Найди отличие.

Извращённая наркотой радость от встречи стремительно перетекала в самую настоящую ярость, которую Эйгон так старательно подавлял практически всю свою жизнь. Даже оказавшись в гордом одиночестве, он всячески задабривал её, чтобы не сорваться. И это было похоже на то, что он избегает сходства с братом, Эйгон чертовски не хотел становиться таким. А сейчас, когда тот собрался сорвать проплаченный по минутам концерт, Грант за какие-то секунды изменился в лице, забывая о том, что длилось на протяжении всего перерыва. — Я никуда не поеду, — твёрдо говорит виверн, но кому какое дело? Томми, которого Эйгон стал считать едва ли не другом, идёт на поводу у внезапно заявившегося Эйтона, даже бутылку водки принёс. Мать Тереза, что б его.. Молодой виверн не стоял, как вкопанный, он сопротивлялся, пытался высвободить руку и требовал его отпустить, а напоследок, прежде чем оказаться в машине, пронзительно заорал на всю улицу, что ему нужна помощь. А за рулём.. Ещё один как бы друг, который тоже идёт на поводу у Эйтона, и быстренько даёт газу, срываясь с места. Кем только Эйгон не успел назвать Нелтариона и Томми, прежде чем его обида поутихла, сбрасывая таргет на того, кто уселся рядом и мешал открыть машину, чтобы выскочить на ходу. — Ты охуел? Ты, блядь, знаешь, что со мной будет, уёбок? Останови машину, — Эйгон каким-то чудом освобождает руку, чтобы по инерции от души ударить соседнее окно, которое пошло парой длинных, витиеватых трещин. — Том, как ты мог?! Я просто блядь не верю. Ладно Нел, тупой валенок, который даже отсосёт, если ему так скажут, но ты?! Ты собственными глазами видел, что Эйтон со мной сделал! Гневная тирада снова заканчивается тем, что Эйгон кидается к ручке двери и даже открывает её, от чего машину ведёт, но удрать ему так и не дают. И оскорбления, которыми виверн был полон до самой макушки, обрушились брату прямо в лицо. — Ты когда валил, тоже считал, что всё правильно делаешь. А когда увидел, что натворил, решил испортить мою жизнь ещё больше?! Решил отобрать у меня то, ради чего я, блядь, всё это время жил?! Да, блядь, не ради тебя, грёбанная ссыкливая сука, убежавшая под ручку с Рамирезом, чтобы лизать друг другу яйца заграницей, а ради того, чтобы доказать тебе, дерьма кусок, что можно играть не только в подвальчике клуба на обоссаной гитарке! Лучше бы ты сдох там к хуям и не совал нос, куда не просят! От нескончаемого крика у Эйгона болела голова, впрочем, как и у его невольных соседей по тачке, но не просто же так долго учился использовать в песне именно грувинг? И за время пути он даже не охрип, переживая все стадии отрицания, гнева, торга, отчаяния. Он умолял вернуть его на концерт, угрожал, просто затыкался, чтобы обессиленно уставиться в окно и пропустить горсть крокодильих слёз. — Меня убьют, — наконец, чертовски долгая тирада заканчивается, Грант просто пялится в окно, пытаясь запомнить дорогу, но даже не видит, где они едут из-за проклятых слёз. И бормочет себе под нос, что это конец, он непременно сдохнет, а если нет — сделает это сам и тогда непременно станет лучше. В отличие от Эйтона, Гранта совершенно не заботило, что его кто-то услышит, косо посмотрит. Какая разница, если это будут те, кого парень заклеймил смертельными врагами? Да, он не в адеквате, но разве это мешало ему хоть где-то за эти чёртовы шесть месяцев? Мысль о том, что Эйгон нагло разрушил карьеру, которая так тяжело далась виверну, перебила абсолютно всё. И теперь Эйгон считал, что лучше бы и дальше существовал в одиночестве, и не имеет значения, сколько лет он сумел бы жить в подобном темпе. Сколько отведено — столько и жил бы. Спасённый не всегда хочет, чтобы его спасали — так вышло и с ним. — Я не понимаю одного, с какого хуя тебе вдруг стало не плевать? Посмотрел на мои шрамы? Да ты, блядь, даже не знаешь, что это хуйня по сравнению с тем, что находится внутри меня. Ебучая гнилая рана с тонной опарышей, а ты решил подкинуть туда новых, чтобы я сдох наверняка в попытке их убрать, — долгое молчание снова обрывается вымученным, злобным и чертовски обиженным голосом Эйгона. А следом за ним — абсолютно пустой, безразличный смех, будто для него действительно всё кончено. И самое дикое, что он не прекращал смеяться до самого прибытия по нужному адресу. — Ты бы хоть заплатил своему таксисту, а то он папочке пожалуется и тебя загребут, — едко бросает Эйгон, прежде чем чужая крепкая рука вытаскивает его из машины. — Ты же помнишь, что его папочка — Сэмуил Баскерфул, у которого собственный заграничный филиал, дочерний базе Сатклива? — Грант ехидно усмехается, бросая взгляд на Нелтариона, минуя Томми, который явно не такого концерта ожидал. Оказавшись в чужой квартире, Эйгон с досадой понимает, что оставил в своей гримёрке абсолютно всё, даже телефон. А в кармане только проклятая зажигалка и спизженная у брата пачка сигарет, которая неминуемо отправляется тому в лицо, пока он с порога хлещет водку, как компот. Парень растерянно проходит в комнату и останавливается у окна, глядя куда-то вниз. Он не смирился, как это могло показаться, внутри у него до сих пор переворачивалось абсолютно всё, но он молчал. А Эйтон проходит следом плюхается на престарелый диванчик, протраханный кем-то до скрипа и выдаёт такую речь, что Гранту захотелось от всей своей широкой души уебать в это родное личико. Чтобы зубы разлетелись. И он не понимает, как быть, как выкрутиться из этой ситуации, куда деваться. Он молчит и думает о том, чтобы сбежать. Можно было бы дождаться, когда Эйтон потеряет бдительность, выбежать из дома, выловить попутку и заплатиться уже на месте, куда парень должен непременно вернуться. Грант косится на брата, а тот и не думает терять бдительность, только бухает. — Тронешь меня хоть пальцем и я сам тебе челюсть вынесу, по кусочкам собирать будешь. Каждое грубое слово Эйтон с завидным терпением пропускал мимо ушей, понимая – Эйгон не со зла. Он не в себе. Прояви терпимость, Эйтон, сейчас ты единственный, кто может помочь этому абсолютно потерявшемуся в жизни виверну. И Эйтон действительно проявил мужество и стойко игнорировал сыпавшиеся на него оскорбления. Наступая себе на горло, он боролся с желанием расквасить в мясо наглую физиономию брата. И у него это получалось, отчего даже Томми с Нелом удивлённо переглядывались по дороге. Гранты изменились. Будто действительно поменялись местами. Раньше в помощи нуждался Эйтон, ведя преступный образ жизни и только чудом не связываясь с наркотиками. Он огребал пиздюлей ровно столько же сколько и раздавал, нередко приходя домой с переломами и гадкой ухмылкой на вечно пьяном лице. За полгода всё перевернулось с ног на голову. Теперь такая же гаденькая ухмылочка играет на лице Эйгона, а Эйтон молча терпит, мысленно настраивая себя на нелёгкий путь. Они справятся. Нужно лишь время. И терпение, столь не свойственное Эйтону. Всю дорогу Эйтон обещал себе не срываться на брата, но в квартире у него начали серьёзно сдавать нервы, ведь здесь не было свидетелей, кроме ебучих тараканов, снующих по щелям убитой прошлыми жильцами квартиры. Пара грубых слов в адрес виверна, будто удар под дых, перекрывают кислород, а вместе с ним и остатки надорванного терпения. Эйтон лениво встаёт с дивана и подходит к брату совсем близко. — Да что ты? Мне казалось, что ты совсем не против, чтобы я тебя потрогал, — горячая ладонь обманчиво мягко ложится на чужую шею, после чего угрожающе сжимается. — Разложим всё по полочкам, солнце, — голос виверна приобретает стальные нотки, а рука чуть расслабляется, давая Эйгону сделать один спасительный вдох, после чего снова властно сжимается. — Первое. Уехал я чтобы не подставлять тебя. Ты это сам не понял? Тебя бы ёбнули, как назойливую муху, если бы узнали, что ты меня покрываешь, — Грант отпускает брата и продолжает монолог уже более расслабленным тоном. Алкоголь на пустой желудок быстро берёт власть над искалеченным разумом. — Второе. Ты можешь расхуячить эту халупу в клочья, можешь пиздиться со мной, разбивать стёкла в попытке убежать, но ни грамма дури не получишь, я тебе это, блять, гарантирую, — он наклоняется совсем близко, выдыхая перегаром на губы Эйгона. — И третье. Если твой «спонсор» хоть пальцем тебя коснётся, клянусь, я его убью. И ты как никто другой знаешь, что это не просто угроза. Эйтон маниакально улыбается, глядя прямо в глаза близнецу. Он вспоминал тот день, когда вспорол брюхо хозяину их съёмной квартиры за одну лишь неосторожную фразу про Эйгона. И сейчас он с упоением представлял то, как повторит это преступление с этим ебаным спонсором, нагло пользующимся его братом. Как выбьет из него слова пощады, как размозжит ему голову бейсбольной битой, как перережет его чёртову глотку, наслаждаясь хлюпаньем вытекающей крови… Грант облизывает вмиг пересохшие губы и делает шаг назад, глядя на окна, замурованные решётками. Первый этаж в неблагополучном районе просто обязывал принимать такие древние меры безопасности. Многие брезгливо морщатся при виде такого поистине средневекового зрелища, но кто же знал, что это будет даже плюсом для молодого виверна? Чувствуя, что голова начинает нещадно кружиться, Эйтон опирается плечом на стену, закрывая глаза. Как только Эйгон успокоится и уснёт, нужно будет срочно что-то сожрать. Для того, чтобы в полной мере обеспечить безопасность брату, ему просто необходимо было вернуться в прежнюю физическую форму. И он обязательно этим займётся. Просто не сейчас. — Я скучал по тебе, Эйгон, каждую ёбаную секунду, — признаётся Эйтон под действием алкоголя. — И сейчас скучаю. По старому тебе, понимаешь? И я, блять, расшибусь нахуй, но вытащу тебя из этого болота. Эйтон настолько запредельно спокоен, что только этим фактом и пугает Эйгона, готового биться в истерике. Но остатки здравости не позволяют ему это сделать, терпеливо размышляя, как отсюда, блядь, съебаться. Мысль о том, что он останется без дозы, пугала его куда больше. Он же не справится. А Эйтон слишком дохуя на себя берёт, неторопливо приближаясь и сжимая горло брата так, что он не может сделать вдох, только жмурится, не желая видеть чужое лицо. Почему этот жестокий жест не вызывает ни грамма паники? Только, наоборот, поднимает скатившееся на дно бездны настроение виверна, впадающего в бешеные крайности своего состояния. Он даже не замечал этого, чтобы сделать выводы. Ему это нравилось. Этакий эпатажный вокалист бунтарской группы, рвущей стереотипы о металле в пух и перья. — Это мы ещё посмотрим, — резко отвечает парень на высказывание о наркотиках, смоирит ему прямо в глаза и терпит перегар. И моментально затыкается, когда Эйтон продолжает говорить о спонсоре. Настолько блядски-маниакально улыбается, не удаляясь ни на миллиметр, что скулы виверна сводит от желания громко рассмеяться. Это безумие, проклятое безумие. Раньше он хотя бы был обычным парнем с примитивными мечтами и не менее примитивными навыками, которыми он добивался чего хотел. А теперь они оба сумасшедшие амбалы, истощённые долгой разлукой и крайне ущербной судьбой. Эйгон давит ехидную лыбу, окидывая взглядом мрачные синяки под пьянеющими глазами, жадно изучает эту проклятую улыбку, будто видит её впервые. И понимает, что сейчас будто смотрит в отражение зеркала. Они, блядь, одинаковые. На мгновение улыбка Гранта становится шире, несмотря на то, что шея дьявольски ныла, отзываясь на грубость. И это только больше придавало шарма творившемуся в голове виверна пиздецу. А Эйтон, как последняя скотина блядски проводит языком по сухой губе и отстраняется. — Ревнуешь? — теперь практически вплотную приближается уже он, угрожающе задирая нос и улыбаясь неплохо сохранившимися зубами. Кажется, единственная часть организма, не пострадавшая от наркотиков. — Невозможно достать то, что уже мертво, Эйтон. Тебе проще прикончить меня прямо сейчас, чем рвать жопу в попытках что-то исправить. Но, знаешь... Мне приятно это слышать. Виверн усмехается, касаясь чужого лица и совершенно не боится получить в ответ по своему, только уже не ледяными тонкими пальцами в нежном жесте, а уже горячим кулаком на верочку. Как резко всё меняется, как дико его швыряет в крайности. Почти час назад он был готов отсосать собственному брату прямо на улице, потом порывался разбить его башкой окно машины, навзрыд оплакивая свой концерт, как маленькая девочка. А сейчас.. Он будто решает продолжить начатое ещё при первой за долгое время встрече. — Я тоже скучал, — Грант нездорово гыгыкает себе под нос и разворачивает брата спиной к стене, прижимая к ней за плечи. А затем — повторяет то, что уже один раз произошло, но в этот раз ему не помешает ни вялое сопротивление и немой протест, ни возможные свидетели в лице усатых тараканьих мордашек. Эйгон целует близнеца, не замечая привкуса водки и перегара, руками пробирается под футболку, загоняя Эйтона в плен между своим телом и стеной. И в этот раз это не проходило на отчаянный бредовый порыв, это казалось почти осознанным и более чувственным, чем в первый раз. Потому что сейчас Грант вкладывал в этот дикий жест куда больше нежности и поразительного внимания, с которым он буквально склонил Эйтона к ответу, касаясь горячего тела, на котором его руки быстро согрелись. Этот придурок пьян и может выдать, что угодно, но не менее опьянённого Эйгона последствия не пугали, даже если это будет сломанный нос или реанимация. Виверн всё так же смотрит в лицо, только в этот раз не с откровенным безумием, а вполне конкретным желанием, пока дрожащие руки скидывают с чужих плеч косуху. И, наконец, он закрывает глаза, поддаваясь головокружению. Тяжело сглатывает, отстраняясь только на мгновение, чтобы вдохнуть и посмотреть в чужие глаза. А в его собственных не осталось практически ничего, что напоминало бы о нём прежнем, только маленькая крупица в их выражении, которая почти умоляла Эйтона остаться. Единственная живая часть, которая дожила до этого момента. Чёртова безграничная любовь к этому ублюдку, который угрожающе заносит руку и грубо сжимает шею, надеясь, что это окажет хоть какой-то эффект. — Я люблю тебя, дебил, — с какой-то тонкой долей злости говорит Грант прежде, чем снова впиться в чужие искусанные губы, пока из них не вырвались ответные бестолковые слова. — Люблю, слышишь? — парень обхватывает руками горячую шею, кладёт ладонь на чужой затылок, впиваясь пальцами в рыжие волосы и прижимает это чёртово тело к себе, не оставляя ни намёка на свободное пространство и целует с грубой жадностью. Эйтон сорвал проклятый концерт, на котором встретил брата, увозит его хуй пойми куда и надеется, что запрёт Эйгона в клетке, пока тот не придёт в себя. Но совсем не учитывает, что в этой же клетке останется сам, и никакие угрозы, взмахи кулаками и грубые слова ему не помогут. Как и сейчас, когда молодой виверн стягивает с исхудавшего тела футболку, которая рвётся под его руками, как бумажная, и в очередной раз не даёт даже вдохнуть. — Не ревную, — соврал Эйтон, отводя взгляд. «Палишься, дурак». — Просто противно от того, что какой-то левый пидорас тобой пользуется, — Эйтон снова хмурит тонкие брови, — а ты и рад, блять. А ведь Эйгон подметил невероятно точно. Да, Эйтон никогда не любил делиться и был собственником до мозга костей, но сейчас в нём играла вовсе не жадность. Эйтон действительно р е в н о в а л своего же брата, считая, что ни одна тварь не смеет его трогать, кроме него самого. И эта глупая, совсем неуместная ревность действительно пугала молодого виверна. И хотя Эйтон никогда не блистал высокими моральными принципами, те чувства, которые сейчас так нагло взяли власть над разумом, он искренне считал грязными, отвратительными и неправильными. Но кому какое дело, когда этих двоих в совершенно неадекватном состоянии тянет к друг другу настолько, что с каждой секундой Эйтону всё сложнее держать себя в руках? Водка тяжёлой кувалдой бьёт по разуму, распугивая последние здравые мысли. Вместо них – звенящая пустота, стремительно заполняющаяся всякой грязью. Он сквозь полуприкрытые веки смотрит на своего близнеца и похабно улыбается, понимая, что наконец сможет безнаказанно потерять контроль над своим телом и отдаться внезапно появившемуся желанию. Он даже подыгрывает Эйгону, прижимаясь тощими лопатками к обшарпанной стене. Виверн с каким-то нездоровым азартом отвечает на ожидаемый и (что скрывать?) желанный поцелуй, касаясь горячими пальцами подбородка брата и чуть притягивая к себе, в пьяном бреду не давая тому и возможности на перерыв. Но на секунду разум берет верх, отчаянно крича: «Перестань, блять, что ты творишь?», и Эйтон снова кладёт руки на грудь брата, аккуратно отталкивая и не позволяя приблизиться. А тот нагло скидывает с плеч виверна косуху, а вместе с ней и остатки искалеченной совести Эйтона. Да, нихуя хорошего тут нет. Но какого чёрта тогда это заводит настолько, что аж колени дрожат, как у школьницы на концерте? «Ты никогда не был хорошим мальчиком, Эйтон. Расслабься». Поддавшись слащавому голосу внутреннего демона, Эйтон действительно расслабляется и снова поддаётся брату в этой слишком порочной игре. А тот подливает масла в огонь, признаваясь в любви. Эйтон не спешит с ответом, списав эти громкие слова на опьянение брата. Но сам понимал – он чувствует то же самое. Разорванная футболка летит в сторону, отчего Эйтон отчётливее ощущает, насколько же в этой квартире холодно. Но сейчас это не так уж и важно. Разгорячённые поцелуем губы брата точно не позволят ему замёрзнуть этой ночью. Эйтон с не меньшим желанием отвечает на поцелуй, так и не решившись на ответное признание, посчитав, что сейчас это лишнее. Вместо этого он касается своим языком чужого, перехватывая инициативу. Он чуть оттягивает нижнюю губу Эйгона, ощутимо прикусывая её, но не достаточно сильно чтобы ранить. Эйгон снова не позволяет и вдоха сделать, на что Эйтон ответил довольно грубым жестом. Он снова сжимает горло близнеца, позволяя ему прочувствовать все прелести сексуальной асфиксии. Свободной, чуть дрожащей от волнительного возбуждения рукой он параллельно расправляется с застёжкой на джинсах брата и бесстыдно цепляет пальцами резинку нижнего белья, но будто не решаясь лезть глубже. Виверн расслабляет руку, нагло сдавливающую шею Эйгона, но не убирает еë, пальцами чувствуя учащëнный пульс. Он довольно грубо отстраняет близнеца от себя, прерывая поцелуй. Тяжело дышит, глядя прямо в глаза брату, а на его губах играет поистине безумная, пьяная улыбка. После секундного промедления, Эйтон снимает с близнеца футболку. Теперь они на равных. С наглой ухмылкой он склоняется к обнажëнному плечу Эйгона и дерзко проводит языком от его ключицы до самого уха, жарко выдыхая тихое: — Давай, покажи, что тебе это нравится. Практика грубо тыкнула Эйгона в то, что он до конца был не прав, считая Эйтона невнимательным, упрямым бараном, который не видит ничего дальше своего носа и не желающего принимать очевидное. Заметил же, что попытка придушить толкнула молодого виверна на далёкие от скромности действия. Заметил и пользуется, чтобы перехватить инициативу, демонстрируя, что он совсем не как Эйгон и сюсюкаться не будет. Характер у него действительно жёсткий и не располагает вести себя смущённым милым мальчиком, краснеющим даже от фото члена. Грант закрывает глаза, пытаясь сохранить капли здравого рассудка и кислорода, что он успел вдохнуть перед тем, как его перекрыли. Не до конца, но той капли, что могла пройти было чертовски мало. И да, он ощутил эту прелесть сексуальной асфиксии, когда голова закружилась, в ушах пронзительно зазвенело, а любое блядское прикосновение бросало в дрожь. Парень невольно вздрагивает всем телом, когда горячие пальцы оказываются практически у него в трусах и открывает глаза, уставившись на Эйтона. Он пытался дышать через рот, проводя языком по пересохшему уголку губ, когда оказался отрезан от желанного тела, и снова улыбается, но уже не безумно, а совершенно расслабленно. Он будто нутром ощущал, как брату нравится держать пальцы на самом уязвимом месте, ощущая чужую беспомощность и бешеный пульс. Эйгон как никто помнил и видел такую же безумную улыбку, когда ещё совсем молодой Грант забивал неугодных до полусмерти, ощущая бешеное превосходство. И.. Именно это сейчас бешено долбило в голову Эйгона, вызывая нестерпимый жар, ставший совсем далёким и непривычным. Будто подыгрывая он задирает подбородок, позволяя чужой руке ложиться выше кадыка, чтобы в очередном порыве Эйтон окончательно его не придушил, а тот и не старается, передумав сдирать с близнеца штаны и переключившись на футболку. Это было куда честнее, но слишком неожиданно, почему-то Эйгон был уверен, что виверн пойдёт до конца, но не решился. Его будто одурманило новой дозой чего покрепче, когда чужой, немного шершавый язык оставляет влажную дорожку на его теле, останавливаясь у самого уха. Тело обдаёт волной ледяного воздуха, контрастирующего с его собственной температурой. «Давай, покажи, что тебе это нравится.» И, чёрт возьми, действительно нравится. Грант невольно изгибает тело, сводя ноги и поворачивая голову в противоположную шёпоту сторону, будто подставляя больные места. Парень закатывает глаза и шумно, тяжело выдыхает через рот, закрывая его, чтобы проглотить сухую слюну, не сдерживая глухое мычание. Ему больно. Ему до дрожи приятно. И ему это нравится. Согретые чужим телом ладони обводят торс, поднимаясь по груди выше и останавливаются на шее, напряжённой до предела и горячей ровно настолько же, как если бы под тонкой кожей скрывался разрушительный огонь. Эйгон почти теряет равновесие, но удерживает себя на ногах в оглушительном бреду отвечая Эйтону поистине безумной просьбой: не останавливаться. — Ещё, — этого недостаточно и Грант прекрасно знает, чего он хочет. Парень хватается за лежащую на его шее руку, пытаясь отстраниться и перехватить инициативу, но грёбанная дрожь от осознания собственного положения сейчас чертовски мешает ему сделать хоть что-то лишнее и он просто поддаётся этому безумному желанию, сжимая ладонь на чужом запястье, а второй жадно водит по чужому плечу, очерчивая кончиками пальцев спину и впиваясь в кожу, как в единый способ удержаться здесь и сейчас хотя бы на ногах. Эйтон и не думал останавливаться. Он слишком привык доводить начатое до конца, и эта ситуация не стала исключением. Виверн шумно вдыхает воздух около шеи брата, после чего впивается грубым поцелуем в нежную кожу. Наверняка после такой наглости останутся следы, но Эйтону было плевать — Эйгон сам на это подписался ещë там, около клуба. Так пусть теперь наслаждается сладкой болью, на причинение которой Эйтон не скупился. Рваный выдох, развязные прикосновения, расслабленная улыбка — всë это вкупе с тихим, непривычно мягким от возбуждения голосом постепенно доводило Эйтона до критической точки, но виверн не спешил так грубо прерывать столь волнительную прелюдию. Он довольно резко высвобождает руку из цепкой хватки брата, перемещаяя еë на непривычно тощую талию, и прижимает Эйгона к себе так близко, что в полной мере ощущает степень влечения близнеца. Виверн снова возвращается к влажным после поцелуя губам Эйгона, оставляя дорожку из едва ощутимых на фоне возбуждения укусов от плеча до линии челюсти. Он нагло проводит кончиком языка вдоль сомкнутых губ брата, вовлекая того в очередной головокружительный поцелуй, от которого сердце колотилось, как бешеное, будто угрожая вот-вот пробить грудную клетку. Ещë сутки назад Эйтон готов был на кресте поклясться, что он асексуален, и его совершенно не интересует этот низменный способ проведения досуга, но сейчас он уже не был так категоричен. Кто бы мог подумать, что родной брат окажется настолько, сука, привлекательным любовником, что от одного лишь поцелуя у клуба в голову Эйтона пробралось с т о л ь к о грязных мыслей, что любая шлюха позавидовала бы. Эйтон замечает, как его брат теряет равновесие, и нагло этим пользуется, резко и довольно грубо разворачивая его спиной к стене. И хитро лыбится, будто показывая, что сегодня главный — он. Виверн проводит рукой по чуть покрасневшему от долгого горячего поцелуя лицу Эйгона, задевая большим пальцем нижнюю губу и глядя прямо в опьяненные наркотиками глаза напротив. Свободной рукой он крепко, едва ли не до синяков сжимает чужое запястье, прижимая к холодной стене. Не оставляет и шанса на доминирование. Сейчас это полностью роль Эйтона, и он решает показать это сразу. Горячая ладонь плавно переходит с лица на шею, снова нащупывая пульс. Снова опасно сжимается, перекрывая чëртов кислород. А Эйтон пристально наблюдает за братом. Неужели он совсем не чувствует страха? В огненных Эйтона глазах плясали искры, а на тонких губах по-прежнему играет безумная ухмылка. Нравится ощущать власть. Нравится играть со смертью, балансируя на грани. Нравится настолько, что аж голова кружится от желания. Налюбовавшись, он снова прильнул к губам Эйгона. Но на этот раз целует тягуче-медленно, будто желая распробовать вкус адреналина. Эйтон убирает руку с шеи и отпускает чужое запястье, решившись наконец на чуть большее, чем просто поцелуй. Он вновь цепляет пояс джинсов вместе с нижним бельëм, но на этот раз не останавливается и настойчиво тянет вниз одежду. Затем снова возвращается к чужим губам, дразняще медленно проводя разгорячëнной ладонью вдоль торса Эйгона, останавливаясь в самом низу живота. Короткое, трепетное промедление стало роковым для молодого виверна. Сполна ощутив чертовски болезненный поцелуй почти под самым ухом, он не сдерживается и выдаёт болезненный стон, вытягивая шею так, что кожа натягивается до одеревенения и каждый новый развратный, больной поцелуй приносит больше и больше безумных ощущений, от которых у Гранта предательски дрогнули колени. Он был готов упасть прямо сейчас от той бури, что проносилась по его телу и сознанию. Тот, кого он безмерно и безответно любил причиняет ту самую боль, которую молодой парень компенсировал порезами в пьяном и наркотическом угаре. Ему холодно и жарко одновременно. Чужой рот грубо втягивает воздух, угрожая оставить чернющие засосы, а затем — касается воспалённой кожи зубами, на что тело Гранта отзывается сильной, болезненной дрожью, оседающей внизу живота и вызывающей ещё большую волну возбуждения. Не такого, которое он испытал, грубо вторгаясь языком в рот родного брата при самом первом и чертовски запоминающимся поцелуе. Оно казалось совершенно диким и неконтролируемым, которого Грант не испытывал никогда, хотя с детства был озабоченным придурком, перебравшим кучу половых партнёров и только чудом не подцепившим болячки. От т а к о г о темнело в глазах. Парень судорожно хватает воздух, вцепившись в чужое плечо так, будто это последняя соломинка перед провалом в огненную бездну. И неизбежно в неё проваливается, когда рука на шее резко и бесчувственно вырывается, чтобы сильно обхватить пояс и тесно прижать к безумно горячему телу. Вся половина шеи от плеча до самой челюсти горит дьявольским пламенем. Обычно, при возбуждении он не испытывал деталей, но почему-то именно сейчас ощутил абсолютно каждый заострённый резец брата, впивающегося в бледную кожу, как жадный, неумелый вампир, ищущий ту самую сонную артерию, чтобы прокусить. И истощённая наркотиками кожа немедленно отзывается на каждый жест багровым, стремительно расплывающимся пятном, которое вот-вот закровоточит. Он совершенно не сдерживается. Самозабвенно отдаётся в страстный поцелуй, ставший той ласковой паузой между жестокостью. Почти как кнут и пряник, но в крайне извращённой форме. Грант не может стоять ровно, он теряет равновесие, болтаясь где-то на грани сознания и тяжело дышит, но нутро продолжает неистово требовать больше и больше, толкая парня на провокации. Он трётся пахом о чужой, не менее возбуждённый, прижимается теснее, потерянно водит руками по телу, отдавая взамен свою нежность. И надеется, что это не станет поводом для ответных, абсолютно лишних нежностей, которые Грант никогда не воспринимал, даже имея отношения с крайне ласковой девчонкой. Отдавать — мог, но не принимать. Эйгон отвечает на поцелуй с дикой страстью, закрывая глаза, пока тот не прерывается. Он случайно вписывается в стену не только спиной, но и затылком, невольно зажмуриваясь. Больно, чёрт побери. И рука тоже онемела от жестокой, стальной хватки Эйтона. Виверн открывает глаза, глядя в безумное, но чертовски довольное лицо брата, и от возбуждения может поднять веки лишь наполовину, тяжело вдыхая через рот. Он бросает взгляд на сжатое запястье, пытается пошевелиться, но не может. И немо соглашается с тем, что сейчас главный действительно Эйтон. Грант вздыхает воздух через нос, задирая голову и добровольно прижимаясь к стене, невольно формируя блядский, развратный изгиб в талии, когда пытается ровно встать на обе ноги. Но выходит хреново, если не думать, что в такой позе он походит на дешёвую проститутку, а не некогда гордого, принципиального парня. Нижняя губа не менее блядски оттягивается, поддаваясь давлению горячего кончика большого пальца скользящей по лицу руки, а она не останавливается на линии челюсти. Эйтон любуется. Эйгон безумно хотел бы посмотреть сейчас на то, что так сильно привлекло его внимание. И вроде бы роли только что были расставлены по своим местам, но Грант и не думал униматься. Он приподнимает бедро, касаясь чужого с внутренней стороны и дразняще поглаживает, подводя под самый пах близнеца. И в этот момент его ладонь снова сжимается на горле Эйгона, сильнее чем было с самого начала. Он теряется вместе с собственной возможностью вдохнуть и добровольно задыхается, глядя в лицо брата сквозь небольшую щель между едва не сомкнутых век. Ему не страшно, он улыбается в ответ даже будучи на грани смерти, которой Эйтон не допустит. Но он тянет с тем, чтобы разжать пальцы. Тянет и принуждает лишённый кислорода организм к панике, а вместе с тем самого Эйгона. Парень невольно дёргается и пытается освободить руку, свободной хватаясь за напряжённое запястье, оттягивая его вниз. И ни грамма испуга, только отчаянная попытка выдохнуть хоть что-то, кроме вымученного, приглушённого стона. Но что ещё он мог сказать? Про любовь было ещё в самом начале. И только когда его лицо искажается больным страданием, а в зажмуренных глазах начинают плясать звёзды — хватка ослабевает и виверн судорожно хватает глоток воздуха. Этот глоток, вкупе с мучительным поцелуем вгоняет виверна в ужасающую агонию из дьявольской смеси ощущений, от которых он закатывал и закрывал глаза, пытаясь отдышаться носом. Парень дрожит от этой агонии почти как осиновый лист, пока по его телу одна за другой проходят волны холода и мурашек, к горлу подступает тяжесть и тошнота, а он наслаждается этим, как в последний раз. Он невольно вспоминает, как пытался перенять агрессию брата на сторону разврата, но тот вёл себя безразлично и даже в испровизированной групповухе с откопанной Эйгоном сукой Эйтон был чертовски пассивен и не выразил ни единой эмоции. Теперь Грант понял, почему. Его близнецу нравится причинять боль, нравится погружать в атмосферу отчаяния и безнадёги, когда каждую секунду кажется, что партнёр вот-вот сдохнет. И эта мысль ударила хлеще любого хлыста, обращая медленный поцелуй, которым наслаждался Эйтон, в безумное и страстное продолжение тому, что уже произошло. И Эйгон был готов поклясться прямо сейчас, что они — чёртовы противоположности, одной из которых необходимо причинять боль, а второй — принимать её. Кто бы мог подумать, что подростковые различия в характере в будущем выльются в такой порок. Вряд ли они ещё хоть где-то найдут н а с т о л ь к о подходящих им партнёров. Парень стонет в поцелуй, отвечая вяло и пытаясь надышаться, едва не сползая по стене от накатившей слабости. Ему ещё никогда не было настолько хорошо и дело было вовсе не в грёбанных наркотиках, волна которых отпустила едва ли не только что. И он прекрасно осознавал всё до последней детали, наслаждаясь близостью Эйтона, как сумасшедший, ему было мало. Мало даже той грани, до которой он дошёл, когда рука виверна намертво сжала его глотку. Мало до такой степени, что он готов снова и снова повторять, насколько безумно любит этого жестокого ублюдка. Голова неистово кружилась от боли и асфиксии, но ослабленный пыл не повлиял на страсть, с которой Грант отзывчиво гладил шею близнеца, проводя большим пальцем по выступающей артерии и заводя ладонь на чужой затылок. Он легко выскальзывает из белья и поддаётся движению чужой руки, поддаваясь навстречу. И только когда Эйтон дразняще замирает, Эйгон не может остановиться, легко переступая через свободные штанины и освобождая голени. Он прерывает поцелуй, пользуясь моментом сомнения и сам склоняется к шее брата, оставляя на ней влажный, в какой-то мере благодарный поцелуй, спускаясь вниз, касаясь губами выпирающей ключицы. Поднимает взгляд, чтобы убедиться — Эйтон не против, и садится на колени, ловко разбираясь с его одеждой, которая так же оказывается на полу. Грант застывает, не до конца соображая, что он собрался делать, а в голову ударил ужасающий жар. Неужели, смутился, оказавшись наравне с достоинством брата? Скорее, убедился воочию в правоте неожиданно возникшей мысли. Прохладные ладони легли на чужие бёдра, а парень, собрав остатки воли в кулак, придвигается ближе, обхватывая основание члена ладонью и неуверенно касается губами головки. И не чувствуя сопротивления, уверенно проводит языком вдоль ствола, увлажняя нежную кожу, чтобы после принять его в рот почти целиком, до сжатого на основании кулака. А затем на секунду отстраняется, чтобы снова взглянуть наверх, в чужие глаза и зверски улыбнуться, продолжая начатое. Эйгон закрывает глаза, извращаясь так, как ему нравится, проталкивая член глубже, до боли, сжимая его губами и обводя языком, который он, к слову, пару месяцев назад проколол, но скрыл с помощью короткой серьги, почти не выступающей над поверхностью. Наверное, Эйтон только сейчас заметил этот неожиданный бонус, когда металлический шарик упёрся в головку члена. А Эйгон снова поднимает взгляд, игриво проводя этим шариком по головке вниз, продолжая до тех пор, пока член полностью не оказался у него во рту, перекрывая воздух. Виверн был готов поклясться, что это был его первый раз, когда он с таким дьявольским упоением старался доставить кому-то удовольствие и совершенно не стыдился того, в каком свете представал перед родным братом. Он вслушивался в чужое дыхание, пытаясь выбить из чужой глотки хотя бы стон и скрашивал собственные ощущения самоудовлетворением, свободной рукой поглаживая чужое бедро. И, чёрт возьми, когда он смотрел Эйтону в глаза, держа во рту его член, то решил, что это было самым унизительным и одновременно волнующим до потери сознания моментом в его грёбанной жизни. Сквозь пелену опьянения, Грант наконец замечает, что действия Эйгона всë больше походят на вполне осознанные. Сейчас перед Эйтоном уже не ведомый наркотиками торчок, а вполне отдающий себе отчëт любовник. "Ты только что назвал своего брата любовником". «А ты сейчас на серьëзе считаешь, что после т а к о г о у нас будут продолжаться братские отношения.» Бессмысленный диалог в голове резко прерывается, стоило Эйгону коснуться шеи брата влажными губами. Такое нежное прикосновение, ярко контрастирующее на фоне этой безумной страсти, вызвало лавину мурашек по всему телу, бросая в жар. Поцелуй мягко переносится на выпирающую ключицу, и тут Эйтон терпит первое поражение. Он шумно втягивает носом воздух и прикусывает нижнюю губу, так красноречиво выдавая то, что Эйгон нашëл практически самое слабое место на его теле. Место, чувственное прикосновение к которому просто срывает крышу. А Эйгон решает не ограничивать себя поцелуями, опускаясь на колени, и смотрит на брата, немо спрашивая разрешения на такую наглость. Эйтон едва заметно кивает и закрывает глаза, позвляя ему ненадолго перехватить инициативу. С губ виверна срывается первый сдавленный стон, когда Эйгон несмело касается члена. Он опирается одной рукой о стену, ловя перед глазами цветные пятна не то от опьянения, не то от головокружительного возбуждения. А когда Эйгон увереннее проводит языком по всей длине, виверна будто на долю секунды ослепляет яркой вспышкой, отчего аж дыхание перехватывает. У Эйтона, разумеется, были пассии и до Эйгона, но ни одна из них не вызывала столько приятных ощущений всего лишь лëгким касанием языка. И дело даже не в холоде пирсинга. Дело в буре эмоций, которая будто накрывала виверна с головой, заставляя сердце гулко отбивать бешеный ритм. Его совершенно не отталкивало то, что в этой тëмной ебучей комнате ему отсасывает родной брат. Напротив, это разжигает пожар в его груди. Запретное, грязное, но и оттого сладкое и желанное удовольствие горячими волнами разливается по венам, когда Эйгон входит во вкус и берёт член на всю длину, по самую глотку. Но этого чертовски мало. Эйтон распускает волосы брата, зарываясь в них пальцами и сжимая до боли. Тянет на себя, заставляя Эйгона брать глубже, после чего так же грубо потянув за волосы, отстраняет брата от себя, чтобы посмотреть прямо в глаза, в которых пылают поистине дьявольские огоньки. Что такое? Нравится, когда делают больно, братик? Эйтон похабно ухмыльнулся своим мыслям и снова довольно жестоко притянул брата к себе, насаживая на возбужденный член и направляя каждое движение его головы, ни на секунду не передавая ему контроль над ситуацией. Виверн посчитал, что того минутного перерыва, когда Эйгон был волен творить, что хочет, было более, чем достаточно. Теперь же снова даëт понять, что нежностей не будет. Сегодня Эйтон будет делать всë, что захочет его садистская прогнившая душа, в том числе и решать, когда Эйгон заслужит право на хоть один чëртов вдох. Эйтон томно, вполголоса ругается, когда металлический шарик пирсинга в очередной раз проходится вдоль члена. Приятно до одури, до ëбанной дрожи в коленях. Эйгон явно делает это не в первый раз. Либо у него просто, блять, талант. Решив, что с него достаточно, Грант снова отстраняет брата от себя, но на этот раз не за волосы. Он касается горячими пальцами подбородка Эйгона и чуть тянет наверх, заставляя его встать с колен. Целует. Властно, грязно, проводя языком по влажным губам, прикусывая их в порыве страсти едва ли не до крови. Затем — грубо разворачивает близнеца лицом к шершавой стене. — Ты сегодня сорвëшь свою грëбаную глотку, — хрипло обещает Эйтон, склоняясь к уху брата. И кусает за шею. Больно сжимает зубы прямо у артерии, заставляя Эйгона вздрогнуть от прострелившей тело боли. Он нутром чувствует — его брат грëбанный мазохист, и это окончательно развязывает руки Эйтону. Он кладет руки на бледные бëдра Эйгона и притягивает к себе вплотную, после чего требовательно давит на его поясницу, заставляя прогнуться, как последнюю сучку. С секунду любуется этим пошлым зрелищем, после чего наотмашь бьëт ладонью по тощей заднице так, что оставляет на белоснежной коже красный след. Красиво. Эйтон дразняще проводит членом между ягодиц Эйгона и снова шепчет ему на ухо с какой-то демонической улыбкой: — Проси, блять. Он перехватывает худые руки брата, лишая последней надежды на самоудовлетворение, явно наслаждаясь собственной властью над ним. Воздуха катастрофически не хватает, Эйгон давится грёбанной болью и рвотным рефлексом, дёргаясь, чтобы остраниться, и больно сжимает отнюдь не маленький член горлом, но Эйтон не отпускает, обрывая инициацию на корню. И теперь молодой виверн не до конца был уверен, что смотреть в глаза брату в такой момент — самое стыдное. Осознание, что тот буквально дрочит себе его головой стало куда хуже, вгоняя Гранта в самое пекло чертовски непривычного стыда. А он терпит. Терпит и наслаждается каждым вынужденным движением, ноющей болью от натянутых волос и вяло сопротивляется, почти поддаваясь этой жестокой власти. По подбородку течёт вязкая слюна, которую виверн не мог проглотить, казалось, что он сейчас устроит под ногами брата потоп, а тот останавливается, снова тянет волосы на затылке и почти невесомо касается края челюсти, размазывая каплю слюны. Эйгон с трудом глотает воздух и только с чужой помощью встаёт на ноги, самому уже не хватает сил. А в ушах звенит это томное ругательство, которое он сумел вызвать и это звучало сильнее любой похвалы, даже лучше чем банальный стон. Молодой виверн смотрит брату в глаза, чертовски обессиленный и улыбается так, будто ему совершенно не больно. Хотя к этому моменту ныло абсолютно всё тело, ему было мало. [Куда больше-то, блять?] Снова мучительный, влажный поцелуй, ознаменовавший, что прелюдия скоро подойдёт к концу. Он отвечает на укус болезненным стоном и зажмуривает глаза. От чего-то только сейчас она казалась острее лезвия ножа, наверное, потому что её стало слишком много? Грант упускает момент, когда властное движение чужой руки впечатывает его щекой в стену. И в этот момент, когда Грант мучительно давится вырвавшимся стоном, до не менее дурманящей боли прикусывая нижнюю губу. Только сейчас он понимает, что детская игра закончилась и в ход пошли методы куда жёстче, сильнее, в полной мере выражающие жестокость Эйтона. «Ты сегодня сорвёшь свою грёбанную глотку.» Всего несколько слов, а прошибает хуже любого отходняка. Но главное к а к он это говорит, чёрт возьми, Эйгон был готов абсолютно к чему угодно, но не к тому, что кончит первый раз за этот вечер только от хриплого, грубого голоса собственного брата. Он первый раз по-настоящему хрипло и отчаянно кричит от боли, когда тело прошибает острая вспышка от чертовски сильного укуса, ярким контрастом прошедшая по всему позвоночнику наравне с диким удовольствием. А тот не останавливается прогибая чужую поясницу сильнее, пошло прижимая чужую задницу к своим бёдрам, лупит по напряжённой ягодице наотмаш буквально выбивая из Гранта новые, вымученные звуки. Он стискивает зубы, сутулится, прижимаясь лбом к ледяной стене, пытаясь сохранить сознание и обессильно ведёт по ней рукой в поисках опоры. «Проси, блять.» Сквозь чёртову пелену невыносимого возбуждения, боли и неожиданной разрядки этот дьявольский шёпот кажется чем-то поистине потусторонним. Эйгон находит силы открыть глаза, ощущает, что это ещё не конец — чувствует, мать его, задницей, что сейчас будет продолжение, от которого ему наверняка окончательно сорвёт крышу. И, блядь, он действительно хочет э т о г о, прекрасно осознавая последствия. От одной только мысли сводит скулы, а тело прошибает мелкая, мучительная дрожь. Парень с трудом делает шумный вдох через нос и тянет с ответом — язык не ворочается от слова совсем с того момента, как губы и скулы задубели от этого умопомрачительного отсоса. И всё болит. Блядь, как же болит. Он едва успевает восстановить сбитое, прокуренное насквозь дыхание, прежде чем лишается его вновь, а тело содрогается новой, мучительной волной боли, от которой его почти выворачивает. Парень жмурится, не сдерживаясь и практически корчась от боли, когда шею передавливает сгиб чужого локтя и тянет назад, выгибая дугой до хруста костей. Грант едва успевает опереться ладонями о стену, из глаз текут слёзы, а он тратит тот мизерный запас воздуха из лёгких, чтобы прохрипеть совершенно не своим, чудовищным голосом: — Ещё, Эйтон, — и снова хрипит от удушья, закатывая глаза. — Мне.. Нравится. Он совершенно теряет стыд, загоняя проснувшуюся совесть в закоулки воспалённого сознания и обессиленно, с маникальным желанием ловит каждый поток пропитанного запахом водки воздуха, наслаждаясь этим тяжёлым дыханием. А хватка на шее ослабевает, позволяя ему вернуть себе ту крупицу у ж е почти содранного голоса. — Ещё. Каждый стон брата будто прошибал Эйтона током, но стоило тому громко вскрикнуть от боли, как напряжение словно усилилось в разы. Чëртов извращенец. Теряет рассудок, стоит услышать отчаянный крик. Это возбуждает. Возбуждает настолько, что аж в глазах темнеет от предвкушения. Но Эйтон держится, до последнего оттягивая момент проникновения, чтобы в полной мере насладиться тем, как его брат, словно прожженная шлюха, стонет и умоляет выебать его. Но Эйгон не спешит с мольбой. Он лишь тяжело дышит, пытаясь восстановить дыхание после долгого, чертовски болезненного поцелуя, чем моментально выводит Эйтона из себя. И наказание за неповиновение не заставляет долго ждать. Бледная рука виверна снова лишает близнеца дыхания, но на этот раз сгибом локтя. Эйтон слышит, как сдавленно хрипит его брат, тщетно пытаясь сделать спасительный вдох, но этого ему кажется мало. Он резко тянет Эйгона на себя, заставляя его прижаться к горячему телу лопатками и снова шепчет ему на ухо, обдавая измученную за вечер шею обжигающим дыханием: — Не выëбывайся, у меня кончается терпение, — Эйтон садистски лыбится. Это слышно в его низком, прокуренном насквозь голосе. Наказание подействовало практически сразу, и Эйгон находит в себе силы простонать желанную фразу. Чëртов провокатор, явно же знает насколько садиста заводит, когда жертва умоляет продолжить. Эйтон медленно убирает руку с шеи брата, мягко пробегая кончиками пальцев по выпирающим ключицам. Столь ласковое на фоне жестокости касание послужило немым поощрением за послушание. Но расслабиться брату он не позволяет и проводит языком по изгибу его шеи, непременно касаясь места болезненного укуса. Виверн жарко выдыхает на влажную кожу и намеренно неторопливо ведёт близнеца к дивану, так предусмотрительно разложенного ещë утром, прежде чем грубо толкнуть его на пуховые подушки. А сам присоединяться не спешит, лениво возвращаясь к стене, у которой всë началось. В комнате уже стало совсем темно, и стоит отойти, как в этом мраке даже силуэт различить становится крайне проблематично. Тëмная комната погружается в тишину, будто бы ничего развратного в ней не происходило, но оба Гранта знают, что всë только начинается. Звон пряжки ремня, упавшей на жесткий диван, разрезал нависшую оглушительную тишину. А Эйтон вернулся так же бесшумно, как и отошёл. Лишь старый диван жалобно скрипнул, будто оповещая о возвращении. Эйтон бесстыдно широко разводит ноги Эйгона и, на коленях устраиваясь между, гладит его спину. Дорогой кожаный ремень — уж на шмотьë виверн не скупился — удобно лëг в руку Гранта, угрожающе звякнув тяжëлой пряжкой. Парень, едва касаясь, проводит холодной кожей ремня вдоль позвоночника Эйгона, останавливаясь на пояснице... и лупит брата по заднице, да так, что аж звон шлепка эхом заполнил непривычно тихую комнату. Тихую просто до омерзения. Следующий хлëсткий удар приходится на другую ягодицу, оставляя болезненный след поверх того, что оставил Эйтон несколько минут назад. Боль, должно быть, адская, но ведь Эйгон сам подписался на это, верно? Впрочем, Эйтону это быстро надоедает, и он ограничивается лишь парой ударов, но ремень далеко не убирает. Он хватает руки брата, довольно грубо заводя их за его спину и крепко держит запястья прежде чем перетянуть их ремнем до онемения. Виверн вновь кладëт руки на бëдра Эйгона, чуть приподнимая и заставляя его согнуть колени. Охуительное зрелище. — Ты такая сучка, Эйгон, — виверн нагло лыбится, сжимая бедро близнеца до синяков. — Расслабься. Будет больно. Эйтон плюëт на ладонь, смазывает вязкой слюной член, снова проводит им между ягодиц брата, но на этот раз уже перестает себя контролировать, и, чертовски медленно преодолевая слабое сопротивление, входит на всю длину. Грант не сдерживает протяжный, пошлый стон, закрывая глаза. Кто бы мог подумать, что Эйтон опустится настолько, что будет искренне желать выебать собственного брата прямо на чужом старом диване? Хриплый кашель скрашивает повисшую на мгновение тишину, а следом за ним — шумный выдох с примесью голоса, больше похожий на облегчённый, но зверски затравленный стон. Эйгон ждёт, что последует дальше и невольно расслабляется всем телом, склоняя голову набок, желая каждой клеточкой ощутить это издевательское прикосновение шершавого, горячего до одури языка, впитать чужое дыхание, будто это последнее, что он чувствует в своей блядской жизни. Действие мета сходит на нет, оставляя только одурманивающую пелену, как от алкоголя, но уже без дерзких извращений в лице усилившихся чувств. И парень ощущает всю принятую его телом боль, которая будто ломает кости и бьёт по мозгам без единого промедления, будоража и пугая одновременно. Он кривой походкой следует за братом, легко поддаваясь в объятия импровизированной постели. Грант ожидал, что сейчас это зверство продолжится, но Эйтон даёт ему право на короткую передышку, пугая бесшумными шагами и угрожающим лязгом крепкого ремня. Он приподнимается на локтях, чтобы рассмотреть чужой силуэт и видит, как тот уже пробирается ему за спину, раздвигая ослабевшие ноги. Лёжа было легче перенести это всё, и в какой-то мере Эйгону это показалось весьма романтичным — разделить с братом одну постель. Озабоченный ублюдок. Перед глазами невольно мелькает сцена, которую парень непременно хочет повторить. Позже. А пока... Он напрягается, ощущая ледяное прикосновение кожи, контрастирующее на случайных прикосновениях горячих костяшек пальцев. И этот момент волнует настолько, что Грант невольно сжимает бёдра, когда тишину, наполненную бешеным сердцебиением и тяжёлым дыханием, разрезает хлёсткий удар. И почти без промедления — второй, на котором виверна уже не спасли плотно сомкнутые губы. Из его глотки снова вырывается проклятый вскрик и он утыкается лицом в подушку, царапая остатками ногтей обивку голого дивана. Задница горит синим пламенем и парень уже свято убеждён, что на следующий день проснётся, оставшись без единого живого места на теле, которое бы не кровоточило. Укус брата начал чесаться, оповещая о том, что там неминуемая рана. И дикая боль на ягодице красноречиво намекала — там тоже кровь. Измученная глотка выдаёт предательский хнык, когда Эйтон лишает брата единственной опоры, заламывая руки за спину и связывая их крепким металлическим узлом. Вынуждает его подняться на колени, принимая позу подчинения, но он не сопротивляется, ожидая того, что последует за ней. Дико неудобно, но виверн послушно утыкается лицом в диван, судорожно вдыхая, пока Эйтон советует ему расслабиться. «Будет больно.» [Уже? Наконец-то..] Мысль молниеносно исчезает в закромах сознания и Эйгон не до конца понимает на с к о л ь к о это, блять, больно. Без смазки, без ничего, просто на честном слове Эйтон делает делает пару медленных, но чертовски грубых движений, вгоняя член в разгорячённое, сжавшееся до предела нутро и гортанно стонет в унисон тому поражающему крику, который издаёт Эйгон, вцепившись зубами в проклятую ткань подушки. Он почти воет от этих чудовищных ощущений и совершенно не сдерживает слёз. — Блядь, больно! — только и успевает выкрикнуть парень, прежде чем широко открыть рот и схватить гигантский глоток воздуха. Он как рыба, выброшенная на берег, такая же беспомощная и, кажется, вот-вот сдохнет к хуям. Он выгибается, пытаясь расслабиться и с трудом разводит сжавшиеся, истерзанные лезвием бёдра. И в этот момент ловит непередаваемый приступ эйфории. На фоне дикой агонии он одновременно испытывает невыносимое, сжимающее горло удовольствие. Будто в один момент его смешанные, разбросанные в крайности эмоции разом заполоняют ту дыру в душе, согревая и бросая в адское пекло, от которого по спине пробегают мурашки. И в этой борьбе, Эйтон мог наблюдать, как на напряжённой спине выступает испарина, а мышцы под тонкой кожей — ходуном, в поисках той золотой середины, когда будет до невозможности хорошо и больно одновременно. — Твою мать, — на вдохе произносит молодой виверн, прежде чем выпустить этот воздух обратно с протяжным, ослабленным: «ааа». — Пожалуйста.. Эта пауза казалась целой вечностью, усугубляясь нарастающим эмоциональным фоном. Грант действительно почти умоляет брата хотя бы пошевелиться, не говоря о большем. И будто кожей ощущает эту безумную ухмылку и сверлящий его спину дикий взгляд, от которого, казалось, в секунду засохнет фиалка. Испепеляющий. И тот, наконец, делает неторопливое, тягуче-мучительное движение, принося хоть какое-то облегчение, чтобы с новой силой вогнать член по самое основание, выбивая из израненного тела очередной выкрик. Эйгон не скупится на развратные звуки точно так же, как Эйтон — на боль. Он легко поддаётся каждому движению, от которого по спине пробегают ледяные мурашки, а голову накрывает горячим туманом, сквозь который парень даже не слышал себя. Он рыдает, стонет, кричит и просит больше, даже когда крепкая ладонь передавливает шею под затылком, лишая возможности пошевелиться самому. И затыкается только тогда, когда брат поддаётся почти скулящей мольбе сменить позу, он хотел видеть чужое лицо и касаться чужого тела, растворяясь в горячем плену. И он это получает, оказываясь на спине с развязанными в проявленной жалости руками. Эйтон поднимает его бёдра, чтобы снова грубо войти и склоняется над дрогнувшим в неистовом удовольствии телом. Ноги предательски дрожат, пытаясь сохранить равновесие в такой позе, а Грант выгибается, развратно прижимаясь к желанному телу, которого может касаться онемевшими кистями ледяных рук. Он возбуждён до предела и мечется, рвано касаясь губами выпирающих ключиц, водит по натянутой коже языком и снова кричит, будто пытаясь вырваться, но на деле не отодвигаясь ни на миллиметр. Он сам будто насаживается глубже и молит не останавливаться, доходя до желанного пика. Сам просит сжать горло покрепче и бьётся в бесноватой дрожи, когда кончает, выгибаясь и закатывая глаза. Ему даже не нужно видеть дьявольскую ухмылку, он чувствует её сквозь темноту в комнате, темноту в глазах. Ещё несколько жестоких рывков в сжавшемся до безобразия теле и Эйгон действительно бьётся в истерическом припадке, который совершенно не контролирует. Его тело истощено, сознание улетучилось ещё в самом начале и он рыдает, задыхаясь от родной, тонкой ладони с выступающими венами. Эйтон тоже кончает, но внутрь — близнец настолько яростно прижал его бёдра к своим ногами, будто совершенно не желал отпускать. И это приносит бешеную жгучую боль, от которой парень закашливается и вырывается, как опомнившаяся сука из-под кобеля. И скулит, не зная, куда деваться, потому что со всех сторон — ебучая клетка. Эйгон снова кричит и рвано вдыхает, проливая слёзы, пытаясь отстранить от себя крепкие руки, а после, будто в пьяном угаре, хватает горячую ладонь, прижимая к своему лицу, будто прячется в ней, как в домике. Ему до безумия хорошо и плохо одновременно, настолько, что даже тошнит. Он тянется к шее брата и тянет его к себе, свято считая, что сейчас сдохнет от сваливших его так резко судорог, и совершенно безумно шепчет тому на ухо, что любит. Любит, как настоящий безумец, и только тогда успокаивается, оставляя после свершившегося резкие, истеричные вдохи. И сжимает дрожащими, непослушными ногами чужой торс, пытаясь справиться с тем наслажлением, которое ломало его пополам. Чудовищное, нездоровое. — Я люблю тебя, — в очередой раз повторяет парень, сквозь долбаный плач, обхватывая ледяными ладонями родное лицо, касается губами его губ и рвано выдыхает ртом, закрывая глаза. — Люблю. * * * Проходит не меньше получаса, прежде чем молодой виверн окончательно приходит в себя, скрываясь в чужих объятиях и вспоминает всё, как в тумане. Так же будоражит и сводит ноги, но он молчит, поглаживая большим пальцем чужую, медленно вздымающуюся грудь. Безумно хотелось закурить, но он не находит сил встать и добраться до спасительного табака. Зато вполне находит рвение переползти на край и добраться до оставшейся в стороне бутылки водки. И совершенно не спрашивает разрешения, чтобы от души хлебнуть из горла, чтобы смочить горло. Неистово хотелось пить, плевать что, даже если бы это была моча, он бы выпил. Бандана, повязанная на руку в израненном месте намокла от проступившей в порезах крови и Грант обещает себе её снять, чтобы продемонстрировать близнецу н а с к о л ь к о он его любит. Под чёрной повязкой, на фоне тонких порезов будто скальпелем выведенные кровоточили незаживающие буквы, складывающиеся в имя. И имя это — Эйтон. Давится и кашляет, вяло уставившись под ноги. [Этого недостаточно.] [Ты совсем ебанулся, да?] [Но этого недостаточно.] Грант медленно оборачивается на Эйтона и криво усмехается. Всё тело ломит от ужасающей боли, оставляя вязкое, тошнотворно-возбуждающее воспоминание, как спокойно лежащие руки неистово пытались задушить его к хуям с самого начала. Усмехается и снова возвращается в объятия, чтобы завести соблазнительные танцы с бубном по второму кругу. Парень касается пирсингом выпирающей ключицы и снова игриво смотрит в безумные, но практически ледяные глаза. — Ты сам этого хотел, — с каким-то напускным равнодушием бросает Эйтон, мягко поглаживая спину брата. — Наслаждайся, солнце. Тебе же это нравится, — голос виверна снова меняется, приобретая хитрые нотки. Он намеренно выдерживает слишком долгую паузу, давая Эйгону не только привыкнуть, но и получить то болезненное удовольствие, ради которого и затевалась вся эта развратная игра. Он ждëт. Ждëт, кажется, целую вечность, пока Эйгон не начинает буквально умолять о большем. Долго просить не нужно — Эйтон и сам уже на грани. Виверн с тихим выдохом чертовски медленно входит в него на всю длину и в этот момент полностью теряет контроль над своим телом. Он грубо хватается за тугую петлю ремня, тесно стянувшую израненные запястья Эйгона. Грант движется резко, с каким-то дьявольски садистским упоением вслушиваясь во всхлипы брата, в его стоны, то и дело срывающиеся на крик. Блять, да ни одна из самых умелых шлюх не могла доставить и малой доли того оглушающего удовольствия, которого он испытывал сейчас, бесстыдно вдавливая родного брата в ебучий диван. Он больно царапает увенчанное шрамами бедро Эйгона и перемещает руку с ремня на загривок брата, заставляя его вжиматься щекой в грубую обивку, а сам ускоряет темп. С каждым разом член входит всё больнее и больнее — слюна всë же крайне хуëвая смазка — а Эйгон стонет по-блядски сладко, всхлипывает и просит не останавливаться. Блять, да как тут остановиться, когда Эйгон дрожит от каждого прикосновения, будто провоцируя Эйтона на причинение новой порции боли вперемешку с удивительно нежными касаниями к чужой, взмокшей спине. Игра на контрасте всегда выигрышная. Он мог бы вечно трахать Эйгона в столь неудобной для пассива позе, наслаждаясь чужими страданиями, но всë-таки решает наконец поддаться на слëзную мольбу брата. Всë же он не был конченным эгоистом в постели, поэтому ловко расправляется с незамысловатой петлей на руках близнеца и меняет позу, довольно жестко переворачивая Эйгона на спину. Сам нависает сверху и снова вгоняет в брата член сразу до основания и не даже не пытается сдержать пошлый стон. Всматривается в его глаза, чуть покрасневшие от слëз, и совсем не узнаëт в этом виверне своего брата. Слишком охуенный для того принципиального мудилы, которого он знал всю жизнь. Слишком, блять. Эйтон снова быстро набирает темп, совсем не ограничивая себя в стонах. Он не из тех, кто привык скрывать свои чувства и эмоции, стыдливо поджимая губы, когда волна наслаждения накрывает с головой, лишая возможности трезво мыслить. Виверн совершенно не стеснялся показывать н а с к о л ь к о он охуенно чувствует себя, трахая собственного брата в какой-то убитой съëмной квартирке на окраине. Грязно, блять, и неправильно, но какая к чëрту разница? Разгорячëнные и влажные от слëз губы жадно припадают к ключицам Эйтона. Просëк всë-таки. Внимательный. Эйтон ухмыляется и снова, уже совсем привычно, кладëт руку на горло брата, предвосхищая его просьбу. Он знает наверняка — Эйгон кончит, если ему ещë раз перекрыть чëртов кислород. А Эйтон ещë держится, но стоило близнецу сжаться, выгибаясь в сладкой судороге оргазма, он понимает — надолго его не хватит. Блять, как же узко. Эйтон закрывает глаза, делает буквально пару фрикций и с протяжным стоном кончает прямо внутрь. В глазах — кромешная темнота, а в ушах пронзительный звон, сквозь который едва долетает шëпот Эйгона. Он снова признаëтся в любви, но на этот раз Эйтон с ответом не медлит и отвечает искреннее: — И я тебя люблю, — он едва слышит собственный голос сквозь ещë не отступившую волну оргазма. Он наконец позволяет себе обессиленно рухнуть на диван, мечтательно закрывая глаза и улыбаясь. Но не привычно безумно-маниакально, а совсем по-новому. С нежностью?.. — Ты же понимаешь, что сейчас подписал всем своим потенциальным ебырям смертный приговор? — спрашивает Эйтон, сгребая брата в объятия.