Послушный фюрер

Капитан отпустил Гитлера так же быстро, как до этого снёс своим телом. Вот он крепко прижимал пленника к горячему торсу, безумно стыдно, но так жизненно важно шептал ему на ухо, поворачивал его голову к себе и впивался в губы жестким, не терпящим возражений поцелуем. И уже в следующий миг вдруг отпустил его, легко делая шаг назад и за секунду уходя из клетки. От такой быстрой перемены Адольф едва не упал, снова потеряв равновесие. По резко оставшейся открытой спине пробежал неприятный озноб, скованные руки вдруг заныли, голова, с которой сняли железную хватку рук, качнулась, став чрезмерно лёгкой и подвижной, будто сидящей на хорошо смазанных шарнирах. Адольф почти потянулся вслед своему похитителю, провожая его мутным взглядом. Неимоверным усилием воли, Гитлер заставил себя отвернуться, дойти до металлической койки и плавно опуститься на неё, осторожно укладывая руки за своей спиной. По щекам потекли непрошенные слёзы. Его цель достигнута. Мучитель доволен, он даже с ним заговорил, пообещал лучшие условия для жизни. Сегодня ему было не так больно, и как будто даже не так страшно, как раньше. Его челюсть не сводит от распирающего металлического кольца, руки не прикованы к решётке, и у него остались силы, чтобы дойти до кровати и почти удобно устроиться на ней, пользуясь такой свободой. Но почему же на душе настолько тошно? Понимание накрывало постепенно. Заливаясь беззвучными слезами, он безуспешно гнал от себя мысли о том, как покорно вылизывал чужой член, как сам напрашивался на право это сделать и радовался, когда ему позволили. Как млел в объятьях русского садиста и как холодно ему стало, когда тот внезапно ушёл. Что сделало с ним это место? «Это не по-настоящему. Я делаю лишь то, что необходимо для выживания» - повторял он, как мантру, но никак не мог себя в этом убедить. *** Прошло, кажется, около двух недель. Гитлера теперь каждый день водили в душ, где он под едва тёплыми струями воды обязан был тщательно отмываться ароматным розовым мылом. От первоначальной эйфории и радости не осталось и следа. Мытьё под холодными струями стало очередной ежедневной повинностью. Он страшно мёрз, но его не выпускали, пока он не промывал и не выбривал каждый сантиметр своего тела. Он едва узнавал себя в маленьком потрескавшимся зеркале – со впалыми щеками, без привычных усиков, с короткими волосами, которые полагалось взъерошивать, чтобы они стояли дыбом. Он был тенью себя прежнего. Карикатурой на того, кем был когда-то. Капитан стал часто его навещать. Приходя, он всякий раз говорил, что Адольф теперь гораздо лучше выглядит, что ему идёт худоба и гладкая выбритость. Потом он доставал маленькую палетку с подводкой для глаз, приказывал сидеть и начинал красить фюреру веки, старательно вырисовывая ровные стрелки. Гитлер ненавидел эту процедуру, и капитан знал об этом. Тем больше он наслаждался каждым мигом преображения этого вчерашнего вершителя судеб в его личную покорную сучку. С нескрываемым удовольствием капитан прорисовывал блядские стрелки на этих синих влажных глазах. Наблюдал, как пленник нервно сжимает кулаки, чтобы тут же в страхе расслабить их, беспокойно заглядывая в глаза своего хозяина, гадая, заметил тот эту вольность или нет. Капитан делал вид, что не замечает, якобы слишком увлечённый нанесением макияжа. И наблюдал, как его игрушка с нервным облегчением сглатывает, облизывая красным языком тонкие бледные губы. После этого капитан брал немного неброской красной помады на палец, и размазывал её по этим мягким, манящим губам, чуть проникая внутрь, наслаждаясь смятением во взгляде и движениях пленника. Было видно, как Гитлер борется сам с собой, разрываясь между неприязнью, презрением к себе и желанием угодить, чтобы не нарваться на наказание. Последнее побеждало, и Адольфик смиренно посасывал измазанный в краске палец, чутко следя за реакциями своего похитителя. Дождавшись, пока пленник справится с собой и вольётся в предоставленную ему роль, капитан доставал свой палец из его рта и неизменно размазывал часть помады около припухших губ, наслаждаясь видом расхлябанного красного мазка у послушно ожидающего его члена рта. Разумеется, макияж был только началом. Поймав волну смирения, капитан уже не отпускал её, не позволял своей игрушке сбиться, взбрыкнуть или забыться. Он требовал полного внимания и повиновения. Лепил Гитлера, как пластилин в своих руках, оттачивая с ним команды, нашёптывая приятные и такие неуместные глупости ему в волосы, вдыхая розовый аромат от его кожи. А потом Гитлер должен был сосать. Старательно, заглядывая капитану в глаза, проявляя фантазию и инициативу. С каждым разом всё больше отдаваясь во власть хозяина, которого он пока ещё наивно считал лишь временным мучителем, врагом, по ошибке получившим контроль над ситуацией. Наряду с подчинением, капитан требовал от пленника всё большей открытости, и Гитлер раз за разом шёл навстречу, стремясь сохранить текущее отношение своего мучителя. Строгая нежность. Так это ощущалось. Пока Адольф безукоризненно слушался, его ласкали и нежили, оглаживая каждый сантиметр тела то руками, то сложенным вдвое ремнём, а один раз капитан даже принёс с собой кнут. Если же пленник отвлекался, задумывался или слишком долго медлил, выполняя очередной приказ, то он тут же получал короткое и очень болезненное наказание. Капитан мог ударить его головой о стену, пнуть ботинком в мягкий живот, схватить за яйца до искр из глаз, стегнуть ремнём, которым только что ласково гладил. Что могло бы произойти дальше, Гитлер не знал. В страхе, что избиения, которые он пережил в самом начале, вернутся, он старался максимально быстро брать себя в руки и не допускал, чтобы капитан злился. Когда в один из дней капитан вдруг почти болезненно схватил Гитлера за мягкий член, тот вздрогнул и весь сжался, не понимая, где он опять оступился. Он направил умоляющий взгляд на пленителя, ища подсказки о том, что ему следует сделать. Серые глаза смотрели многообещающе и чуть насмешливо. Не смея отвести взгляд, Гитлер внезапно почувствовал, как рука капитана начала медленно двигаться по его члену, лаская поступательными движениями. Глаза фюрера расширились, дыхание мгновенно сбилось, небрежно намазанные красной помадой губы приоткрылись. Соблазнительно, решил капитан, и вставил межу этих губ два пальца второй руки. Одной рукой он трахал рот пленника, а второй наглаживал член, который начал наливаться кровью и твердеть, реагируя на умелую стимуляцию. Капитан высвободил свою руку изо рта, спустил её к соскам, и начал с нажимом оглаживать их, пощипывать, оживляя, заставляя встать торчком. Член в его правой руке уже встал колом и начал истекать смазкой. Удовлетворённый такой реакцией, капитан ухватился за один из сосков пленника и на пробу больно прокрутил его, выбивая из нижнего мучительный стон. Но реакция Гитлера вновь превзошла все ожидания. Одновременно со стоном, он подался бёдрами вперёд, толкаясь в руку офицера, его член запульсировал, и капитану пришлось спешно остановить свою руку, ухватившись за основание и пережимая эрекцию пленника, не позволяя тому перевозбудиться и слишком приблизиться к оргазму. С невероятным наслаждением капитан впитывал в себя всполохи ужаса, плескавшегося в глазах фюрера. Не дожидаясь приказа, Гитлер сполз на колени, выскальзывая из рук капитана, и запрокинул голову, умоляюще глядя в опасно сузившиеся серые глаза. - Bitte, mein Herr, ich wollte nicht! - Чуть заплетающимся языком промямлил Гитлер извинения. – Mein Herr, bitte, entschuldigen Sie mich! – В уголках его глаз заблестели слёзы.* - Довольно. – Капитан медленно вытащил расстёгнутый ремень из собственных брюк, накинул его Адольфу на шею и затянул так, чтобы не душить, но доставлять дискомфорт. Член пленника практически полностью опал. Это капитану не понравилось, сегодняшний урок должен был включать в себя рабское контролируемое возбуждение нижнего, может быть, даже оргазм. Но и наказание за своевольность никто не отменял. Тем более, когда пленник так напуган и всем своим видом говорит, что был плохим мальчиком. …продолжение следует :) ______________________________ *- Пожалуйста, мой господин, я не хотел! – Чуть заплетающимся языком промямлил Гитлер извинения. – Мой господин, пожалуйста, простите меня! – В уголках его глаз заблестели слёзы.