Время власти

      Битва при Лебедовом стала главным сражением Братоубийственной Войны — или Войны Трех Лилий или Войны Трех Бастардов; название зависит от того, откуда родом автор исторического труда и на чьей стороне сражались его родственники, — но когда армия Жана Спасителя подошла к небольшому, но густому лесу, в котором укрывался значительно уступающий им по численности отряд регента, об этом никто еще не знал.       Жители села Лебедовое, услышав, что в их сторону движется армия Спасителя, грядущему спасению нисколько не обрадовались, прекрасно понимая, что прибытие войск означает лишь что их амбары будут спасены от избытка зерна, кошели — от избытка денег, а девицы — от чести.              Оценив ситуацию, союзники Спасителя поняли: боги и самолично Мелитэле даровали им легкую победу. Всё войско прекрасно осознавало, что нет ни малейшего шанса, что они не преуспеют в их кампании. Отряд регента значительно меньше, тогда как в распоряжении Спасителя цвет рыцарства юга Темерии. К тому же припасов у регентских псов вряд ли много, иначе они не смогли бы с такой скоростью отступать перед приближающимся войском. В связи с этим в ставке зазвучали куда более важные вопросы: кто стяжает наибольшую славу в грядущем сражении, кто добудет самых ценных пленников и кто в конце-то концов возьмет регента-предателя, чтобы палачи дали ему хорошенько прочувствовать на своей шкуре, какова цена вероломства. Чудом в этот раз удалось прийти к согласию без чрезмерных оскорблений и совершенно не нужного сейчас кровопролития. Разве что остались разногласия — когда же наступать.       - …Еще два-три дня и им придется глодать кору. А если подождать…       - Если подождать - придет подкрепление. Мы все видели гонца.       - Конечно ждать ни к чему! То, что мы сидим здесь и думаем, не делает нам чести! Ваш отец, сир, прославился отнюдь не тем, что выжидал!       - Думаете, мы не разгромим этих безродных подонков?! Они же просто жалкое отребье, которое ублюдок набрал из таких же отбросов, как он сам!              Пока в штабе спорили и пререкались, войско изнывало на солнцепеке в ожидании приказа. Впереди переругивались тяжеловооруженные всадники — элита, лучшие из лучших. Маршалы кавалерии тоже, предвкушая победу, обсуждали, каким именно казням следует подвергнуть предателей, и спорили, кто именно стяжает наиболее славную славу и проявит наиболее доблестную доблесть.       И тут из-за пригорка выехал небольшой верховой отряд, который, нисколько не страшась, направился прямиком на войско Жана. Приблизившись на минимальное безопасное расстояние, они начали выкрикивать вещи, которые касались непосредственно благороднейших из мужей, их досточтимых матушек, а также жен, и всего того, что эти самые всадники совершили в самых непотребных формах с оными упомянутыми дамами.       Ни один летописец не осмелился запечатлеть на бумаге все прозвучавшие тогда ругательства — столь омерзительно звучали слова подонков. Возможно, исторические сводки не вынесли бы подобной мерзости и сгорели со стыда. Летописцы ограничились описанием того, как вены вздулись на шеях благородных воинов, как налились кровью глаза их, а руки наполнились силой от гнева праведного. Попраная честь кавалерийской элиты требовала незамедлительного отмщения и потому всадники, пришпорив верных скакунов, ринулись вслед за бесстыжими наглецами, стремясь предать их праведному суду.              Как писали позднее историки, бесчестные подлецы, бросив свои оскорбления в лица доблестным мужам, ударились в трусливое бегство, стремясь спасти свои ничтожные жизни. Но, преследуя их, кавалеристы Спасителя в своем гневе не заметили, что слишком приблизились к краю леса — и из зарослей на них незамедлительно обрушился дождь стрел и град болтов.       «И немало стрел поразило скакунов, и немало из них поддались панике, сбросили всадников или побежали прочь, сминая ожидающую команды пехоту войска Жана Спасителя.»              Видя, как его товарищи топчут и крушат его же пехоту, командующий первой линией понял, что битва уже завязалась, и, дабы не прослыть трусом и оправдать своё великое звание, отдал приказ немедленно наступать, не дожидаясь указаний ставки. Всё те же историки писали, что, как истинные воины, пехотинцы рвались вперед, дабы поразить врага несмотря ни на что; они падали, пораженные выстрелами, умирали под копытами своих же союзников, но натиска не ослабляли. В действительности, когда высшее командование заметило эту самодеятельность, пехота уже сомкнула щиты, и лязг лат, крики раненых и умирающих кавалеристов, громовой рев лошадей попросту заглушили призывы остановиться.       В свою очередь вторая линия пехоты увидела, что их товарищи приняли бой, — и не смогла остаться в стороне. Чтобы догнать и сомкнуть уже изрядно разлаженные ряды наступающих, они перешли на бег, спотыкаясь и перепрыгивая через тела раненых и убитых, прорываясь к лесу, и прибыли туда уже изрядно уставшими. В то время как загнанный в угол, не имеющий иных способов выжить кроме как биться отряд Роше давал отпор со звериной яростью. Арбалетные болты пробивали доспехи, мечи рубили, полэксы крушили черепа, и те немногие воины Спасителя, что добирались до леса, уже оттуда не вышли.              Осознав, какая ужасающая ошибка была допущена, высшее командование спохватилось, что надо бы увести в безопасное место наследников, пока кто-нибудь еще не решил нарушить приказ ожидать и это не привело к еще большему хаосу, в котором так легко бессмысленно погибнуть. Доблесть доблестью, а не хотелось бы, чтобы сгинули их кровиночки, продолжатели их рода!       В исторических трудах отметили, что, несмотря на разумность, сей жест был воспринят командующим третьей полосы наступления как акт трусости. «Подумал он, что убоялись военачальники и решили оставить их в горниле войны. Что решил сгубить самопровозглашенный Спаситель цвет рыцарства темерского: вместо того, чтобы первым ворваться в бой — Жан и его командование спасают себя и кровь свою. В оскорблении, развернул он отряды свои и повел прочь от места ратного.»       И в самом деле, увидев отъезжающие кортежи под гербами баронов и графов, их войска поняли: это предательство. Предательство тех, кто готов был за эти высокородные задницы идти в бой и проливать кровь. Поэтому они просто ушли, к совершеннейшему ужасу маршалов и дворян.              ***              А при лесе разверзалась кровавая битва. Отряд Роше, пользуясь тем, что они находятся на возвышенности, били и копьями, и топорами, и молотами с совершенно животной яростью. Никто не помышлял о том, чтобы брать пленных — позднее, многие историки приводили цитаты из речи регента о том, что он лично казнит каждого, кто посмеет хоть одного воина взять в плен (даром что его солдаты на подобное категорично заявляли, что всё это — брехня, им было попросту не до пленных, самим бы уцелеть).       Пехоте Спасителя всё тяжелее становилось наступать. Карабкаясь по грудам тел павших соратников, они вязли точно в болоте и, ослабевшие, подставлялись под вражеские клинки, беспощадно разившие всякого в их досягаемости.       Пережившие первую атаку кавалеристы Жана осознали, что если не они — никто не спасет войско. Пришла пора показать, на что способен цвет истинного темерского рыцарства! Собравшись клином, тяжелая кавалерия ринулась в бой, стремясь прорвать оборону регентского отряда. В своей бешеной скачке они все-таки заметили, что к ним спешат другие всадники, и воспряли духом. Слыша конский топот и крики верховых, пехота тоже приободрилась: спасение близко! Надо только расступиться, чтобы дать всадникам дорогу, и уж тогда-то копья возмездия пронзят черное сердце предателя Роше!       Только вот кавалеристы, так спешившие к войску Жана, оказались никем иным как солдатами регента. Теми самыми ублюдками, что и спровоцировали атаку своими непотребными ругательствами в адрес жен и матерей вражеских вояк. Они попросту объехали лес кругом и подло ударили в фланг клину рыцарей. А расступившиеся было пехотинцы оказались невольно разделенными, оттого ровный строй их пошатнулся и был взят в клещи: из леса били арбалеты, копья и полэксы, с равнины их рубили топоры всадников. В панике метались раненые лошади, роняя с удил пену, они сбрасывали седоков и топтали их, а отряд Роше добивал топорами, мечами и копьями.              Воистину Жан Спаситель не мог проиграть в этой битве. Но он потерпел сокрушительное поражение.       Многие летописцы объясняли это не иначе как происками демонов, которые пришли на помощь проклятому узурпатору (или господину регенту) Вернону Роше. Возможно даже кто-то из этих отродий сам воплотился в нем ибо регент «был подобен красному чудовищу, покрытому кровью; с диким остервенением он без устали рубил, колол и кромсал сынов темерских, обрушивая на них самые гнусные оскорбления, обещая самые ужасные мучения выжившим; и, видя ярость его великую, даже союзники убоялись бы пойти против слова его, ибо страшились гнева его ничуть не менее, чем ярости врагов».              ***              Рыжий закат заливал небо, край которого переходил уже в темную синеву, когда Геральт и следовавший за ним крупный отряд всадников приблизились к Лебедовому. Некогда цветущее поле было залито кровью. Среди окоченевших трупов, среди хора стонов, к догорающему небу тянулись скрюченные руки, в последней мольбе прося если не спасти, то приблизить смерть. Если не успеть вовремя сжечь тела — подумал Геральт — боги, сколько же мороки потом тут с некрофагами будет…       Уцелевшие солдаты регента во главе с Роше добивали раненых противников. Совершенно осатаневший от ярости, залитый кровью с головы до пят, Роше не прервался даже когда к нему приблизился отряд, на помощь которого он так уповал накануне, и как будто бы не сразу осознал, что происходит. Замахнувшись полэксом, он обрушил удар на лежавшего у его ног рыцаря. С первого взгляда было очевидно, что тот все равно не жилец, и подобное следовало скорее рассматривать как удар милосердия, но зрелище было не из приятных.       - Вернон! - окликнул Геральт, спешиваясь, и тогда только Роше поднял на него бешеный взгляд.       - Наконец-то! - гаркнул он, брызжа кровавой слюной, и если выглядел он жутко, то это не было и вполовину так страшно, как его осипший, сорванный от крика голос. - За ними! - он показал направление, в котором, очевидно, сбежали остатки войска самозванца. - Убейте их всех!       - Вернон, уже почти ночь, - напомнил Геральт. - Ночью не воюют.       - Плевать! - хрипло прорычал тот. - Скачите! Станьте для них исчадиями демонов. Станьте призраками ночи. Станьте худшим их кошмаром. Колите, рубите, разрывайте, топчите конями. Пусть никто из них не уйдет!              Те немногие из солдат Спасителя, кто пережил ночь после сражения при Лебедовом, рассказывали, что если что-то и есть на свете страшнее Дикой Охоты — это ярость выродков Роше. Порождения ночи, ей-ей, они уж точно не могли быть людьми, потому что ни один человек не был бы способен на такую подлость, на такую звериную жестокость.       Уцелевшие в битве войска пытались перевести дух, худо-бедно зализать раны и понять, как им жить дальше, когда на их лагерь обрушилась кавалькада всадников. Нет, - демонов. Которые рубили, кололи и резали и без того изнуренных сражением солдат. Не иначе как ублюдок призвал на свою сторону потусторонние силы! Человек не смог бы победить в той ситуации, в которой оказался отряд Роше, и не смог бы обратить в бегство такую армию столь ничтожными силами! А значит точно не обошлось без колдовства.       Кто-то даже говорил, что лично видел среди напавших на лагерь Спасителя самого регента. Он мчался на вороном коне и с демоническим смехом убивал всех, кто только оказывался на его пути, напополам разрубая рыцарей вместе с лошадьми и снося головы одним ударом. Конечно, это было сущим враньем — во-первых Вернон сражался пешим, а во-вторых он попросту не участвовал в погоне, но у страха глаза велики. А еще у страха - исключительно длинный язык. Не прошло нескольких недель, как вся страна знала, что в погоню за армией спасителя отправилось не менее дюжины беловолосых ведьмаков (Геральта, оставшегося в Лебедовом, это страшно возмущало), а еще с пару десятков эльфов и минимум три беса, причем на одном из них восседал лично Роше.       Армия Спасителя была растоптана, сметена, уничтожена.              ***              После битвы Вернон держался на ногах, должно быть, на чистом упрямстве и выглядел не очень адекватным. Геральт внимательно осмотрел его заляпанное запекшейся кровью лицо. Зрачки выглядели нормально, значит всё-таки Вернону посчастливилось увернуться от слишком уж сильных ударов по голове, да и сколько-то серьезных ран при беглом осмотре тоже не обнаружилось, так что скорее всего вел он себя так странно из-за общего потрясения. Язык у Вернона основательно заплетался, хотя говорил и раздавал приказы он достаточно складно. Больше всего пугало, что он то громко смеялся, а то сквозь этот жуткий, торжествующий смех прорывались с трудом сдерживаемые рыдания - ведь они выжили, выжили в этой безумной резне, они одержали победу, которая казалась совершенно невозможной, вырвали её из костлявых лап Смерти, и теперь гремящая смесь чувств клокотала в груди. Гнев, восторг, ужас, скорбь и ликование. Да уж, от подобного немудрено и умом тронуться!       Улучив момент, когда офицеры ненадолго оставили своего командира в покое, Геральт без лишних объяснений закинул руку Вернона себе на плечи, как нес бы раненого, и потащил его в сторону избы местного старосты, с женой которого уже успел договориться, чтобы та поскорее приготовила баню для господина регента. Он подумывал подхватить Роше на руки, но, во-первых, Вернон всё-таки был куда тяжелее средней девицы, чтобы сделать это легко и непринужденно, во-вторых — со стороны это смотрелось бы странно и Вернон уж точно не оценил бы красоты жеста.       Совершенно неправильно истолковав его благие намерения, Вернон попытался его оттолкнуть.       - Отвали от меня, похотливое чудовище! - ругался он, безуспешно стараясь стряхнуть руки Геральта. - Это ты у нас ведьмак, способный и суккуба затрахать, а я человек. Я вторые сутки на ногах, я наверное дня три толком не жрал, я просто хочу лечь и сдохнуть! - Геральт, однако, остался безучастен к его ругани. - Геральт, блядь! Куда ты меня повол…       - Отмыть и накормить, прежде чем в кровать закидывать! - огрызнулся тот. - Воняешь ты для господина регента просто нестерпимо. И не бойся, я позабочусь о том, чтобы ты не помер: живые мне куда больше по нраву, чем нежить.              ***              Ну конечно Геральт, даром что не военный, всё понял правильно: командир, вознесшийся на такую высоту как Роше, не может показаться сослуживцам в подобном состоянии. Для подчиненных он не может быть жалким, уставшим, измотанным. И, пожалуй, Вернону следовало поблагодарить за участие, только способность связывать слова в предложения временно его оставила. Он не без труда избавился от смердящих доспехов в полутемном предбаннике, двигаясь так неуклюже, будто руки едва слушались его, затем позволил влить в себя пару рюмок водки и, усевшись на лавку, просто смотрел на дощатый пол под ногами, не в силах говорить.       Он смутно осознавал, что к нему прикасаются, что горячий пар оседает на волосах и коже, что выступившие капли пота медленно стекают по лбу, то и дело заливаясь в глаза. Слышал, как через пелену тумана, что Геральт негромко беседует с ним. Но всё это было так далеко, словно происходило с кем-то другим. Сам Вернон всё еще был там, по колено в грязи и с мечом в руках. Оступаясь на трупах, он рубил и рубил, зная, что не имеет права на ошибку.       На краю сознания маячило размытое воспоминание, что он уже оказывался в подобной ситуации — только на месте Геральта. Ведь с кем еще Фольтест мог открыто поделиться болью и горечью после Соддена, после Бренны, если не с Верноном? А эти зубастые твари, боль и горечь, - неизменные спутники любой победы. Потому что за триумф платят кровью и порой очень дорого. Однако Вернон не думал, что порой становился для Фольтеста таким же якорем, таким же способом вернуться в этот мир, и не удивлялся тому, как же хитро Судьба перевернула кости - потому что попросту не мог думать.       Он чувствовал, как Геральт с удивительной для загрубевших в боях рук бережностью помогает ему смыть с волос кровь, и просто не думал.              Во дворе возле бани жена старосты с заунывными причитаниями пыталась отстирать чью-то заскорузлую стеганку. Осоловевший от жара Вернон не сразу узнал собственный гамбезон и уже готов был возмутиться, - ведь как он пойдет в атаку в мокрой стеганке! - когда Геральт остановил его напоминанием, что они уже победили и что теперь не мешало бы поесть.       А уже заставив Вернона съесть пару мисок супа, Геральт, который очевидно неплохо ощущал себя в роли заботливой клуши, объявил, что после мытья и трапезы — самое то хорошенько выспаться, какой угодно оксенфуртский профессор это подтвердит. Вернон, конечно, хотел возразить, сказать, что он нужен своему войску и сейчас не время дрыхнуть, но тело охватила такая чудовищная слабость, что он едва мог шевелить конечностями. Вернон как мог гневно воззрился на Геральта.       - Снова твоя ведьмачья магия? Признавайся! - тот сочувственно улыбнулся и чуть толкнул Вернона в бок.       - Это называется усталость. Идем, тебе там уже постелили. Ты, конечно, герой и спаситель, и тебе полагаются пуховые перины да красавицы с опахалами, а не соломенный матрац и старый ведьмак, но уж что есть.       - Иди к бесам, а! Старый, тоже мне! - однако к земле тянуло всё сильнее, и Вернон с досадой признал правоту Геральта: спать надо, а силы на споры и пререкания уже иссякают. - Но если что-то случится… - добавил он, пытаясь выглядеть грозно, хотя глаза уже закрывались. - Если только что-то случится, а ты не!..       - Я разбужу тебя, слово даю.              ***              Яблони в цвету шагнули на него из черноты. На пронзительно-ярком весеннем солнце они казались изваянными из лучшего махакамского белоснежного мрамора. Сердце Вернона сладко заныло. Наконец-то! Он так давно не бывал здесь, что почти поверил, что никогда больше не окажется в этом мире яблоневого цвета, не увидит снова своего короля.       Фольтест не очень-то походил сейчас на коронованную особу. Тяжелые одежды он снял, оставшись в просторной расшитой рубахе и штанах. Оружие лежало у корней дерева, корона и вовсе висела на суку точно шапка простолюдина. Сам же Фольтест рассматривал низко склонившуюся ветку, на которой алые плоды соседствовали с пышными бело-розовыми цветами.       - Время здесь совсем иное, - произнес он столь спокойным тоном, будто они виделись вчера. - Кажется, ему не ведомо, что яблони не могут цвести и плодоносить одновременно. - Вытянув руку, Фольтест сорвал с ветки яблоко и, вытерев его о рубаху, протянул Вернону. - Будешь?       Для Вернона время текло как для всех смертных и у него аж в солнечном сплетении защемило от восторга. Конечно, он не жил прошлым, не строил всё свое бытие вокруг того, что было когда-то, - в противном случае он попросту рехнулся бы от горя - так же как не лелеял вздорную мысль о том, что может вернуть Фольтеста в мир, который тот оставил так скорбно рано. Но каждый раз, как Вернон, видел своего короля настолько живым, у него попросту не находилось слов, чтобы описать всю бурю чувств, что занималась в груди.       Вложив яблоко в руку Вернона, Фольтест чуть погладил его по щеке       - Прогуливаешь доклады, да? - усмехнулся он с деланным шутливым упреком. Вернон, не в силах уже сдерживаться, поймал его ладонь и прижался губами к пальцам, и еще раз, и еще. Краем глаза он видел, что Фольтест улыбается прямо-таки умиленно, как и всегда, когда на Вернона находил подобный порыв. Наконец Фольтест мягко высвободил руку. - Вернемся к этому позже. А теперь всё-таки докладывай, я внимательно тебя слушаю.              Как и в предыдущие встречи, чтобы обстоятельно побеседовать, они уселись у корней одной из яблонь. Осторожно касаясь тыльной стороны ладони Фольтеста, бережно, с легким нажимом прослеживая вены, Роше подробно рассказал обо всем, что успело случиться с того момента, как он последний раз бывал в Яблоневом саду. О волнениях в Нильфгаарде, о самозванцах, о дьяволовом сыне, о поднявших голову белках и наконец о победе при Лебедовом. О битве, которую он не мог выиграть — но в которой одержал победу.       Это всё еще не была беседа равных, - Фольтест не забывал о том, что он монарх, а Роше помнил, что он — не истинный король, и, держа Фольтеста за руку, Вернон, даже спустя все эти годы, ощущал благоговение и восторг от того, что ему по-прежнему дозволено пересекать эту пропасть.       Слушал Фольтест практически молча. На вести из империи он задумчиво покачал головой, услышав о самозванцах - нахмурился, дьяволов сын заставил его выругаться, а вот на рассказ о сражении он лишь кивнул:       - Что ж, хорошо. - В недоумении от такой лаконичности, Вернон поднял брови. Фольтест усмехнулся и, подавшись к Вернону, чуть потянул его за прядь у виска. - А чего ты ждал? Что я немедля сложу о тебе поэму? Роше, в твоем распоряжении целое стадо придворных и слуг, чтобы тебе пели дифирамбы. Прикажи им построиться и славить тебя хоть от рассвета до заката, если этого жаждет твоя душа. А ты сейчас правитель. Спасать и защищать народ — твой долг и обязанность, от тебя иного и не ждут. Ну а я давно знал, что ты умеешь и думать, и воевать, и в тебе не сомневался. Вот если бы тебя разгромили — тогда я бы не сдерживался в выражениях!       Беззлобно посмеиваясь, Фольтест обхватил пальцами затылок Вернона, уложил его голову себе на плечо и осторожно погладил по волосам. Вернон блаженно закрыл глаза, наслаждаясь таким знакомым теплом, манерой прикосновений и запахом.       - Выиграть войну — полдела. Теперь тебе надо будет выиграть мир. Ведь нет никакого смысла гордо именовать себя победителем, если твоя страна разрушена, народ голодает, а земли заполонили чудовища. - Вернон не мог взять в толк, его отчитывают или так странно хвалят. Он не жил ради почестей, но ему, право, было бы приятно если бы король оценил доблесть его бойцов! Фольтест открыто рассмеялся над его смятением и дружелюбно потрепал по макушке. - Летописцы и барды любят завоевателей, героев ну или невозможно веселых идиотов. - объяснил он терпеливо. - А вот история любит тех, чье правление сделало страну богаче и сильнее. Всё остальное — преходящее. Так вот и скажи мне, Вернон: каким ты хочешь быть правителем и каким правителем ты научишь быть мою дочь? Как будешь готов ответить — обсудим. А пока просто побудь здесь со мной и поговорим о чем-нибудь другом. Например о том, как же ты, отец-командир, воспитываешь Анаис. Говоришь, она произнесла речь на площади. Ну и как? Имела успех?..