Найди отличие.

Возвращаясь домой ранним утром, когда ночная смена подошла к концу, а город ещё не успел проснуться, Эйгон меньше всего ожидал, что с порога его встретит пелена сигаретного дыма, просочившаяся в коридор с кухни. Он до сих пор работал на Нао Бенингтона, в том же баре и эта работа его более чем устраивала. И несмотря на то, как жестоко обошёлся Рамирез с этим слепым мужчиной, и как грубо кинул его Эйтон, Нао неплохо относился к Эйгону, благодаря которому Бенингтон банально не сдох в этом риковском притоне. В небольшой квартирке во всю шло празднование успешно проведённой операции по освобождению. Рики попивал коньяк, Эйтон пытался играть на гитаре брата. — Ебанное баррэ, — ворчит рыжий, пытаясь совладать с собственными пальцами. — Как у него вообще получается? Вопрос остался без ответа. Рики слишком далëк от музыки, а вот внезапно появившийся Эйгон был явно заинтересован другим. Грант даже забыл снять обувь, резким шагом проходя в квартиру, которую снимал. Поровнявшись с кухонной дверью, он на секунду замирает с широко открытыми глазами, осознавая, кто перед ним сидит. Чёртов Рамирез. — Какого хуя, Эйтон? — Грант зло сводит брови и переводит взгляд на брата. — Какого хуя _это_ делает в моей квартире? Неприкрытую ярость выдавала лишь грубая морщинка, образовавшаяся между напряжёнными бровями парня. Он не повышал голос, не делал резких движений, а мог бы прямо сейчас со скандалом выставить незванного гостя даже в окно с девятого этажа. К счастью Рики, Эйгон чертовски устал и меньше всего хотел устраивать конфликт, особенно с братом. Но недовольство оказалось превыше всего, Гранта больно задело поведение близнеца, которого он буквально выкупал у мафии, чтобы уберечь блудливую задницу от наказания. А тот... Тот привёл Рики. — Я тебя сдам, если не съебёшься отсюда прямо сейчас, усёк? — холодный, уставший тон обращается в едва ди не дьявольское шипение, когда парень обращается к брюнету, которого Эйгон видеть не желал. Но как бы он ни старался, избавить брата от этого влияния ему это не удавалось, и это злило Гранта ещё больше, зарождая и подкармливая самую свирепую ненависть, сжиравшую всё внутри. — Воу, братан, давай полегче, — Эйтон встаëт со стула, едва не падая на брата в обнимку с гитарой. — Сдашь его — сдашь и меня, ведь это я всë устроил. Рики снисходительно наблюдал за близнецами и довольно лыбился. Ещë бы, так нахально пользоваться чужой привязанностью надо было уметь. Эйтона всегда нездорово тянуло на приключения, а ими Рики всегда обеспечивал Гранта сполна. Не без собственной выгоды, разумеется. Молодой виверн будто протрезвел, ощущая себя так, словно хорошо поспал и сейчас не раннее утро, а середина дня. Впереди ещё долгая смена, зал полон мерзкими рожами с полными карманами, а он слишком разъярён, чтобы принимать заказы, от чего сидит на кухне в обнимку с шершавым подносом, смотрит, как готовят повары, скребёт пальцами и чувствует себя загнанной в клетку крысой. А руки дрожат от неуёмной агрессии, которую он с таким трудом контролировал. Парень медленно поднимает взгляд и смотрит в лицо пьяного близнеца. Ему кажется, что прошла целая вечность с того момента, как он молча встал в проёме двери, но на деле вся картинка, все мысли и смешанные чувства пронеслись в его голове, как по щелчку пальцев, замедляя время извне. Кажется, на мгновение он даже перестал слышать, но отчётливо ощутил, как его обдало жаром. Это было то самое, что он так долго учился контролировать, чтобы вытащить их с Эйтоном из дерьма. Слепая ярость. — Пошёл в свою комнату, — голос молодого парня сел и отвердел. Ему кажется, что говорит он чертовски медленно, тогда как Рики и Эйтон могли услышать резкие, быстрые, отчеканенные слова. — Чё уставился? Не расслышал? Я приму твоего гостя, не переживай, сладенький, — Эйгон быстро и коротко улыбается, но дружелюбие и спокойствие состроить не получается. Впрочем, он не сильно старался. Если Эйтон хочет видеть то, что произойдёт дальше — это его решение, но повлиять он не сможет никак. Не хватит авторитета, особенно в глазах того, кто видел его в этот момент безмозглым куском самого вонючего дерьма. Сделав всего пару шагов, Грант подходит к Рамирезу, грубо спинывая его ноги с табуретки, на которую тот их закинул, а затем — хватает руку с сигаретой, сжимая так, что смуглая ладонь замирает, как каменная. Рики не мог пошевелить и пальцем, хотя пытался — Эйгон чувствовал, как натягиваются острые, пережатые его ладонью жилы. Он выхватывает окурок и сжимает его в кулаке. Больно. Ведь он виверн, который не имеет иммунитета к огню, да и самого пламени не имеет. Зато обладает чертовски ядовитым во всех смыслах ртом. — Я думал, ты сдохнешь там, — выговаривает парень, отвечая на вопрос, а затем улыбается. — Запылился пока бежал оттуда? Воняешь, как помойная крыса, — на мгновение ладонь Эйгона сжимается теснее, но Рамирез вряд ли чувствует что-то, кроме обжигающего онемения. — Пойдём искупаемся. Грант не ощущает ни грамма усилий, которые прикладывает, чтобы причинить ублюдку боль. Он будто не замечает, как жестоко сдёргивает того со стула и тащит в коридор. В этот момент он был готов от души врезать даже собственному брату, если бы тот вмешался, но тот попросту не успел ничего сделать, прежде чем дверь в ванную захлопнулась, а замок защёлкнулся ловким движением налитых кровью пальцев. Эйгон заламывает руку мужчины, вынуждая того склониться над небольшой ванной, пользуясь преимуществом той силы, которую имел. А затем выкручивает ледяную воду на полную, пуская струю через лейку душа, окатывая ей мужчину. — Это моя квартира, — говорит Грант таким голосом, от которого становилось дурно даже ему. — Здесь мои правила, — парень склоняется к чужому уху, продолжая почти неуловимым шёпотом. — И отсюда ты поедешь на сраные нары в одиночку. Эйтон недовольно хмурит брови, убирая измученную гитару в сторону. — Чего-о-о блять, какой я тебе нахуй сладенький? — Грант делает ещë шаг к Эйгону, но тот будто бы не заметил разозлëнного брата. Эйгон резко скидывает ноги Рики с табуретки и хватает за руку, на что тот лишь язвительно улыбается. Рамирез прекрасно чувствовал боль, но столько лет в плену у собственного отца-психопата принесли свои плоды — Рики прекрасно умел улыбаться, смеяться и язвить сквозь неистерпимую боль. Хоть в чëм-то чëртов папаша оказался полезен. — А ты у нас сучка с характером, да? Я думал, что ты только за братом сопли вытирать умеешь, — он откровенно ржëт, когда Эйгон тянет его в ванную, как тряпичную куклу. — Какого хуя? — Эйтон резко подрывается с места и совсем чуть-чуть не успевает поймать дверь ванной комнаты, прежде чем та закрылась намертво. Виверн с силой ударяет по хлипкой дверце, скорее чтобы выплеснуть эмоции, чем сломать еë. — Эйгон, перестань! Я вынесу эту дверь к хуям. — Видишь, как он бегает за мной? — ехидничает Рики, отплëвываясь от ледяной воды. — Ты действительно думаешь, что я лишу себя возможности потащить его с собой в тюрьму? Базарю, он даже рад будет. Рики говорит тихо, но он знал, что Эйгон прекрасно его слышит. А вот Эйтон вряд ли, ведь он слишком занят выбиванием двери. Сделать это не составило труда тому, кто час назад подорвал здание городской тюрьмы. Всего лишь небольшой направленный взрыв в область замка и дверь с жалобным скрипом отворилась. Эйтон хватает разъяренного брата за шиворот и с силой оттаскивает от приятеля, моментально прижимая его к стене. — Рик, съеби на пару сек, — бросает он Рамирезу, и тот, что удивительно, слушается. Эйтон пронзительно смотрит в глаза близнецу и держит его так крепко, как только может. — А теперь успокойся нахуй и послушай меня, — рыжий наклоняет голову, не прерывая зрительный контакт. — Пару дней потерпишь, а потом... Потом он съебывает из страны. И я тоже. Отдохнешь. Только потерпи два этих блядских дня. «А теперь успокойся нахуй и послушай меня.» Эйгон растерянно замирает, уставившись в глаза напротив и дышит так, будто только что пробежал огромный марафон. Крепкие руки впились в его расслабленное, почти тряпичное тело, придавливая к стене, но он даже не сопротивлялся, закрывая рот, через который пытался проглотить побольше воздуха. Парень вздёрнул подбородок, глядя на Эйтона сверху-вниз, а уголки губ угрюмо, почти презрительно опустились вниз, омрачая его образ непрошибаемой серьёзностью. Иногда Эйгону хотелось посмотреть на себя со стороны в тот момент, когда его неприкрытое безумство за считанные вдохи скрывается за маской безразличия и внимания, с которым он слушал. Слушал ещё родительскую брань их общего с Эйтоном отца, принимая на себя роль ребёнка, подающего надежды, но который почему-то свернул не туда, будто ведомый дьяволом за детскую ладонь. Случайное воспоминание будто сдирает с глаз виверна пелену ярости, и сейчас он ощущает только дикий холод, которым пронизан до трусов. Ему становится настолько дурно, что он едва сдерживает рвотный рефлекс и отворачивается в сторону, чтобы не блевануть брату прямо в лицо. И голова кружится-кружится-кружится, будто он только что ступил на землю с ебучей детской карусельки во дворе. Эйгон забывает о Рамирезе, почти не слышит Эйтона и упорно молчит, перебивая тошноту, чтобы, наконец, отвесить брату звонкую пощёчину влажной, горячей ладонью. — Пару дней? Ты вообще знаешь, сколько это делается? И с какого хуя ты съебёшься вместе с ним, идиот? — воспользовавшись замешательством, Грант толкает брата в грудь и освобождается. Парень проводит ладонями по своему лицу, будто в приступе какого-то отчаяния. — Господи, какой же ты дебил, а я — дурак, который идёт у тебя на поводу. Знаешь что? Пошёл нахуй. Едва не поскользнувшись на мокром полу, Эйгон вываливается из ванной, не падая только благодаря дверному косяку, за который вовремя хватается, скрываясь за дверью своей спальни. Он не мог совладать с тем, что на него так резко нахлынуло и не хотело отпускать. Единственное, чего он сейчас хотел — просто лечь, чтобы тяжесть и горечь, которые на нём повисли, испарились в этих блядских простынях. Он не мог выносить это в одиночку, но сейчас он именно одинок. В этой проклятой двушке, с крепкой шумоизоляцией в его комнате, скрывшей несдержанный злобный вопль прямо в подушку. [Твою мать, какого чёрта так больно?] Эйгон бросает взгляд на запертую дверь, а затем — тянется к телефону, который случайно намочил. Благо, тот остался жив, и парень смог отправить пару сообщений. Одно — своему товарищу из музыкальной группы, что он так недавно основал, а второе — для Нао Бенингтона, который должен был знать, _кто_ вернулся в этот чёртов город. И снова утыкается лицом в подушку, надеясь задохнуться. С каждым мерзким словом вылетающим из не менее мерзкого рта, Эйгон всё больше ощущал потребность раскрошить керамическую ванну физиономией Рики. Ладонь, вцепившаяся в ледяную, покрывшуюся испариной лейку, пульсировала, разгоняя злобу молодого парня по всему телу, и небольшая трещина на окрашенном металломп пластике — это лишь малая часть, которая предназначалась Рамирезу. Из трещины тоже хлынула вода, окатывая холодом и самого виверна. И прежде, чем Эйгон резко замахнулся, чтобы приукрасить череп оппонента дырой, его перехватывает Эйтон, в очередной раз освобождая своего товарища. Эйтон шокированно касается щеки, будто обожжённой пламенем. Хлëсткая пощëчина будто разожгла пожар в груди Гранта, и тот с силой бьëт в стену в опасной близости от лица брата. Белая плитка мгновенно покрывается паутиной трещин, а Эйгон откровенно грубит, вырываясь из "дружелюбных братских объятий". — Не, нихуя, разговор ещë не окончен, — шипит Эйтон, пьяно пошатнувшись. Он выходит следом за братом и встречает в коридоре Рики. Тот ехидно улыбался, скрестив руки на груди. — Меня не поделили? — ухмыляется террорист. — Ну-ка, съебался на улицу. Эйтон выпроваживает гостя за дверь, обещая запустить его через полчасика, когда брат успокоится. Сам же отправляется прямиком в спальню Эйгона, решительно настроенный на разговор. Он дежурно стучит в дверь, прежде чем с силой еë толкнуть. — Эйгон, — он бесцеремонно падает на кровать рядом с братом, — давай не будем ссориться и поговорим нормально, пока Рамирез гуляет. Я не хочу втягивать тебя в это дерьмо, поэтому я сваливаю вместе с ним. Меня уже весь город ищет, если не вся страна. И меньше всего я хочу вплетать тебя в эту хуету. Эйтон говорит непривычно спокойно и осознанно. В его голосе, кажется, даже появилась нотка заботы. Только с братом Эйтон мог позволить себе быть максимально искренним, ведь он прекрасно знал — Эйгон видел его во всех возможных состояниях и не отвернулся. До этого момента. — Почему ты его так ненавидишь? Стоило Эйтону пересечь порог комнаты, как Эйгон одним нажатием заблокировал телефон, стараясь состроить из себя глухого и немого, а ещё лучше — мёртвого, чтобы не слышать, не чувствовать и не отвечать на пламенную речь брата. Хоть Эйтон и говорил спокойно, непривычно серьёзно и более чем разумно, Эйгон отказывался смиряться с мыслью, что тот хочет просто свалить от него под крылом своего дружка. — Почему? — Грант резко поднимается на локтях и разворачивается к близнецу. — Ты спрашиваешь "почему"?! Потому что ты прёшься за ним, как слепой баран, псина, и нихуя не видишь то, как тебя используют! Думаешь, этого я хотел, когда вместе с тобой валил подальше из нашей страны, где нас точно так же держали на крючке за подобную хуйню? Этого я, по-твоему, хотел, пытаясь устроить нормальную жизнь с т о б о й здесь? Эйгон не стесняется повышать голос, срываясь на крик, глядя на брата с такой злостью и обидой, будто тот только что предал весь мир. И ведь в глазах молодого виверна это выглядело именно так, только этим "миром" оказался он сам. Он так хотел сказать Эйтону, _что_ о нём говорил его "дружище" в ванной, что совершенно не мог подобрать слов, глядя в не менее обиженные глаза. Может, оно и к лучшему? — Отвали, — сухо бросает парень, выключаясь, как по щелчку пальцев. Он уже не был зол, не был обижен, просто запер всё это дерьмо внутри себя, с болью подпирая ногой дверь, которую теперь закрыл для единственного родного существа. Виверн обещает себе быть сильнее, обещает раз и навсегда растоптать сраное доверие, подорванное на мине, но ещё живое. — Уйди, блядь! Грант резко, но неуклюже отворачивается, путаясь в одеяле, чтобы шумно плюхнуться головой на подушку и уставиться на приютившиеся во второй половине комнаты музыкальные инструменты. Он пообещал себе, что ни за что не покажет скребущее изнутри одиночество, которое его мучало. Пообещал и обязательно докажет, пригласив в гости пару знакомых, чтобы провести время с ними, пока Эйтон будет шнырять за своим Рики в квартире. И ни слова ему не скажет. Эйтон так же быстро встаёт с кровати и убирает непослушные волосы с лица. — Н о р м а л ь н а я жизнь у нас будет, когда Сатклив сдохнет, — виверн снова вспыхивает, как спичка. — Он ëбанный монополист, присвоивший себе чуть ли не весь город. А Зеримар закрывает на это глаза, тоже мне, блять, правитель. Какого хуя Сатклив может душить неугодных себе, подминая под себя эту ебанную дыру, а я нет? Его убийства — божье благословение, а мои с какого-то хуя преступление. Потому что он сыночек дохлой важной шишки, а я всего лишь отпрыск двух нищих уëбков? — он переводит дух и продолжает уже спокойнее, но на его тонких губах играла совсем недобрая улыбка. — Думаешь, сможешь разбогатеть, играя на гитарке в подвале клуба? Вперед. А я в этой хуйне вариться устал. Ты хотел, чтобы я ушëл? Открывай шампусик, братик, и празднуй, блять. Он уходит в свою комнату, оглушительно громко хлопая дверью. Эйтон свято верил в то, что когда Рики придёт к власти, он будет первым приближённым и тогда он сможет устроить себе и брату действительно хорошую жизнь. Большой дом, кучу денег и всеобщее признание. Всë то, чего ему так не хватало в детстве. Нищета всегда давила на излишне амбициозного виверна, поэтому он ступил на шаткий путь преступности, считая, что это единственный способ наскрести хоть какие-то копейки. Вещи без разбора летят в рюкзак, пока полка шкафа наконец не опустела. Эйтон тянет рюкзак за лямку и быстро сваливает из мгновенно опротивевшей квартиры, попутно роняя какое-то барахло из открытого кармана поношенного рюкзака. Входная дверь захлопывается, оставляя Эйгона наедине с удушающей тишиной. Он всё так же лежит, хмуро уставившись в стену и ещё не до конца осознает н а с к о л ь к о тяжело ему дастся осознание, что он действительно остался совершенно один в огромном городе, где у него было лишь несколько знакомых и работа, и хвост в лице мафии до кучи. Молодой виверн тяжело переворачивается, медленно выходит из комнаты, уставившись на распахнутую дверь соседней комнаты. Он делает несколько шагов, чтобы подобрать выпавшие из рюкзака Эйтона вещи, окидывает взглядом следы чужой попойки, и понимает, что это конец. Парень яростно швыряет вещи обратно на пол, бьёт кулаком в стену, чтобы хоть немного облегчить острую боль и нахлынувший ужас. Приваливается к ней плечом, больно ударяясь и скатывается на пол, хватаясь за голову, а изо рта рвётся ужасающе отчаянный крик, который он сдерживает ценой собственного горла. И проклятых слёз которые издевательски льются по щекам к ним не привыкшим. Прошло несколько часов с того момента, как дверь за Эйтоном закрылась. * * * Ожидая, что придётся долго и муторно искать контакты, Теро совершенно не ждал звонка от Нао Бенингтона, который почти сразу сообщил, что Рамирез в квартире Грантов, и даже предложил помощь в поиске братьев. Так как Эйгон продолжал работать с ним, Нао имел некоторые данные о том, где тот живёт, но по приезду к той квартире оказалось, что молодой виверн уже как полгода оттуда съехал. На звонки Грант не просто не отвечал — телефон был выключен, от чего поиск злосчастной квартиры зашёл в тупик. Сатклив попросту потратил время, пытаясь выйти на связь с чёртовым мальчишкой-официантом. А когда тот наконец явился на своё рабочее место, стоило выходным закончиться, было уже поздно. Эйгон сообщил, что его брат и Рики уже как трое суток испарились в неизвестном направлении. Признаться честно, виверн представлял из себя жалкое зрелище. Стал выглядеть забитым, под глазами появились синяки, а сам он будто слегка похудел. Эйгон вышел на работу, чтобы попросить Бенингтона о замене. Он хотел уволиться и казался совершенно безразличным к тому, что ожидало его от потери работы. Как-нибудь справится — пообещал виверн на закономерное волнение слепого мужчины. Почти скитаясь по улицам ночного города, Эйгон совершенно неожиданно получил поддержку от старого знакомого, с которым прежде пересекался лишь во времена, когда ресторан Бенингтона был баром с грозными вышибалами. Он встретил Руди Цукерберга, с которым совершенно случайно разговорился, откровенничая о том, как жутко себя чувствует. Первые дни Руди захаживал к молодому парню в гости, принося продукты, за которыми тот совершенно не хотел идти. Затем, пригласил Эйгона к себе домой, упоминая, что его брат тоже увлекается музыкой и строит свою группу. В какой-то момент это вдохновило виверна и он решил, что в этот раз точно заглянет на огонёк. Несмотря на то, что своеобразное внимание Цукерберга походило на жалость, Эйгон не без удовольствия устроился на полу, прислонившись спиной к стене. Томми оказался неплохим, но странным парнем, который поначалу был не слишком рад гостям. Но чем дольше Грант слушал, как тот в порыве вдохновения брякает на акустической гитарке, напевая надрывным голосом, тем больше ощущал себя спокойнее. — Мне кажется, вам стоило бы попробовать сделать что-то вдвоём, обменяться опытом, — неожиданно заговорил Руди, сидя на кровати брата и раскуривая крепкую сигарету. Совсем рядом с ним сидел Томми, пытавшийся настроить струны на слух. — У меня много электронного оборудования. Классика, конечно, хорошо, но электроника под такой голос будет просто огненной, — вяло усмехнувшись отвечает ему Эйгон, упираясь затылком в стену и вскидывая руки на согнутые колени. На полу ему было куда комфортнее, чем где-то рядом с братьями. Где-то в глубине души его остро душила зависть, что эти двое — вместе. А он совсем один. — Я слышал, что ты пишешь музыку под наркотиками, — неожиданно обращается он к Тому. — Это правда? Виверн улыбается, будто ничего такого в этом нет. — Может, подскажешь номерок, где можно достать качественную дурь? — Ты уверен, что тебе в твоём состоянии это вообще нужно? Хуйни наделаешь, заебёшься разгребать, — неожиданно серьёзно бросает ему Руди, перебивая Тома. — Мне интересно, может станет проще. Эйтон пулей вылетел из дома, даже не заметив, что рюкзак заметно полегчал. По пути он спешно закуривает сигарету, надеясь найти в дешёвом табаке долгожданное успокоение. Но к огорчению вспыльчивого юноши, к ослепляющей ярости добавился едкий привкус тревоги и вполне объяснимой печали. — Съëбываем отсюда, — бросает он Рамирезу, дымящему у входа в подъезд. — В смысле, блять? — Рики растерянно роняет сигарету и в недоумении смотрит на приятеля, стремительно уходящего в сторону заброшенного парка. — И куда ты погнал? Эйтон оставляет эту россыпь вопросов без ответа, глубоко затягиваясь по пути. Ярость стихала, постепенно открывая глаза Гранту на реальную картину происходящего. Денег у него нет, жилья теперь тоже. Вместо этого — пустота в душе, оставшаяся после разговора с братом. Он любил Эйгона, по-своему, с подъëбами и довольно жëсткими порой фразами, но любил искренне. Эйгон был для него единственным родным существом, а теперь, кажется, их пути разошлись навсегда. И от осознания этого хотелось кричать, срывая глотку, наплевав на прохожих и возможность загреметь в дурдом. А тут ещë и приставучий Рамирез, который уже явно настроился нежиться в чужой квартире. Лезет с расспросами и не даëт Эйтону побыть наедине со своими мыслями. — Знаешь что, Рамирез, завали наконец своë ебало, — Эйтон срывается на приятеля и ускоряет шаг. Больно. Эйтон уже и забыл, что может испытывать что-то кроме ярости и веселья. Все чувства и эмоции молодого виверна всегда были возведены в крайнюю степень, и боль от потери поддержки близкого не стала исключением. Наконец он останавливается, чтобы устало опуститься на какую-то ветхую скамью в парке и выдохнуть. Он закрывает глаза и направленным хлопком взрывает какую-то нелепую деревянную постройку, заброшенную несколько десятков лет назад. Кажется, это было что-то наподобие фуд-корта. Несколько некрупных щепок полетели в сторону Эйтона, но он даже не заметил этого. Эйтон открывает глаза и смотрит в сторону дома, борясь с желанием вернуться. Качает головой, решив, что это глупая затея. Эйгон наверняка не захочет его видеть после такого концерта, а ещë одну громкую сцену Эйтон просто не вывезет. Опасается. Опасается, что не сдержит приступ агрессии и врежет брату в нос. Остатки совести, ещë в раннем детстве разгромленной социумом в клочья, сожрали бы его полностью за такой проступок. Звонкая затрещина резко прерывает поток мыслей. Эйтон непонимающе смотрит на злющего Рамиреза и растерянно хлопает глазами. — А теперь слушай сюда, — Рики хватает приятеля за воротник футболки и тянет на себя, заставляя того встать, — я тебе не нянька и твои психи терпеть не буду. Эйтон ещë пару секунд смотрит будто сквозь приятеля, после чего безумно улыбается, а затем истерично смеëтся, поддаваясь нахлынувшим эмоциям. Безумный смех давно заменил виверну слëзы, служа ему своеобразной разрядкой. Он совершенно не чувствует, как Рики озлобленно трясëт его за плечи, не слышит, как тот пытается рассказать ему план действий и не видит чужое, перекошенное злобой лицо. — Взорвëм нахуй это захолустье, — только и отвечает он с внезапным хладнокровием в голосе. *** Томми видел Грантов всего пару раз, и они оставили неоднозначное впечатление. Будучи довольно нелюдимым юношей, Том принял новость о визите Эйгона в штыки. Хотя бы потому, что он понятия не имел, который из двух с виду практически одинаковых вивернов отличился на его памяти поистине пугающим безумством. Едва услышав шаги в коридоре и чужой голос, Том заметно напрягся и убрал гитару в сторону. А если это тот ненормальный тип, зажимавший не так давно погибшего парнишку в кладовке бара? Том совсем недавно вышел в ремиссию и ему вовсе не хотелось бы снова шарахаться от каждого шороха, опасаясь слежки. Но услышав ровный, практически пустой голос, парень немного успокоился. Правда, для наилучшего успокоения, он снова прибëг к наркотическому опьянению. На этот раз спасательным кругом послужил косяк. Том встретил гостя в пелене сизого дыма. Болезненно выглядевший парень представился Эйгоном. Том вымученно улыбнулся ему и перевëл встревоженный взгляд на Руди, будто безмолвно заручаясь его поддержкой. Он бросает окурок в железную банку на подоконнике и снова берëтся за гитару, играя что-то абстрактное, подбирая слова на ходу. Томми почти не слушает то, что говорит ему Эйгон, полностью отдаваясь музыке, но фраза про наркотики буквально заставляет его прерваться на полуслове. — Не подскажу, — Том хмурится, отвлекаясь от инструмента. — Гнилая это тема с наркотиками, — он пристально смотрит на гостя. — Что у тебя случилось, солнце? — Ну, на "нет" и суда нет, сам разберусь, — Эйгон усмехается, но выглядит это крайне натянуто и от того чертовски тошнотворно для него самого. Когда он успел разучиться улыбаться? Наверное, в тот самый момент, когда ушёл из ресторана и надобность в дежурной улыбочке отпала сама собой. На последовавший за комментарием о наркотиках вопрос, парень отвёл взгляд и уставился в стену. Он усмехнулся сам себе под нос, затем опустил взгляд на дрожащие пальцы рук. Поднимал глаза он уже крайне медленно и только зрачки, от чего радужка наполовину скрылась под опущенными веками. И было в этом взгляде что-то безумное, ужасно больное, выдающее, как дерёт этого молодого парня изнутри на части. — Ничего такого, не бери в голову. — Скажет он, конечно, — беззлобно усмехается Руди, делая очередную затяжку. — Его брат ускакал в неизвестном направлении, в обнимку с каким-то отморозком, и наш клиент, — он кивает на Эйгона. — остался в гордом одиночестве, — Цукерберг даже в весьма дружественной обстановке казался бесчувственным и не способным на сострадание, от чего говорил жёстко. Зато так, как есть, — как отмечал Грант в своих мыслях, снова уставившись в стену сбоку. Он невольно раскачивался взад-вперёд, но почти незаметно, особенно для себя. — Неправда, я уже почти отошёл, — неожиданно возражает виверн. — Вдохновение только проебал, понятия не имею что и как писать теперь. Думаю, дурь поможет в этом вопросе. Ничего против Цукерберг говорить не стал, ему было достаточно того, что он видит. А уж Эйгон пусть верит в любую чушь, которую придумает в оправдание — его дело. Видел же Руди сломленного и готового в отчаянии бросаться на наркотики музыканта, который со скрежетом переживает одиночество и не знает, куда ещё деваться. Чертовски напоминает его самого в тяжёлые времена, что и побудило блондина вытащить виверна из его четырёх стен к себе домой. — Ну и, что же ты будешь делать дальше? — Цукерберг с прикрытым интересом бросает взгляд на гостя, которому явно не хватало табака в голове. Он лениво сползает с уютной постели, чтобы подать Эйгону пепельницу и зажигалку, получая в ответ немую благодарность. — Не знаю, свалю отсюда, наверное. Куда-нибудь подальше. И сменю контакты. Мафиозные шишки до сих пор свято убеждены, что я покрываю этих двоих и заёбывают звонками. Достало, — фыркает Грант, прикуривая дешёвую сигарету с едкой кнопкой (он не выносил чистый вкус отвратной бумаги, вместо табака). Сейчас его телефон молчал, ведь все неизвестные номера он давно забросил в "спам", осталось только дождаться, когда появятся новые и ему снова позвонят с утра пораньше. Его слова не были далеки от правды, почему-то многие были уверены, что на самом деле Эйгон знает местоположение брата и его дружка. И парень был уверен, что рано или поздно за ним придут, чтобы выбить дурь из башки, а заодно полезную информацию, которую он «так упрямо скрывает, даже строит вид пиздострадальца». Посмотрите на него, где же Оскар за актёрское мастерство? Не желая продолжать мусолить больную тему, Эйгон попытался вывести разговор в сторону музыки, поделившись некоторыми приёмами, которые больше подходили для электрогитары, но вполне проворачивались и на акустике, и на классике. И, кажется, эта тема увлекла его куда больше, ведь рассказывая о любимом деле, он выглядел более воодушевлённо и даже живо. По крайней мере уже не пялился в стену, как заколдованный и показывал жестами, как и какие струны зажимать, как правильно перебирать и двигать пальцами, чтобы получить нужный звук. Просить чужой инструмент для демонстрации он не стал, считая, что это такая же практически интимная вещь, как бритва или нижнее бельё, по крайней мере для музыканта. И с этой стороны он показывал себя более чем искренне, предпочитая оставить внутреннюю боль при себе. Грант с удовольствием и без продыху мог трепаться на любые темы, кроме тех, которые касались его личных чувств. От чего-то он считал, что делиться положительными впечатлениями куда важнее, чем болью, ища при этом хоть намёк на поддержку. Возможно, эти воспоминания вернут его к жизни, хотя бы на время. И он наконец что-то сделает. Например, напишет новую звуковую дорожку на компьютере, которую потом обыграет с ребятами из группы, которые так же потеряли виверна из виду. Когда же он решил, что пора отчаливать домой, Эйгон не упустил возможность похвалить Тома за его голос и навыки, по наитию называя его Томми, повторяя за Руди. Блондин только так и обращался к брату, выдавая свою заботу и практически неуловимую нежность, с которой он к нему относился. И это в очередной раз резануло Гранта по больному. У него просто исчез смысл о ком-то заботиться и любить. Исчез вместе с закрывшейся входной дверью. — Если хочешь, можешь остаться, я уступлю свою комнату и переночую у Томми, — предложил Руди, но Грант ожидаемо отказался, ссылаясь, что второй Цукерберг вдохновил его на новую мелодию, которую он непременно должен сыграть. Но это уже дома, ведь все инструменты и компьютер остались там, а трогать чужое он не хочет, считая это неуважением. — Может, как-нибудь пересечёмся и вместе поиграем, — виверн подмигивает новому знакомому, делая вид, что у него действительно поднялось настроение. Но это было совсем не так, он просто хотел побыть наедине со своими мыслями и воспоминаниями. Почему-то сейчас его чертовски изматывало общение, хотя раньше это не проявлялось. Грант покидает чужой дом, в очередной раз оказываясь на пустынной улице среди ночи. Руди предлагал его проводить, но Эйгон снова отказался, предпочитая окунуться в своё одиночество с головой. Он по пути заходит в знакомый магазин, отваливает деньги из заначки на алкоголь, даже не взглянув на симпатичную кассиршу, и отправляется в пустую, тёмную квартиру. Единственное место, которое не осудит его за слёзы, которые он пытается вытравить бездушным алкоголем, закрывшись в комнате, где абсолютно всё напоминает о том, кто совсем недавно отсюда ушёл. — Да уж, я впервые вижу Гранта таким, — комментирует их посиделки Руди, возвращаясь в спальню к брату и по-хозяйски плюхаясь на кровать. — Как он тебе? Не подозрительный? — блондин усмехается и широко улыбается, вспоминая, как сильно Томми переживает о незнакомцах и как тяжело ему даётся общение с ними. Грант, на удивление, показал себя не таким уж мудаком, как о нём слагали легенды. — По-моему, весьма интересный парень, если убрать этот мрак, в который он свалился и пытается утопиться глубже.