-то отвалил соло, чтобы не драть собственную глотку. Но и вдвоём они звучали неплохо, дополняюще. Гранту явно не хватало твёрдости голоса товарища. Всё выступление Эйгон вёл себя вызывающе, привлекал внимание, как и должен был, только в движениях в этот раз был чертовски скован. И если кто-то бывал на его предыдущих концертах, если это можно так назвать, то они могли это заметить практически сразу. Благо, близко парня никто не видел. В полумраке его зрачки были с иголочку, выдавая, что он совсем не в адеквате. Впрочем, он всегда таким был. Последние полгода точно. Долгожданный получасовой перерыв Эйгон решил провести на улице, старательно избегая навязчивой компании товарищей и фанатов. Он всё ещё был убеждён, что, походу, ему совсем не кажется. Эйтон где-то в зале и это сводило виверна с ума. Что он должен сказать? Как он в принципе заикнётся, о том, что происходит на самом деле? Стоит ли вообще о чём-то говорить? Каждый шаг он сам себе задавал вопросы и ни на один не ответил. У опьянения метамфетамином были свои слабые стороны. Грант ощущал абсолютно всё намного острее и в таком состоянии постоянно пытался устроить себе праздник. Желание сбежать от боли и тоски загнало его в чудовищный тупик, где малейший намёк на дурное настроение равнялся крышке гроба. Физически он тоже ощущал слишком много. Любое прикосновение к телу, как удар хлыстом, но такой, сука, приятный, что аж встаёт. Тряхнув головой Эйгон берёт в студии пару сигарет и зажигалку, стремительно двигая на улицу, чтобы отойти от мыслей и попытаться здраво себя успокоить. Это не может быть Эйтон. С чего вдруг ему вернуться? Да и не похож нихуяшеньки. Поток рассуждений снова обрывает спонсор, преградивший путь к глотку свежего воздуха. — А ты сегодня задумчивый. У тебя такой приятный голос, когда ты не пытаешься орать, — с довольной улыбкой говорит мужчина, давлением собственных габаритов вынуждая Гранта вжаться лопатками в противоположную неприметной двери стену. А затем — мягко касается лица, недвусмысленно намекая, что виверну придётся поработать и после трёхчасового выступления. А он и не против. Лыбится в ответ и кокетничает, делая вид, что ему это всё не нравится [или так есть на самом деле?] и вообще, он же собирался покурить. Он обещает зайти после перекура и "обсудить условия контракта", ловко сбегая из-под чужих рук, наконец, вырываясь на улицу. И всё игривое наваждение сметает вместе с улыбкой, сменяя веселье на чернющий мрак и острое одиночество. В последнее время, даже в постели с кем-то он не мог отделаться от этих чувств, а они душили и душили, будто он единственный в этом сраном мире, до кого можно было доебаться. Эйгон выкуривает одну, затем вторую, а потом ищет взглядом, у кого может оказаться третья. Но натыкается не на ярко разодетую кучку курильщиков, пришедших послушать его треки, а на того, кого он меньше всего ожидал увидеть собственными глазами. [Твою мать.] Клуб, где проводился долгожданный для многих фестиваль, находился в самом центре города. Довольно просторное помещение было забито людьми совершенно разного возраста — подвыпившими подростками и байкерами в возрасте. Первые надеялись услышать что-то новое и свежее, тогда как вторые пришли сюда насладиться каверами песен из классического, "олдового" рока. И только у одного довольно колоритного посетителя этого мероприятия цель была вовсе не в танцах под живую музыку. Он не отпускал надежды встретиться с самым дорогим для него человеком. Обнять, попросить прощения, забрать в другую страну и больше никогда не расставаться. И он это обязательно сделает. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через неделю... Едва услышав первые аккорды, Эйтон понял — это брат. Его стиль он никогда не спутает с другими. Парень тут же напрягся, как струна, высматривая на сцене Эйгона, пока в его груди снова кололо чувство вины. «Думаешь, сможешь разбогатеть, играя на гитарке в подвале клуба?» А он, видимо, смог. Несмотря на то, что в него не верил самый родной человек. Эйтон впервые в жизни почувствовал себя редкостной скотиной. И теперь, глядя на то, как Эйгон отжигает на сцене, ощущение собственной никчëмности ядовитым дымом вытравливало уверенность на примирение. Интересно, Эйгон скучал? Или наконец выдохнул с облегчением, потеряв огромную обузу? Смог выбиться на крупный фестиваль, собрав толпу фанаток, и просто забил на то, что где-то далеко есть тот, кто каждый ëбанный день прокручивает в голове грязные слова их последней встречи. И чувство вины, будто жирный опарыш, копошится в чëрной, как смоль, душе Эйтона. Не в силах больше смотреть на выступление, Эйтон наугад пробирается сквозь толпу к выходу, едва не получив от какого-то байкера в нос. Несколько фанаток смотрели ему вслед и удивлëнно хлопали пушистыми ресницами, но Грант не замечал их. Ему срочно нужна сигарета, иначе он задохнëтся от невидимой петли, всë туже сжимающей горло. Он обходит здание, скрываясь от охранников. Вход для сотрудников — блëклая дверь, за несколько лет потускневшая от яркого солнца — заперт намертво. Но Эйтон не терял надежды встретить брата здесь, вдали от вспышек прожекторов и грохота басов. Он опирается на холодную стену плечом и закуривает, закрывая глаза. Легче не становится — эффект плацебо не сработал. Стало лишь хуже, и теперь Эйтон думает над тем, как бы раздобыть в этом заведении выпивки и при этом не разориться. — Цукерберг! — внезапно кричит Эйтон, увидев Тома, несущего гитару. Тот вздрагивает от неожиданности и неуверенно подходит к виверну, прислушиваясь к звукам клуба. — Есть че? — Эйгон, я сто раз говорил, что... Подожди, — Томми осекается, расслышав вокал Эйгона, приглушенно доносящийся из клуба. Подойдя ближе, он наконец понимает, кто перед ним стоит. — Эй...тон? Том не сразу узнал близнеца своего приятеля. Ещë бы, его теперь родная мать вряд ли узнает. И не только потому, что у нее поехала крыша. Когда-то подкаченное крепкое тело теперь болезненно тощее, но упрямо спрятанное под кожаной курткой, чтобы казаться шире в плечах. Когда-то сверкающие безуминкой глаза теперь буквально полыхали настоящим безумием. Искусанные в кровь губы от нервов и разбитые костяшки на руках — единственное, что напоминало о том, что вообще представлял из себя Эйтон Грант. — Ясно, съебись отсюда, — Грант раздржëнно закатывает глаза, едва не срываясь на растерянного Тома. Какого хуя он так туго соображает? "Может потому, что все забыли о том, что ты существуешь, мудила?" «Завали ебало, ебаная совесть». Он провожает взглядом явно занервничавшего музыканта и глубоко затягивается, пугая едким дымом внезапно накатившую ярость. Получалось плохо, отчего раздражение новой горячей волной окатило тощее тело. Казалось, ещë чуть-чуть, и Эйтон закатит драку прямо посреди улицы, но... Вышел Эйгон. Своим присутствием он отогнал слепую, безосновательную злость, заменив еë нерешительностью, такую не свойственную молодому виверну. Ещë полчаса назад в голове у Эйтона был целый план примирения, а теперь он не может найти в себе силы даже подойти к брату. Пока он собирался с мыслями, Эйгон залпом выкурил две сигареты, и Эйтон наконец понял — если не сейчас, то никогда. Он на ватных ногах подходит к брату, роняя по пути давно истлевшую сигарету, и обессиленно обнимает его, так и не решившись на приветствие. Он утыкается носом в родное плечо и едва слышно произносит: — Прости меня. Это какой-то бред, идиотская шутка. Это не может быть Эйтон. Неужели Грант опять перебрал с наркотиками и сейчас валяется на полу сцены с пеной у рта, наслаждаясь предсмертными гиперреалистичными сновидениями? Однажды он едва не купился на подобный трюк подсознания, и чуть не вышел в окно следом за образом, когда словил белую горячку и зарёкся больше никогда не бухать. Парень растерялся в ту же секунду, не зная куда деться. Ему чертовски страшно ошибиться, поверить в иллюзию, либо не поверить живому существу и он просто застывает как вкопанный, уставившись почти в отражение зеркала, ожидая чего угодно. За прошедшее время Эйтон не изменил себе в выборе причёски, всё такая же длинная, неухоженная чёлка, тогда как Эйгон отрастил патлы по плечи, которые собирал в тощий хвостик. Прежней густоты в его шевелюре не осталось спустя несколько месяцев, что он употреблял наркотики. И только когда предполагаемая иллюзия неуверено приближается вплотную и, мать его, обнимает дернувшееся в сторону входа тело, в попытке сбежать, Эйгон понимает — ему не мерещится. Всё это чутьё от начала и до конца было более чем реально. — А ты.. Похудел, — в нахлынувшем бреду Эйгон теряет собственный голос, говоря практически шёпотом и совершенно не слышит ничего кроме собственного бешеного сердцебиения. И не может вернуть контроль над телом, руки и ноги совершенно не слушаются, они будто одеревенели, а боль в них усилилась в несколько раз. Он до сих пор сомневается, но ощущение чужого горячего дыхания, проходящего по шее и ключице, будто помогало ему прийти в себя. Взять себя в руки, а не стоять беспомощной тряпичной куклой. Грант с трудом поднимает руки, чтобы положить их на широкие, прикрытые косухой плечи. Даже сильно похудев, Эйтон не сумел обойти брата в худобе, ведь именно Эйгон не видел смысла в тренировках ещё в юношестве, хотя пытался ходить в зал. Почему-то именно с ним природа решила пошутить, всячески намекая, что о крепком рельефном теле он может только мечтать. Он не мог произнести ни слова больше, ощущая только как вместо спокойствия на душе зарождается паника. Грант неожиданно испугался привязаться к тому, кто однажды его оставил, обрегая на тяжёлые мучения в попытке забыть это всё и жить дальше. Но он не мог ничего сделать с собственным телом, которое будто отдельно от сознания неожиданно крепко перехватило Эйтона, заключая его практически в кандалы объятий. А сознание металось от крайности в крайность, выдавая весь спектр от безграничного, неадекватного счастья, до ужаса и потерянности. Но больше всего Эйгона смутил не собственный страх. Не то, что его брат неожиданно дал о себе знать и заявился посреди ЕБУЧЕГО концерта, который он должен ещё как-то продолжить. Эйгон неожиданно для себя понял, ч т о именно он сейчас ощущает. И от дикого отвращения к себе он невольно нездорово усмехнулся, проспуская один смешок, второй, пока это не перешло в монотонный, безумный и тихий смех. — Прости, — с вымученной, кривой ухмылкой он заставляет Эйтона выпрямиться и смотрит ему в глаза, выдавая сильное наркотическое опьянение. Даже в темноте его зрачки были с иголочку, что навевало в его и без того поехавший облик больше безумного антуража. — Но ты сам виноват. Не стоит прикасаться к тому, кто под убойной дозой мета, когда он этого не ждёт, — тихо и удивительно ровно произносит Грант в своё оправдание, но он действительно слишком хреново соображал. Несмотря на то, что сознание откровенно вопило «отбой», молодой виверн окидывает взглядом собственного брата, переводя ледяные ладони с его плеч на лицо, мягко проходясь пальцами по оголённой шее. И пока Эйтон не до конца понял, с чем именно он столкнулся, Эйгон с каким-то игривым промедлением приближается сам и целует близнеца в губы. Настолько настойчиво и жадно, будто это был его последний глоток воздуха, который он ни за что не отпустит. И действительно не отпускает, прижимаясь к нему телом, накрепко зафиксировав ладонью его голову, а свободной рукой касается линии челюсти, мягко очерчивая контур дрожащими пальцами. Молодой Грант не спешил останавливаться. То, что он только что сделал, наконец, принесло ему то больное облегчение, которое он искал шесть ебучих месяцев, получив его совершенно неожиданно в середине собственного выступления. Но именно сейчас он забыл о том, что ему нужно куда-то идти, даже о том, каким отвратно-слащавым тоном он обещал заглянуть в гримёрку спонсора после перекура. И туда он уже не успеет зайти, по крайней мере на этом перерыве, когда в его руках неожиданно оказался вполне реальный лучик света, сваливший невесть куда, оставляя Эйгона наедине с разрушением. Даже когда ему стало нечем дышать от невыносимой духоты, парень не отстранился, делая это чертовски медленно, касаясь кончиком языка искусанных чужих губ. И смотрит прямо в лицо, не смыкая веки ни на секунду. [— Когда целуют с открытыми глазами — не любят. — Мне просто нравится наблюдать за чужими эмоциями.] Только когда он решил, что пора остановиться — он отстранился, делая шаг назад и весь этот порыв будто исчез в то же мгновение, когда Эйгон перестал отбирать у брата возможность нормально вдохнуть. — Курить есть? — неожиданно бодро спрашивает он, будто только что высосал из Эйтона все его силы, а не совсем не по-братски засосал его, как горячего любовника после соития. А затем отводит взгляд, пытаясь совладать с отчаянным безумством, которое Эйтон спровоцировал сам того не зная. — Ещë б не похудеть, когда жрать нечего, — Эйтон выдавливает из себя ухмылку, закрывая глаза. Нагло лжëт. Деньги на еду у него были, ровно так же как и на более дорогие сигареты и выпивку. Но Эйтон перестал видеть смысл в дорогом куреве и вкусной еде. Какой смысл разоряться, когда всë на вкус одинаково мерзко? Даже горячо любимые Эйтоном лимонные пирожные последние полгода на вкус казались не лучше мокрого песка. Всë из-за того, что он лишился поддержки близкого. Того, кто задавал смысл всей его блядской жизни. Ответные объятия будто развеяли мрак, оставляя в душе какую-то невероятную лëгкость. Нашëл. Эйгон рядом. Теперь всë точно будет хорошо. "Надейся, мудак". «Отъебись». "Да ты взгляни на него, ебанат". Пока опостылевший голос в голове Эйтона внушал ему, что всë будет только хуже, Эйгон отстраняется. И только теперь Эйтон смог увидеть узкие, диаметром с ебучую иголку зрачки родного брата. Сейчас с этими зрачками вкупе с нервным смехом Эйгон выглядел куда безумнее, чем его близнец. Что было непривычно до отвращения. "Надеюсь, ты понимаешь, что это всë из-за тебя". Эйтон трясет головой, отгоняя навязчивый писк совести. А та, подобно термиту, прогрызала мозг, задевая самые болезненные точки и грубо потроша воспоминания. Блядство. Он виновато косится на брата, не решаясь коснуться его вновь, но тот берёт инициативу в свои руки и мягко гладит горячую шею. На секунду Эйтон подумал, что сейчас Эйгон сожмëт ладонь, перекрывая воздух, и это было бы вполне оправдано. Но этого не произошло — непривычно холодная ладонь брата поднимается выше, отчего Эйтон замирает, как вкопанный и глупо моргает, пытаясь найти хоть какое-то обоснование подобной нежности. И он его находит в обескураживающем поцелуе, от которого губы Эйтона будто онемели. Виверн не сразу понимает, ч т о вообще происходит в этот момент. А когда до него наконец снисходит сознание, он упирается ладонями в чужую грудь и зажмуривается, пытаясь оттолкнуть неадекватного Эйгона. Выходило не очень хорошо из-за истощения — парень не ел больше двух суток и теперь после выкуренной сигареты голова кружилась так, что он едва мог держаться на ногах, не говоря уже о том, чтобы прервать этот порочный порыв. Эйтон ожидал чего угодно — плевка в лицо, россыпи мата и оскорблений, презрительного взгляда.. Но никак не чëртового поцелуя от в доску обдолбанного брата. Это не милый поцелуйчик, каким одаривает после долгой разлуки заботливая сестра из другого города. Это вполне себе серьëзный, даже в какой-то мере развратный поцелуй, невидимый след от которого, кажется, останется на всю жизнь. Однако к своему удивлению отвращения Эйтон не почувствовал. Скорее наоборот — ему стало легче, несмотря на то, что брат не позволял и вдоха сделать. В конце концов виверн сдался и лениво, будто на автомате ответил на поцелуй, едва касаясь языком кромки зубов Эйгона, но не до конца понимая, ч т о он творит. "Когда же ты успел так опуститься?" Душно. Эйтона чуть ведёт в сторону, как пьяного, но благодаря брату ему удаëтся удержать равновесие. Слабость в мышцах последнее время стала верным спутником некогда сильнейшего виверна. "Отвратительно, да? Ты только что засосался с родным братом" Голос в голове наконец возвращает здравый рассудок Гранту, и тот наконец в полной мере понимает, что произошло. Эйтон снова замирает, но при этом позволяет брату "наиграться". Он убирает руки с чужой груди и смыкает губы, в душе сгорая от отвращения к самому себе. "Ладно он, блять, обдолбанный. Но ты-то в трезвом уме и вытворяешь т а к о е". Стоило Эйгону наконец отстраниться, как Эйтон угрожающе заносит руку для удара. Но отточенное годами действие, отправляющее в нокаут самых выëбистых качков из клуба, сейчас впервые его подвело. И вовсе не из-за физической слабости. Грант раздраженно опускает руку и вместо удара лишь прижимает брата к сырой стене. Иронично, прямо как в их последнюю встречу. — И что это за хуета сейчас была, Эйгон? — почти рычит Эйтон, подчëркнуто проигнорировав вопрос. — Том тебя на эту дрянь подсадил? — рука виверна всё крепче сжимает плечо близнеца. — Отвечай, блять! — Эйтон срывается на крик, пугая вышедших покурить в тишине тусовщиков. "Ты только что на эту хуету ответил, придурок. И не говори, что тебе не понравилось". «Е м у это знать необязательно». — Значит так, — Эйтон хмурится и бесстыдно лезет в чужие передние карманы в поисках дури. — Будешь бросать, и я прослежу. Уж поверь мне, теперь я от тебя не отъебусь. [Предсказуемо.] Эйгон даже не пытается увернуться от возможного удара, будто знает наверняка — Эйтон не ударит. Он слишком растерян и не знает, как ещё реагировать, кроме как психануть и попытаться обвинить всех вокруг. Даже оказавшись прижатым к стенке Эйгон не сопротивляется, продолжая зверски улыбаться и смотреть брату в глаза. Вместо попыток вырваться, молодой виверн пользуется ситуацией, и его колено оказывается между ног, бедро упирается брату прямо в пах, а руки снова оказываются на широких плечах. Сейчас он сильнее Эйтона и может позволить себе этим пользоваться, склоняя виверна ближе к себе. — Больно, Эйтон, — Грант оказывается рядом с чужим лицом, выдыхая слова тому на ухо. А следом за ними смешок. — Томми не хотел говорить мне ни единого контакта и отговоривал подсаживаться на дурь. Её в карманах, кстати, нет, — парень смеётся с тщетных попыток брата отыскать в карманах хоть что-то. — Но я нашёл сам. И ты ничего с этим не сделаешь, Эйтон. На последних словах голос Гранта становится твёрже, а руки опускаются вниз. Парень без стеснения расстёгивает пряжку ремня, ширинку, и оттолкнув Эйтона, спускает с себя джинсы. А под ними — тощие бёдра с россыпью жутких шрамов. Где-то выпуклые, как черви, где-то запавшие, как рвы, на фоне белоснежно-болезненной кожи выглядевшие ещё более мёртвыми, подчёркнутыми. И на фоне всего этого безобразия — изящный узор новенькой татуировки, графический паук с небрежными стилизованными тонкими линиями, а под его брюшком вполне реалистичный череп в таком же стиле. — Мне нужна эта дурь, чтобы не довести начатое до конца, — Эйгон улыбается, будто уже не видел ничего такого в куче шрамов. Он скидывает рукав расстёгнутой рубашки, задирает край футболки, демонстрируя искалеченное плечо, которое Эйтон совсем недавно сжал. А затем поднимает футболку, показывая татуировку на животе — ещё один хренов паук, только не стилизованный, а просто чёрный, с огромным мерзким брюшком и тонкими лапками, кончики которых скрывались под резинкой нижнего белья. — Ах, да. Дико извиняюсь, — парень нервно усмехается для вида прикрывая причинное место. Грех было не признать, что эта ситуация изрядно его возбудила. Он натягивает джинсы на место, застёгивая только ширинку и снова приближается вплотную. Так быстро, что не оставляет брату шансов отстраниться и юрко пробирается тонкими, синюшными пальцами с ободранными ногтями в его карман, отбирая пачку сигарет. И всё время лыбится, как ненормальный. — А ещё у меня полно бабла. В последний раз ты сказал что-то про подвальчик клуба и гитарку, но сейчас моя физиономия весьма востребованна. Знаешь, почему? — он прикуривает спизженную сигарету и глубоко затягивается. — Потому что нашёл спонсора, которому приглянулась моя жопа, — не выдержав, виверн начинает смеяться, давясь дымом, который вдохнул. — Ты ещё хочешь отобрать у меня дурь? Я уже давно на ней сижу, у меня жёсткая зависимость. А недавно я чуть от неё не сдох. И чуть не сдох от бухла, очухиваясь на краю подоконника, потому что мне мерещился ты. И звал с собой. Эйгон говорил на удивление спокойно, с тонкой долей иронии, которой его голос пропитался насквозь. Поразительно, но он до сих пор был готов сдохнуть. — Я ждал тебя, — наконец, заканчивает Грант, бросая бычок под ноги. — И изо всех сил старался не сдохнуть. Он не говорит о том, что всё это — последствия ужасающей тоски, отчаяния и боли, от которых он старался сбежать. Не говорит ни слова о любви и смотрит себе под ноги с таким безмятежным видом, будто до сих пор до конца не понимал, что перед ним действительно брат. И это могло длиться вечно, если бы в голове виверна не мелькнула мысль, что Эйтон может просто развернуться и уйти. Он поднимает взгляд, уставившись в глаза брата и делает решительный шаг в его сторону, обхватывает руками чужую шею и утыкается носом в кожаную курту, насквозь пропахшую табаком. Зарывается ледяными пальцами в рыжие волосы, сжимая их почти мёртвой хваткой. — Прости меня, — парень невольно повторяет первые слова Эйтона, с которыми тот вернулся, чтобы обнять. Но из уст Эйгона это звучит совсем иначе. Точно так же, как буквально несколько минут назад он его поцеловал. И сейчас он бы с удовольствием это повторил, поддаваясь соблазну, но вместо этого — касается кончиком носа чужой шеи с чудовищной в такой ситуации лаской потирая тонкую кожу и выдыхая на неё ядовитым воздухом, которым Эйгон полностью пропах. До самых костей. Эйтон зол. Нет. Он просто в бешенстве. Он сжимает кулаки и едва сдерживается, чтобы не ударить брата по лицу, чтобы стереть эту ненормальную, блядскую ухмылку с родного лица. «Не обращай внимания, он просто не в себе». Легко сказать. Когда брат в наркотическом угаре откровенно домогается, прижимаясь бедром к паху, сложно не потерять самообладание. Особенно такой вспыльчивой персоне как Эйтон. — Перестань, ты ведёшь себя как клубная проститутка, — Эйтон недовольно оглядывается в надежде, что никто не видит этой недвусмысленной сцены. — Блять, что ты творишь? Виверн снова осматривается по сторонам, не желая смотреть на то, что вытворяет его неадекватный близнец. Но когда он наконец переводит взгляд на полуголого Эйгона, с его губ невольно слетает тихое: — Господи, Эйгон... Эйтон напуганно таращится на ужасные шрамы, даже не обращая внимания на новые татуировки. Он вновь зажмуривается, будто пытаясь прогнать этот образ из головы навсегда. Но разве это удастся, когда в одночасье понимаешь, что Эйгон болен, и его нужно срочно спасать? Виверн с протяжным страдальческим вздохом открывает глаза, не желая верить, что перед ним его близнец. Не желая слышать поток грязных слов, не желая видеть обезображенное шрамами тело. Блять. Этого просто не может быть. Из них двоих Эйгон всегда был эталоном адекватности, но сейчас, кажется, настало время смены ролей. — Прекрати, я вытащу тебя из этого дерьма, слышишь?! — Эйтон снова повышает голос, будто пытаясь достучаться до опьянëнного сознания брата. Пока Эйгон, ядовито улыбаясь, ворует пачку дешманских сигарет, Эйтон осторожно возвращает рукав на место, стараясь не прикасаться к израненному плечу, чтобы случайно не причинить боль. Он постепенно понимает — сейчас не время для громких сцен. Нужно действовать решительно и быстро. А Эйгон не замолкает, продолжая свой рассказ, от которого у Эйтона кровь стыла в жилах. Уж чего он явно не ожидал от брата, так это секса за деньги. Тем более с мужчиной. Тем более в роли пассива. Это совершенно не вязалось с образом Эйгона, заботливо выстроенным в голове за всю жизнь. Образом принципиального парня, который всегда осуждал Эйтона за его криминальные замашки. Как резко он изменился за эти полгода. Настолько сильно, что аж затошнило от осознания, к е м стал Эйгон. — Дождался? А теперь пошли, — хрипит Эйтон, снова оказываясь в объятиях брата. Тошнотворное ощущение дичайшего отвращения смешалось с искренним сочувствием и осознанием безысходности положения, и эта адская смесь вылилась в пару слезинок, незаметно упавших с ресниц виверна. Какого хуя так тяжело? Он успокаивающе гладит близнеца по жëстким волосам, касается губами его виска, что-то высматривая при этом за его спиной. Не найдя желаемого, он снова раздражается и высвобождается из крепких объятий, доставая из кармана куртки телефон. Но почти сразу же его убирает, едва увидев Тома, вышедшего из клуба с бутылкой водки. Странно. Он же вроде не пьëт? Том неторопливо подходит к близнецам и молча протягивает презент Эйтону. — Эм... Спасибо? — неуверенно бормочет виверн, в каком-то болезненном ступоре провожая взглядом уходящего к машине Тома. — Томми, стой. Довезëшь? — рыжий кивает на брата, руку которого держал мëртвой хваткой. — За рулем Нел. У него плохое настроение, — отмахивается Томми, открывая пассажирскую дверь. — Погоди. А как же концерт? — А ты, блять, не видишь, что он не в состоянии? — Эйтон косится на расстëгнутый ремень брата. И не спрашивая повторного разрешения ни у Тома, ни у Нела, Эйтон силком, собрав всю волю в кулак, тащит брата к машине и буквально запихивает его на заднее, после чего садится рядом и сообщает Нелтариону адрес. Дорога показалась мучительно долгой. Но когда машина наконец остановилась у подъезда дома, в котором Эйтон недавно снял квартиру, виверн наконец вздохнул с облегчением. В четырёх пустых стенах разговаривать проще, чем на оживлëнной улице. Едва оказавшись в квартире, Эйтон открывает злосчастную бутылку и делает жадный глоток, проливая водку прямо на футболку. Пьëт, как воду, чтобы наконец получить то состояние, в котором в голове не будет ничего, кроме оглушительного звона. Звона, заглушающего пищание совести. — Слушай меня внимательно, братик, — Эйтон падает на старый скрипучий диван. — С завтрашнего дня ты прекращаешь заниматься хуйнëй. Ты бросаешь дурь, бросаешь своего ëбаря и начинаешь нормальную жизнь. А если нет — буду пиздить. И сильно. Пока мозги на место не встанут. Усëк?