Послушный фюрер

Гитлер закаменел, сидя на полу, с перетянутым ремнём горлом, заглядывая своему мучителю в глаза. Буря эмоций выбила слёзы из уголков глаз, и пленник надеялся, что это ему поможет разжалобить капитана, сохранив его расположение. Гитлер уже понял, что хочет видеть это животное, а потому старательно транслировал страх, отчаяние и покорность. Он буквально кожей ощущал, как в этот момент решается его судьба. Капитан смотрел, прищурившись, в его глаза, и натягивал рукой импровизированный поводок под горлом пленника. Он размышлял. Сжатый ком внутри Гитлера начал расправляться в груди, разворачиваться, выпуская на поверхность глубоко запрятанные эмоции. Раздражение, вызванное тягучим ожиданием, злость на постыдные реакции своего тела, подступающее искреннее отчаяние от полной своей зависимости, и… глубокую, поглощающую ненависть к этому человеку, от расположения и удовольствия которого теперь напрямую зависела его жизнь. Рискуя нарваться на новое наказание, Адольф медленно прикрыл глаза, пряча недопустимые чувства. Выждав некоторое время, капитан волоком подтащил Гитлера к решётке и пристегнул к ней ремнём за шею. Руки пленника оставались свободными, но он не рискнул бы попробовать самостоятельно освободиться. Сбежать сейчас он не смог бы, слишком хорошо знал, как устроены подобные здания, и вырвавшегося из клетки пленника здесь точно так просто не выпустят. Первая попытка побега могла нести с собой только одну цель – разведать обстановку, ознакомиться с планом ходов, понять этаж, на котором он находится, и время суток, чтобы определить как далеко его содержание от реальности снаружи. Но недопустимо делать это, пока им занимается капитан, его злости Адольф боялся гораздо больше, чем обычного надзирателя. Бежать нужно, когда приходит кто-то другой. Размышляя об этом, Гитлер напряжённо наблюдал за приготовлениями капитана. Тот выдвинул металлическую койку пленника на середину камеры, развернул её и закрепил ножки в пазах на полу. Гитлера передёрнуло. Теперь понятно, зачем они там нужны. Накатившее было возбуждение полностью ушло, и фюрер клял себя последними словами за то, что поддался ему. Он никак не мог просчитать, что для него сейчас готовят. Капитан будет его наказывать? Он злится? Или всё это был его изначальный план, и Гитлер сделал ровно то, что он хотел? Поддался ласке. Возбудился до чёртиков. И чуть не кончил в руках своего врага. Гитлеру казалось, что именно этого от него и ждали, но толкаясь в руки капитана, ощущая, как тот резко останавливает и сдерживает его, пленник не на шутку испугался. Совершенно очевидно, что где-то он всё-таки позволил себе лишнего. Тем временем, Капитан, кажется, закончил приготовления. Он вновь сосредоточил своё внимание на пленнике, и тот замер, ожидая продолжения экзекуции. Держа фюрера в тисках своего взгляда, капитан подошёл к нему и встал напротив, широко расставив ноги. Он расстегнул ширинку и достал из неё чуть привставший член, после чего взял ладонь Гитлера, плюнул на неё, и положил на горячую, чуть пульсирующую плоть. Сегодня многое происходило между ними двумя впервые, но приказы почти не требовались. Адольф осторожно размазал слюну капитана по его члену и начал медленные, поступательные движения. Капитан наблюдал за ним с кажущимся безразличием, и Адольф мог бы даже поверить в это, если бы этот взгляд не был таким безотрывным. Пленник чувствовал, как напрягается чужой член в его руке, как начинает подрагивать, а на кончике выделяется вязкая смазка. Равнодушие в серых глазах никак не вязалось с этими ощущениями, и Гитлер подумал, что, возможно, удовлетворение рукой ему просто меньше нравится. Видеть этот пустой взгляд было неожиданно страшно, казалось, заскучай капитан по-настоящему, и он или запытает Адольфа до смерти для собственного развлечения, или просто уйдёт, оставив тут одного, умирать от жажды и голода. Однако, привязанный за шею к решётке, Гитлер не имел даже такой малой власти над ситуацией, как по собственной инициативе развлечь капитана ртом. Он просто делал то, что от него требовали, и старался не коситься на для чего-то подготовленную посередине камеры койку. Спустя несколько минут капитан начал дышать чуть тяжелее. Рука пленника уставала, но он лишь ускорял свои движения, стараясь удовлетворить человека, которого боялся. Капитан сделал маленький шаг к нему, и Гитлеру стало удобнее, потому что руку теперь не нужно было вытягивать так далеко вперёд. Ногой офицер раздвинул бёдра сидящего на полу пленника и чуть придавил жёсткой подошвой его мягкий член к полу. Гитлер в ужасе заскулил, но быстро заметил, что ему не хотят делать больно, а скорее просто унижают, показывая его место. Лишних звуков капитан не любил, и Гитлер поспешил снова заткнуться, с облегчением заметив дрогнувшие в подобии улыбки уголки губ офицера. Напряжение ощутимо усиливалось. Капитан положил свои руки поверх руки Гитлера и стал управлять его движениями. Пленник послушно наращивал темп и продолжал смотреть на капитана покорным, ожидающим взглядом. Мышцы рук ныли. Как слаб стал он за время, проведённое здесь? Без движения, часами сидя связанным или прикованным, мечтая лишь о том, чтобы сменить наконец положение. Гитлер был слаб, как никогда. Капитан возвышался над ним, глядя с высокомерной полуулыбкой сверху вниз, придавив его мужское достоинство подошвой ботинка, управляя его руками и целясь членом прямо ему в глаза. Когда капитан прикрыл веки и кончил, забрызгивая лицо Адольфа спермой, Гитлер лишь зажмурился, силой воли удерживая себя от желания хоть как-то попытаться увернуться. Впрочем, увернуться в его положении всё равно было невозможно. Когда фюрер потянулся к лицу, чтобы стереть вязкие, терпкие капли, капитан приподнял брови и едва заметно прищурился, выражая недовольство. Этого оказалось достаточно, и Гитлер поспешил понятливо убрать руки, послушно расслабляя их вдоль тела. Не давая времени на передышку, капитан крепко схватил Гитлера за волосы на голове, свободной рукой отстегнул ремень от решётки, и потянул пленника вперёд, заставляя того встать на четвереньки и сделать несколько униженных шагов по направлению к металлической койке. Подойдя к ней, капитан потянул голову Адольфа наверх, и тот выпрямился, стоя на колени. На своём подбородке пленник почувствовал твёрдые пальцы, поднимающие его голову вверх. Капитан с полуулыбкой наблюдал за выражением его лица. Пальцы офицера скользнули на шею, опасно сдавили поверх всё ещё болтающегося на ней ремня. Не поймав в глазах нижнего борьбы с самим собой, капитан вернул руку на его лицо, мазнул пальцем по измазанной в сперме щеке. Вязкая жидкость уже успела нагреться и растаять, стекая каплями с подбородка. Капитан с наслаждением провёл измазанным пальцем по ярко-красным губам, снова размазывая помаду. На дне синих глаз пленника мелькнуло тщательно скрываемое раздражение. Так-то лучше. Ему не должно быть слишком легко. Офицер наклонился к самому уху пленника. Адольфу казалось, что это дыхание обжигает его. Желание вывернуться из рук мучителя и немедленно отстраниться усилилось многократно, когда капитан вкрадчиво произнёс: - Hase, du hast jetzt nur eine Option: du bist brav und gehorsam, machst alles, was ich brauche, schweigst und ärgerst mich nicht. Was auch immer ich mit dir machen will, du gehorchst und spielst mit. Wage es nicht mehr, mein Spiel zu unterbrechen. Капитан снова потянул пленника за волосы, по-прежнему крепко, почти болезненно стягивая волосы на голове. - Поднимайся и ложись сюда, крольчонок, - это Адольф смог понять и без перевода. Повинуясь направляющим движениям, он лёг на спину поперёк узкой койки, немного наискосок. Одна его нога оказалась согнутой в колене и стояла на тонком матрасе, вторая же полностью свешивалась вниз, касаясь холодного каменного пола. Левое плечо удобно лежало на койке, в то время как правое свешивалось, не имея опоры. Пленник завозился, не зная, что делать с оставшейся без поддержки головой – расслабленно свешивать её с койки вниз было так же неудобно, как держать на весу. Хватка твёрдых пальцев на голове ослабла, теперь они мягко массировали кожу, перебирая короткие волосы, спускаясь на плечи, массируя ноющие мышцы. - Хороший мальчик, - Адольф вздрогнул от внезапной похвалы. Облегчение тёплым шерстяным куполом накрыло заполошные мысли, успокаивая и расслабляя. Измождённое тело вновь ощутило ласки, почти такие же, как там, у стены. Горячие руки гладили его бока, нежили высушенный голоданием живот, невесомо порхали по внутренней стороне бёдер. Так смысл новой игры в том, чтобы он, пленник, получал удовольствие? Адольф не мог представить, зачем это нужно капитану, но противиться не спешил. Сейчас он чувствовал себя центром внимания этого сильного человека. Гитлер как будто снова стал кем-то важным. Значимым. Любимым. После всей этой боли и безразличия, после всех тех раз, когда Гитлер должен был из кожи вон лезть, чтобы доставить удовольствие, похоже наконец-то пришла и его очередь. Заботливые руки находили самые чувствительные точки на теле пленника, разжигая безумный жар в теле. Они раздразнили чувствительные соски, огладили стоящий колом член, бёдра, попу… что? Гитлер резко напрягся, чувствуя прикосновения к сжатому колечку мышц. Никто и никогда не трогал его там, даже врачи! Он хотел было дёрнуться, но капитан свободной рукой удержал пленника за бёдра, раздвигая их ещё шире. - Тссс, не бойся, не теряй свой настрой, - капитан успокаивающе замурлыкал какие-то слова, не сводя внимательного взгляда с его лица. Гитлер не заметил ни злости, ни агрессии в этом взгляде. Паника чуть улеглась. Лишь железная хватка на бёдрах напоминала о сказанных ранее словах: пленник обязан играть в любую игру, какую бы ему ни предложили. И Гитлер сделал над собой усилие, приказывая телу расслабиться. Не сказать, чтобы это сразу получилось. Мышцы бесстыже раздвинутых ног то и дело вспухали в напряжении, готовые в любой момент дать отпор, пресс каменел под ласкающими пальцами, всё тело готовилось сражаться в любой момент. Но через некоторое время пленник просто устал. Борьба с собственным телом выматывала, а такая желанная нежность разморяла. Он так расслабился, мечтая лишь о том, чтобы капитан просто продолжал наглаживать его член, что когда один из пальцев с хлюпающим звуком вдруг скользнул в его задний проход, Гитлер даже не возмутился. В конце концов он знал, что рано или поздно всё закончится этим. В затуманенном сознании вяло шевельнулся стыд, тут же смытый волной невероятного возбуждения, прострелившего откуда-то изнутри прямой кишки, в которую толкался длинный палец офицера. Мысли окончательно смешались. Боли не было, страх отступил, ворочаясь где-то на краю сознания. Сегодня не его день. Сегодня – только удовольствие, решил для себя пленник. Когда дыхание Адольфа стало тяжёлым и прерывистым, когда мышцы его начали хаотично дёргаться, не в желании оттолкнуть или защититься, а в мучительном экстазе, когда терпеть больше не было никакой возможности, офицер вдруг наклонился и резко укусил его за торчащий сосок. Эта сладкая щемящая боль стала последней каплей, скатившей пленника в ошеломительный оргазм, выбивающий длинный гортанный стон через крепко стиснутые зубы. Забрызгивая себя и капитана семенем, Адольф вдруг почувствовал разрывающую боль и резкие толчки в заднем проходе. Капитан вбивался в его едва подготовленное тело, схватив за бёдра и пригвоздив помутневшим от похоти взглядом. Гитлера словно окатило ведром воды. Все чувства обострились, вместе с утихающими отголосками оргазма, нарастала невыносимая боль. Стон наслаждения перешёл в крик ужаса, и Гитлер рванулся всем телом, выворачиваясь из рук капитана, отталкивая его ослабевшими ногами, отчаянно цепляясь за койку, чтобы придать себе сил. Его усилия в очередной раз оказались бессмысленными. Разозлённый сопротивлением капитан в мгновение ока скрутил Адольфа, лишая его всякой подвижности. Придавив коленом шею пленника, он завёл его руки за голову и пристегнул их наручниками к ножке кровати. Правую ногу он вернул в прежнее положение, согнув в колене и ремнём плотно привязав к металлическому каркасу койки. Левая нога бессильно болталась, оставаясь единственной свободной частью тела. Капитан с наслаждением смотрел, как трепыхается это тонкое тело, из последних сил пытаясь оказать сопротивление. Как боль в этих синих глазах сменяется страхом, а страх – осознанием. Чуть надавив на колено, капитан прижал ногу пленника, сломив последнее сопротивления, и, не жалея, одним сильным толчком, ворвался в сжавшийся зад. О смазке капитан позаботился заранее, и теперь с наслаждением скользил внутри плотной дырочки, вбиваясь в фюрера на полную длину. Пленник скулил и умолял его остановиться, не в силах справиться с накатывающей болью. Смешной. С чего бы ему останавливаться? Это тело было прекрасным. Девственная дырка сжимала член плотным кольцом и буквально возносила офицера на небеса. А эти сладкие стоны и извивания? Эти губы, доступный послушный рот, которым Адольфик кусал себя за плечо, пытаясь сдержать крики? В экстазе капитан потянулся к нему, запуская пальцы между чуть неровных белых зубов. Укусит? Нет, не посмел. Капитан задвигал пальцами, ощущая, как толкается им навстречу влажный горячий язык, то ли лаская, то ли пытаясь оказать сопротивление. Разницы сейчас не было. Магнетические глаза фюрера были плотно зажмурены, и это немного огорчало. Капитану хотелось увидеть всю палитру чувств в этом синем безбрежном море. - От-крой гла-за, - приказал офицер, толкаясь глубже на каждом слоге. Адольфик, показывая выучку, распахнул блестящие глаза и уставился на офицера, тщетно пытаясь скрыть творящийся в душе раздрай. Синие омуты горели обидой, болью, страхом и глубоко запрятанной ненавистью. Он больше не извивался, не пытался вырваться, не торговался, лишь послушно смотрел, силясь не сжимать зубов, чтобы не укусить руку, которая его кормила. Таким он был ещё прекраснее. Покорный. Старающийся. Превозмогающий себя несмотря ни на что. Капитан утонул в этой покорности, поплыл, вытаскивая руки из мягкого рта. Он ухватился за бёдра бывшего фюрера и в последних бешенных рывках с рычанием излился в подставленное тело, зажмуриваясь от глубокого, низменного удовольствия. Отойдя от оргазма, он вышел из пленника, обтёрся о его бёдра и оправил запачканную одежду. Тем временем, Адольфика начало накрывать откатом. Крупная дрожь волнами проходила по голому телу, губы задрожали, из глаз покатились слёзы, предвещающие скорую истерику. - Ну-ну, не переживай. Ты всё сделал правильно. Это не всегда будет так. Мы с тобой проживём ещё очень разные эмоции. Пока ты так сладко слушаешься, не произойдёт ничего действительно ужасного. А это… это заживёт. Ну всё, тихо. Тихо… Бормоча успокаивающие слова, капитан даже не задумывался о том, правду он говорит или ложь. Слова не имели значения, только тон и успокаивающие поглаживания. Капитан медленно отстегнул Адольфа от койки, уселся на неё, свесив ноги с обеих сторон, и притянул пленника к себе. Он привлёк его голову к своей груди, позволяя фюреру свернуться калачиком и прижаться к нему, ища утешения и защиты. Это было правильно. Только хозяин может наказать и защитить свою игрушку. Только у него игрушка должна искать утешения. Пусть хорошо запомнит это чувство. Это был тяжёлый день, но урок надо было завершить достойно. И капитан ещё долго сидел, убаюкивая пленника, дожидаясь, пока беззвучные рыдания, сотрясающие его тело, не пройдут, оставляя после себя только мерное глубокое сопение и судорожную хватку рук, боящихся, что хозяин в любой момент может уйти. Или продолжить.