Погибель на закате

Гастонский горный хребет, Марбэлия 20-е апреля, 521 год эры смешения В Марбэлии была не такая уж и плохая кухня, хотя в Картринии все твердили, что она пресная и сдержанная — в первой стране, в чести было качество, во второй же острые ощущения и оригинальность. Именно такой вывод сделала Элодия, когда всю эту неделю в одиночестве спускалась к началу завтрака в зону ресторана. Конечно же, была возможность, заказывать еду в номер, но ей было не очень комфортно от мысли, что какой-то официант будет заходить к ним с сестрой и разглядывать то, как они обживаются. Уберегите звезды, еще и попытается что-нибудь разнюхать, чего Ринда наверняка терпеть не станет. Канаверо предпочитала завтракать как можно раньше, хоть и не была жаворонком от слова совсем. Однако в семь часов утра в ресторане на нижнем этаже не было ни души и прежней Элодии это место показалось бы пустынным, ведь она с юношества привыкла к шумным столпотворениям, но сейчас ее это радовало. В обители павлинов и их зорких, цепляющихся за любую непривычную восприятию роскоши, деталь, за незамысловатую, экстравагантную в своей яркости, одежду и нерасчесанные спросонья кудри… Она задыхалась. Раннее утро было единственным возможным выходом, чтобы избежать всего вышеперечисленного в свой адрес. В действительности, Элодия никогда не сталкивалась со столь ядовитыми языками и настоль стойким неприятием любого, что выбивалось из привычного окружения здешних местных и отдыхающих. Удивительно, как такое вообще могло иметь место быть в цивилизованном, современном обществе, даже если в этом отеле были, в основном, лишь его слитки. Однако факт того, что она каждый раз неосознанно опускала взгляд в пол при виде такого, не хило поколебал ее уверенность в себе и основы, на которых строилась ее яркая личность. Однако Элодия до последнего готова была стоять за собственные убеждения: будь то ее стиль в одежде, спрашивается: кто они такие, чтобы вообще к нему цепляться, или манера держаться. Безусловно, в силу примечательной внешности она еще подростком сталкивалась с косыми взглядами — виной тому были гены ее матери, которая происходила из древнего санвилийского рода, именно от нее Элодия переняла яркий медный оттенок густой шевеллюры и насыщенно-аметистовый цвет глаз. В том же возрасте, что и дочь сейчас, та сбежала от обязанностей наследницы семьи и тайно обручилась с ее отцом — Аморетом, младшим братом рода Кальдерра. Они были словно созданы друг для друга, миролюбивые и желающие жить спокойной, тихой жизнью, вдали от крови и ответственности. И все было бы чудесно, если бы с последствиями их выборов не приходилось сталкиваться потомку их союза — в клане до сих пор ходили про нее слухи. Некоторые не стеснялись открыто обвинять в измене, и от того на нее возлягло бремя неблаговидности своих родителей. Кроме Ринды, Северина и, пожалуй, их отца с матерью, не было практически никого, кто готов был поручиться за непутевую девушку. Бездумно размешивая овсяную кашу с ягодами и каким-то фруктовым сиропом, Элодия вздохнула. Боевой настрой и предвкушение этой поездки постепенно сходили на нет, вслед за тем, как Ринда все больше отталкивала ее на задний план. Девушка прекрасно понимала, что нянчиться с ней сестра не имеет возможности — забот с мирным договором и Советниками было предостаточно, однако стоило ее предубеждениям на ее счет выставить Элодию из комнаты переговоров в первых их день, Хансон больше не допускала ее к этому делу. Таким образом прошедшая неделя младшей сестры прошла в рассматривании здешних окрестностей, изучении всех закромов и потаенных уголков замка, но она однозначно не приезжала в это место ради этого… Элодия знала, что недостаточно ловка и смекалистая как Ринда, но это не означало, что она не готова была осваивать эти навыки, прилагать усилия, чтобы обучиться мастерству членства в Картринском клане, шпионажу, если все же нет другого выхода. Вместо этого, сестра будто поставила на ней крест из-за того, что уже давно успела узнать ее вспыльчивый характер. Элодия знала, что Ринда привыкла и всегда будет справляться со всеми трудностями в одиночку, но не противоречило ли это залогу ее, так называемого, обучения, если та за него серьезно взялась? И если сестра даже не позволяла ей наблюдать за тем, как отвечает на нападки Советников, как же Канаверо должна была научиться и сделать для себя выводы? Оставив этот вопрос для дальнейшего странствования в ее мыслях, потому что беспокоить Ринду разговором не хотелось, хоть Элодия и понимала, что это единственный выход из ситуации, девушка отправила ложку каши себе в рот. Она никогда не стеснялась делиться своим мнением и обсуждать, однако в этой ситуации в ней теплилась не свойственная ее мятежной и выделяющейся душе, неуверенность. Некая, неопределенная, оттого было сложно понять чему она служила предвестником и откуда вязалась. Но Канаверо хорошо себя знала — ей не всегда было легко идти к цели, не сворачивая и не поддаваясь искушениям радостного бытия, однако оно было не вечным и она знала, что ей следует подготовиться к одиночеству, которое рано или поздно ее настигнет. Пока же она позволяла себе раствориться в потоке музыки, которая наполняла ее сознание текучим мотивом и резкими, звучными битами, льющимися из громоздких наушников, которые Элодия в подростковом возрасте носила, не снимая. Это был подарок ее отца на ее шестнадцатый день рождения и хотя ту модель она спустя три года утопила в аквариуме — забраться на двухэтажную кровать в общежитии и прыгать было изначально плохой идеей — он лишь подарил ей новые, с которыми она не собиралась так быстро расставаться. Постукивая ложкой в такт песне и напевая слова себе под нос, хотя в тишине обеденного зала это, должно быть, было неприлично громко, Элодия не заметила как сзади к ней подошел официант. Тот, не желая беспокоить ее, протянул руку к ее полупустому стакану с апельсиновым соком, и она испугавшись вмешательства, рефлекторно и неосторожно столкнула его со стола рукой. По накрахмаленной рубашке молодого, с виду, парня, расползлось оранжевое пятно, а прямо ей под ноги прилетел стакан, разбившись на сотни мелких осколков. — Ох, звезды! Черт меня подери! — Элодия тут же подскочила, одним движением свешивая наушники себе на шею и залепетала стыдливые извинения, вперемешку с ругательствами. Ей кое-как удалось выбраться из-за стола и она тотчас же присела, чтобы помочь убрать разбитое. — Небеса! Простите меня, пожалуйста… Я не хотел, это моя вина… Не беспокойтесь, я все мигом уберу! — Парень начал бормотать слова о том, как ему жаль на секунду раньше и тоже поддавшись вперед, чтобы помочь, едва не был сбит с ног ее прытью. Он уже сидел на корточках, пытаясь как можно оперативнее собрать осколки битого стекла у нее из-под ног и всерьез рисковал порезаться. — Ради звезд, извините! Наблюдая за его нервными движениями, она неожиданно приставила к губам палец и положила руку ему на плечо, чем испугала официанта, который был и без того потерянным — его глаза уже были на мокром месте. — Успокойтесь, пожалуйста. Все хорошо. Я боюсь, если мы с вами не сбавим скорость, или я, или вы, скоро окажемся на земле. — Элодия не сдержала сконфуженного смеха, хотя тот привнес в ситуацию лишь больше неловкости. А потому она кашлянула и продолжила. — Все в порядке. Это всего лишь стакан. Если требуется — я за него заплачу. Взглянув на нее снизу вверх со смесью неверия и глубинной благодарности, юноша встал и даже запыхался от того, насколько у него, по всей видимости, отлегло от сердца — должно быть, правило «клиент всегда прав» здесь было беспрекословным и гости, судя по всему, часто срывали злость на здешнем обслуживающем персонале. Иной причины подобной зашуганости этого паренька Канаверо не находила. — И вы не будете жаловаться начальству? — В его голосе сквозила надежда, которая заставила Элодию подумать, а не рукоприкладствует ли начальство этих бедных официантов в здешнем заведении? Она недоуменно заморгала, но выдавила: — Нет, конечно, нет. Это ведь я сбросила стакан. К тому же, облила вас. Ещё раз извините. — Вслед за ее заверениями и успокаивающим тоном, парень вздохнул с явным облегчением и убрав все следы погрома в долю секунды, предоставив ей терминал, к которому она приложила карточку проживания в этом отеле. Марбэлийский клан великодушно предоставил им все блага своих владений бесплатно, ссылаясь на первые шаги к перемирию. Судя по всему, им было легче молча откупиться, нежели следовать своему слову и подписать мирный договор, который узаконил бы, и что самое главное — установил границы, которых смогли бы придерживаться обе власть имущие общины. Однако, конечно же, обеим сторонам было легче играть в шпионов и кошки-мышки, пока сборище зубоскалющих крыс во главе Марбэлии не могло подобрать свое дерьмо с пола («Кхм-кхм, решить свои проблемы» — поправила себя мысленно Элодия, испугавшись, что может кому-то подобное ляпнуть.) и серьезно подойти к обсуждению мирного договора, который был выгоден в равной степени, что им, что картринцам. Хотя, быть может, они таким образом тянули время… Но для чего им это, во имя звезд, могло потребоваться? Дождавшись пока терминал пикнет, Канаверо приветливо и ободряюще улыбнулась официанту и тот вернул ей смущенную улыбку. — У вас очень красивый голос. — зардевшись, вымолвил юноша и на ее приятно-удивленный взгляд, пояснил. — Прошу прощения, ненароком стал свидетелем тому, как вы поете. Элодия заморгала от неожиданного комплимента и расплылась в искренней робкой улыбке. Не сразу подобрав нужные слова благодарности, она озвучила свое глубокое польщение больше блеском глаз и счастливым выражением лица, нежели невнятными словами. От этого парень покраснел еще гуще. — Никто никогда не говорил мне подобного. Спасибо. — Элодия никогда не считала собственный голос чем-то особенным, хоть изливать чувства в распевании любимых песен было для нее отдушиной с незапамятных времён. Но она не придавала этому должного значения, и слова юноши отозвались в ней душевным теплом. Удаляясь из залитого солнечным светом зала на крыльях радости, она чувствовала на себе его кроткий взгляд, хотя быстро отвлеклась на сообщение в телефоне и скрылась за поворотом. Не смотреть вперед, хоть она и проделывала этот путь из зоны ресторана в номер каждый день, было опрометчиво. В следующую секунду Элодия оказалась схвачена за руку и кто-то резко дернул ее в направлении приоткрытой двери. По инерции, она чуть не упала и выронила телефон, но мужчина бережно придержал ее за талию и также стремительно толкнул к стене после того, как дверь за ними с громким треском захлопнулась. Небольшое прибранное помещение походило на каморку уборщиц, и все же наличие лестницы в глубине комнаты ее удивило. Она, вздрогнув, уже готова была открыть глаза и неистово кричать, когда перед ней предстал Флавио. Мрачно возвышаясь над ней, он подавил это желание, но все в ней всполошилось от тревоги при его приближении. — Ты, чертов садист! Сколько же можно меня пугать, а?! У меня чуть сердце не остановилось! — Элодия сдержала крик, хоть с ее уст и сорвался прежде всего смягчающий смех. А затем злостно сжала руки в кулаки и уже собиралась было стукнуть его в грудь, потому что так грубо игнорировать ее просьбы не вести себя подобным образом, было из ряда вон, когда же ее парень резко перехватил ее занесенную ладонь. Они не виделись с того ночного свидания и девушка была убеждена, что именно Флавио должен был первым пойти на контакт, однако подобного она не предвидела… Вглядываясь в знакомые и обожаемые черты лица, Канаверо распознала в них громкоговорящий гнев. Он искрился темными языками пламени в его черных бездонных глазах, отражался жесткостью в линии сжатых челюстей и скривил его тонкие губы в отталкивающим намеке на оскал. — Пусти меня! — Она возмущенно прикрикнула для пущего эффекта, однако сила, с которой он безмолвно удерживал ее руку, настораживала. — Ты оглох?! — А ты заставь меня услышать. — вымолвил он ей в тон, но низким, клокочущим от сдерживаемой злобы, голосом. — Не так ли ты добиваешься моего внимания всегда? На этот раз вздумала флиртовать с каким-то подростком! Совсем, что-ли, свихнулась? Элодия глядела на него во все глаза, но не узнавала. Ее рот приоткрылся и несмотря на то, что ей хотелось обдумать свои дальнейшие слова, хотя бы убедиться не страшный ли это сон, она шепотом произнесла: — Ты что вообще такое мелешь? — Против воли, Канаверо отшатнулась и скривилась, всем своим видом показывая какими смехотворными и беспочвенными являются его обвинения. Для нее не было открытием, что Флавио страшный ревнивец, но и к такому абсурду жизнь ее не подготовила. — Ты себя вообще слышишь? Я впервые вижу этого парня и просто была вежливой, я никогда даже не думала изменять тебе, это же сущий бре… Он даже не дослушал ее до конца, когда его кулак впечатался в стену рядом с ее головой и задев ее волосы, он с силой натянул их на ее макушке. Элодия испуганно охнула и привстала на носочки, потому что в привычном положении оставаться было элементарно больно. Она сглотнула, не в состоянии отвести взгляда от лица своего возлюбленного. Лишь сейчас в ней промелькнуло горькое сожаление, но ему было не суждено вылиться словами. Вместо этого, ее жилы наполнились холодом настоящего ужаса. — Попробуй подобрать слова получше, чтобы я тебе поверил, малышка. — Вторая его рука, до этого безвольно висящая, заскользила по ее щеке нежными прикосновениями, стирая слезы, которые Элодия не знала, что текли по ее щекам. Сжала в пальцах подбородок, пока он терпеливо ждал, однако не дождался бы — она пребывала в слишком сильном онемении, вызванным осознанием своего неверного выбора. — Я сказал говори! Не заставляй меня причинять тебе боль. — Сильнее стиснув ее дрожащую челюсть, Флавио грубо тряхнул ее за волосы, приводя в чувства и его ладонь скользнула к ее беззащитной шее. — Я хочу услышать правду, Элодия. — Я не вру, честное слово… — попыталась она вразумить его, но была одарена звонкой пощечиной, которая обожгла правую щеку хлесткой болью. Однако она ушла корнями гораздо глубже, чем проявилась на свет — лишь красным следом на скуле. В душе же его удар надломил что-то хрупкое, ценное и любимое. Ее доверие к миру. — Ещё раз это скажешь, и пожалеешь. Ты же знаешь, я терпеть не могу оправдания. — Его голос проник в сознание через сочащиеся дыры на ее сердце, заполнил своим внушением и запугиванием весь разум и Элодии некуда было от него деться. В следующее мгновение руки Флавио обвили ее горло кольцом и сдавили. Ее безмолвные уста покинул шокированный хрип, и она предприняла попытки отбиваться. Наконец, инстинкт взял верх над преданной, нежной натурой, которая способна была стерпеть и любить дальше. Но его хватка была слишком сильна. — Я же хотел по хорошему, малышка. Ты сама меня вынудила. Я же просил просто мне все рассказать. Сколько бы она не пыталась закричать, все было тщетно. Шею сдавливало тисками, казалось, вот-вот и что-то в ней лопнет, выплеснется унижением и отравляющей преданностью наружу. Однако все, что Элодия чувствовала это страх упустить последний глоток кислорода. Легкие жгло огнем, разум туманился, глаза непроизвольно выпучиились в отчаянной мольбе остановиться. — Прекрати… Я… не могу… дышать. — Из последних сил прохрипела она, и Флавио словно опомнился от яростного наваждения, ослабил хватку, после чего и вовсе отступил. Но, задушенная им, любовь, к жизни, при любом раскладе, уже не возвратилась. Несколько секунд тщетно пытаясь отдышаться, Элодия лелеяла надежду, что он действительно опомнился, возобладал контролем над своим гневом. Однако в тот же момент дверь сбоку от нее распахнулась и в проеме замаячил смутно знакомый ей человек. Где-то этого мужчину она уже видела, подумалось Элодии, но она была слишком занята попытками вдохнуть спасительный воздух, чтобы во все глаза разглядывать возникшего незнакомца. Тот прошел в комнату с разочарованным видом, будто знал или догадывался, что происходило здесь пару минут назад. А быть может, надеялся застать чье-то страстное соитие. В общем-то, вид у мужчины был как у отъявленного мерзавца с его лихо изогнутыми бровями, растрепанными волосами и «ухмылочкой», которая искажала его губы под раздражающе притягательным углом. — Не помешал? — вопросил он, даже не пытаясь изображать невинность. Флавио не сводил с нее тяжелого взгляда, из которого, впрочем, исчез всякий намек на гнев, но был вынужден обернуться к вошедшему. Он поправил свою выглаженную форму работника отеля и принявшись копаться в близлежащем шкафу, весьма убедительно изображая занятость, вымолвил: — Совершенно нет, господин. Госпожа интересовалась где может найти доктора. У нее проблемы с горлом. — Флавио вновь обратил к ней свой взгляд, в черных глазах отразилось наигранное сочувствие. И лишь Элодия различила в них отчетливое «Мы ещё не закончили», словно обещание повисшее между ними цепями. Незнакомец увлеченно разглядывал их и рассудив, что ответ его устраивает, обратился уже к ней: — Не позволите ли вас проводить? — Изображая галантность, он предложил ей руку, но Элодия неуверенно на нее покосилась и заставила себя молча пройти мимо. Ею двигало желание поскорее покинуть эту злополучную комнату и оказаться как можно дальше от того, кто ее в нее затащил. Флавио лишь обернулся ей вслед и его взгляд не сулил ничего хорошего. Незнакомец же посчитал ее молчание согласием и проходя по коридору, он широким шагом повел ее вперед. Все также любопытно и смешливо разглядывая. Встретившись с ним взглядом, когда Элодия немного пришла в себя и отняла руку от ноющей шеи, она не выдержала: — Я — кто по вашему? Обезьянка в цирке?! Нечего меня так разглядывать! — не сдержав повышенного тона из-за натянутых нервов, Канаверо встретила реакцию, которую ожидала получить меньше всего, смех. — И… и я не просила меня провожать! Мужчина заливисто рассмеялся, словно специально ее провоцировал. Более того, засунул руки в карманы темных джинс, всем своим видом демонстрируя вальяжность и расслабленность, даже невразумительную холеность. — Вы ровно такая, как о вас говорят. — себе под нос восхищенно пробормотал он, проводя пятерней по чуть засаленным волосам. Каштановые пряди обрамляли лицо и едва касались плеч, а легкая щетина прибавляла незнакомцу возраста и притягательного шарма. — Или представьтесь и скажите что вам от меня надо, или валите. — Осознав, что ее слова далеки от спокойных, или хотя бы вежливых, Элодия добавила, продолжая буравить мужчину недовольным взглядом. — Пожалуйста. Светло-карие, ореховые глаза в ответ на ее слова заблестели ярче. Будто все, что бы она не сделала, стало бы для него потехой или представлением, а озвученное — в особенности. Но мужчина все же обуздал свое неудержимое веселье и по привычке протянув перебинтованную ладонь, тотчас же поменял руку на левую. — Дарио Конте. — вымолвил он, от чего ухмылка стала шире, а пластырь на его переносице изогнулся. — К вашим услугам. Элодия помедлила, прежде чем пожимать руку странному знакомому, но все же уверенно протянула свою. Все, о чем ей хотелось сейчас думать заключалось в произошедшем наедине с Флавио, и уж точно не о том, как подозрительно и странно себя вел встретившийся ей мужчина. Дарио, как он себя назвал. — Элодия Канаверо. — Его хватка была крепкой и цепкой, но чувствовалось, что он смягчает свое рукопожатие, чтобы не причинить ей боли. Она также успела отметить сколь огрубелой и мозолистой кожей обладает ее новый знакомый, что пробудило в ней интерес и отвлекло от тяжких раздумий. Они незаметно оказались на улице и утренняя прохлада вынудила Элодию поплотнее закутаться в вязаный кардиган с вышивкой в виде извилистых лавандовый цветов на кремово-розовой мягкой шерсти. Никто бы никогда не смог и предположить, что его вязала никто иная, как Ринда пока была в своем прошлогоднем отпуске на островах Мо. Правда, Элодия очень сомневалась, что это был настоящий отпуск, а не какие-то личные, возможно криминальные дела, которые сестра проворачивала на стороне — Рин не умела отдыхать от слова совсем. Но Канаверо в это не вникала, опасаясь раскопать что-нибудь, ведь своим не осмотрительным любопытством не хотела ставить Ринду под удар. Страх и растерянность постепенно сходили на нет, наполняя душу пустотой и тревогой наполняя горло и вызывая тошнотворные позывы. Если первым ее порывом было скрыться от всего мира, остаться наедине, где бы ей было только хуже. То вторым оказалось невыносимое желание закурить. Дарио, наблюдая за тем, как Элодия нервно хлопает себя по бедрам и достает из кармана мятых вельветовых брюк пачку сигарет, невозмутимо протянул ей зажигалку и взамен получил блестящую сиреневую самокрутку. Одарив ее насмешливо-вопросительным взглядом, он получил ответ: — Считайте напала страшная скука. Покрасила сигаретую бумагу. — Покрутив свою сигарету в руках, Канаверо пожала плечами, усмехнулась и прикурила, блаженно затягиваясь. — И надеюсь, у вас нет аллергии на корицу. Пробую новый рецепт. Дарио прыснул, но не потрудился что-то ей ответить, тоже закуривая. Яркая сигарета в больших мозолистых пальцах, на фоне жестких черт лица и острых углов во внешности, выглядела нелепо и в тоже время занимательно, вызывая неподдельный интерес. Против воли прокручивая в голове воспоминания недавних событий, Элодия уловила не сообразное ее удаче, совпадение и напряглась, уже собираясь озвучить подозрение вопросом. Однако Конте ее опередил. Правда, не с тем, что ее интересовало. — Как давно слезла с тяжелых? — Бесцеремонно нарушая все правила приличия, он повернулся к ней с испытующим взглядом, но в тот момент ее заботило это меньше всего. Элодия ума приложить не могла чем она себя выдала, но назвавшийся ей мужчина, был или очень внимательным, или таил в себе гораздо больше знаний, чем являл на свет. — Насвай, даже с добавками, узнаю из тысячи. — Дарио отнял самокрутку от губ, которые легко и самодовольно изогнулись, и выдохнул несколько колец дыма. Впрочем, он не подавал виду, будто знание, что она бывшая наркоманка, а скорее нынешняя, его как-то волновало. — Начала пытаться полтора года назад, — ее слова едва громче шепота покинули уста. Элодия очень редко говорила на эту тему, и уж тем более с незнакомцем. Однако, казалось, он не осудит, да и криминального ничего в ее действиях более не было — легкие наркотики, которые она употребляла были легальны. — Но за исключением вот этого, — Элодия кивнула на яркую дымящуюся сигарету зажатую между указательным и средним пальцами. — Я чиста уже как семь месяцев. — Срывалась, я полагаю? — Покажите мне человека, который бросил наркоту после долгих лет баловства и с первого же раза сумел слезть. — Она вздохнула и грустно посмотрела себе под ноги, где сквозь асфальт тщетно пытались проростки зеленые травинки. Пепел, который Элодия стряхнула разлетелся вереницей серости по ветру. Перед глазами зарябили воспоминания о том, как трудно было превозмогать себя и зависимость, и как Ринда терпеливо вытаскивала ее из пропасти каждый раз, приводя в чувства и помогая пережить последствия очередной ломки. — Три раза. — Вслед за откровением, Элодия не сдержала любопытства, уподобляясь неприличной манере обращения ее собеседника. Было бы лицемерно продолжать спектакль, будто человек, стоящий перед ней, только что не узнал то, что она скрывала много лет и то, что могло с легкостью разрушить ее, и без того шаткую, репутацию. — Как ты понял? Дарио как ни в чем не бывало улыбнулся, но в его выражение лица закралась горечь. Свет падал на него под углом и темные пряди волос отбрасывали тени на скулы и еле-видимые шрамы. Будто показывали, что этот человек не так прост, как кажется. А быть может, и вовсе опасен. — Дрожь в руках и то, как ты прерывисто выдохнула после первой затяжки. — Он покачал головой, зажимая сигарету в зубах. — Так ведут себя или курильщики со стажем, которые не слышали запах табака долгое время, или такие, как мы, наркоманы, которых насвай спасает от окончательной пустоты. Элодия едва не пропустила мимо ушей заветное «мы», которое промелькнуло в предложении и тут же повернула к Дарио голову, сводя брови на переносице. — Значит, мы…? — Она постеснялась напрямую задать вопрос, но вопросительная интонация была очевидной. Конте вынужденно кивнул, хоть и казалось будто ему этого делать не хотелось. Элодия понятия не имела в какое русло шел этот разговор, но ей по непонятным разуму причинам, было до чертиков интересно остаться и послушать. Осматриваясь, ее спутник привалился плечом к холодному камню. В тени здания, подходящего на замок, гуляла свежесть сада. Темный изумрудный плющ обвивал колонны, которые тянулись в ряд, создавая проход и прямую дорогу к туманным просторам предгорья. Сложив руки на груди, Дарио осмотрел ее с ног до головы рассудив, что может снизойти до откровения и тяжело вздохнул. — Мой отец был предпринимателем в Санвилье, достаточно успешным по тогдашним меркам. — Истолковать какого возраста он мог быть Канаверо не могла, но однозначно понимала, что Конте старше нее. На порядок старше. — Он начал неплохо зарабатывать и это изменило быт нашей семьи, но пошло наперекор моим привычкам. В захудылых райончиках, где я любил ошиваться с друзьями, — Он изобразил ленивые кавычки и хитро сощурился. — Которые, в свою очередь, входили в местную банду, и не упустили из внимания новоиспеченного наследника. Под видом безобидной расслабляющей курильной смеси, мне подсунули героин. А может, и кое-что похуже. — Дарио оперся о стену здания спиной и сложил руки на груди, всем своим видом демонстрируя скуку. Однако вопреки впечатлению, Элодия чувствовала, что человек не мог так просто смириться с трагедией, которая вполне могла пустить чью-то жизнь под откос. — За каждую дозу у меня просили баснословные деньги. И благодаря отцу, до поры до времени, я их находил. Мои, так называемые друзья, добились того, чего хотели. — Он безразлично пожал плечами, но продолжил. — Однако они не учли одного. Мой отец и так работал с главарем их банды. Узнав о моей зависимости, он повздорил с сообщником и назло тому, вряд-ли заботясь о том, что будет с нами, — Элодия догадалась, что он говорил про свою семью. Быть может, про себя и свою мать, а возможно и про кого-то ещё. — Пришел в полицию с повинным. Ему дали условный срок, но до суда он не дожил. — Дарио делал паузы, чтобы затянуться, но когда сигарета дотлела до фильтра, он все равно еще долго вертел окурок в руках. Будто тот был ключом к дверям, которые он давно не мог открыть, или не решался. — Меня бросили на произвол судьбы. С оставшимися пожитками я уехал из того маленького городка на севере и нашел поставщика в Линге. Пока нашел ради чего жить, стало слишком поздно. Но я пытался и пытался слезть около семи лет, сейчас чист уже как восемь. — Во сколько же ты начал принимать? — прикидывая числа у себя в голове, Элодия нахмурилась. Было больно слышать сколь похожи их истории, но и удивительно отрадно, потому что ей вмиг стало известно, что она в этой куче дерьма не одна. — В тринадцать. — безэмоционально бросил ей Дарио, наконец избавляясь от окурка и жестом приглашая ее продолжить путь. Канаверо не сумела так быстро обуздать рвущееся наружу чувство несправедливости, хоть она и испытывала его к человеку, которого видела впервые. И все же каким бы противоречивым порыв не был, ей хотелось невозможного — вернуться в прошлое и оградить невинного мальчика от посягательств. Элодия последовала его примеру, когда уняла жажду до дозы, столь приятно мутящей сознание и без опаски приняла приглашение. В груди вмиг воцарилось спокойствие, химическое, неестественное и тормозящее, однако оно сейчас было гораздо ценнее бесполезных нервов. Хотя бы потому что ей все еще не терпелось задать интересующий ее вопрос, который едва не вылетел из головы: — Я могу рассчитывать на твою честность? — Элодия никогда не отличалась чопорностью, но ей было крайне неуютно уподобляться фамильярности своего новоиспеченного знакомого — незнакомцем его более не поворачивался назвать язык. Уж слишком откровенным был произошедший диалог. Возможно, то был эффект насвая, к которому Элодия за время употребления пристрастилась и привыкла настолько, что уже не удивлялась тому, как разбегались ее мысли от его воздействия. Но ей было легко беседовать с Дарио, будто они были знакомы много-много лет. Нечто было между ними такое, что напоминало легкий намек на неловкость вслед за долгой разлукой, и знание, что вскорости она бесследно исчезнет. Это было не беспочвенное доверие, но все же было в этой связи что-то необъяснимое — дерзкое, словно прыжок со скалы в пропасть, и в тоже время крепкое, под стать креплению, которое позволяло остаться в живых после подобной выходки. Она не имела ни малейшего понятия к чему это приведет, но падение было уже крайне трудно замедлить, а Элодия редко сдавала назад, даже если меняла направление своего движения. Однако ее фиолетовые глаза, встретив карие, расширились, когда Канаверо увидела во взгляде Дарио красноречивый ответ. — Не советую это делать. Честно. — Он усмехнулся, будто его веселила ее оторопь. — Но задавай уже свой вопрос. — Дарио склонил голову набок в призыве, и закатал рукава темно-рыжей кожаной куртки до локтей. Его татуированные предплечья тут же приковали ее взгляд. По его смугловатой коже до самых локтей тянулись языки пламени, окольцовывая запястья и перетекая в насыщенно-черный к кончикам завитков. Своеобразный, и в тоже время простой рисунок лучше всего передавал характер своего обладателя. Наконец, Элодия поняла чем же ей он так напоминал ей ее саму — запалом, неугасающим даже при отсутствии солнца в самой темной ночи. Наверное, было достаточно неблагоразумно делать поспешные выводы о столь малознакомом ей человеке, и все же… Если судить по его рассказу, они прошли до боли схожие испытания. Причем, Дарио определенно раньше, чем она, столкнулся с одиночеством и безысходностью. Когда же она не была брошена родителями вопреки проблемам с наркотиками — те, хоть и не были счастливы по очевидно губительным причинам, пытались помочь ей чем только могли. Но эффективней всего оказались методы Ринды. Безжалостные, безусловно, но проверенные временем, надежные. Чуть не погрузившись в думы слишком глубоко, Элодия вынырнула и встрепенувшись, спешно вымолвила: — Как… Почему ты зашёл в ту комнату? — Задавать этот вопрос было определенным риском, не столько для нее из-за связи с Флавио, сколько для самого Флавио, ведь если ее новоиспеченный знакомый присмотрится к «стажеру», коим ее парень значился в базе данных рабочего персонала… Почему-то Элодия знала, что это ничем хорошим не кончится. Именно потому что Дарио рассмотрит то, что ему захочется найти. После того, что произошло между ними это одновременно вселяло в нее и ужас, и злорадный трепет. Хотя второе Канаверо остервенело пыталась в себе подавить. — Мне плохо верится, что это случайность. — То есть, я таки чему-то помешал? — Дарио ухмыльнулся пуще, засовывая руки в карманы. Вокруг него клубились не объяснимые природным явлением, тени, но Элодия списала их на свою разыгравшуюся фантазию. — Считай чуйкой на заговоры. — Спешу разочаровать. Никакого заговора. Простое недоразумение, недопонимание. — Она изо всех сил старалась убедить себя в том же, поэтому ложь сорвалась с языка столь легко, будто всегда там теплилась. — Плохое самочувствие тому виной. Сорвалась на ни в чем не повинном парне. — Да неужели? — Дарио смерил ее холодным, едва ли скептическим взглядом. Вся надежда выкрутиться и замять начало этого дня развеялась прахом. А следующие его слова и вовсе повергли ее в панику, которая за считанные секунды охватила дрожью все тело. — Факт того, что он душил тебя для тебя простое… Как ты там выразилась? — Он театрально пощелкал пальцем в воздухе и когда обнаружил в памяти искомое, использованное ею слово, обнажил белоснежные зубы в кривой усмешке, которая более не отличалась смехом или дружелюбностью. — Недопонимание? Похоже, мы по разному воспринимаем значение этого слова. Кто на кого ещё сорвался. Элодия невыносимым усилием вынудила себя не застыть на месте и не подавиться комом, который мало того, что застрял, так еще и царапал ее горло изнутри с новой силой. Она лишь моргнула, тщетно пытаясь сглотнуть чувство собственной никчемности. «Провела здесь не больше недели, а уже успела все испортить.» — проклиная себя за невежество, Канаверо решила идти до конца с теми остатками самообладания, которые остались после ее фееричного позора. Рвать на себе волосы она будет позже. — Не понимаю о чем ты. — произнесла Элодия и вдобавок к жалким словам, из нее вырвался смешок. Никогда так сильно ей ещё не хотелось, чтобы ее приняли за дуру. Однако Дарио ее разочаровал. Его взгляд выражал желание поспорить и добиться от нее правды, и тем не менее, по прошествии пары минут, которые показались Элодии днями и целой жизнью, пролетающей перед глазами, он вымолвил: — Кстати, ничего не потеряла? — словно снисходительно позволял ей увильнуть, хотя по ее не исчезающей хищной ухмылке Канаверо понимала, что он ей не верит. От внезапного вопроса, она замешкалась и непонимающе уставилась на него. Дарио, без прежнего энтузиазма, достал из кармана ее телефон в радужном чехле и повертел его в воздухе, от чего жидкие блестки с задней его стороны медленно перетекли вниз. Ему не пришлось по нраву как она изменилась в лице в долю мгновения. На месте жизнерадостной девушки, чуть неуклюжей и витающей в своих мыслях, перед ним предстала опасливая, осторожная ее версия, которая корила себя за каждый неверный шаг — это слишком явно отражалось в ее завораживающе больших фиолетовых глазах, которыми Элодия без прежнего восторга глядела на мир. Так что и ее вещицу ему не хотелось возвращать так просто. Дарио осознавал, что его поведением в этом знакомстве, в целом, руководил вовсе не здравый смысл, а простое ребячество, и все же поддавался внутренним импульсам раз за разом. — В нынешнем поколении ими не разбрасываются, вроде как. Постарайся и ты быть осторожнее. — Вслед за непрошенным нравоучением, которое, он знал, вызовет бурную реакцию, Элодия насупилась. На самом деле, Дарио имел в виду нечто большее, чем обычную аккуратность в обращении с вещью личного пользования, однако призывать девушку к более тщательному выбору парней было уж точно не в его юрисдикции. Впрочем, и так, и эдак, он услышал в свой адрес задорное: — Знаешь, на чем я вертела твой совет? — С этими словами Элодия юрко выхватила свой телефон у него из рук и смерила его недовольным взглядом, перекидывая тяжелые рыжие кудри за плечо. Он едва не оторопел от громкости ее выражений, но в конечном итоге не сдержал искреннего смеха. Черт, Дарио не ожидал, что разозлит ее настолько, да и от здешних снопов было крайней редкостью услышать грубый жаргон. Стоило ему почувствовать ее нешуточное раздражение, воздух будто заискрился, и тут же жар схлынул, когда она вымолвила. — Всего хорошего. — Канаверо, видимо, собиралась было развернуться и уйти, но будто предчувствуя с его стороны выпад, задержалась. С одной стороны Дарио прекрасно понимал ее поведение — он вел себя нахально и бестактно просто потому что ему это нравилось, он сам был таков по натуре, и знал, что Элодия в этом на него очень похожа, поэтому ее явным негодованием озадачен не был. С другой — Конте был удивлен полным отсутствием у нее любой выдержки, коей отличались члены картринского клана, хоть народ Картринии и славилась вспыльчивым нравом. Хотя именно поэтому Элодия и была ему интересна. Именно поэтому он вообще оказался в том коридоре и стал свидетелем той примечательной сцене в комнате для рабочего персонала, от продолжения которой ее спас. Дарио сам искал встречи с ней. На протяжении последней недели он узнавал для Каэтана все, до чего только смог добраться в отношении посланницы и ее спутницы. О Ринде удалось разузнать достаточно много интересного, но за период в целых десять лет, учитывая, что он начал незадолго до приезда обеих девушек, для Дарио это был самый худший результат за всю его практику, ведь зачастую он поднимал всю подноготную человека на свет в считанные дни, даже не выходя из дома. Когда же ради информации об этой двадцатичетырехлетний девице ему пришлось объехать весь мир, собирая обрывки информации и складывая их в единый пазл, где было уж очень много проплешин. Вчера Дарио не успел завести разговор о спутнице загадочной посланницы, но на нее он откопал относительно немного, потому что прошлые года Элодия провела, слоняясь по клубам, принимая самые разные сорта наркотиков и сидя на шее у родителей. И, казалось бы, весьма стандартный набор обстоятельств, потому что Конте повидал много столь же богатеньких выходцев из хороших семей, которые точно так же разленились и влезли в долги, но Элодия не была на них похожа. Начиная с того, что вопреки зависимости, получила высшее образование, заканчивая тем, что пошла наперекор семье в своем стремлении стать частью Картринского клана, хотя ее отец удрал от своих обязанностей сам. Однако самым примечательным в ее биографии было родство с Риндой. Дарио уж никак не ожидал, что они могут оказаться двоюродными сестрами. Более того, его источники утверждали, что Элодия была на неком попечительстве у посланницы. Он знал, что это могло послужить хорошим рычагом давления в случае необходимости, но когда настало время сообщить об этой детали Каэтану, Дарио замялся, к своему же изумлению, и так ничего и не сказал. Чем бы ни была вызвана подобная заминка, она возникла в его душе вновь в этот миг. Элодия всматривалась в него с настороженностью и опаской, которые веселии до чертиков. И в тоже время, он чувствовал, что если станет напирать, она бесстрашно выступит в ответ. Проверить догадку значило бы зарекомендовать себя, как совсем уж отбитого нахала, поэтому Дарио воздержался и вместо этого в привычной манере вымолвил: — До встречи, Элодия. — В ленивой позе он наблюдал за тем как она, поглядывая в его сторону через плечо, не без спешки удалялась вперед. Вряд-ли Элодия понимала куда направляется, ведь вдали ее ждал тупик, а вернее конюшня, на которой, Конте был уверен, ей ничего не требовалось. Напрашивался вывод, что он все-таки ее не впечатлил, если она настолько отчаянно пыталась от него сбежать. И Дарио бы огорчился, если бы не был настойчивым. Прощаться вовсе не хотелось, поэтому, сливаясь с тенью чуть поодаль от главной дороги и перемещаясь плавно, он последовал за Элодией. Благодаря своему необычному дару, который нельзя было причислить к какой-то определенной разновидности, Дарио имел возможность укрываться во мраке тени или, в буквальном смысле, сливаться с любой темной поверхностью. Конечно, материально он все еще находился в том же положении, но для всех окружающих он был невидим. А при определенных манипуляциях и его умениях, и не слышим. Возможно, дело было в генах его отца. Насколько Конте было известно, тот имел какие-то корни на Южном континенте, но в любом случае, подтвердить это или опровергнуть шанса уже не представлялось. Из этого вытекало, что его способность могла быть связанной с магией разума, а вернее с магией иллюзий. Однако в тоже время природа его теней могла также крыться в близком родстве матери с мендосцами, которые, в свою очередь, преимущественно владели магией воздуха. Элодия, наивно думая, что осталась наедине, заметно поникла. Ее походка утратила легкость и на ее хрупкие плечи словно водрузили тяжеловесы, которые медленно тянули ее вниз. В какой-то момент Дарио был готов вмешаться, потому что казалось, что вот-вот, и Канаверо поцелует асфальт. Однако она все также шла, в неспешном ритме, сбивчиво и шаркая каблуками лаковых голубых ботильонов по земле. От нее веяло подавленностью и мрачностью, которая была ей не присуща — требовалось признать, что Конте наблюдал за ней последние пару дней в свободное от работы время в силу травмы, и разница бросалась в глаза моментально. Глядя на это, ему вмиг захотелось вернуться в отель, отыскать того парнишку, с которым у Элодии, по всей видимости, были какие-то отношения, и выместить на том всю скопившуюся у него злость кулаками, потому что Дарио пока не предпринял никаких мер, чтобы расквитаться с собственными обидчиками. От них остались лишь обломки костей его ладони, которую кое-как удалось срастить местному лекарю и ни малейшей зацепки об их возможном происхождении. От его взгляда не укрылось как она занервничала при упоминании произошедшего. Безусловно, это напугало Элодию, и Дарио понимал почему. Но была в ее испуге толика беспокойства уже не за себя. Кем же все-таки являлся для нее тот парень? И если прикинуть сроки приезда скромной картринской делегации, то пазл не складывался. Какой бы ветренной Канаверо не была, она не стала бы заводить отношения на неизвестной территории столь быстро. Да и как, должно быть, был плох ее вкус, если ее избранником стала подобная жёстокая мразь. К сожалению несчастных влюбленных, Дарио собирался углубиться в эту историю. Хотя признаваться себе в причинах подобной заинтересованности категорически не желал. Укутанная в кардиган по самые уши, с растрепанными ветром, рыжими кудрями, Элодия продолжала идти, хотя уже начала озираться. Видимо, до нее, наконец, дошло, что она бредет в неизвестность. Но вместо того, чтобы растеряться и опечалиться больше, она подняла голову к небу и осталась стоять так на целую минуту. Со стороны кто-то посчитал бы ее странной, и не без причины, но Дарио именно это в ней и нравилось — ее мало заботило что думали о ней другие. А если и заботило, то она, не смотря ни на что, шла наперекор судьбе и ее злосвовным приспешникам. Изучив ее прошлое, Конте знал это не понаслышке и это знание приносило ему глубокую удовлетворенность, затаившуюся в душе секретом. Этот путь, этот чертов энтузиазм, будто коварный огонек зарождающегося лесного пожара, который просыпался в нем в тени наблюдений за кем бы то ни было — с этим пороком Дарио давно смирился, более того сделал его своим призванием. Однако сейчас, пытаясь заставить себя развернуться и уйти, он понимал, что интерес медленно сменялся совершенно новым чувством. Трепетным страхом, он освежал застывшую в камне душу, словно перед первым полетом. Вел его яркой слепотой, которую он доныне считал преимуществом перед всеми вокруг, когда скрывал своей нутро в сотворенной темноте. Окрылит ли его то, чему Дарио тщетно пытался противостоять? Он даже не знал хочет ли слышать ответ.