Послушный фюрер

Первым, что он почувствовал, очнувшись, была выворачивающая тошнота. Гитлер попытался резко сесть, но руки были прикованы, всё, что он смог, это свесить голову вбок, пытаясь не запачкать постель. Вторым чувством стала боль, накатившая от неосторожного рывка. Болело всё, руки, ноги, голова… Перед глазами всё плыло, сфокусироваться на окружающем было трудно. Фюрер обнаружил себя лежащим на железной койке, на белоснежных простынях, в помещении с ещё несколькими такими же кроватями и выкрашенными в белый цвет стенами. Запах спирта и хлорки не оставлял сомнений, что это было какое-то лечебное учреждение. В палате было пусто, кроватями явно никто не пользовался. Только он лежал, прикованный наручниками по краям, и пытался сдержать подступающую к горлу желчь. Желудок был привычно пустым и рвотные позывы лишь обжигали горьким желудочным соком. Сознание покидало его и возвращалось снова. Вот он очнулся, а противной жёлтой лужи уже нет. Боль самую малость утихла, вокруг стало темнее. Гитлер замечает окно. За окном через плотную сетку видно кусок серого неба. Он чувствует, что ему нужно в уборную и пытается кого-нибудь позвать, но тихий голос тотчас отдаётся спазмом в голове. В следующий раз он просыпается лежащим на боку. Обе руки прикованы к одной стороне кровати. Плечо занемело, на левой ноге он наконец-то замечает гипс. Вспоминает тот ужас, который увидел после падения из окна. Его лечат? Это хорошо. Наверное. Кажется, он видел капитана, стоящего у изножья кровати и пристально разглядывающего своего пленника. Полежав, Гитлер снова уходит во что-то среднее между обмороком и сном. Чтобы вскоре очнуться опять. Нестерпимо хочется в туалет. Вроде бы ему уже меняли простыни, но он не хочет повторять этот опыт, когда спасительная пелена покинула сознание, и он может себя контролировать. Жмурится, чтобы не плакать. Всё-таки зовёт, превозмогая боль. Кто-нибудь. Помогите. Приходит женщина в белом халате и с перепуганным лицом. Кажется, понимает слово «Toilette», уходит и возвращается с судном. Ужасно стыдно, но лучше так. Потом она ещё и даёт ему напиться. И какое-то пюре. Кормит с ложки. Добрая. Очень хочется попросить её о помощи, но Гитлер останавливает себя усилием воли. Не поймёт. Да и не поможет. В следующий раз Гитлер очнулся гораздо более свежим. Голова почти не болит, тело ломит не так сильно, а тошнота ушла совсем. Он снова лежит на спине. Открыл глаза и вздрогнул, тут же зажмуриваясь вновь. Капитан сидит на соседней кровати и с невозмутимым видом выкладывает что-то на прикроватную тумбочку. Страшно. Что у него там? Он сейчас опять… Адольф не выдерживает и снова приоткрывает глаза, через ресницы подглядывая за капитаном. На тумбочке лежит какой-то небольшой прибор, опутанный проводами. Один провод уходит куда-то к стене, видимо, к розетке. Из прибора капитан вытягивает какой-то предмет, похожий на толстую металлическую ручку. Адольф начинает догадываться, что это такое. Офицер подносит «ручку» вплотную к лицу пленника. Смотрит равнодушным взглядом, примеряясь к коже. Кажется, если бы Адольф не проснулся, капитан начал бы свою работу прямо так, пока он спит. От этой мысли под кожей разливается гадливое чувство. Словно он вовсе не человек. Просто кусок послушного мяса. - Не двигайся, - приказывает, не сомневаясь, что Адольф поймёт. И он понимает, замерев и направив взгляд на руки капитана. Щелчок, прибор начинает мерно жужжать, и кожу обжигает колкой болью. Гитлер прикрывает глаза, стараясь не шевелиться. Капитан возит остриём по щеке, время от времени смахивая проступающую кровь. Взгляд сосредоточен, губы поджаты до бледноты. Адольфу не нравится абсолютно всё, что происходит сейчас. Капитан не просто равнодушен, он явно недоволен. И то, что он сейчас делает, лишь очередное изощрённое наказание. Адольф чувствует, как на его скуле вырисовываются какие-то буквы. Капитан пишет послание. То ли ему самому, то ли тем, кто будет его видеть. Послание, которое его пленник никогда не сможет стереть с кожи. Что бы там ни стояло, оно навсегда останется с ним, преследуя и не давая освободиться. Этот позор не удастся смыть… Из глаз начинают сочиться слёзы, и Гитлер усилием воли останавливает разрушительные мысли. Ничего. Это ещё ничего. Есть крема в тон кожи, это можно будет замаскировать, спрятать. В крайнем случае закрасить другим рисунком поверх. Да. А его уже замазать кремом. Конечно, придётся избегать слишком яркого солнца и прятаться от дождя. Будет круг посвящённых в ситуацию лиц. Но он найдёт способ заткнуть злые языки. Что-нибудь придумает. Гитлер жмурится, больше не в состоянии выносить экзекуцию. Изо всех сил старается отрешиться, чтобы не выплеснуть съедающие его боль и отчаяние. Он пережил уже слишком много, чтобы его сломала какая-то картинка на лице. Татуировка не занимает много времени. Закончив, капитан наконец-то перестаёт хмуриться и смотрит с неким удовлетворением. Он проводит пальцем по саднящей коже, ещё раз стирая кровь. После чего берёт маленькое зеркало с тумбочки и подносит его к лицу пленника. Адольф бросает взгляд на своё отражение, и остановившиеся было слёзы начинают бежать вновь. На своей щеке, прямо под левым глазом, он видит аккуратную, словно выведенную по трафарету, надпись: «Eigentum». Собственность. По спине пленника проступает холодный пот. Клеймение заставляет чувствовать себя скорее скотиной, чем человеком. Он судорожно ищет свой внутренний стержень, чтобы опереться на него, чтобы напомнить себе, что не имеет значения, что здесь с ним делают. Как бы они ни старались, животные здесь – они, а не он. Теперь он видит это лишь ещё ярче, чем прежде. Звери, не имеющие понятия о чести и достоинстве. Ломают его даже тогда, когда он и так подчиняется… Щелчок пальцев привлекает его внимание, и Гитлер снова бросает взгляд в зеркало. Надпись в отражении читается легко. Чётко. Адольф понимает, что она выведена зеркально, специально для него. Не для других. Вихрь эмоций снова меняет своё направление. Ощущать себя животным становится просто невыносимо, и Адольф начинает ненавидеть себя за пронизывающее желание потянуться к своему мучителю, прижаться, выпросить немного ласки или доброе слово. Как подтверждение, что он – всё ещё человек. Что с ним общаются и, ну хоть самую капельку, его ценят. Проклиная себя за слабость, Адольф переводит осторожный, опасливый взгляд на лицо капитана, тут же натыкаясь на цепкие, льдисто серые глаза. Его тюремщик смотрит безотрывно, кажется, проникая в самую душу. Губы его искривляются в пугающей надменной ухмылке, и он тянется рукой к лицу пленника. Берёт каплю крови со щеки и размазывает по губам наподобие помады из их ежедневного ритуала. После чего слегка надавливает, ожидая реакции. Что-то среднее между отточенным рефлексом и желанием угодить, заставляет Адольфа сомкнуть губы вокруг грубых пальцев и впустить их в себя, начиная посасывать. Металлический привкус крови. А под ним хорошо знакомая кожа, которую он изучил уже вдоль и поперёк. Пленник втягивает пальцы глубже и проходится языком по знакомым складочкам на изгибах суставов, по мозолям от тренировок с оружием, старательно обводит сверху и снизу. Он давится, когда капитан вдруг переходит к активным действиям, втрахивая пальцы в его рот. Старательно заталкивая ненависть на дно своей души, Адольф наблюдает, как заволакивается взгляд его тюремщика, чувствует его нарастающее возбуждение и слишком хорошо понимает последствия. Но не знает, как он мог бы это прекратить. Капитан наслаждается, до упора впихивая пальцы в горло пленника. От клейма, утверждающего его владение, ещё стекают редкие капли крови. Они смешиваются с солёными слезами, которые катятся у Адольфа от усердия и жалости к себе. Влажный взгляд синих глаз чарует, заставляет гадать, что же происходит в этой чернявой фюрерской головке. То, как покорно нижний сосёт его пальцы, с какой готовностью реагирует на малейшее движение и каждый приказ, совершенно не вяжется с разочарованием, которое бывший фюрер вызвал своим прыжком с третьего этажа. Трахая пальцами этот пошлый рот, доводя пленника почти до рвоты, и с жадностью впитывая борьбу эмоций в его взгляде, капитан размышлял о том, что он нашёл себе практически идеальную игрушку. Бывший фюрер учился феноменально быстро, искренне боялся разочаровать хозяина, и, как вишенка на торте, так же искренне презирал себя за это неумолимое стремление угодить. От воспоминаний о проведённых вместе сессиях, у капитана сладкой судорогой свело пах. Не видя смысла себя сдерживать, он мягко провёл по животу Адольфика, задирая больничную робу наверх, расстегнул и чуть приспустил свои брюки. Млея от пристального взгляда пленника на показавшийся член, он быстро перекинул ногу в начищенном ботинке и уселся на мягкий, податливый живот. Чуть сместившись к краю кровати, капитан молча вложил пульсирующий орган в тонкую ладонь, ещё раз убеждаясь, что пленник понимает его без всяких слов. Одного намерения было достаточно, чтобы Адольфик извернулся, протягивая руку как можно дальше в браслете наручников, и, игнорируя боль от врезающегося в кожу железа, дотянулся до жаждущего ласки члена. Пока пальцы капитана терзали рот бывшего фюрера, тот старательно ласкал его член, подстраиваясь под заданный ритм и настроение. Щёки пленника раскраснелись, дыхание потяжелело, а слёзы высохли, уступая сосредоточенности на работе. Умиляясь от этого вида, капитан чуть сместился вниз, приспуская больничные штаны и придавливая член нижнего гладкой тканью собственных брюк. Он вытащил пальцы из его рта и начал лихорадочно ласкать распростёртое тело, бесцеремонно залезая под робу, то щипая, то наглаживая маленькие соски, проводя напряжёнными пальцами по животу и бокам, наклоняясь вперёд и шепча непристойности на маленькое розовое ушко. Капитан елозил брюками по члену пленника, толкался в нежную, старательную ладонь, видел его сладкую покорность сквозь боль, и понимал, что хочет большего. Он хочет поставить этого некогда почти всесильного, а сейчас так умопомрачительно послушного мужчину на колени, прогнуть его в спине и вытрахать из него всякую мысль о побеге! Как посмел он предпочесть их играм прыжок с третьего этажа на асфальт? Как мог он напрашиваться на ласки, жаться к нему, ища утешения и защиты, а потом так бездарно сбежать, да ещё и покалечиться по пути?! Капитан уже вовсе не был уверен, что его «идеальная игрушка» способна пройти обучение и не откажет в самый ответственный момент. Злясь, он вбивался в слабую ладонь Гитлера, руками прижимая его к койке и заставляя бороться за каждый глоток кислорода. Когда вдруг почуял, как отросток где-то между его ног вдруг стал затвердевать, наливаясь кровью. Это осознание чуть не скатило капитана в сметающий все границы оргазм. Сдержавшись, офицер вытащил свой член из липкой ладошки и хищно оскалился, наблюдая за поплывшим взглядом Адольфика. Он был слишком прекрасен, чтобы не дать ему ещё один шанс. Гитлер лежал под капитаном, задыхающийся, возбуждённый и сбитый с толку. Он не представлял, что в этот момент решается его судьба. Он просто хотел жить. Жить хоть сколько-нибудь сносно. Хотел избавиться от пугающего препарирующего взгляда в серых глазах напротив, и заслужить другой, тот, которым он порою был награждён, если сумел угодить. Тёплый взгляд, пару ласковых слов, быть может, даже, объятье, несущее утешение, а не требование подчиниться и отдаться. Пленник ловил каждое движение, каждый намёк капитана, и старался отзываться чутко, насколько это было возможно. Игнорируя саднящую кожу на прикованных руках, гипс и нехватку воздуха… Он просто отдавался, принимая каждую подачу и возвращая её сторицей. Когда капитан стал стимулировать его член мягкой, шелковистой тканью брюк, Адольф испугался, помня, чем кончилось подобное в прошлый раз. Однако так же хорошо он помнил те редкие слова, которые ему говорили на немецком. Например, о том, что он должен слушаться и играть в каждую игру капитана. Последний раз напомнил ему, что у него нет никакого выбора. Более того, единственным, что могло улучшить его положение, было послушание. Именно оно приносило ему еду, воду и хорошее, если можно это так назвать, отношение. Быть может, не сглупи он той ночью, и капитан не стал бы его наказывать так жестоко, входя и разрывая в момент оргазма… Судорожно отринув вредные мысли, Адольф сосредоточился на своих чувствах. Блуждающие по телу руки, которые то дарят ласку, то придушивают, заставляя бороться за кислород, то опускаются к его члену, оглаживая головку. Промежность капитана, которой он трётся о его ствол, то усиливая, то чуть ослабляя напор, выбивая из тела пленника тихие стоны. Нежная кожа чужого члена в руке и сбитое дыхание от его прикосновений. Мягкие губы у уха, что покусывают и шепчут нечто нежное, хоть Гитлер и не понимает ни слова. Он плыл. Млел под сильным тяжёлым телом. Запрещал себе даже тень мысли о боли, о своём положении или вообще о том, где он находится. Потом. А сейчас он будет играть в эту игру, что бы ни случилось. Момент, когда расчёт и злое удовольствие в глазах капитана сменились неприкрытой похотью и заинтересованным блеском, пропустить было невозможно. Капитан замер, сдерживая крупную дрожь, пробежавшую по его телу, и отстранился, освобождая свой орган из хватки пленника. Повинуясь приказу, Адольф высунул язык и тщательно смазал ладонь капитана. Тот опустил руку вниз, вбирая в неё член пленника, и начиная распаляющие движения вдоль ствола. Вторая рука продолжала блуждать по телу, то и дело проникая в рот, и фюрер был счастлив, что она не тянется к его всё ещё саднящей пятой точке. Он вряд ли смог бы сохранять настрой, если бы это произошло. Вскоре, чуть подвинувшись, капитан вдруг прижался к Гитлеру и обхватил уже оба их члена своей рукой. Мягкие движения набирали темп, становились более резкими и рваными, так же, как и дыхание обоих участников. Два члена тёрлись друг об друга, обменивались смазкой, пульсировали в сильной ладони и с каждой секундой всё больше изнывали от своей безумной жажды. Адольф прикрыл глаза, сосредотачиваясь на этой волне и неосознанно приподнялся, прижимаясь гудящей головой к плечу капитана. Он давил в себе крики, тогда как капитан, не стесняясь, рычал и кусал его шею. Адольфу было хорошо до тошноты. И точно так же плохо. Когда от переизбытка эмоций он начал визгливо поскуливать, капитан затрясся всем телом и кончил, заливая его грудь, живот и даже лицо горячей спермой. Но он не остановился, продолжая вырывать из фюрера низменный скулёж, впиваясь взглядом в закатившиеся глаза и закусанную губу, с восторгом ловя спазмы подвластного ему тела. Капитан был беспощаден в своём благодушии. Неотрывно следя за реакциями тела пленника, он шаг за шагом подводил его к пику, в последний момент оттянув нежную кожу к основанию и позволяя Адольфу сладко излиться на собственный живот. Достигнув желаемого, капитан отстегнул одну из рук пленника, забрался ему за спину, притягивая голову фюрера к своей груди. Он протянул ладонь и собрал с его живота их общую сперму, смешивая её круговыми движениями. Поднёс к его губам и мягко надавил, заставляя открыть рот. Пока фюрер слизывал терпкую субстанцию с его пальцев, капитан тихо шептал ему на немецком, что он хороший мальчик. Что послушание будет вознаграждаться. Что игры могут быть приятными, если он будет занимать положенное ему место. И что хорошим мальчикам полагается хороший уход. Однако за побег он будет наказан. Когда придёт в себя. Хорошие мальчики не могут так себя вести. Адольф рассеянно слушал, молча обрабатывая руку капитана. Он так устал. Всё тело болело и было тяжёлым, как свинец. Голова раскалывалась, синяки после падения саднили, всё ещё прикованная к кровати рука раздражала. Задница продолжала напоминать о том, почему он попытался сбежать. Держать голову на весу становилось всё тяжелее. Когда капитан счёл, что его рука достаточно чистая, и позволил пленнику откинуться на свою грудь, Адольф прикрыл глаза и мгновенно ушёл в спасительное небытие, больше не имея сил на переживания по поводу своей дальнейшей судьбы.