Вырвать тебя из крыльев

***

      По щекам хлещет так, что ощущение, будто срезает с них полосы разгоряченной бегом кожи. И оставляет на уязвимой плоти кратеры от микровзрывов. И холодно, и удушающе жарко одновременно. Паника накрывает. И в какой-то мере я рад тому, что завеса дождя мешает мне сделать что-то, усложняет любое движение, потому что я и без него не сделал бы ничего стоящего. Просто бегал бы чуть быстрее, и чуть раньше бы упал на колени перед неподвижным телом. А сейчас я еще бегу, каждый скачок - не рассчитанное движение, а всего лишь попытка, пусть и успешная, выжать из себя еще больше, измотать себя. Потратить силы на действие, перемещение, вытолкнуть нечто непонятное и пугающее из груди наружу, направить куда-нибудь, лишь бы не тонуть в этом. Вина еще не накрыла, отчаяние только ждет, когда я упаду в его объятья, но мне достаточно знать о них, чувствовать их скорый приход, чтобы истерично спотыкаться. Загребать рукой липкую грязь и бежать опять, пока еще, кажется, можно что-то сделать.       В последствии я возненавижу себя за это промедление, хотя буду знать, что оно длилось меньше секунды, что не вышло за пределы моей головы, что тело в это время не сбавляло темп, что я продолжал бежать. Просто на какой-то крошечный промежуток времени глаза разфокусировались, выпустили дрожащую в отражениях сотен капель фигуру. И именно тогда она, отвернувшись от чего-то внизу, в грязи и темноте, едва качнулась. Под зубами, сомкнувшимися на тонкой талии и повисших бесполезными плетями руках. Как раз тогда ее лицо выпрыгнуло из темноты. Или прыгнул я, о чем говорил мне потом здравый смысл в купе с памятью, но чувства вины это не уняло.       Это ее лицо, напоминавшее теперь не просто ребенка, а младенца, мокрое и дрожащее, такое уязвимое - оно осталось со мной. Все то, что я любил в ней - не имевшаяся у меня в то время мудрость, свободолюбие, жизнерадостность, смелость, чувство справедливости - все со временем ушло, а это нечеловеческое, уродливое в своей беспомощности лицо осталось. Оно кружило над моей постелью, не важно, была то полноценная кровать, спальный мешок или просто накидка.       Иногда оно злило меня. Злило, потому что, запомнившееся до мельчайших деталей, оно появлялось на всех мокрых или сколько-нибудь неровных поверхностях и тоже дрожало. И я злился, потому что, рассматривая его так или с закрытыми глазами по ночам, видел несоответствие: со страхом она смотрела на меня, а не на уродливую башку из темноты. Быть может, в тот момент она ее не видела? Тогда откуда это отчаяние? Ведь Фарлан был в тот момент еще жив. И кругом не было видно ни одной твари, включая ту. Она могла склониться над ним и плакать, как дитя, кричать, как кричал потом я. Или пытаться помочь. Но она стояла под дождём в эту долю секунды перед концом и смотрела на меня, как смотрят на своего палача.

***

      Понимание того, где я нахожусь, приходит не сразу. Помутненный взгляд скользит медленно, поочередно задерживаясь на каждом предмете, изучая и трактуя его форму, определяя значение и уж потом выпуская. Вчерашнее волшебство рассеялось без следа, и я чувствую себя разбитым. И снова - как и когда в очередной раз не мог заснуть - брошенным. Таинственная комната приоткрыла для меня завесу в мир чего-то родного и уютного, а уже спустя мгновение вышвыривает за порог, в суровую реальность.       Только повозившись, вылезя из бархатистой мягкости понимаю, что прошло никакое не мгновение. Книга по прежнему открыта на одной из первых страниц, но за окном уже посветлело, по ощущениям так вообще уже полдень. Выходит, меня просто-напросто срубило. Да так, что, постояв немного разминая шею, понимаю, что впервые за долгое время выспался. Теперь я и вовсе не знаю, как отношусь к этому месту, но желание изучать связь драконов с другими видами пропадает окончательно. Беру учебник уже с той толикой сожаления, когда понимаешь, что уже не будешь чем-то заниматься, хотя и стоило бы. Думаю, что полистаю на досуге, конечно, но на деле вряд ли когда-нибудь прикоснусь. Пока что прикасаюсь, пальцы сжимают кожу уже без вчерашних эмоций. Дергаюсь еще разок выйти на балкон, но в последний момент раздумываю и выхожу. Дела, в принципе, могут и подождать, но смысла-то в этом нет. Сейчас уже нет.

***

      В подземельях сухо, а теперь еще и чисто. Звуки отражаются от стен и высоченного потолка так, что волей-неволей вслушиваешься в ожидании следующего. И каждый шелест пера удивляет, ведь ожидал всхрапа или стука копыт о земь. Или наоборот.       Конкретно в этой зале из живности никого нет, зато есть громадные двустворчатые двери в противоположной стене. К ним я и иду. В голове почти пусто. Створки даже для меня тяжелы, но я справляюсь и ныряю в холодный полумрак через образовавшуюся между ними небольшую щель. Здесь поверхность стен вырывается из-под рук эльфийских мастеров и бросается в пляс, создавая причудливый ребристый рисунок. Потолок куда выше, его никак не разглядеть, он только маячит рядами неровностей и не позволяет потерять направление в первую же секунду. Запах грозы накрывает мгновенно, а затем шаг за шагом придавливает к полу своей ошеломляющей сладостью. Раньше он был немного другим, свежее, резал внутренности и холодил кожу.       Пол и потолок соединены толстыми колоннами-неровностями, даже и не разберешь толком, где у них начало, а где - конец. Здесь было еще множество искусственных, сделанных мной перегородок, и местами в стене так и остались выбоины от балок. Свет из дверей позади меня узким юрким потоком храбро прорывается внутрь и тут же вязнет в сотнях мельчайших углублений и трещинок, меркнет и жмется к моим ногам. Я не стремлюсь брать его в свои проводники и спокойно сворачиваю в один из проходов мини-лабиринта. Запах вел бы меня, даже если бы не знал дороги. Но тогда имело бы смысл быть начеку а не с легкой улыбкой отдаваться ощущению, что гуляю в самом сердце неуправляемой стихии. Холодный, яркий свет камня в руке, дрожащий край похожей на тучу горной породы и громоподобный рокот из массивной грудной клетки на додачу - без сомнения, я выбрал для неё подходящее место.       Влажные, тускло-синие гладкие пластинки появляются из темноты одна за другой, гуляют как бы сами по себе пару секунд. Затем к ним присоединяется голова и ныряет вверх прежде, чем успеваешь мысленно собрать воедино образ. А затем вниз. В сторону, в другую и снова вверх и вниз. Рокот звучит уже где-то так близко ко мне, что, кажется, пересек отметку “кожа” и забрался под нее, внутрь. Дыхание захватывает в душные обьятья, пока взглад добровольно ищет тиски чужого - дикого и в то же время спокойного. Белесые глаза с засвеченными, едва видимыми зрачками, источают мягкое свечение. В них, кажется, буквально плещется что-то жидкое, похожее на ртуть. Свет не вырывается наружу, а вязнет в мягких наростах бровей, подвижных, нахмуренных. Из-под приподнятой верхней губы виднеются клыки, бликуют и уходят в тень при движении всей морды вперед в грациозном прыжке. Очень по-кошачьи.       Эта молодая самка - одна из последних представителей Грозовых Фурий. Заполучить ее было большой удачей - весь коллектив бродячего цирка тогда арестовали за хулиганство и хранение какой-то травы, мне же представилась возможность за определенную сумму и используя связи забрать немногих уцелевших, истощенных и запуганных животных себе. Увидеть в темной коморке, в тесной клетке среди бочек дешёвого пойла это создание было настолько же странно, насколько и осознавать, что кто бы то ни было включая меня вообще может совладать с ним. От запаха меня в тот момент едва не срубило прямо на земляном полу. Это была даже не гроза - скорее конец света, кара небес, оружием которой послужат сотни тонн воды и миллионы беспорядочных вспышек и раскатов.       Но вот сражение с громом прошло, раны зарубцевались, а к моей ладони доверчиво льнет и ластится вполне ручная гроза с кошачьими повадками. Ток проходит по сверхчувствительным ладоням, проскальзывает под кожу крохотными разрядами и несется по крови дальше, ликуя и бурля. – Ну что ты, не скучала без меня, небось? Дрыхла себе спокойненько, м? – новая порция импульсов ожидаемо вталкивается в ладонь вместе с мордой, и это даже немного больно. Гладкий, влажный лоб сменяется еще более влажными наростами и пластинками у ушей так быстро и бесконтрольно, что я могу только почесывать и сдерживать наиболее агрессивные толчки в мои руки. Оказавшись под подбородком пальцы угождают в небольшое болото из синеватой желеобразной слизи, но какая разница, если в ответ на ласку почувствую под ними вибрацию от похожего на гром рокотания? Десятки крохотных взрывов, и каждый из них - другой, заставляют вздрагивать и настороженно вслушиваться, пока они не выстроятся в один протяжный мелодичный звук. Холодное покалывание, словно от крохотных брызг, мягко скользит и под одеждой, вызывает легкую часотку по всему телу. Будоражит. Тянусь руками ближе, к спине, перебираю пластины, что образовывают на ней затейливый рисунок, и прикрываю глаза. Раскаты сердцебиения почти совпадают с моим мерным стуком - так близко, что даже не верится.       Створки громыхнули за мной еще спустя час сидения прямо на каменном полу и почесывания различных - крупных и небольших - гладких частей тела. Я в задумчивости преодолел все лестничные пролеты и коридоры, не останавливаясь. Недружелюбно настроенные Камнегрызы с тремя парами лап и толстенные мутировавшие питоны с глазами по всему телу только провожают меня вопросительными взглядами - специально накормил уже всех перед тем, как идти к любимице. Неплохо бы все-таки дать ей имя.       Улица встретила меня теплом и пыльными запахами - других, цветочных там, или свежих - здесь не водится, но и эти ветер доносит или усиливает довольно редко. Ноздри сами по себе расширяются, пока я пересекаю небольшой отрезок от выхода из этой части подземелья к одной из боковых дверей замка. Как оказалось, уже вечереет. И поймать кожей первые тяжелые капли после того, как чувствовал бушующую грозу, но не всем известными органами чувств, а нутром и нюхом, ощущается сюрреалистично. Впрочем, отделять явь от морока некогда - дождь усиливается в считанные секунды, и я припускаю трусцой к мельтешащей впереди черной кляксой двери. Воздух свободно ныряет в легкие и выныривает мерными толчками. Грозовое наваждение спадает по мере того, как намокает рубаха и замерзают руки, и я даже на пару секунд задерживаюсь у двери с протянутой к ручке рукой, позволяя почти свинцовым каплям плясать на усталых плечах.       Дни текли размеренно, обособленные, оторванные друг от друга но практические одинаковые. Только места, где меня заставала задумчивость и накрывала внезапная тоска - разные. Образы вопящего привидя забрызганной штанины Оруо и закатывающей глаза Петры с полотенцем в руках опали вместе с дождевыми каплями и остались в десятках лужиц под моими окнами, более невидимые, но еще живые.       По прошествии недели десять человек, обещанные Эрвином, завалились ко мне с утра пораньше. Всем на вид нет и двадцати, а ведут себя и вовсе лет на пятнадцать. Из путанных обьяснений самого расторопного из них понял, что они всего пару лет как на службе, как раз разбирались с беспорядками в одном из городов по пути из Столицы сюда. Они же будут участвовать в параде на празднике в деревне, так что в любом случае были бы в числе тех, кто здесь остановится. В целом, удобно и логично, но я все равно раздраженно выдыхаю сквозь зубы при каждом их слишком импульсивном движении и изумленном выкрике. А как только заканчиваю инструктаж (для половины, очевидно, нудный и абсолютно, по их мнению, ненужный) и покидаю их, остановленный мной поток сплетен начинает бить с новой силой. Как будто прерванный бег иглы граммофона по одной и той же пластинке возобновился легким движением руки сверху вниз ровно с того же места. Впрочем, я, на свою беду, достаточно хорошо знаком с тем, какими бывают сплетни и как они могут усложнить жизнь, чтобы это отнести к разряду просто безвредной пустой болтовни, а временами даже разбавленной связными рассказами о каких-то событиях.       Я и правда бываю в той части замка редко, но теперь, когда приходится ограничиваться своим крылом сознательно, становится немного неуютно. Конечно, я вовсе не обязан избегать встреч, но просто привык это делать, да и лишний раз видеть, как какие-то дети хозяйничают на твоей территории - раздражает. Пока погружаюсь в привычную рутину, волей-неволей вязну и в воспоминаниях, от которых зудит какой-то отсутствующий у человека орган и хочется пройтись ровно там, где сейчас проводят эту чертову уборку, хотя знаю, что это не принесет ничего кроме еще большего зуда.       Охота на пещерную нечисть и приготовление мяса не было для нас в новинку, и мы неплохо устроились на нижнем этаже, в холле, в который ведут парадные двери. Начали с того, что разложили костёр из обломков мебели, найденной во время нашей экскурсии по замку, занявшей не один час. Этот зал, находящийся по центру, с дубовыми дверьми, высоченным потолком и симметрично расходящимися по обе стороны рядами колонн, внушал нам трепет, и именно поэтому обед на углях догорающего костра мы готовили прямо по центру его выложенного узорчатыми плитами пола. Как ни странно, предложил это именно Фарлан, хотя обычно на такие откровенно детские поступки только заказывал глаза. Мы жевали ноги и обсасывали рёбрышки детеныша Проглота, выловленного в пещерах, и вязкий зеленоватый мясной сок капал на резную плитку и застывал в желобках мутной массой. Всегда аккуратные, а особенно для детей подземелья, мы никогда еще не были так похожи на свиней. А позже, не сговариваясь, взяли найденные в одном из комодов наполовину истлевшие тряпки и отдраили этот участок пола до блеска. Таким образом, самопальный обряд посвящения нас в хозяева замка был завершён. Позже мы перекочевали в зал поменьше, с другой стороны здания, в окна которого, в отличие от предыдущих, не задувал зверски холодный ветер, и вполне уютно там устроились. Впрочем, об “уютности” не заговаривали, ведь тогда бы пришлось признать, что в огромном и величественном зале чувствовали себя скорее насекомыми, нежели настоящими хозяевами.       Первый месяц весны, что мы провели в скитаниях, прежде чем пришли в эти земли, был куда холоднее последующих. Все места, которые не назовёшь пустыней, можно было называть ледяной пустыней - было холодно, тихо и сухо, очень сухо. Естественно, мы не могли знать, что именно юго-запад территории за Стеной славится таким дерьмовым климатом - нам было не с чем сравнивать. Жизнерадостность Изабель тогда очень выручала - она, в отличии от нас, не выглядела раздосадованной или разочарованой. И ещё и нас убеждала, что такое запустение царит не везде, что будет лучше. Вот так бы спросил, откуда знала, что будет именно лучше?       Лучше и правда стало, но перед этим было многим хуже и вообще отвратно, так как в одной из тамошних забегаловок нам встретился Кенни. Вот тогда я испытал настоящие разочарование - думал, что он подох в зубах у троллей, и меня эта мысль так трогала, что я чуть было не начал скорбеть по нему. Хотя, по правде говоря, я нутром чуял, что не следует такому невезучему человеку, как я, ожидать такого счастья ни с того ни с сего. Только вот Кенни нам помог - рассказал о местонахождении этого замка и пару фокусов, помогающих сэкономить деньги в дороге с умеренным риском быть арестованными. Фарлан даже уважением к нему проникся после такого. Я же, с голодухи злой и подозрительный, только зыркал исподлобья. А ведь и не знал тогда наверняка, что старик имеет дело с работорговцами.       В общем, когда мы окончательно окопались и устроили быт в замке и решили спуститься в долину, в деревню, была как раз середина весны. Впервые в жизни увидеть цветы, эльфов и радостные лица именно в эльфийской деревне и именно весной - настоящий шок. Больше всего, опять таки, одурел Фарлан, Бель же просто выглядела счастливой, хотя и шла она по деревне с намеком на какую-то торжественнось. Ну, она же эльфийка, как-никак.       Мне же в нос впервые в жизни ударил запах цветов, и он мне не понравился - это и определило мое отношение если не ко всем эльфам, то к этой деревне точно, а к цветам - в особенности. Он был слишком сладким, обволакивающим, дурмянящим (и прочие прилагательные, обычно описывающие вроде как приятный запах). Мне казалось, стоит чуть глубже вдохнуть - и почувствуешь такой же сладковатый запах гнильцы. Гнилостное наваждение преследовало меня до того упорно, что я даже пытался вдыхать реже и через рот, и выглядел при этом диковато.       Удивленные, испуганные всем новым, а оттого еще более наглые, мы обошли всю деревню, спустив на рынке денег вдвое больше себестоимости товаров, но и втрое меньше, чем удавалось обычно местным торговцам сдирать с приезжих. В основном это, конечно, были люди, но и как раз от людей нам удалось узнать больше о том, что нас интересовало. Конкретно - о военном колледже и о предыдущем жителе замка Утгард, загадочном обитателе круглой комнаты с книгами и лиловыми шторами. Если о первом узнать не составило труда, то вторая тема оказалась сложной даже для бывалых сплетников - узнали только, что это был эльф, неопределенного возраста (эльфы для простого обывателя почти всегда неопределенного возраста), и что прожил он там недолго, что-то около трех лет, а потом внезапно уехал, и вот уже пару лет здесь никто не появлялся и тем более не жил. Самая смелая и пожилая торговка семенами, правда, заметила, что примерно в то время в местную таверну начал захаживать молодой целитель, тоже эльф, тоже не местный. И не прошло и двух месяцев, как женился на человеческой женщине из этих мест да перебрался с ней жить в домик на краю деревни, у реки, чем окончательно развеял поволоку таинственности вокруг своей персоны.       Я с отвращением беру тушку проглота за склизкую ногу и закидываю в большой мешок, предназначенный для мусора. Второй за неделю, пятый за месяц. Если так пойдет дальше, к весне, когда я обычно жду приплода, плодится будет уже некому. Не говоря уже о том, что хотелось бы не только разводить их, но и есть. Легонько стукнув по потянувшейся ко мне плоской морде, я поднимаюсь, перемещаюсь в другой угол и продолжаю чистить и размышлять. Скребок мерно ходит туда-сюда, удаляя остатки излюбленной проглотами пищи - не совсем свежей еды. Как ни крути, придется наведаться в нижнюю часть пещер и выловить хотя бы одну молодую и здоровую самку, и покрупнее.       На сборы много времени не понадобилось, другой разговор - проинструктировать одну из приезжих, что сама вызвалась кормить животных и следить за чистотой в мое отсутствие. Девчушка тоненькая и на вид хрупкая, с золотистыми волосами, голубыми глазами и лицом человека, уверенного в своей добродетели. Впрочем, она все-таки солдат, и у меня нет никаких оснований полагать, что с такой задачей она не справиться, тем более, что эта помощь пришлась очень и очень кстати.       Зуд где-то в несуществующей части тела усиливался с каждой мыслью не о самом походе, а о близости к деревне, которая впервые за столько лет снова вызывала у меня интерес.       Надорванный ботинок загребает каламутную, липкую воду и едва не спадает с ноги, и то только потому, что я при каждом шаге с чавкающим звуком вжимаю в него ногу и поливаю его отборнейшей руганью.       Найдя в знакомых пещерах пару полудохлых и смехотворно мелких животных, я решил двигаться дальше и попытать счастья в западных частях пещер. В какой-то момент из темноты появились две бесконечно длинные руки и раздалось скорбное уханье. Взгляд даже не смог охватить всю фигуру разом, а незнакомый, неприродный жалобный звук отбился от стен и эхом накрыл меня со всеми моими попытками ориентироваться на слух. Из темноты и трещин в стенах вместе с подвыванием как бы по капле собрались пряди липких, сальных волос, и каждая из них, игнорируя все законы природы, поползла в мою сторону.       Сражаться с такой хренью - идея так себе, ведь не особо даже и понятно, что оно из себя представляет, да и в темноте ни хрена не видно. Удирая и чертыхаясь, обрубая бесконечно оплетающие мои щиколотки пряди липких волос и чертыхаясь, я скачками преодолевал тоннель за тоннелем. Чертыхался с каким-то наслаждением - осознание смертельной опасности было, но страх ворочался лениво и где-то очень глубоко, уверенность в том, что это просто очередная неприятность позволяла именно ругаться, а не захлебываться собственным дыханием от ужаса или бросать все силы на борьбу.       Таким образом, один из жутких обитателей этих гор, в существовании которых слухи винят все тех же эльфов, догнало меня до границ их владений и исчезло, напоследок жалобно ухнув. В ответ прозвучало тоже довольно-таки жалобное “блядь” - часть моих вещей так и остались в недрах гор без шанса их вернуть, в том числе и бурдюки с водой, исключая один, полупустой. Ну, хоть люминисцентный камень по дурости из руки не выпустил. Приводя дыхание в норму я бездумно преодолел еще несколько перетекающих один в другой каменных “залов”. То и дело попадались зловонные лужи, и от контакта их воды с ободранной практически голой ногой становилось даже почти не противно.       А вот теплый, чистый ночной воздух, который вдруг оплел меня после очередного поворота, стал настоящей неожиданностью. Потерянный и как будто пьяный, я несколько минут ошалело смотрел на укрытую туманом долину, прежде чем двинуться по пологому склону. Трава колола кожу, была прохладной и почти не влажной, и я шел по ней босиком, оставив остатки искромсанных ботинок в сырой и затхлой пещере. Последняя уцелевшая сумка неромантично, размеренно билась о бок, вся одежда пропиталась потом и тем холодом, который источали неестественно длинные узловатые пальцы существа, ситуация была и вовсе идиотской. Но в целом - было хорошо.