Послушный фюрер

Как бы Адольф ни боялся, экзекуции не последовало. Сделав своё дело, капитан просто ушёл, оставив того лежать на полу. Спустя некоторое время сознание Гитлера снова поплыло, и он так и отключился, лёжа головой в натёкшей изо рта луже. Пробуждение оказалось болезненным. Рук за спиной пленник не чувствовал совсем, лишь взглядом удалось определить, что они всё ещё в наручниках и прикованы к решётке. Раскрытый рот пересох, язык, казалось, распух и едва шевелился. Железяка по-прежнему торчала между зубов, а челюсть болела нещадно. Ничего на свете Гитлеру сейчас не хотелось так сильно, как просто сомкнуть челюсть, чтобы дать отдых мышцам и хоть как-то унять эту боль. Этого хотелось даже больше, чем пить. Вспомнив о привычном ритуале, Адольф оглянулся в поисках воды и куска хлеба. Непонятно, как он смог бы это сейчас есть, но они должны были принести. Ведь всегда приносили! Но, как бы он ни старался, водя головой из стороны в сторону, обшаривая помещение мутным взглядом, еды нигде не было. Превозмогая боль, Гитлер сел и облокотился о решётку. Почувствовал, как замёрзли босые стопы, но это было ничем, по сравнению с прочим букетом ощущений. Прикрыв глаза, фюрер принялся ждать. Возможно, он проснулся слишком рано, и они просто ещё не успели? Он сидел. Слюна давно уже перестала сочиться изо рта. Он едва мог пошевелить руками, челюсть тоже занемела и даже как будто стала меньше болеть. Никто не приходил. Адольф пытался вести счёт времени. Он отсчитывал секунды и минуты, прокручивал в голове песни, считал вдохи и удары сердца. По всем подсчётам выходило, что прошли уже часы, а никто к нему так и не заглянул. Бросили умирать? Быть такого не может! Он слишком важный пленник. Не какая-то сошка. Сам Гитлер. Они точно скоро вернутся. Ведь правда? Отчаявшись, Адольф начал молить о помощи. Хоть кто-нибудь! Пожалуйста… Его тюремщики не любили, когда он подавал голос, но какой оставался выход? Получалось из рук вон плохо. Осипшее, пересохшее горло едва ли было способно издать мало-мальски громкий звук. Громче и эффективнее оказалось дёргать наручники, стуча о металлические прутья и срывая кожу с запястий. От этих движений кровь разогналась в венах, и пленник застонал, ощущая новый прилив невыносимой, жгучей боли в затёкших конечностях. Но он продолжал. Продолжал, пока были силы. Разминал руки и ноги, сипло звал на помощь, плакал без слёз, и очень надеялся, что вот-вот услышит стук дубинки о решётки пустых камер. Когда он обессиленно лёг на пол, сознание снова покинуло его. Очнувшись во второй раз, Гитлер почувствовал, что свободен. Боль во всем теле была такая, словно его не бросили на много часов закованным в неудобной позе, а, как минимум, всё это время били тяжёлыми палками. Но сильнее всего болела его несчастная челюсть. Не только болела, но ещё и не закрывалась до конца. Пленнику пришлось поправить её рукой, чтобы сомкнуть, наконец, зубы. Он огляделся. Вода! Кинулся к маленькой пластиковой кружке, заполненной наполовину. Слабыми, трясущимися руками схватил её и в один глоток осушил до дна. Несколько капель пролилось мимо непослушного рта, и Гитлер чуть не заплакал, словно только что второй раз проиграл войну. Ничего ценнее этой воды у него сейчас не было. Он лихорадочно осмотрелся в поисках другой пищи. Ничего. Неизвестность и отсутствие человеческого общения начинали сводить с ума. Сколько он уже здесь? Месяц, два? Гитлер не знал. Он пытался вспоминать свою жизнь до. Красивые марши вышколенной армии. Лучшей армии мира. Вкусная еда и высокие разговоры на вечерних приёмах. Лучшая музыка в опере и на концертах. Обожание народа и преклонение подчинённых. Он вспоминал, и это казалось таким далёким, словно не случалось вообще никогда. Щёлк. Щёлк-щёлк. Щёлк… Адольф встрепенулся, слыша приближение надзирателя. Он здесь! Он пришёл! Пленник подскочил к прутьям и прижался к ним, выглядывая посетителя. Тот шёл как обычно. Огромный, как шкаф, с руками-лопатами, с сытой, широкой рожей. И этой роже Гитлер был безумно рад. Вот сейчас, с этим человеком, в жизнь вернётся еда и распорядок. Надзиратель подошёл к решётке и зыркнул. Желая предвосхитить любое желание, Гитлер настороженно приблизился, опустил взгляд в пол и протянул руки через решётку. Делать этого совершенно не хотелось, но еда! Охранник лишь хмыкнул. - Развернись, - и пленник покорно выполнил команду. На руках защёлкнулись наручники, а тюремщик вошёл в камеру. Подошёл к узнику и опустил его на колени, надавив на плечо. Глядя практически в пах этого рослого мужчины, Адольф резко растерял бодрость духа и мелко задрожал. Да нет. Охранник никогда не трогал его в этом плане… Но тут в руках мужчины появилось слишком хорошо знакомое кольцо на ремешках. От одного вида этого пыточного орудия Адольфу свело челюсть. - Bitte, Herr, bitte nicht… - Открой рот. - Bitte!.. – безнадёжно промямлил Адольф ещё раз и всё же раскрыл рот, памятуя о прошлом наказании, и ведомый голодом и жаждой, которые, как оказалось, всё ещё могли становиться мучительнее, чем прежде. По щекам потекли слёзы стыда и отчаяния. Медленно, словно проверяя его выдержку, охранник поставил кольцо между зубов Гитлера. Челюсть тут же отозвалась ноющей болью. - Хороший мальчик. Дальнейшее нельзя было назвать ничем, кроме как сексом с лицом. Надсмотрщик достал свой член и засунул его пленнику прямо в горло. Он действовал быстро и как будто даже деловито. Всунул-вынул. Резкие движения. Хлопки волосатого лобка о распухшие, разбитые губы. Болезненные удары затылка о прутья. Несколько мучительных минут, и рот фюрера наполняется спермой. Без каких-либо эмоций на лице надсмотрщик заправляет свой орган обратно в штаны и уходит, оставляя Гитлера мучительно ждать с железякой во рту. Это тоже стало ежедневным ритуалом. Во всяком случае, Адольф считал, что кормят и трахают его рот раз в сутки. Точно сказать он не мог. Иногда охранник брал его у решётки, иногда клал на койку, заставляя свешивать голову вниз. Иногда просто прижимал к кирпичной стене. Каждый раз его надолго оставляли мучиться с железякой во рту, а потом, чаще всего, когда Гитлер засыпал, ему приносили немного воды и еды. Он никогда не ел досыта, но порции немного увеличились, и вес перестал уходить так быстро. Новым командам его теперь почти не учили, но он всё же сумел выцепить пару важных фраз навроде «хороший мальчик» или «не скули». Избиений тоже стало меньше. Жизнь, смешно сказать, будто бы начала как-то налаживаться что ли. Гитлер снова вошёл в колею и успокаивающую стабильность. Можно было бы даже сказать, что жить стало легче. Если бы не ежедневное насилие и не это мерзкое пыточное кольцо. Эту железку он возненавидел всей душой и сердцем. Ненавидел, и всё же изо дня в день усилием воли покорно разжимал зубы, позволяя делать это с собой. Даже привыкнув, челюсть всё ещё каждый раз мучительно болела после многочасового раскрытого состояния. Язык, казалось, потерял всякую чувствительность от постоянного пересыхания, распух и еле ворочался. Горло саднило не на шутку, и Гитлер думал, что всерьёз заболел. Но он каждый день получал еду и воду. Каждый день видел своего тюремщика, которого ненавидел и ждал всем сердцем. Каждый день просыпался живой и почти что целый.