This Thing of Ours | Наше дело

      У Гермионы Грейнджер проблема.       Поначалу все казалось достаточно безобидным, как если бы она заметила, что из пореза сочится кровь. Такого, что появился внезапно. Образно говоря, она думала, что промыла и перевязала его.       Она и не подозревала, что он был инфицирован.       То, что она узнала, кем был Драко Малфой, нисколько ей не помогло.       Она поместила это в раздел «Интересное». Да, это была настоящая сенсация — ребенок члена организованной преступной группировки учился в ее школе и был ее любимым учеником.       Лира Малфой была настоящей находкой. Умная, с небольшим дефектом речи, который одновременно вызывал умиление и восхищение, и в целом она была просто очаровательна. Она сидела в передней части класса, без возражений делилась игрушками и была дружелюбна даже с некоторыми из самых колючих учеников.       Каждый день в конце уроков она подходила к Гермионе и спрашивала, не проводит ли она ее до машины. Гермионе не обязана была это делать, но ей нравились эти дополнительные минутки, проведенные с девочкой. Она так забавно заполняла тишину. Когда Гермиона смеялась вместе с ней, это было совсем не так, как она часто смеялась с другими детьми. Лира была многословной, остроумной и веселой.       Проблема заключалась в ее отце.       Мысль о нем не давала ей покоя, скручиваясь под кожей. Она не видела его с тех пор, как рассыпала содержимое рюкзака Лиры на дорогу, с тех пор, как у нее слегка помутился рассудок, и она начала подшучивать над этим мужчиной.       Она не знала, что заставило ее заговорить с ним, пошутить. Может быть, дело в его дурацкой улыбке. Может быть, в том, что она обратила внимание на отсутствие обручального кольца на его левой руке. Может быть, в желании после стольких лет доказать, что она не была какой-то там первокурсницей. На самом деле, она чувствовала себя идиоткой, даже от одной мысли об этом. Она была взрослой женщиной, напомнила она себе. Серьезно, она должна забить.       И она пыталась. Вот в чем дело. Она действительно старалась не хотеть ввязываться в это. То, что Драко Малфой перестал заезжать за дочерью, было почти даром божьим.       На следующий день после того, как она эффектно рассыпала вещи Лиры в автомобильной очереди, Гермиона приготовилась снова встретиться с ним лицом к лицу. Она притворилась, что не провела лишнего времени у зеркала, не думала о том, как может выглядеть ее затылок (о чем она не задумывалась годами), не прикусила губу до покраснения, когда Лира попросила проводить ее. И когда она подошла к машине, держа девочку за руку, единственным человеком, который их встретил, был водитель с грубым голосом, дядя Лиры Грег.       Он одарил Гермиону тем, что, по ее мнению, должно было означать улыбку, но на его суровом лице это выглядело как гримаса. Он был достаточно мил — всегда махал им рукой и не приставал к Гермионе с вопросами, когда она сажала девочку в их машину, так что он был одним из первых в ее списке предпочтительных опекунов.       Она старалась не расстраиваться из-за пустого заднего сиденья.       И она быстро справилась с этим, по крайней мере, так она себе говорила, потому что не видела мистера Малфоя несколько недель.       У нее были другие дела, над которыми нужно было поработать; самым насущным из них было предстоящее шоу талантов. Гермиона была в восторге от этой перспективы, думая о своих учениках, когда голосовала за это мероприятие на собрании сотрудников.       Все было быстро передано в ее руки, и мадам Бруск с улыбкой назвала Гермиону организатором. Директриса объяснила, что другие сотрудники были заняты стандартизированным тестированием и подготовкой к концу года, в результате чего Гермиона осталась единственной, кто мог осилить такой проект. Ее поставили в пару с Адамсом, учителем театрального искусства, который сокрушался, что это мероприятие может сорвать весенний мюзикл, и не могли бы вы, пожалуйста, госпожа Грейнджер (произнеся ее фамилию так, будто в ней была немая буква «р»), просто взять бразды правления в свои руки, что совсем не звучало как вопрос.       Так она и поступила, потому что у нее все равно не было особого выбора. Она считала, что учителя искусств перегружены работой, но было бы неплохо, если бы кто-то еще помог ей определиться, спланировать и провести целое мероприятие.       Она не жаловалась, потому что дети были в восторге. Когда она раздала листовки, их лица просияли, и это почти того стоило, пока не наступила реальность.       Вечер шоу наступил быстро, а вместе с ним пришел и стресс, который накапливался в течение нескольких недель. Ее волосы отказывались слушаться, четыре резинки порвались, прежде чем она в слепой ярости схватила сверхпрочный краб для волос, чтобы убрать кудри с лица. Она надела цельнокройное платье, которое, по ее мнению, не соответствовало дресс-коду сотрудников из-за длины до середины бедра, сказав «да пошло все». Если появится административный персонал (а он не появится), она примет любое назначенное наказание.       Она приветствовала родителей, отправив Адамса в микрошарфе и фетровой шляпе рассаживать артистов там, где они будут ждать начала шоу. Когда он хлопнул в ладоши и заявил, как ему это нравится, она, что весьма примечательно, воздержалась от закатывания глаз.       Народу пришло много; небольшой зал полон людей, настолько, что она с трудом находит себе место. Она устраивается с краю, прислонившись к колонне, когда гаснет свет и двое ведущих, долговязый дуэт 11-летних лучших друзей из шестого класса, выходят и начинают представление, которое они репетировали, с непринужденного подшучивания.       С того места, где она стоит, ей видно, как Адамс, взволнованный и вспотевший, мечется за кулисами, размахивая руками и держа в руках цветные фильтры для прожекторов, которые не смогли вставить дети, попробовавшие свои силы в технической работе.       Она вздыхает, но не двигается с места. Вместо этого она позволяет ему впитать в себя часть того стресса, с которым она сталкивалась неделями.       — Мисс Грейнджер.       Гермиона вздрагивает, прижимает руку к груди и, оборачиваясь, обнаруживает позади себя Малфоя. На нем костюм, идеально отглаженный, но рубашка, накрахмаленная и скроенная так, как Гермиона никогда не сможет себе позволить на свою зарплату, расстегнута на три пуговицы и обнажает длинную шею, переходящую в грудь, для ее жадного взгляда.       Гермиона дважды моргает, чувствуя, как ее рот наполняется слюной, прежде чем приказывает себе: «Говори, идиотка».       — Привет, — хрипит она, мгновенно начиная себя ненавидеть.       Его губы приподнимаются в ухмылке, когда он прислоняется к колонне, чтобы посмотреть на нее сверху вниз. Его руки засунуты в карманы, и он выглядит таким спокойным и собранным, что она внезапно остро осознает, что она выглядит так, словно пережила разрушительную серию торнадо.       — Здравствуй, — тянет он, не сводя с нее голубовато-серых глаз.       — Ты не смог найти место? — спрашивает она, подавляя ту часть себя, которая хочет закричать, что это совершенно очевидно.       — Боюсь, дела на работе немного затянулись, — медленно отвечает он. — Надеюсь, ты не возражаешь, если я посягну на твою колонну?       — Нет, вовсе нет. Колонничай сколько угодно, — она морщится, — в смысле, я могу уйти. Если ты предпочитаешь колонничать в одиночку. — Гермиона покончит с собой прямо здесь.       Он улыбается ей, показывая все свои отвлекающе ровные зубы.       — Я убежден, что колонной нужно делиться.       — Замечательно, — выплевывает она в ответ, прежде чем довольно резко развернуться к сцене.       Дуэт ведущих развлекает публику, подшучивая над отцом, который носит бейсболку в помещении. Родители смеются, пока шутки продолжаются.       — Ты организовала это в одиночку?       Она оглядывается на него и обнаруживает, что он все еще смотрит на нее. Она неосознанно проводит рукой по крысиному гнезду, скрепленному крабом для волос у нее на затылке, прежде чем повернуться, чтобы скрыть его от него.       — Ну, э-э… нет. Мистеру Адамсу тоже было поручено помогать, но еще весенний мюзикл, так что я просто… — она замолкает и легкомысленно машет рукой, как будто это все объясняет.       — У тебя есть привычка перенапрягаться?       Гермиона сужает глаза.       — Нет, — усмехается она. — Если бы я не взяла это на себя, у детей не было бы возможности выступить сегодня вечером.       Он мычит в знак согласия, его глаза прищуриваются и сверкают, отражая тусклый свет в зале.       — У тебя есть привычка строить предположения? — спрашивает она.       Он слегка наклоняет голову, прижимаясь к колонне, и смотрит на нее сверху вниз. У Гермионы отвисает челюсть, и она краснеет, когда понимает, насколько вызывающе это звучит.       Прежде чем она успевает пробормотать извинения, он смеется.       — Да, — говорит он, все еще посмеиваясь, и переводит взгляд на сцену. Он делает глубокий вдох. — Я вас чем-то обидел, мисс Грейнджер?       Она не знает, не совсем, поэтому решает вообще ничего не говорить. Она поворачивается к сцене как раз вовремя, чтобы увидеть следующий номер: третьеклассница посвящает гитарное соло своей маме, настраивая инструмент, сидя на табурете.       — Мы не встречались раньше?       Гермиона закрывает глаза и делает глубокий вдох, прежде чем снова посмотреть на него.       — Мы познакомились в очереди для посадки, — отвечает она и не лжет, во всяком случае, не полностью.       Он медленно кивает, встречается с ней взглядом и проводит языком по щеке, высовывая его, пока осматривает ее. Под его пристальным взглядом она задается вопросом, может ли он понять. Есть ли у него есть какое-то чутье на правду.       Она ведет себя нелепо.       — Верно, — тянет он, поджимая губы.       Гермиона кивает и начинает отворачиваться, когда он снова заговаривает.       — Когда будет выступление Лиры?       — Ты что, не взял программку у входа? — шипит она. Женщина в конце ряда поднимает глаза на ее выпад и прищуривается, прежде чем снова обратить внимание на сцену. Гермиона прикусывает губу.       Проходит несколько секунд без обмена словами, под диссонирующее бренчание слегка расстроенной гитары.       — Ну, — шепчет Драко, слишком близко, если бы ей нужно было это комментировать, когда гитарное соло набирает обороты, — я ведь сказал, что опоздал, не так ли?       Гермиона закатывает глаза, и ей кажется, что он смеется, но она разжимает ладонь, в которой сжимала программку, и открывает ее. Ее глаза пробегают по именам в поисках Лиры, когда она внезапно чувствует тело, прижимающееся к ее спине.       Она слегка поворачивается, утыкаясь ему в грудь, и обнаруживает, что он прямо там, заглядывает ей через плечо и тоже читает программу. Он ужасно теплый, и осознание того, что она это заметила, заставляет ее затаить дыхание. Она отступает от него, прижимаясь спиной к колонне.       — Это я уже читал, — говорит он с серьезным выражением лица, но в его глазах мелькают искорки веселья. Она захлопывает рот, поскольку ее челюсть упала, и смотрит вверх, пытаясь взять себя в руки. Наконец она опускает взгляд.       Она сует ему программку, и он делает ненужный шаг вперед, накрывая ее ладонь своей, чтобы забрать ее.       — Спасибо, — бормочет он, не забирая проклятый клочок бумаги из ее рук, а вместо этого берет ее руку в свои, заставляя смотреть на него. Он наклоняется, блуждая взглядом по ее лицу, прежде чем спросить: — Ты уверена, что мы никогда раньше не встречались?       Гермиона отдергивает руку, и программка падает на пол между ними. Она начинает наклоняться, но он опускается на колени быстрее, чем она успевает это сделать в своем платье. Он поднимает ее, но прежде чем подняться, его взгляд падает на ее ноги, с нескрываемым восхищением осматривая обнаженную кожу. Она проклинает себя за выбор платья и издает тихий горловой звук, который снова привлекает его внимание к ее лицу.       Не вставая с колен, он бормочет:       — Ты кажешься такой… знакомой.       Гермиона пытается сделать шаг назад, но это только сильнее впечатывает ее в колонну, к которой она уже и так прижимается. Он легко поднимается, скользя взглядом по линии ее платья, и вот он уже стоит на голову выше нее, глядя сверху вниз с ухмылкой.       — Я… нет. Нет, мы не встречались, — настаивает она.       — Ладно.       Затем он прислоняется к колонне и снова обращает свое внимание на сцену. Гермиона чувствует, как жар поднимается по шее и заливает лицо, но все равно заставляет себя развернуться и смотреть шоу.       Она пытается не обращать на него внимания, но кажется, что все ее нервные окончания ощущают расстояние между ними. Он шевелится, и ее тело реагирует на этот звук. Он глубоко вздыхает, посмеиваясь над чем-то, что делает ребенок на сцене, и она так сильно прикусывает щеку, что кажется, еще чуть-чуть и пойдет кровь.       К тому времени, когда наступает благословенный антракт и в зале снова зажигается свет, она физически ощущает все то напряжение, которое давит на нее как бетонная плита между лопатками.       Она оборачивается, собираясь сказать ему, что сейчас, возможно, самое подходящее время, чтобы найти место, но обнаруживает, что он уже ушел. Часть ее раздражена тем, что он ушел, не попрощавшись, а другая ее часть (рациональная, вменяемая, ясно мыслящая часть) хочет свернуть себе шею за то, что считает, будто он был обязан хоть как-то предупредить об уходе. Этого бурного мыслительного процесса (размышлений о мужчине, о котором ей вообще не следует думать) достаточно, чтобы привести ее в движение. Гермиона оставляет свою колонну.       Она идет по коридору, не обращая внимания на Адамса, который выходит на сцену к микрофону и начинает исполнять «Лестницу на несеба» а капелла, что заставляет оставшихся родителей, которые хотели сохранить свои места, со стонами покинуть зал.       Гермиона толкает боковую дверь, встречая порыв прохладного воздуха, который ударяет ей в лицо, когда она выходит в ночь. Она тянется назад, снимает краб для волос и встряхивает кудрями. Это немного снимает напряжение, но она все еще чувствует покалывание в позвоночнике. Почесывая голову от макушки к затылку, она отчетливо ощущает запах дыма.       Она резко поворачивает голову и сначала видит только огонек — оранжевый кончик, горящий в тени. Он отталкивается от стены, все еще затягиваясь сигаретой, затем берет ее двумя пальцами, стряхивает пепел и смотрит на нее.       — Мисс Грейнджер, — тянет Драко, приподнимая уголки губ. — Следите за мной?       — Ты… — захлебывается она, — нельзя курить на территории школы. Ты совсем спятил?       — О, нельзя? — спрашивает он. Света хватает только на то, чтобы различить его очертания, а не всю картину целиком.       — Нельзя, — огрызается она, протягивая руку, чтобы выхватить зажженную сигарету у него изо рта.       Рука Драко оказывается быстрее и хватает ее за запястье прежде, чем она успевает до чего-либо дотронуться.       — Ну вот, это было не очень умно, не так ли?       Он держит ее крепко, и между ними проходит несколько мгновений. Гермиона не уверена, почему она позволяет ему это, но у нее не хватает смелости пошевелиться. Его ладонь теплая, пальцы обхватывают ее запястье, как нагретый браслет.       Она внезапно думает о таком тепле, прижатом к ее шее.       При этой мысли она краснеет. Чувствует, как горят и покалывают ее щеки — она слишком остро ощущает свои чувства и придает слишком большое значение отсутствию пространства между ними. Воздух наполнен дымом — запах, который она должна ненавидеть, но он напоминает ей о том, как она сидела на заднем сиденье Воксхолла, напоминает ей о последнем месте, где она чувствовала себя как дома.       Его большой палец движется. Прослеживает линию ее собственного пальца, прежде чем опуститься вниз, пробегая по сгибу запястья. Он надавливает, пробираясь выше, подушечкой пальца поглаживая ее ладонь, проводя по нервам, посылая волну тепла вниз по запястью и прямо к ее…       Внезапный топот ног, сопровождаемый оглушительными криками и смехом, заставляет Гермиону отвлечься от этой мысли.       Она вырывается из его хватки и гордо отступает на шаг назад. Гермиона пытается не злиться, но, черта с два, она злится, потому что как он смеет, ну? Ей просто нужно держаться подальше от него, поэтому она позволяет себе сделать еще один короткий шаг назад и откидывает волосы, которые (Мерлин всемогущий!) лезли ей в лицо, как непослушному ребенку, в то время как она разинула рот, покраснела и металась из-за того, что он схватил ее за запястье и начал ласкать? ее ладонь.       — Мистер Малфой, — кипит она, придавая своему голосу такие нотки, с какими она могла бы наказывать кого-то из своих учеников. — Нельзя курить в школе. Это должно быть до боли очевидно и без того, чтобы я напоминала.       Его ответная ухмылка оказывает нежелательное воздействие на ход ее мыслей. Затем он наклоняется вперед, сигарета подрагивает у него во рту, словно он может выронить ее, просто чтобы посмеяться над ней. Вот так, так близко, когда свет уступает место мутной дымке от оранжевого кончика сигареты, она вынуждена признать, что он великолепен. Его кожа гладкая, сияющая от света на губах. Его глаза напряженно смотрят на нее с нескрываемым любопытством. Изгиб его губ выглядит греховным, в уголках играет ухмылка.       Она выпрямляется.       — Каково мое наказание?       Она прищуривается, а он поднимает брови, изображая невинность.       — Потуши ее.       — Конечно, мисс Грейнджер, — говорит он, не отрывая от нее взгляда. Он подносит сигарету ко рту, делает еще одну затяжку, прежде чем демонстративно расположить ее между ними. Они оба наблюдают, как его пальцы разжимаются, позволяя сигарете упасть на землю. Он делает шаг вперед, раздавливая ее носком своего кожаного ботинка.       Она поднимает взгляд, когда он не отступает.       — Спасибо, — бормочет она, наблюдая за его глазами, пока он смотрит на нее сверху вниз.       Он был уверен в себе до раздражающей степени, о чем свидетельствовал его твердый зрительный контакт. Гермиона задерживает дыхание, пока он пялится на нее, вторгаясь в ее личное пространство привычным образом, несмотря на отсутствие такового.       Гермиона разворачивается, чувствуя, что ей больше нечего сказать. Наверное, ей вообще не следовало ничего говорить, но его надменное поведение задело ее за живое — заставило почувствовать раздражение и, боги, унижение.       — Куда ты идешь? — спрашивает он.       — Внутрь.       Она слышит, как он двигается, как трясет запястьем, чтобы посмотреть на часы. Затем она слышит низкий гул его голоса, в котором отчетливо слышится веселье, когда он замечает:       — Сейчас только 20:02. У нас перерыв до 20:15.       Она останавливается, выпрямляет спину и разворачивается на своих туфлях на разумном каблуке.       — И я намерена провести это время внутри. Ты ведь сможешь контролировать себя здесь в одиночестве, верно?       Его губы подергиваются, и он, прищурившись, смотрит на нее.       — Ты со всеми родителями такая агрессивная, или я особенный?       — Мне никогда не приходилось ругать других родителей за то, что они закурили сигарету на территории школы.       — Но тебе это понравилось, не так ли?       — Прошу прощения?       — Это довольно очевидно. Тут нечего стыдиться, мисс Грейнджер. — Он наклоняет голову еще сильнее, и она опасается, что та вот-вот упадет. — Некоторым людям просто нравится все контролировать.       Новая волна жара прокатывается по ее телу, немного неиспользованного адреналина бурлит в крови, когда ее челюсть падает от него и его намеков. Она все еще задыхается, когда наконец произносит:       — Я… это крайне неуместно!       — Неужели? — Он фыркает, все еще улыбаясь, прежде чем отвернуться. — Просто высказал проницательное наблюдение.       Гермиона так сильно прикусывает язык, что чувствует, как ее челюсть хрустит от напряжения, которое она оказывает.       — Ну… совершенно очевидно, что ты сам в некотором роде… помешан на контроле!       — Помешан на контроле? — повторяет он.       Она чувствует, как ее щеки покрываются пятнами, а по мышцам расползается ядовитая неуверенность. Поэтому, набравшись яда, она шипит в ответ:       — Да.       Он смеется, но улыбка меркнет, и он продолжает смотреть в сторону. Когда он откидывает голову назад, его глаза блестят, и он смотрит на Гермиону так, словно она здесь совершенно не на своем месте.       — Ты ничего обо мне не знаешь.       — Нетрудно догадаться, — ворчит она.       В одно мгновение ее пространство принадлежит ей, а в следующее мгновение — он уже там. Стоит перед ней и смотрит вниз с непроницаемым выражением лица. Гермиона сдерживает крик, готовый сорваться с ее губ, вместо этого моргает от его бесшумного и стремительного вторжения в ее личное пространство.       — Да? — спрашивает он.       — Да, — выдавливает она.       — И что ты думаешь обо мне, а? Раз уж ты со всем разобралась.       — Я… я… — Она замолкает, и он дает ей немного времени, ожидая, пока она разберется с собой. Разберется с ним.       — Тик-так, мисс Грейнджер, — говорит он, сверкая глазами, и на его лице появляется ленивая ухмылка.       Гермиона прикусывает язык, но слово вырывается из нее — она повторяет его, как и много лет назад, но на этот раз, благодаря практике, оно с легкостью слетает с языка.       — Отвали.       Проходит мгновение, пока он смотрит на нее, и она отвечает ему тем же. Затем он делает шаг назад, проводит рукой по своей рубашке, разглаживая ткань, которая не помялась.       Он открывает рот, словно хочет что-то сказать, но затем качает головой, глядя на нее прищуренным взглядом. Его глаза изучают черты ее лица, запоминая каждую деталь.       Гермиона краснеет.       Отвали? Отвали?!       Она хочет задушить себя. Хочет аппарировать на месте — к черту шоу талантов, Адамс и его микрошарф справятся с этим. Что с ней не так? Что с ним не так? Почему он был так решительно настроен изводить ее своими пристальными взглядами и этими забытыми богом ухмылками — скачущие горгоны, чтоб вас — такой ухмылкой. Он сводил ее с ума.       — Прости, — автоматически произносит она.       Он выдыхает, улыбаясь, и она понимает, что он смеется. Над ней.       С пылающими щеками Гермиона разворачивается на каблуках и заходит внутрь.       Ей нужно… что-нибудь. На краткий миг ей захотелось закурить. Что-нибудь, что могло бы хоть на полсекунды заглушить ее разум, дать короткую передышку от постоянной пульсации, которая отдавалась в нем сейчас.       Он был таким… раздражающим. Ему не потребовалось много времени, чтобы проникнуть ей под кожу, воздействуя на каждое нервное окончание с точностью, достойной изучения.       — Госпожа Грейнджер, наконец-то вы здесь, — говорит Адамс, приближаясь к ней слева.       — В чем дело? — почти огрызается она. От такой чрезмерной резкости Адамс приподнимает бровь, а затем на его лице появляется злобное выражение.       — Да будет вам известно, что я работал не переставая в течение целого часа без единого перерыва. У меня в горле пересохло.       — Напитки в главном зале.       — Да, но разве вы не можете просто принести их? Вас почти не было видно весь вечер.       Гермионе хочется рассмеяться над этим — и она действительно начинает смеяться, когда чувствует прикосновение к своей спине.       — Джоффри Адамс, — раздается ровный голос.       Ее тело как по команде вытягивается, когда все нервы, кажется, встают дыбом. Адамс поднимает глаза, встречая взгляд, от которого Гермиона только что пыталась убежать.       — Мистер Малфой… я не знал.       — Ах, да. Должно быть, это другая Лира Малфой должна сегодня выступать?       — Я… должно быть, это вылетело у меня из головы. Мне нужно… мне нужно идти.       — Вы ведь свяжетесь с Ноттом в ближайшее время, не так ли? Он упоминал, что ваш номер больше не доступен.       Адамс заметно съеживается, поднимая руку, чтобы погладить свой микрошарф. Гермиона видит, как его кадык дважды дергается, прежде чем он кивает — яростно трясет головой вверх-вниз. Он разворачивается, взбегает по ступенькам на помост и исчезает за сценой слева.       Гермиона поворачивается, чтобы осмотреть его, все еще раздраженная.       — Что это было?       Он делает глубокий вдох и засовывает руки в карманы брюк.       — Я знаю многих людей.       Гермиона наблюдает за ним; в его поведении нет ничего такого, что могло бы заставить Адамса выглядеть так, будто он еще чуть-чуть и намочит штаны.       — Мистер Малфой, если вы собираетесь угрожать учителям, думаю, вам лучше уйти.       — В какой момент ты услышала угрозу?       — Я…       — Если Адамс предпочитает убегать от проблем, которые сам же и создал, это его собственный выбор.       — Что ты имеешь в виду под проблемами, которые он…       Он наклоняет голову, глядя на нее сверху вниз.       — А я-то думал, ты уже раскусила меня.       Она прикусывает губу, глядя на него снизу вверх и вглядываясь в его черты. Он определенно не похож на человека, способного внушить страх одной фразой, но опять же, возможно, его безразличие — часть уловки. Она чувствует, как ее трясет, как раздражение перерастает в ощутимую тревогу, и усмехается.       — Ну, ты наверняка сможешь найти себе место, раз уж вернулся пораньше. Наслаждайся оставшейся частью шоу.       — Обязательно, — говорит он с улыбкой.       Гермиона ощетинивается под этой ленивой ухмылкой, разворачивается на каблуках и топает вверх по лестнице. Она решает убить двух зайцев одним выстрелом, или, скорее, избежать двух зайцев с помощью того же выстрела и исчезает за сценой справа.       Оказавшись вне поля его зрения, Гермиона облегченно вздыхает. Логически она понимает, что ведет себя незрело — ей не следовало говорить ему, чтобы он отвалил, и не стоило ходить вокруг да около, задавая вопросы, на которые ей не нужны ответы. Она объясняет это тем, что, несмотря на здравый смысл, есть какая-то нелогичная часть ее самой, которая находится у него под большим пальцем.       Она идет дальше, наблюдая, как дети бегают взад и вперед, выглядывая из-за занавеса, чтобы мельком увидеть своих родителей, которые начинают рассаживаться по местам в зале. Лира пробегает мимо нее, затем возвращается, широкая улыбка расползается по ее щекам.       — Мисс Гринч!       — Ну привет, мисс Лира. Ты взволнована?       — Да! Вам нравится мой костюм? — Она кружится, не дожидаясь ответа, ее косички разлетаются в разные стороны. — Мой Papi сказал, что он будет красиво смотреться на свету.       — Я влюблена в него. Думаю, мне придется украсть его для себя.       — Мисс Гринч! Он не налезет на вас, — хихикает Лира. — Вы поздоровались с моим Papi?       — Знаешь что, я его не видела.       — О, — вздыхает Лира, и ее лицо мрачнеет, она оглядывается через плечо, затем снова смотрит на нее. — Он не пришел?       — Нет, — исправляется Гермиона, морщась. — На самом деле я его видела. Но я не поздоровалась.       — О! Может быть, позже мы сможем подойти поздороваться?       — Я думаю, мистер Адамс уже проводит разминку. Тебе стоит пойти поискать других исполнителей! Не опаздывай!       Лира тут же ухмыляется, и Гермиона старается не сравнивать ее ухмылку с ухмылкой ее отца, наблюдая, как она энергично кивает, прежде чем убежать.       Гермиона продолжает улыбаться, пока девочка не исчезает, а затем ее плечи опускаются. Она чувствует себя глупо из-за того, что солгала, но настойчивое желание Лиры создать между ней и Драко что-то вроде дружбы — это то, что ей действительно нужно пресечь на корню. Особенно теперь, когда она знает, что какой бы фасад обаяния он ни поддерживал, это всего лишь игра. Ему явно нравится мучить Гермиону, вероятно, он считает ее глупой и властной, его забавляет ее раздражение в его адрес.       Она выбрасывает все это из головы, поскольку она абсолютно ничего не может сделать, чтобы исправить положение, а даже если бы и могла, Гермиона уверена, что не захотела бы этого. Этот мужчина может быть раздражающим, высоким и великолепным. Она прожила много лет, не уделив ему ни малейшего внимания.       (Это, конечно, не считая многочисленных сравнений, которые она проводила между потускневшим воспоминанием о нем, ухмыляющемся ей в библиотеке, и каждым мужчиной, которому она когда-либо уделяла хоть какое-то внимание.)       Она идет искать себе занятие и поправляет прическу девочке, которая довела себя до слез из-за блесток, которыми она пыталась украсить волосы. Как только проблема была решена, и вместо замысловатой косы, которую несколько часов назад заплела ее мать, на голове девочки появились космические пучки, Гермиона обнаруживает, что ей нечем заняться, а шоу вот-вот начнется снова. Она раздумывает, не спуститься ли ей по лестнице, чтобы вернуться к своей колонне, но в конце концов решает, что риск слишком велик. Она велела мистеру Малфою найти свободное место, но готова поспорить на всю свою следующую зарплату, что он этого не сделал, вместо этого занял место, на которое она ранее претендовала.       Ей нужно расслабиться, но напряжение не отпускает ее плечи, поэтому она садится за кулисами на шаткий табурет, наблюдая за выступлениями с правой стороны сцены и шепотом подбадривая детей перед выступлением.       — Ты была бесподобна! — говорит она Лире, когда та бежит к ней после их танца. Хейли сияет, и она следует ее примеру, улыбаясь во все зубы и тяжело дыша.       Вскоре после этого шоу заканчивается, но настоящего победителя не выбирают, вместо этого все ученики получают наградные ленты за участие. Гермиона направляет детей из-за кулис к их родителям, когда Лира находит ее и смотрит на нее с надеждой.       — Мисс Гринч, — говорит она.       — Что я могу для тебя сделать, мисс Лира?       — Вы можете помочь мне найти моего папу?       Гермиона размышляет о том, правильно ли будет отказать ей, но тут же понимает, что она тряпка, когда позволяет Лире взять себя за руку и вытащить ее оттуда, где она пряталась от отца маленькой девочки.       Он прямо там, разумеется, стоит с роскошным букетом из нескольких дюжин розовых роз на длинных стеблях. Лира заливается смехом, но не отпускает руку Гермионы, а тянет ее за собой вперед, пока они не оказываются перед мужчиной, а их приближение сопровождают шквал восторга и вспышки фотокамер гордых родителей.       Драко смотрит на свою дочь, и на его лице появляется широкая улыбка.       — La mia stellina. Ты была… великолепна!       — Papi! — кричит Лира, бросаясь к нему на руки. Драко роняет розы на пол, прижимает ее к себе, затем поднимает и кружит, не обращая внимания на восторженный ропот вокруг.       Гермиона наблюдает за происходящим, прикусывая губу, чтобы не улыбнуться, но по мере того, как хихиканье Лиры становится похожим на перезвон колокольчиков, она чувствует, как беспокойство тает в ее груди. На смену ему приходит тепло, разливающееся до самых кончиков пальцев, тягучее, как свежеиспеченное лакомство — кап, кап, кап — и такое манящее, что она едва может отвести взгляд, пока не доходит до пальцев ног. Ее сердце пропускает удар.       Это так чертовски мило.       Она трясет головой, эта мысль мечется в ее черепной коробке, как будто ее огрели конфундусом.       Приди в себя.       Устроившись в объятиях у его груди, Лира шепчет Драко на ухо. Он внимательно слушает, уставившись в пол, а затем поднимает взгляд на нее.       — Мисс Грейнджер, — мурлычет он, улыбаясь, и его глаза бегают от одного ее глаза к другому, — здравствуйте.       — Мистер Малфой.       — Лира сердится на меня за то, что я не разыскал вас раньше.       От этой лжи ее лицо вспыхивает.       — Мне очень жаль, — бормочет он. Его взгляд сужается. — Я был слишком увлечен беседой.       — Все в порядке.       Она переминается с ноги на ногу, желая, чтобы у нее хватило смелости просто развернуться и сбежать от этого разговора, но ее словно придавливает их совместный серебристый взгляд.       Лира качает головой, драматично закатывая глаза, как будто ее отец такой глупый, раз не сделал того, что ему сказали. Гермиона сглатывает, наблюдая, как он ставит маленькую девочку на ноги. Он наклоняется, берет ее букет и передает ей в руки. Цветы на длинных стеблях почти с нее высотой и закрывают ей подбородок. Она снова хихикает, собираясь развернуться и убежать, когда Драко выдергивает одну розу из букета, а затем отправляет ее на поиски друзей.       Она логически понимает, что ей тоже следует развернуться на каблуках и уйти. Отойти как можно дальше от мужчины перед ней, который, все еще ухмыляясь, делает шаг и сокращает разделяющее их расстояние. Он держит розу между указательным и большим пальцами, длинный стебель, у которого обрезаны шипы, покачивается, когда он осторожно прокручивает его.       — Это было адекватное извинение? — спрашивает он, глядя на нее.       Она выдыхает, чувствуя, как ее лицо становится горячим.       — Я даже не уверена, что ты понимаешь, за что извиняешься.       — Разумеется, не за отсутствие приветствия. Но я рад быть твоим секретом, Грейнджер.       Она усмехается, потому что это единственный способ сохранить хоть какое-то подобие уверенности под его пристальным взглядом.       — Никаких «мисс», когда мы одни?       — Тебе нравится, когда я обращаюсь к тебе «мисс»?       — Нет, — внезапно произносит она, почти непроизвольно.       Он наклоняет голову набок, на его губах играет ухмылка.       — Я всегда мог бы обращаться к тебе по имени.       — Это было бы крайне неуместно.       Он перестает крутить розу в пальцах.       — Правда? — едва слышно спрашивает он.       — Абсолютно, — шепчет она, ее голос застрял в горле.       — Я не твой ученик.       — И все же, — выдыхает она, затем закрывает глаза и делает шаг назад, прижимаясь спиной к краю сцены. — Существуют определенные стандарты. Нужно поддерживать видимость.       Его лицо становится непроницаемым, он смотрит вниз на розу, а затем из его груди вырывается смешок.       — Где-то я это слышал. — Он снова смотрит на нее, протягивая розу. — Это тебе.       — Разве мы только что не говорили о соответствующем поведении…       Начиная с лепестков, ближайших к чашелистику, вся роза расцветает белым. Румянец превращается в алебастр, свежий и чистый, на верхушке стебля без шипов. Она поднимает глаза и встречается с ним взглядом.       — Белая роза. Невинность. Простая благодарность за то, что ты посвятила себя исполнению капризов моей дочери. И так любезно, смею добавить.       Ее ладонь подрагивает, раскрываясь. Он сокращает расстояние, которое она не решается преодолеть, прижимая розу к ее коже, пока ее пальцы не обхватывают стебель.       — Спасибо, — повторяет он, проводя большим пальцем по ее костяшкам, прежде чем убрать руку. — Ты не такая, как я себе представлял.       Гермиона кивает, не доверяя ни одному из слов, которые готовы сорваться у нее с языка.       Его губа дергается, его глаза встречаются с ее глазами, в них явное веселье, но она не уверена, почему. Возможно, дело в ее молчании, в пронизывающей атмосфере поражения, когда ее пальцы крепко сжимают длинный стебель цветка, который она не должна была принимать.       «Идиотка» снова и снова проносится в ее голове. Она наблюдает за тем, как он уходит, ни разу не оглянувшись на нее, медленно скользя взглядом вверх и вниз по его спине.       Она наконец приходит в себя, когда вспышка ослепляет ее, и понимает, что ее порочность и глупость теперь будут увековечены на фоне одного из памятных снимков ученика.       «Вот Чарли в возрасте 6 лет после своего первого в жизни выступления на шоу талантов! Он исполнил джазовую импровизацию под свой микс из саундтрека к «Титанику». А если вы посмотрите направо от него, то увидите помощника учителя, Гермиону Дж. Грейнджер, пускающую слюни на женатого мужчину!»       При этой мысли она выходит из помещения, сжимая розу так, что она должна была бы хрустнуть, но, разумеется, цветы дорогие, крепкие и, честно говоря, великолепные. Это еще больше ее злит.       Она бездумно крутит ее между двумя пальцами, пока проходит короткое расстояние до учительской, где она оставила свои вещи на вечер. Когда она проходит мимо неосвещенной витрины с наградами, выплевывающей ее отражение, она чуть не упускает это из виду.       Она останавливается, чувствуя, что ей не по себе. Затем она делает шаг назад, почти комично, и поворачивается к закаленному стеклу.       В ее ладони, сжатой так, что костяшки пальцев побелели, зажата багровая роза. Лепестки густо-красные, на ощупь как вишневый сатин. Гермиона крутит ее туда-сюда, гадая, не мерещится ли ей, не игра ли света, а чудесная роза словно оживает, пульсируя в такт воображаемой улыбке — ленивой, широкой, довольной и… что?       Влечение. Страсть. Желание.       Ее пальцы инстинктивно разжимаются — по венам разливается шок. Она роняет розу на пол и отступает на шаг. Красная роза приземляется, резко контрастируя с морем только что натертого воском пола. Даже в едва освещенном зале она бросается в глаза. Кровоточащий, багровый грех.       Стуча каблуками по линолеуму, ускоряя шаг с каждой секундой, она думает о минутах, которые провела, вертя в руках красную розу, которую Драко Малфой заколдовал прямо у нее под носом. Она старается не обращать внимания на то, что пульсация в ее барабанных перепонках, вызванная биением ее сердца, утихла. На ее месте — далекое воспоминание о смехе, эхом разносившемся по пыльным стеллажам библиотеки.