Мыслить как Стайлз Стилински

Февраль, 2020 год. Куантико, Вирджиния

      Иметь крепкую стабильную связь внутри себя – это нечто невероятное. Стайные узы не подкреплены физической магией, поэтому сложно прочувствовать их по отдельности, но общее ощущение принадлежности, тепла и безопасности нежно окутывают его беспокойные конечности, отдаваясь слабым покалываниям на кончиках пальцев и тихим шепотом в ушах.       Магия – интересный субъект. Она позволяет случится тому, что одновременно нарушает так много естественных законов Вселенной – физики, биологии, химии – и логических цепочек, но при этом ничего из того, что происходит из-за нее, не чудится чуждым или странным. Всё правильно. Всё идеально. И оборотни могут тянуть энергию Земли, чтобы пригласить нелюдей и людей в стаю, а люди способны ощутить вес своей клятвы верности, обматываясь в магические узы, как в самые крепкие блестящие доспехи, способные отпугнуть и демонов, и мстящих духов, и мужчин с ядовитыми глазами.       Стайлз не в силах увидеть ничего из этого, потому что магия стайных связей основана на древних обетах, глубоких чувствах и искренних желаний любящих сердец. Она невидима, молчалива и пресна, но он может ее представить. Пофантазировать о ней. Изобразить эту чудесную силу, объединяющую одиночек и отшельников во что-то невероятное, неописуемое, непобедимое… В семью.       Он будто снова в лесу, но теперь деревья вокруг него не кажутся такими колючими, высокими и беспощадными. Они всё еще таинственные и немного пугающие, но живая магия, порхающая вдоль золотистых листьев, одевает могучие стволы в теплые домашние тона, освещает заживающие раны и дарит неровностям новую историю. Длинные тени скрываются в мягкой траве, щекочущей лодыжки, а тихая ночь с мириадами звезд на небе разбивается веселыми трелями зарянок. Последние неожиданно большие, словно красивые экзотические птицы, совсем не боятся его прикосновений и даже, наоборот, ластятся к нему, как самые настоящие мурчащие коты.       Волшебно.       Поэтому Стайлз и закрывает глаза в этом крохотном тайском заведении, едва прислушиваясь к спору о новом законопроекте, о котором негативно высказался отец Джексона, жалобах Пенелопы на своих соседей и завуалированной похвале Лидии темному круглому столу из цельной древесины, за которым они все каким-то образом уместились. Где-то между очарованием настоящего момента и скрытым весельем над стонами Айзека, парень разрешает крохотной мысли о количестве людей за столом удивить себя. Он рад, что Эрика смогла привести Вернона, несмотря на рабочий день оборотня, а агент Арджент наконец избавился от этого ужасно сковывающего все движения пиджака и мрачного галстука. Это именно удивление: Стайлз уверен, что не завидует новому распределению внимания своего misiaczku, ведь тот сидит прямо рядом с ним, и наверняка он не обеспокоен наличием мягкого свитера у дяди Криса, потому как всё еще помнит тот страшный рождественский шарф босса из прошлого. В их нахождении здесь ведь есть какая-то идея. Всё не просто так.       – Ты пришел сюда спать, ёжик? – хмыкает Пенелопа сбоку от него, переключая всё внимание стола на него и на его новую прическу.       – Я уже согласился со словами мэра Уиттмора, и, да, мне тоже нравится цельная древесина, и я за то, чтобы начать протест против того математика, про которого рассказывает Айзек, хотя и против идеи взлома компьютера твоих соседей, лучше давай просто переставим все их вещи на один сантиметр, я умею взламывать дверные замки, – Стайлз вытягивается на стуле, принимая менее расслабленную позу. Он разворачивается к подруге, широко улыбается и знакомым нервным движением касается своего затылка. Короткая щетина (или щетина только на подбородке?) немного колется, но его волосы всё еще мягкие на ощупь, даже когда он почти полностью их состриг. Это у него от матери.       – Они не жесткие, потрогай.       – Конечно, мы не собираемся взламывать замки моих соседей и переставлять всю мебель на сантиметр. Это незаконно, – ровным тоном произносит Пенелопа перед тем, как протянуть руку к его голове. – Вау. Они действительно мягкие.       – А мы не делаем ничего незаконного. Конечно. Мы же агенты ФБР, – кивает парень, а потом с ухмылкой добавляет. – А я пользуюсь тем средством «два в одном», – его хитрая улыбка растет, пока он наблюдает за изменением в лице подруги.       – Нет.       – Ага. Никакого шампуня, кондиционера, масок и всего прочего.       – Не-ет.       – Ага. Одно средство на всё тело, – он шевелит бровями, и Пенелопа начинает хихикать, всё еще в ужасе от его слов.       – Стайлз, я видела у тебя молочко для тела и масло для кутикулы, – фыркает со своего места Лидия, наклоняясь к ним. Рыжеволосая девушка улыбается чуть шире, чем обычно, ее бледные щеки покрылись нежным румянцем, а в уголках глаз собрались счастливые морщинки. – Странный набор, качество у обоих оставляет желать лучшего, но подчеркну, что меня радует сам факт. Особенно с учетом того, что они явно используются.       За столом слышатся больше смешков, а Вернон и вовсе подталкивает его своим коленом.       – Мне всегда говорили, что у меня «дурацкая» кутикула, – пожимает плечами Стайлз, не упоминая, что источник конкретно этого посыла сидит сейчас напротив него. Правда, Питеру также было не сложно потратить весь вечер на уход за своими и его ногтями. Наверное, поэтому парню тоже не в тягость сейчас этим заниматься.       – Это точно, – хмыкает Джексон, кидая в его сторону оливку. Разумеется, оборотень попадает прямо в его стакан с водой. – Видишь.       Стайлз тянется к своему стакану, разглядывая большую зеленую оливку, и что-то из сочетания тяжести в ладони, добродушного смеха вокруг и теплого освещения ресторана заставляет его поднять руку, произнося тост:       – За прекрасное настоящее.       Красивая фраза. Четкая и ясная. Ему нравится, как и, кажется, другим за столом.       И вдруг он больше не может сдержать свои мысли и чувства:       – Я очень рад быть здесь. Я счастлив быть здесь. С вами, – уточняет, останавливая свой взгляд на озадаченном лице Дерека Хейла. – И, хотя я оказался здесь по воле случая, я уверен, что так или иначе нашел быть путь сюда. К этой стае, – наконец в мшистых глазах альфы мелькает понимание, и улыбка Стайлза растет. – Теперь вы от меня никуда не денетесь. Я прилип. Обещаю, что бы ни случилось, я никуда не уйду.       Клятва верности срывается с его уст звоном серебристого ручья, кратким несдержанным смешком во время серьезной деловой встречи, безмолвным криком отчаяния и смехом ясного неба во время летнего слепого дождя.       – Я вообще не знала, что люди могут быть частью чего-то магического, не пройдя какой-нибудь кровавый сектантский ритуал, – поддерживает Пенелопа, тут же уловив его порыв. Видимо, его получасовая презентация о стае, стайных узах и безбровых оборотнях возымела успех. – Но я тоже рада оказаться здесь. И возможно я не умею стрелять, не вскрою квартиру ваших надоедливых соседей или не поддержу вашего отца на предстоящих выборах, но я обещаю прикрывать ваши спины, – она с облегчением выдыхает в конце своей речи, а потом расплывается в широченной ухмылке, едва соперничающей с его собственной. – Хотя я могу взломать компьютер вашего врага и найти на него компромат, но, разумеется, не буду этого делать, ведь это незаконно, – половина стола на этом моменте практически синхронно закатывает глаза, – но одна только мысль, что я могу свершить нечто подобное, я знаю, согревает сердце.       Пенелопа красиво улыбается, расплескивая солнечный свет из своего сияющего бокала с домашним коктейлем. Ее слова переливаются всеми цветами радуги и окутывает всех за столом в пушистые объятия, немного щекочущие чувствительные бока. Волки подсознательно выпрямляют спину, слегка расправляют плечи и сверкают радостным блеском в своих светящихся магией глазах.       – К счастью для вас двоих, я умею стрелять и у меня есть разрешение носить пистолет, – весело замечает Эрика, приподнимая свою кружку с чем-то игристым. – Я обещаю, что не буду думать и секунды, если кто-то еще посмеет нам угрожать. Больше никто не должен иметь возможность подойти к нам так близко. Я не позволю.       Девушка крепко сжимает ладонь своего притихшего парня, который с восхищением и гордостью смотрит на нее, и при этом вызывающе поднимает свой подбородок вверх, будто прося кого-нибудь оспорить ее заявление. Никто не спешит ничего оспаривать. Им пришлось сполна хлебнуть горечи и натворить множество ошибок, что дико и неприятно, но они учатся на своем прошлом и также, как и Эрика, не собираются позволять никому чужому так легко приблизиться к их стае.       Эта твердость, непоколебимая уверенность в своих силах напоминает всем за столом о страданиях и долгих днях, когда им приходилось ютиться в личном пространстве друг друга, что немного угнетает, но также и восхваляет их внутреннюю силу справиться со всеми несчастьями на их пути. А они справились. И честно говоря, сделали это блестяще.       – Спасибо за то, что приняли меня такой, какая я есть, – начинает Лидия, откладывая столовые приборы в сторону. Сегодня девушка удивительно просто одета: в мягкие на вид темно-синие джинсы и однотонный свитер под цвет своих сияющих изумрудным блеском глаз. – Я обещаю помнить вашу доброту, – торжественно произносит девушка, и ее нежный голос расцветает розово-красными кораллами, красивыми, запутанными и крепкими. – Обещаю быть такой же доброй, терпеливой и открытой, какими были вы, – она поворачивается к Пенелопе, кивая девушке в признательности. Тихая улыбка украшает пухлые губы и слегка подрумяненные щеки, придавая рыжей девушке действительно очаровательный мифический вид. – Я буду здесь для каждого из стаи.       Клятва Лидии заземляет, показывает, что происходящее реальность, несмотря на волшебство, окружившее их, на древность инстинктов, заставляющих их чуть наклониться ближе, прижаться к соседям, разделить тепло своего тела с другим, ощутить рождающуюся связь в каждой клеточке своего тела, окунуться с головой в величайший момент гармонии и единения. Это правда. Они сидят за одним столом, и лучезарная надежда освещает их лица, протягивая к ним свои ласковые материнские руки.       – Вы моя семья, – просто отмечает Айзек, пожимая плечами. – У меня больше никого нет, кроме вас, – предложение звучит четким фактом, без затаенной детской обиды или взрослой горечи. Кажется, Кудряшка вполне смирился с такой жестокой правдой о себе и своей семье. – И вы мне искренне нравитесь. Вы хорошие люди, умные и любопытные, что я отдельно люблю подчеркивать, потому что нет смысла иметь прекрасные навыки к обучению, не стремясь изучить этот мир. Вы также все ужасающе красивы, что слегка напугало меня в мой первый день в отделе, но я уже привык к этому моменту, так что, наверное, не стоило это подчеркивать сейчас, – гений слегка хмурится, словно на самом деле себя ругает за эту оплошность. – Вы также честные и грубые, и мне нравятся обе эти характеристики, хотя и не в том количестве, которое я получаю каждый свой рабочий день, но это освежающе в сравнении с ложью и лицемерием, с которыми я сталкиваюсь в обычной, отдельной от работы обстановке. Я думаю, что держался бы вас, даже если бы вы не были так мягки со мной, вежливы и дружелюбны. Вы все прекрасные создания, – Айзек улыбается каждому отдельно, подтверждая слова мягкими морщинками возле глаз. – Мне любопытно увидеть, как мы вырастем и как сложится наша жизнь дальше. И я рад, что мы сделаем это вместе.       Кудряшка приподнимает свою кружку с уже слегка остывшим кофе одним легким, грациозным движением, побуждая остальных последовать за собой.       – Я знаю, что мы можем стать чем-то хорошим, потому что я редко когда ошибаюсь, а мои расчеты верны и оглашают лишь факты, числа и разумные выводы, – Айзек немного запинается под всеобщим вниманием, но это никак не влияет на парящую атмосферу величественного восторга. – Так что вот. Я клянусь, что мои расчеты верны, что я прав, и наша стая будет чем-то необыкновенным.       Немного странно слышать столько позитивных утверждений от довольно пессимистичного самого по себе человека, но Стайлз как никто другой может понять, как работает самоуспокоение и как отрадно выбирать самому свой путь. Громко, ясно и без прежних сомнений.       – Да будет так, – кивает Питер с самой широкой ухмылкой, которую парень когда-либо видел в настоящем, а потом залпом выпивает свой напиток слишком драматичным для обычного яблочного сока движением.       Это слегка разряжает сгущенную ауру вокруг стола, Пенелопа с Эрикой посмеиваются над косым взглядом Арджента и не таким уж тихим вздохом их альфы.       – И как же долго вы к этому шли, – ворчит Джексон, повторяя жест за старшим оборотнем, но потом смягчается и неожиданно выдает:       – Но вы все необычны сами по себе, – серьезность тона волка исключает вероятность шутки. – Хотя с нами вам, конечно, будет лучше.       А вот последнее было сказано с намерением вызвать смех. Что и происходит.       – Добро пожаловать в малую восточную стаю Хейлов с духом вольного шункманиту танка, – громко произносит Дерек, когда все успокаиваются, а потом вдруг усмехается лихой мальчишеской улыбкой, теперь уже знакомой для Стайлза.       И мир на мгновение освещается тысячами розовых звездочек прямо на краю его зрения. Восхитительное зрелище. Однако причиной этому стали вовсе не его способность к предвидению событий и не его заразительно счастливая искра, нет. Это настоящее. Настоящее, наполненное сплоченными сердцами гордых волков, взволнованных людей и одной довольной горгоной. Настоящее, вызванное звонкими клятвами, звоном полупустых бокалов и беззвучным воем внутренних волков. Настоящее, самое красивое и важное время из всех его воспоминаний.

☆☆☆

      Через некоторое время Стайлз выходит на улицу отдышаться и привести себя в чувства. Странно ли, что он всегда прячется ото всех, когда переполняется хорошими, благоприятными эмоциями? До этого дня он как-то не замечал ничего подобного… Немного глупо, не так ли? Зачем кому-то в одиночку переживать безудержное веселье или счастье? Ведь их же так чудесно разделить с другими, близкими или незнакомыми – не важно. Пузырящая радость от этого лишь начинает кипеть сильнее, выплескиваясь за края одинокого человека, стремясь к другим положительно заряженным людям. Это хорошо. Это прекрасно. Мило даже.       И всё же он поступает по-другому. Прячется.       Улица, одетая в сумеречные оттенки молочно-серого и темно-сизого, горит яркими неоновыми огнями: кричащими вывесками ночных магазинов, большими фонарными столбами, мигающими украшениями парковки возле супермаркета на углу. Он совершенно не узнает эту улицу. И так со многими, как догадывается парень. Например, этот тайский ресторанчик на неизвестной ему улице с закрытым на ремонт супермаркетом и подозрительным ночным заведением напротив. Или то здание, которое показал ему Бретт, с магическим кафе в подвале стало для него гигантским открытием. Сейчас, оглядываясь назад, конечно, стоило бы предположить существование подобного места в любом городе Америки, но… он не думал об этом. Не понимал.       Это не его город, осознает Стайлз. Точнее даже не так: это его город, но он не знает его так, как следовало бы. Эти узкие дороги, заведения с поломанными вывесками и рестораны с едва произносимыми названиями, полупустые парковки возле крошечных супермаркетов, закрытых на ремонт. Этот город должен был стать его домом, местом, в котором он вырастит трех своих детей, построит гармоничный брак и станет частью чудесной малой восточной стаи волков-перевертышей. И Куантико всё еще его дом, ну или хотя бы ощущается им, однако многие мелкие детали, на которые он всё это время не обращал внимание, неожиданно выплеснулись ему прямо в лицо совсем не приятным образом. Не кипящей радостью или счастьем, а скорее перебродившим осознанием, так долго укрывающимся за блестящими розовыми стеклами, окрашивающими мир в бархатистые оттенки судьбы, покоя и удачи.       Этих понятий не существует в той обертке, в которой он привык их видеть. Многие вещи потеряли свою мерцающую обложку, представ перед ним на изумление более интересными, пускай и слегка мрачными на первый взгляд. Наверное, если бы он-       – Ты знал, что поход в «Ngu Aiew», – это традиция?       Стайлз подскакивает от неожиданно прозвучавшего голоса Питера, стоявшего уж оскорбительно близко для его природной настороженности и профессиональной наблюдательности. (Пожалуй, обе отсутствуют сейчас, доверив его безопасность разнеженной искре внутри него). (И что это только говорит о нем?).       Когда парень оборачивается к оборотню, он сразу замечает расслабленные плечи мужчины и тихую улыбку на устах волка. Он тут же замолкает, боясь спугнуть и то и другое.       – Это было первое место, в котором мы с Дереком поужинали, когда только переехали в Куантико. Мы долго были в дороге и, казалось, праздником оказаться здесь. А потом мы привели сюда Джексона, – мягко произносит мужчина, осторожно прокладывая путь для своих слов. Стайлз задерживает дыхание. – Наш первый настоящий стайный ужин. Наша первая традиция в новом городе. Первая традиция в нашем новом доме.       Вау.       Первая настоящая традиция? Стайный обычай? Тогда это очень важно. Супер важно. Мега важно. Поэтому волки такие напыщенные и довольные, к тому же Дерек наверняка объяснил им про его ситуацию, ну и он вроде как официально стал-       О.       Ох.       Это Стайлз. Он причина, почему они сегодня собрались здесь. Они радовались его решению.       Все рады ему.       Видимо, выдох парня действительно достаточно сильный, чтобы сместить воздух вокруг них, отталкивая расположившееся вокруг откровение в темноту узкого переулка. Это срывает ласковое выражение лица оборотня, заменяя то торжествующим.       – Ты знал, что остальные отказались проводить традиционный ужин без тебя? Они хотели дождаться, когда ты будешь готов войти в состав стаи официально, – Питер вперивается в него острым взглядом в ожидании бурной реакции с его стороны.       Стайлз, естественно, не собирается подводить своего волка.       – Что? – вскрикивает он, вздрагивая от слегка визжащих ноток в своем голосе.       – Я же говорил, Стайлз, – ухмыляется мужчина, довольный собой и, очевидно, его ошеломленным выражением лица, если судить по сузившимся волчьим глазам. При таком неестественном освещении они почти кажутся мерцающими. – Ты дочерь маан.       Это… и в правду, ошеломляет.       Он действительно так важен? Так значим? Он правда может объединять людей? Вокруг себя? И он чертовски хорош в этом?       Дочери маан – обычно те, кто видят мир другим образом. Они помогают волкам быть более человечными, а людям – более интуитивными. Или занимаются разведкой, или становятся духовным лидером, или просто держат всех вместе как сильное гравитационное притяжение.       Стайлз – причина.       Он сделал что-то воистину замечательное, раз Дерек выдвинул официальное бессрочное предложение присоединиться к стае, предложение которое явно поддержали и Питер, и Джексон. Кроме этого, человеческая половина стаи доверилась его суждениям и действиям, подчеркивая его значимость для них. Что он вообще такого сделал, чтобы заслужить такое отношение? Чтобы повлиять на их судьбы таким кардинальным образом?       А может он и не делал ничего примечательного. Может, всё дело в совокупности черт его характера и совершаемых поступков. В нем самом.       Стайлз – причина.       Пузырящаяся нежность собирается в его груди, растекаясь томительным пылом по всем его внутренностям. Тихо кипящее счастье сменяется неожиданным всплеском чувств: раскаленным ликованием, пенящимся предвкушением и острой благодарностью. Его переполняет невиданная сила, шипящая энергия, неумолимая дрожь чего-то сокровенного в глубине его души. От этого слегка дрожат пальцы, коленки подкашиваются, а тело жаждет вырваться вперед, ввысь, наружу.       Наверное, так ощущается искренняя, неподдельная, живая радость. Что-то, что он, кажется, давно не испытывал.       Питер моргает, слегка отшатываясь назад, и, кажется, невольно подмечает:       – Твой запах, – с осторожным придыханием, словно делясь с ним судьбоносным секретом.       – Что?       Весь этот разговор идет как-то неправильно. Стайлз едва собирает стоящее предложение или хотя бы полноценный вопрос, привычное стеснение распаляет щеки темно-бордовым оттенком, а волк напротив него выглядит таким бесстыдным, нагим, и всё же одновременно с тем удивительно восторженным, охваченным экстатическими переживаниями.       Он не помнит, чтобы на него когда-либо так смотрели.       – Красивый, – честно признается Питер, шагая обратно на свет, расправляя плечи, повышая голос. Грубо, честно и откровенно. – Волшебный.       Ах.       О.       Да, магия. Неотъемлемый фрагмент его тела, души и сознания. Самый заметный и самый невидимый.       Совсем недавно Стайлз хотел показаться кому-то красивым. Чтобы кто-нибудь глянул на него и оценил тонкость черт его лица, фарфоровую кожу, медовые глаза и красные губы. Чтобы в чьих-то глазах, не важно, фиолетовых, красных или голубых, он был чем-то полноценным, физически реальным, материальным. Чтобы его оценили за его присутствие здесь и сейчас. (Всё это и другое было сложно получить раньше с отсутствующим на работе отцом, скупыми на эмоции родственниками и игнорирующими его существование сверстниками).       Тогда, наверное, он мог бы ухватиться за свою внешнюю оболочку как за крепкий якорь своего существования. Его ядро, его красота, его весомость, прописанные самым понятным языком, простым, чувственным и доступным. Убедительное доказательство бытия.       Хотя безусловно ему не нужно переживать по поводу своей осязаемости. Его пара всегда подчеркивал все его сильные и слабые стороны, никогда не оставляя в стороне ни его магическую искру, ни его телесный облик, ни его эмоции.       Волк довольно улыбается, а Стайлз неожиданно и вполне заметно вздрагивает.       Ха! Забавно, что стоило ему только очутиться под этим праздным светом софит, как ему не терпится вернуться назад, в свою комфортную серую зону, нелюбимую, но знакомую, от того и отрадную.       И Питер, самоуверенный, наглый, бесцеремонный Питер, одними лишь своими непристойно голубыми глазами бросает ему вызов, приказывает противостоять, вытянуться в струнку и позволить лучистой энергии осветить его фигуру, так чтобы теперь его тень стала самой огромной на этой стороне шахматной доски.       Стайлз, сгораемый от собственного пикантного неудобства и едкого страха перед незнакомой опасностью, впервые прислушивается к чужим словам, вникает в них, позволяет им проникнуть сквозь его плотную фарфоровую кожу, осесть внутри его тонких костей, растопить его слепые медовые глаза тягучим сахарным волнением.       – Пленительный, – продолжает Питер, затягивая его в свою соблазнительную порочную игру.       Конечно, Дерек предложил бы ему стать полноценным членом его стаи, потому что Стайлз красивый, волшебный и пленительный. Он умный, хоть и необразованный, а еще добрый и верный, пускай бывает и вредным, и саркастичным, и лицемерным. И человеческая половина стаи осталась бы на его стороне, поскольку он был тем, кто их привел в это положение в первую очередь. А также потому он понимающий, поддерживающий и открытый.       Его выбрали вполне осознанно, взвесив все «за» и «против». Как оказывается, он стоит всех последствий, какими бы ужасными, нещадными и неизбежными они ни были.       – Твой запах въедливый и упрямый, – и обидные характеристики звучат как драгоценный комплимент, дерзкое лелеяние, греховное превозношение, сладкое и колкое. – Совсем как ты, – усмехается оборотень, а потом поднимает взгляд на небо, пряча блестящие глаза и пораженную улыбку.       Причин для такого благоговейного трепета со стороны Питера Стайлз всё еще найти не может, но он наконец принимает это. Он не в силах контролировать чужие эмоции, влиять на других, вызывать в них только определенные чувства – так это не работает. Если он и получает положительный ответ, шелковые слова и нежный шепот, то лишь по решению и инициативе других. Всё вышесказанное раскрывает пугающие теории мотивов Питера, каждая из которых продиктована эмоциональным состоянием волка.       (О Марфа, что же он сделал со своей парой?).       – Безупречно сочетается с запахами стаи, – нашептывает оборотень в подернутое серебристой дымкой покоящееся небо, то ли молясь, то ли исповедуясь. – Кто бы сомневался.       Обрывок небесного свода над их маленьким городом не одарен звездным светом – его спугнули фальшивые огни живого пластичного металла пронизывающие серый камень, словно громкие пульсирующие артерии, несущие искусственную потрескивающую энергию. И всё же, всё же, когда Питер наконец отводит взгляд от ночного небосклона, льдисто-голубые глаза богаты неземным свечением, сиянием тысячи чужих солнц. Они околдовывают недосягаемой красотой, пленяют человеческой простотой.       Что-то меняется в воздухе между ними. Небольшой сдвиг, обнажающий неровные края, оголенные провода и неизолированное напряжение. Словно оглушающая песнь сирены, последнее манит их сделать что-нибудь: пересечь черту, вскрыть нарыв, освободить узлы, распределить давление… что угодно.       Шум нарастает, мелодия повторяется, скручивая пространство между ними, и всё идет к пику, когда-       Питер делает несколько шагов к нему, медленно и осторожно, давая ему шанс уйти, если он того пожелает.       Стайлз, разумеется, не двигается с места.       Он как бы еле дышит, внимательно следя за каждым действием волка, но упрямо остается замороженным вплоть до того момента, когда мужчина нежно касается его горячей щеки. Ошеломляюще. Это первое и единственное осознанное прикосновение Питера к нему с того самого рокового дня с бумажным человеком. Едва ли сравнимое прикосновение. Это первое… его пара еще никогда не касалась к нему так, в жизни, по-настоящему. И, черт возьми, разве это не то, для чего он жил последние восемь лет?       Знакомая и вместе с тем совершенно чужая мозолистая рука прочерчивает маленький круг на его лице, а потом мягко спускается вниз до шеи, и Стайлз закрывает глаза в наслаждении.       Ничего из того, что происходит прямо в этот момент, не связано с магией и волчьими инстинктами. Ничего необычного, паранормального и сверхъестественного. Просто человеческое удовольствие от теплоты чужого тела. Слабый запах кожи, мыла и каких-то трав приветствует его, карабкаясь по его румянцу, соединяя две отдельные жизни в нечто унитарное, изящное, стойкое.       Резко распахнув глаза, Стайлз теперь уже сам тянется к мужчине, словно привлеченный сильным магнетизмом сияющих голубых глаз, кривой улыбки на тонких губах и манящего аромата одеколона на выступающих скулах мужчины. Его пальцы порхают по крохотным ямочкам на щеках и темнеющими синими впадинами над ними, спрятанными за золотистыми вьющимися ресницами. Чужая кожа обжигает своим жаром, не стесняясь издеваться над его осторожными прикосновениями, ударяя его миллионами нежных электрических искр, пробирающихся до самых костей его видимо осажденной крепости. Его окружили. Нелепый заговор мозолистых рук, «гусиных лапок» и пронизывающего хриплого шепота.       Он очерчивает могучие «хейловские» брови, повторяет пальцами мелкие морщинки, обводит вздернутый вверх нос, чтобы в конце захватить лицо Питера в свои дрожащие холодные руки, удерживая внимание оборотня на себе еще немного. Пожалуйста, еще немного. Пожалуйста.       – Ты пахнешь роскошью, одиночеством и страданием, – честно признается Стайлз, когда знакомый аромат щекочет его ноздри. Его слова шокируют распахнутое отражение внутреннего волка, пугает его и одновременно с этим приносит неожиданное облегчение. Он легко читает это в пятнадцати раскаленных золотых каплях, потерянных посреди вздыбившегося ледяного океана. – А еще щедростью, преданностью и особым видом любопытства. Самым прекрасным видом пытливости – неравнодушием.       Большой палец против воли движется ласкающим движением поверх едва заметного шрама на поцелованной солнцем щеке. За темной щетиной скрывается больше белых росчерков, больше неровностей, больше детских обид и взрослых сожалений. Он видит их, признает и пропускает через себя.       – Очуметь можно, – ляпает он и замолкает. Бесхитростный и жаждущий, он вопрошающе вглядывается в бушующий океан, напевая лунную колыбель своей светозарной звезде. И, наверное, его немая мольба была услышана, и под его руками расцветает широкая улыбка, искренняя, счастливая. Стайлз отражает ее, впитывая солнечные лучи чужой радости. Их приглушенный смех сталкивается в несовершенных тональностях, конвульсией бьется в неровном ритме, пока вдруг не скручивается спиралью в восхитительную гармонию – один следует за другим, по очереди, всегда глядя друг на друга, неотделимые части одного целого, – и звук их веселья отражается, отскакивает, преумножается и разносится. Вперед, ввысь, наружу.       – Коловратка.       – Веслоногий.       – Всё еще комплимент, – тянет Питер с неугасающими угольками стремления изучить каждую составляющую его сущности. Сущности Стайлза.       – Я знаю, – торжественно замечает он в ответ, пропуская удар сердца. Что-то в мягком удивлении волка и твердой хватки чужой руки на своей шее обещает ему остаться в его памяти на долгие годы вперед.       (Краем глаза Стайлз замечает вспышки света, и на один пугающе долгий момент он верит, что сейчас упадет в новое видение, но как только слепая паника укладывается в его животе твердым камнем, парень понимает, что маленькие огоньки, прячущиеся в кустах слева от него, существуют в материальной реальности. В них нет ни капли бледно-розового или туманного белого. Они крохотные, желтые и теплые. Кажется, он видит светлячков. Целое семейство).       Это напоминает ему о надежде.

☆☆☆

      Стайлз не видел ни один из столь важных, значительных, фантастичных моментов, которые он прожил за последние несколько дней, в своих старых видениях. Он не был к ним подготовлен.       И это хорошо, потому что на самом деле он любит сюрпризы.       Они идеальны.

☆☆☆

      (В итоге Джексон не дает ему приблизиться к столу, возмутившись наличием в его естественном аромате следов двух Хейлов и отсутствием его, а потом тут же подскакивает к нему, крепко прижимая себе, и знакомым образом обхватывает голые запястья, мягкими движениями потирая их).