Погибель на закате

Доран, Картриния. 20-е апреля, 521 год эры смешения. Утро наступило слишком быстро, а вернее полдень. Солнце, совсем недавно освещавшее кровавое побоище, теперь знойно палило, словно летнее и невинно озаряло своими лучами комнату. Северин поморщился, ведь едва приоткрыв глаза, оказался им ослеплен. От того, как резко он приподнялся на кровати в глазах потемнело и голову пронзила очередная волна головной боли. Переутомление, нервный срыв, недосып и прочее давали о себе знать. Хансон не был столь глуп, чтобы противиться отчаянной потребности организма в отдыхе, однако бросив сонный взгляд на телефон на прикроватной тумбочке, подскочил на месте. На экране высвечивалось время — полчетвертого, но всполошило его вовсе не это, а дата. Двадцатого домой приезжала мама, и Северин не мог поверить в то, что напрочь об этом забыл. Хотя, впрочем, чего удивляться? Последние двое суток были сумасшедшими, если не устрашающе насыщенными. С опозданием оглядев себя в зеркале, он вспомнил, что вчера личной гигиене предпочел завалится на кровать прямо в одежде и тяжело вздохнул, потому что зловоние тут же достигло чуткого нюха. Винить себя Северин не стал, ведь его вчерашнее состояние было далеко от того, в котором он бы не расшиб себе голову о плитку в ванной из-за усталости, если бы все же решил смыть с себя всю ту кровь и грязь, что была на его теле. Наспех приняв душ и с особой тщательностью вымыв голову, потому что в волосах оказалось… птичье дерьмо, Хансон вздохнул снова, даже не удивляясь собственной удаче. Забросив грязную одежду, как и постельное белье, в стирку, он в спешке оделся и выскочил из комнаты, спускаясь по лестнице со второго этажа. Внизу, в зале его ждал приятный аромат свежеприготовленной пищи и желудок в ответ отозвался протяжным воем. Северин не ел… около шестнадцати часов? Однако все отошло на второй план, стоило ему пройти в просторную кухню и заметить у плиты мать. Она стояла к нему спиной, покачиваясь и напевая себе под нос какую-то отдаленно знакомую на родном языке. — Мам. — позвал он ее с растерянной улыбкой. Месяц разлуки наполнял душу тоской, а сейчас сердце лучилось трепетом любви, какая бывает только по отношению к матери. Фауста тотчас же обернулась с салатницей в руках и половником, и ослепительно улыбнулась, не глядя бросила все, что держала в руках на столешницу и подлетела к нему. Несмотря на то, что Северин давно обогнал ее в росте на добрых двадцать сантиметров, она сжала его в удивительно крепких объятиях и принялась целовать в щеки, для чего ему пришлось наклониться. Ее благородное лицо, не тронутое ни временем, ни пережитыми несчастьями, озарилось улыбкой. У матери она была красивая, вселяющая необъяснимую уверенность, волевая и одновременно строгая. Тонкие и прямые, ее волосы оттенка снега, мерцающего на свету, были закручены на затылке и закреплены шпильками. А глаза, как и всегда, из светло-серых, подернутых дымкой загадочных мыслей, могли вмиг превратиться в темные, литые сталью и напоминать грозовые тучи. Что и произошло сейчас. — Ну как ты тут? Какой-то бледный совсем. Тебя отец что-ли совсем голодом заморил? — Фауста вытерла руки о фартук, чтобы обхватить его лицо двумя руками и грозно нахмурилась, чем напомнила ему сестру — взгляд той точно также приобретал холодность и суровость, когда она замечала то, что ей было не по нраву. Затем мать оглянулась на главу семейства, который накрывал на стол в столовой и строго прикрикнула, переходя с родного языка на картринский. — Я спросила: отец тебя что-ли голодом здесь морил?! Андрэ с анемичным видом и лицом уставшего от жизни человека, со звоном поставил тарелки и уже собирался было ответить. Явно что-то про то, что за этим аспектом жизни тридцати двухлетнего сына следить был не обязан. Однако Северин вклинился и спешно вымолвил, сдерживая смех: — Мам, все нормально, не беспокойся. — он обратил внимание матери на себя, тем как взял ее за плечи. Фауста смерила его внимательным взглядом на предмет других подозрительных отличий от его обыденного вида и удовлетворившись, вновь улыбнулась. Хотя порывалась возразить, отчего Северину пришлось еще раз ее обнять и она смягчилась. Хрупкая в его руках, нежная с отцом, не учитывая то, как отчитывала его по поводу и без, его мать все равно умудрялась внушать уважение и даже страх тем, кто становился на ее пути. Фауста была своевольной, статной женщиной, иногда Северин и забывал, что она все еще была в самом расцвете сил. В том смысле, что мысль о ней как о матери, отвергала домыслы о том, что она делала бы, если бы не встретила Андрэ. К тому же, он знал, что им мать забеременела рано. По меркам наяд, чья жизнь могла длиться более пяти столетий, а при правильном образе жизни и больше, ребенок в девятнадцать был неслыханной редкостью. Потому то Фауста могла запросто сойти за его ровесницу или даже сестру, нежели за мать. — Тогда помоги отцу разложить приборы. Давай-давай, шустренько. Скоро уже все будет готово. — раздав команды, Фауста вернулась к плите и с невозмутимым видом снова принялась пританцовывать, умудряясь при этом складно нарезать огурец. Где-где, а на кухне его мать становилась покровительницей кулинарии, которую они всей семьёй боготворили. Кроме Ринды, конечно же. Та, как подозревал Северин, из подростковой вредности, всегда показательно кривилась. А может быть, это была ее реакция на то, как порой родители подчеркнуто друг друга игнорировали. Однако она съедала свою порцию быстрее всех, целовала маму в щеку в благодарность и убегала на занятия по балету, когда у них был традиционный семейный обед. С тех пор утекло так много воды, что вновь сидя за столом в окружении практически всех членов их небольшой семьи, Северин чувствовал стыд. Сам не до конца понимал за что, но слепо верил в то, что он оправдан. Будто это он не уследил за сестрой, которая в очередной раз ушла на занятие по балету тогда, одиннадцать лет назад, а в последствии… А в последствии телохранитель, который был призван присматривать за Риндой вне дома, позвонил Андрэ и сообщил, что сестра исчезла. Никто не видел как она уходила из студии, более того ее преподавательница, опрошенная с пристрастием, клялась, что на занятии Рин и вовсе не было. Будто он же был виной и трудным, переменчивым отношениям родителей. Сегодня, к счастью Северина, был один из тех светлых дней, когда Андрэ украдкой крал с уст матери нежные поцелуи, не скрывая того, что соскучился. А Фауста смотрела на него так, словно души не чаяла в супруге, а сын знал — так и было, и в шутку переругивалась. Без враждебности. Без упреков. Ну почти. Когда стол был накрыт и семья расселась за свои места, пустое место, которое обычно занимала Ринда особенно бросилось в глаза и Северин отвел от него тяжелый взгляд. От Фаусты это не укрылось и она постаралась заполнить тишину, очевидно, тоже испытывая волнение за дочь: — Так-так, чем вы здесь занимались в мое отсутствие? — Он и Андрэ заранее условились, что о своей размолвке, а в следствии о деле, которое Северину поручил отец и которое тот решил из простого принципа довести до конца, они промолчат. Против воли, они переглянулись, оба припоминая договоренность и Фауста хитро выгнула бровь. — Что-то произошло, не так ли? Андрэ поспешил успокоить супругу, положив поверх ее ладони свою и сжал ее пальцы. Его взгляд был удивительно мягким, хоть и уставшим. Под глазами пролегли темные круги, а непроизвольно нахмуренные брови выдавали то, что ночь отец провел на ногах. Северин подозревал, что улаживая все с устранением Кегана и уже начиная подыскивать на его должность замену, Андрэ не сомкнул глаз даже по утру. Не говоря о пересудах, грозящих распространится среди его подчиненных, если Ринде не удастся исполнить свой долг в Марбэлии. Угроза от медленного разрушения противоборствующего клана присутствовала, даже несмотря на неоспоримую мощь Картринского клана. Стабильная экономика в последней и на территории подконтрольной Диалосы, также как и военное превосходство, ведь маги крови все еще оставались одними из самых опасных обладателей наядского дара, не гарантировала полную безопасность. И пусть в последние года численность обладателей дара, вслед за рождаемостью, сократилась, последняя война, в которой участвовала Картриния, окропила земли Старленда безмерным количеством крови, которую солдаты заставляли свертываться в жилах противников или выплескиваться наружу. К тому же, в Диалосе еще до того, как она оказалась во власти клана, была неплохо развита тяжелая промышленность, что позволяло обеим странам процветать в сотрудничестве, даже если все понимали,ктона самом деле всем заправляет. Не вдаваясь в подробности, Андрэ пересказал матери события последних недель, делая больший акцент на результатах многочисленных встреч с его доверенными лицами, осведомителями, политиками и не только. Видимо, не все они проходили в рамках обычных бесед. О вчерашнем побоище, кроме сухих фактов, он тоже отчего-то умолчал, хотя Северин знал, что Фауста не повела бы и бровью, услышав о казни. Порой, он поражался безразличию матери к подробного рода вещам, пусть допущение об ином ее отношении к деятельности мужа противоречило любви, которую она испытывала к Андрэ. Возможно, с годами она простила ему все грехи, смирилась, выработала в себе безропотное принятие всех его кровавых обязанностей. Северин был осведомлен, что в отличии от его названного отца, его собственный прародитель и дед, которого Хансон не застал в живых, относился к сыну гораздо менее снисходительно, чем Андрэ к нему. То бишь, для него членство в клане и бесчеловечие было долгом, отказаться от которого значило принять смерть, когда же для Ринды и Северина это был выбор. Пусть, отец иногда и мог из-за вспыльчивости нрава принудить их к чему-то, в частности последнего, ведь дочь ступила на тропу жестокости без чьего-либо особого напутствия.«Пошла в отца»говорили некоторые и вопреки любви к сестре, Хансон с этим изречением все чаще мысленно соглашался. Легче всего для него было бы просто примириться с фактом существования этого циничного безумства, текущего в жилах рода Кальдерра. Доподлинно было неизвестно, что во время бракосочетания, рассекая ритуальным кинжалом плоть на ладони и «скрепляя» свою кровь с кровью своего избранника, Фауста не переняла тягу к жестокости вместе с фамилией. Однако наблюдая за тем, как мать без особых эмоций слушает о том, что Кегана больше нет в живых, разрезая свой стейк и не без скептицизма хмыкает, Северину одновременно хотелось сжаться от воспоминаний о вчерашнем и перенять от нее это равнодушие к факту чьей-то жестокой смерти. Впрочем, влекомый отцовским рассказом, он быстро позабыл о душевных метаниях и переключился на то, что увидел вчера. А именно на Мариетту и Фео, которые явно умышленно стали свидетелями не только казни, но и его разговора с отцом, довольно личного. Северина злило, что и тот, и другая вообще сунулись за ним, вопреки его настойчивой просьбе разойтись по домам. Он мог бы понять почему Фео последовал за ним, ведь ему некуда было идти. Но Мариетта? Что она забыла глубокой ночью в лесу? Хотела убедиться в своих догадках? Так ведь Хансон и без того подтвердил ее мысли, при этом пригрозил, что должно было свести все ее сомнения на нет и усмирить опасное любопытство. Издали ему было не разглядеть, но что-то в ее пристальном взгляде, который он почувствовал шестым чувством в объятиях отца, показалось ему необъяснимо болезненным. Однако это не отменяло того факта, что Северин собирался устроить и ей, и Фео добротную словесную взбучку за то, что те ослушались. Пусть, он и не мог отрицать, что его решение закончить сбор долгов из записной книги, связано еще и с его желанием помочь Мариетте. Северин не признался бы ни себе, ни тем более ей, что она прельщает его. Не столько внешне, сколько своим умением дразнить и порой, этим самым, раздражать, что пробуждало эмоции, которые Хансон часто подавлял. Он не испытывал к Мари доверия, и, честно признаться, не хотел, потому что с первого же взгляда на нее становилось ясно — полагаться на нее заведомо плохая идея. Однако же, он раз за разом полагался. Отчего то же позвонил Мариетте в три часа утра, с уверенностью зная, что она явиться на подмогу? Из этого следовало вопрос, которым Северин задавался уже не впервые:«Как нам удалось так скоро притереться?» В пол уха прислушиваясь к разговору отца и матери, Хансон прокручивал у себя в голове вчерашнюю ночь, хотя это удавалось с трудом. Мысли, словно облака в безветренную погоду, плыли вяло и нехотя. На разум давила накопленная усталость и преследовало ощущение, будто он что-то забыл, хотя Северин никак не мог вспомнить что именно. Через некоторые время бездумного ковыряния в тарелке, которое мать укоризненным взглядом пыталась пресечь, его осенило. Он не подумал где будет ночевать Фео! Отправить по домам, отправил, но дома то у него нет! Стоило признать, что первым закрался в нем не страх того, что он, все еще имея возможность отказаться предателем, скрылся, пока была такая возможность, но именно искреннее беспокойство за друга. Тревожное чувство было трудно с чем-то спутать, оно возникало лишь тогда, когда переживаешь за близкого, вовсе не безразличного человека. И Северин тягостно вздохнул, сдерживаясь, чтобы нервным движением не взлохматить себе волосы — мама все еще поглядывала на него с подозрением, хотя слушала отца более чем увлеченно.«Ничего от нее не скроешь.» Пошарив по карманам, он сдержал ругательство, ведь телефон остался в комнате. Пришлось изобразить занятость, хотя Северин был уверен, что мать ему ни капельки не поверила. Она лишь покачала головой на его полу-пустую тарелку и когда Хансон уже шел по коридору к лестнице, сказала: — Беспокойный. Появился кто? — вполголоса шепнула Фауста. Северин замедлился, завернув за угол и прижался к стене, желая услышать насколько себя выдал. Если подметил и отец — дела плохи. Между собой родители общались порой очень мудрено, кто-то бы даже сказал — немногословно. Иногда Хансон был готов поклясться, что все самое важное они передают друг друга глазами, общаются жестами и взглядами. Подобная связь казалась хрупкой, но в спокойные дни, когда семью не омрачали тучи ссор, реки крови и отъезды ее членов, Северин видел насколько ценно понимать ближнего на таком уровне. Он сам бы хотел обрести нечто подобное в будущем. — Оставь его. Давить бессмысленно. Сам для себя что-то решит — расскажет. — также тихо ответил Андрэ. Не подтвердив опасений, и не развеяв их. Поднявшись в комнату, Северин напечатал Мариетте сообщение. : Куда вчера ушел Фео знаешь? Ответ пришел достаточно быстро, сводя на нет его тревогу.

Ищешь его? : Он у меня:

: Серьезно?

Как никогда:

: Спишу тебе четверть долга, если оставишь его у себя. На время. Северин не успел подумать как уже нажал на отправку сообщения. Он был уверен, что убедится позже, но уже знал — поверить было верным выбором. Фео того стоил, и его облик не имел особого значения. Более того, разве не о друге ли он всегда мечтал? Кот был ему хорошим компаньоном, но человек всегда будет милее. Хансон должен был о нем позаботиться. Мариетта, конечно же, принялась торговаться. Странно только, что пропустила этап с жалобами. Иного от нее Хансон и не ожидал, даже усмехнулся.

Две четверти: Вода, свет и питание сами за себя не заплатят:

Следом прилетел мило улыбающийся эмоджи с щенячьими глазками. Северин попытался представить Мари с таким выражением лица, однако потерпел неудачу, ведь не вспомнил случая, в котором бы она напрямую о чем-то просила. Кажется, Мариетта вполне считала достойным играючись добиваться выгоды для себя, но унижаться в просьбах — нет. : Размечталась. Треть и точка.

Только ты их и ставишь, старпер, ладно:

На самом деле, я так и хотела ;):

Сколько там уже по скидке набежало за мое неоценимо инициативное, продуктивное и искреннее содействие? :

: Не считал.

А ты, уж будь добр, посчитай: От этого моя судьбинушка зависит:

От почти слышимого ворчания Северин закатил глаза и ограничился одним: : Ок. : Завтра продолжаем как обычно. Фео тоже позови с собой, мне есть что ему сказать. И купи ему телефон, я возмещу. Мариетта в ответ прислала лишь сонный эмоджи, палец вверх и фотографию расположившегося на потрепанном кожаном диване Фео, который слегка растерянно глядел в камеру и ссутулился, держа в руках дымящуюся чашку. Следом прилетела фотография самой Мари, в одной лишь помятой пижаме в цветочек, со взъерошенными волосами. Она задорно подмигивала в камеру и высунула язык с нелепого ракурса.«И не следа вчерашнего расстройства…» Северин не сдержал от этого вида улыбки, но свою фотографию взамен присылать все же не стал.

***

Как бы ему того не хотелось, звезды распорядились иначе и пробуждение вышло… мокрым. Стоит ли напоминать, что коты, пусть Фео и был в человеческом облике, страшно не любят воду? Он подскочил с деревянной лавки, словно ужаленный. Другого ночлега под утро не нашлось, а Мартес забыл учесть то, что находился он не в кошачьем теле и к бездомным парням спящим на лавочках на частных территориях люди относятся несколько категоричнее, чем к бездомным животным… Посему, наверное, не должен был удивляться, когда какая-то разъяренная женщина опрокинула на него ведро ледяной воды. — Ах ты, паршивец! Чего разлегся тут?! Подушечки не требуется?! Или может похмелиться принести?! — пронзительно загорланила она, и Фео едва не упал от того, как резко вскочил на ноги. Пришлось тщательно проморгаться и рукавом вытереть с лица капли воды, прежде чем он разглядел перед собой престарелую зачинщицу переполоха. — Я… я… — Он не сообразил ничего сносного в качестве оправдания и обхватил себя руками, потому что стоило ветру обдать его порывом, как в теле возникла дрожь. Поздний апрель поражал своим холодом, что не могло не огорчать Фео, который ожидал, что вот-вот сможет без проблем ночевать на улице. Однако в данный момент его больше волновало как удрать от женщины, которая судя по всему была близка к тому, чтобы треснуть его металлическим ведром, которое держала в руке. — Что «я»? Язык проглотил?! Хотя небось пропил! Такой молодой, небеса святые, а уже пьянчуга! Куда мир катится то а! — вновь завопила она, не давая ему даже шанса высказаться. Фео попятился и начал озираться по сторонам в тот момент, когда на балкон напротив вышла знакомая фигура. Заспанная девушка широко зевала, потирая глаза рукой и округлила их от удивления, когда наткнулась взглядом на источник шума, который ее, очевидно, и разбудил. — Сеньора Кабельо, что у вас стряслось? — хриплым голосом крикнула Мариетта, натягивая на плечи плед. — Выходной день, людям спать охота, а вы шумите. — А я что? Виновата что-ли, что он тут разлегся? На частной территории! У меня на лавке! — С каждым словом названная сеньора Кабельо лишь сильнее распалялась. Фео не был уверен, что успеет убежать, если она вознамерился таки треснуть его железной посудиной, которую гневно раскачивала в руке. Мариетта, тем временем, обратила свой взор к нему и по замешательству, написанному на ее лице, Мартес понял, что она и не подозревала о том, что идти ему вчера было некуда. Собственно, это и было причиной, по которой он не придумал идеи лучше, чем поплестись за ней и улечься на лавочке во дворе возле ее дома. Сил, что тогда, что сейчас, не было никаких и по мере того, как Фео приходил в себя, он осознавал, что на дворе всего-то позднее утро. То бишь, проспал он всего ничего. «Теперь понятно почему голова раскалывается. Произошедшее вчера... не место вспоминать.» — Сеньора, ну что вы. Я прошу прощения за своего приятеля. Он вчера малость перебрал. Да, дружок? — Мариетта сориентировалась быстро. Настолько, что Фео едва успел скрыть оторопь, прежде чем закивал. Он не предполагал, что она станет ему помогать. Сеньора Кабельо с подозрением переводила взгляд с него на нее. Придирчивая и жуликоватая, она нахмурились, но от упрека не удержалась: — Что ж ты его у себя ночевать не оставила? Раз он твой… приятель. — женщина едва не выплюнула последнее слово и Фео удержался от того, чтобы поморщиться. Она явно подумала не о том. — Сеньора, так вы же запрещаете! Сами на той недели говорили: не води никого. Вот я и не вожу. — Мариетта, святая простота, возразила без толики ехидства в голосе. Хотя Фео даже издалека видела как яро пляшут чертики в ее розовых глазах. За словом в кармана ей лезть не требовалось. Женщина, видимо, устав препираться, махнула на нее рукой в пренебрежительном жесте и что-то недовольно бормоча себе под нос, направилась к дому. Напоследок развернувшись, она обратилась к Мариетте, хмуро глядя при этом на Фео: — Чтоб я этого здесь больше не видела. Води кого хочешь, но если я услышу шум, увижу потом где-то хоть пятнышко или трещинку, ты у меня… — Сеньора Кабельо показательно сжала толстые пальцы в кулак и поджала без того тонкие губы. — Короче, сама знаешь. — С этими словами, нервно подергивая рукой с ведром, женщина скрылась за дверью на первом этаже. Мариетта же, закатив глаза, быстро сбежала по лестнице, соединяющей балконы вплоть до последнего этажа. Подхватив его под руку, она буркнула скорее себе, чем ему: — Вот же стервозная пройдоха, как пиявка присосется, так потом не оттащишь. Фео мысленно с ней согласился, хотя от прикосновения напрягся. С добрыми намерениями его редко кто касался. Зачастую чье-то приближение знаменовало лишь боль, и не смотря на то, что Мартес к ней давным давно был вынужден привыкнуть, ему пришлось бороться с желанием сжаться. — Спасибо. — выдавив из себя благодарность, он уже собирался убежать, как и планировал, однако хватка Мариетты оказалась тверже, чем Фео думал. — Пойдем, ты весь дрожишь. Я тебя хоть чаем напою. — настойчиво предложила она, поднимаясь по лестнице и ему оставалось лишь неуверенно кивнуть. — Приставать не буду, обещаю. — Мариетта задорно хихикнула, хотя что-то в блеске ее глаз Фео не понравилось. Создавалось впечатление, что о нем ей известно значительно больше, чем она показывала. Квартира у Мари оказалась небольшая, но уютная, и напоминала студию. Несмотря на то, что в помещении царил бардак, Фео было в ней гораздо комфортнее, чем в каком-нибудь стерильном пентхаусе. Не говоря уже о том, что второй этаж и большие окна позволяли слинять при первой возможности. Стены были увешаны фотографиями разного качества и размера: от сплетенных рук, до развивающихся на ветру волос и синяков на бедрах. На некоторых были люди, в основном обнаженные. Однако на снимках не было ни грамма пошлости. Некоторые показались Фео нежными, словно фотограф любовался деталями человеческого тела, даже его несовершенствами, некоторые же отображали эмоции — стиснутые в ярости ладони и соблазнительно прикушенная нижняя губа. На некоторых фото были композиции из самых разнообразных предметов, увенчанных цветами, отображая ассоциации художника. В тот момент Мартес вспомнил, что Северин упоминал что-то о том, что Мари — фотограф. Когда он увидел снимок ее самой, полуобнаженной, где на нее падала причудливая тень от растения, Фео посчитал, что слишком увлекся рассматриванием и отвернулся от стены. Щеки залил румянец, пусть даже девушки его интересовали за редким исключением. — Она всегда такая или…? — Тишина ему нравилась, однако с Мариеттой хотелось ее поскорее нарушить. Не потому что он горел желанием беседовать с ней, но в силу того, что Фео преследовало чувство тревоги. Словно он оказался в западне, или в клетке. Он понимал, что оно во многом безосновательное, и все же первым подав голос, он чувствовал себя чуточку лучше. Собственного скептицизма и опасливого взгляда он даже не скрывал, и Мари не могла его не замечать, хотя не подавала виду. Разгребая на полу одежду, она указала на диван, на краю которого была подушка — судя по всему, это было ее спальное место и пригласила его присесть. Следом же вспомнила о вопросе. — Всегда, зато берет дешево. Она, конечно, та еще заноза в заднице, но сердце у нее доброе. — Торрес отчего-то вздохнула, и добавила. — Но меня недолюбливает. За что и сама не знаю. — Выпрямившись, после того как сложила многочисленную одежду в горку посреди комнаты, она достала из комода напротив полотенце и протянула ему. — Держи, иначе заболеешь. У меня отопление уже выключили. Фео быстро снял с себя мокрый свитер, пока Мариетта удалилась заваривать чай и быстро укутался в ткань. Теперь уже, ему стало неловко. С чего у него образовалась к ней такая неприязнь? Хотя его рассудительность, вероятно, затмевала одна весьма противная эмоция, которую Фео не хотел испытывать. Ревность. Когда Мари вернулась с двумя чашками ароматного напитка, ее выражение лица показалось ему заговорщическим. Она с приветливой улыбкой приняла его благодарность и плюхнулась в кресло напротив, рядом с той самой кучей одежды, которая возвышалась едва ли не до высоты подлокотника. — Так, а теперь, расскажи-ка мне как ты оказался у меня во дворе? — Мариетта изогнула бровь, оглядывая его пристальным взглядом. Несмотря на заспанный вид, нерасчесанные волосы и пижаму, она производила впечатление горделивого человека. Заерзав на краешке дивана, куда Фео присел скорее потому что его одолевала головная боль, нежели по собственному желанию, он принялся разглядывать половицы не шибко гладкого пола. Мартес не хотел думать о том, что Северин мог посвятить Мариетту в подробности его прискорбной жизни, и был этому рад. Ее это не касалось, однако сейчас требовалось как-то объяснить его ночевку под ее окнами. — У меня нет дома. — вымолвил Фео, стараясь не казаться слишком уж жалким. Его давно перестало волновать что о нем думают окружающие, но горькое послевкусие от жалостливых взглядов испытывать не любил. Такой образ жизни Мартеса практически устраивал, он не желал большего, чем уже имел сейчас. Свободы ему было достаточно. Может быть, и было кое-что еще, но Фео боялся испытывать надежду, ведь однажды уже горько поплатился за свои опрометчивые мечты, привязавшись не к тому человеку. — Не беспокойся, больше я так делать не стану. — заверил он вдобавок, чтобы оттянуть момент, когда Мариетта неизбежно начнет задавать вопросы. Она его удивила — донимать не стала. Вместо этого отхлебнула из своей чашки, поджимая под себя ноги и задумчиво сощурилась, посерьезнела. — Да уж… — протянула Мариетта, когда продолжения вслед за ее молчанием не последовало. — Северин в курсе? Почему-то от упоминания его имени Фео захлестнула новая волна былого, жгучего чувства. То, как по-свойски она спросила об этом, словно их связывало нечто большее, чем общее дело, то, как изучающе глядела на него, будто на занимательную зверюшку… Стало до того мерзко, что Мартес едва не подскочил на месте, намереваясь уйти. Однако в реальности лишь крепче сжал в руках чашку, которая тотчас же обожгла ладони. — Сама у него и спроси. — не удержался Фео от резкого ответа. Какое ей до этого дело? Разве это ее касается, черт возьми? — У-у, у котенка прорезались зубки. — насмешливо протянула она. Мариетта дернула подбородком, ухмыляясь с оттенком довольства и надменности, словно этого и добивалась. То, как изменилась манера ее речи, Фео врасплох не застало. Он мог винить себя за предубеждение, но доверия новоиспеченная знакомая Северина ему не внушала от слова совсем. Ни при первой встрече лицом к лицу, ни сейчас. В облике кота от ее близости у него и подавно шерсть на холке вставала дыбом. — Сдается мне, я злоупотребил гостеприимством. — Фео до бела сжал губы, потому что не хотел, чтобы с них сорвалась еще одна грубость. Он редко ввязывался в конфликты, да и испытывать гнев для него было неслыханной редкостью. Но как же чертовски легко получалось у Мариетты вызывать у него раздражения. — Спасибо за помощь, но я лучше пойду. — выдавил Фео через силу, не поддаваясь на ее провокационное поведение. Он уже собирался поставить свою чашку на кофейный столик, который их разделял, как Мари вновь подала голос. — Ты действительно не понял? — Она искренне рассмеялась, когда Фео встал на ноги. Он бросил полотенце на пол, не утруждая себя вежливостью и быстро натянул едва просохший свитер. Слушать ее ему больше не хотелось, однако Мариетта вновь окликнула его, когда он взялся за ручку двери. — Я имела в виду знает ли Северин, что ты влюблен в него. После этих слов уйти было бы слишком рискованно, не говоря уже о том, что Фео от шока и озвученной правды не мог сдвинуться с места. Неужели, это настолько очевидно для окружающих…? И как, во имя звезд, Мариетта так скоро об этом догадалась…?