Пересмешник

Во мне есть немного яда,

Я могу почувствовать твою кожу между своими зубами.

"Люблю слушать твоё дыхание.

Я молю Бога, чтобы ты никогда не ушёл"

'Tag, you're it' Melanie Martinez

***

      — Ты уверен, что это не просто совпадение?       Шэдоухарт сидела напротив, пока они пили ужасно приторные молочные коктейли в забегаловке неподалёку от участка полиции. Так уж вышло, что номер Эстеля оказался последним в списке вызовов у Аарона, и неудивительно, что при расследовании он явно вызвал вопросы. К счастью, выручила Нилэ, всю ночь работавшая над очередным проектом матери. Она подтвердила, что Эстель вернулся в квартиру сразу после свидания, даже время назвала, ничуть не запнувшись и даже не моргнув, глядя в глаза допрашивающему офицеру-дворфу. Жутко стало всем вокруг, кроме этих двоих, особенно несчастному стажёру, также отхватившему свою долю пронзительного взгляда.       В очередной раз спасибо Нилэ за дотошность и странное стремление помочь. Иначе пришлось бы гораздо тяжелее.       — Подумай только, убить человека, с которым я целовался накануне ночью, ещё и запихнуть ему в рот и в грудь мои любимые цветы!.. — Он всплеснул руками и звучал более взволнованно и нервно, чем когда-либо. — И тело полностью обескровлено. Жуткая смерть.       Тело прошибла холодная, неприятная дрожь. Эстель не хотел бы умереть подобным образом — наверняка мучительно и медленно. Он думал о стеблях без шипов — тело не оцарапано, кожа как мрамор, жуткая рука смерти и насмешливо алые бутоны, не тронутые увяданием. Это не было работой баалистов, судя по чистоте, и вряд ли было проделкой оппозиционно настроенных к Надземью некоторых сообществ дроу, чтущих старые порядки, — последние предпочитали яды и нечто более устрашающее и лаконичное.       Не розы без шипов, выглядящие не лучше, чем приглашение в царство мёртвых для очередной невинной богини.       — Мне кажется, ты или стал слишком параноидальным, или тебя захватила звёздная болезнь, — Шэдоухарт скептически цокнула, держась на удивление сдержанно. — Рановато ещё обзаводиться сумасшедшими фанатами, готовыми убивать любого, кто осквернит их неземное божество Эстеля Аэлана. А красные розы много кто любит, не только ты. Может, это просто маньяк-романтик, поклонник символизма.       — Может, в меня влюбился особенно склонный к искусству культист Баала, — мрачно отшучивается он, нервно стуча пальцами по столу. Связываться с культом бога насилия не слишком хотелось, но всё-таки, мысля логически, Эстель в малой степени склонялся к этому варианту.       — Тогда всё выглядело куда более гадко, а не так преступно-элегантно, — подтвердила Шэдоу, покачав головой и насилу улыбнувшись уголками губ.       — Звучит ужасно, но я согласен.       Больше слов не находилось. В кафе играла заезженная песенка о неземных страданиях по тому, кто, очевидно, не заслуживает и минуты экранного времени, если вслушаться в текст.       — Просто… знаешь, после нашего разговора о прошлых жизнях меня уже несколько недель преследуют навязчивые сны и головные боли, — несмело признался Эстель, сцепив пальцы в замок.       Шэдоухарт посмотрела на него так, будто Эстель признался в страсти к науке, которой занимается его матушка.       — И ты говоришь мне только сейчас? Серьёзно, Эстель-чёртов-тихушник-Аэлана? — Она прошипела, точно дикая кошка, явно куда более взбудораженная темой эльфийских перерождений, чем скандальным инцидентом с трупом и розами. Невероятно.       — Лучше, когда ты узнаёшь всё позже, чем чуть не спалённая в собственной постели.       Рядом с Шэдоу садится Нилэ с бургерами, очевидно, исключительно для себя.       — Думаю, вы можете организовывать клуб пострадавших и обманутых самым ужасным другом на свете, — скептически цокнул Эстель, откидываясь на спинку диванчика и вглядываясь в хмурый вид из окна.       Нилэ и Шэдоухарт вместо того, чтобы его переубеждать, просто пожали друг другу руки. Отвлекшись от своего безрадостного созерцания, он бросил на них быстрый сердитый взгляд.       — Предательницы!       — Если поощрять твой драматизм и потакать всем прихотям, ты сядешь нам на шею, — пробубнила Нилэ, расправляясь с первым бургером с брусничным соусом.       Иной раз Эстелю казалось, будто она намеренно заказывала то, что в итоге делало её похожей на сыроедку-каннибалку: весь рот был красный, а ещё она слишком жутко вгрызается в мясо…       Жуть берёт.       — Но мы беспокоимся о тебе, правда, Нилэ? — Шэдоу дождалась кивка от дроу и вздохнула. — Знаешь, на ярмарку приехала какая-то гадалка, и маловероятно, что это гарантированно даст тебе желаемые ответы, но, может, она поможет вспомнить больше?       — На многое не рассчитывайте, — отрезает Нилэ, собираясь было ещё поворчать, но резко охает с осознанием. — Ярмарка… даже если гадалка окажется бестолковой, мы развлечёмся. Хотя свой совет и ответ я уже говорила тебе, Эстель.       Взгляд белёсых глаз, привычно нечитаемых, как густой молочный туман, был направлен прямо на Эстеля, незримо обличая их связь общей тайной и странным сумбурным расследованием. Но он лишь пожал плечами. Встреч с Астарионом намеренно искать незачем, даже если в его присутствии приближение к ответам, перемежающееся с иррациональным влечением, было ощутимее всего.

***

      Ярмарка оказалась ярким пятном в осенней серости Врат Балдура. Современное музыкальное искусство, перемежающееся со старинными бардовскими традициями, причудливые конкурсы, повторяющиеся с лёгкими видоизменениями уже не одно столетие, ушлые джинны и даже зловещие существа из Аверно — кого здесь ни встретишь в марпенотскую пору!       Эстель скользил взглядом по разношёрстной толпе, подмечая поведение окружающих придирчивым взглядом творца. Какой бы образ перенять? Что взять на заметку? Ему нравились напыщенные волшебники из Глубоководья, видимо, прибывшие на симпозиум вроде тех, что регулярно посещала матушка, но решившие заглянуть на праздно-хаотичное мероприятие. Они сновали тут и там, периодически придирчиво оглядывая ярмарочные безделицы. Неподалёку от огороженной площадки с аттракционами шумела компания подростков-тифлингов, напоминающая Эстелю спорящих Альфиру и Ролана.       Стало и вправду легче — наблюдая за тем, как беззаботно и обыденно живут другие, получается не думать, куда катится собственная жизнь. Убедительных догадок о прошлом у Эстеля всё равно нет, а головные боли и звон в ушах порой вызывает даже простая попытка соединить потерянные обрывки кадров другой жизни.       — Тир, — просто говорит Нилэ, вырывая его из вязкой пучины размышлений, в которую Эстель снова стремительно соскальзывал.       Не медля и не размениваясь на разговоры, она взяла за руки Шэдоу и Эстеля и подвела их к палатке, кладя на потёртый стол немного помятую купюру под насмешливый взгляд полуседого мужчины, управляющего тиром.       — Хотите, чтобы ваш молодой господин выбил очаровательный подарок, юная леди?       Он хитро сощурился и посмотрел на Эстеля, который лишь развёл руками. Ну уж нет, стрелять явно не входило в его планы. Нилэ, напротив, по-хозяйски взяла винтовку, резко направив дуло прямиком в голову мужчины, только и успевшего шокировано охнуть и округлить глаза. Эстель и Шэдоу тоже напряжённо замерли, наблюдая за развернувшейся картиной.       — У вас сбит прицел. Поправить? — Медленно и чётко произнесла Нилэ, щурясь и улыбаясь уголками губ, явно наслаждаясь чужим испугом.       — Если сможете, мисс… — Нервно пробормотал владелец тира, явно осознанно всё сломавший, как, Эстель наслышан, обычно и бывает на ярмарках.       Но кто откажет под дулом пусть ненастоящей, но винтовки? Судя по кровожадно-заинтригованному блеску глаз Нилэ, она бы и ложку превратила в оружие при должном желании.       Тем временем, Нилэ любовно поставила оружие на стол, удивительно быстро расправляясь со сбитым прицелом, который Эстель настраивал бы часами. Закончив, она бегло пробормотала что-то на языке дроу и выстрелила в пять мишеней подряд.       — Попала.       Бедолага-мужчина нервно усмехнулся, уточняя у Нилэ, какой приз она желает, а Шэдоу вздохнула в восхищении:       — Если бы я знала, что тебя такая крутая подруга, то попросила бы познакомить нас много раньше.       — Да Нилэ и для меня полна сюрпризов, — в смятении протянул Эстель, глядя на филигранно пробитые центры мишени, а потом на девчонку, с довольным видом забирающую огромного розового осьминога, кое-как помещающегося в её руках.       Удовлетворённая победой и шагающая с хищным превосходством, Нилэ обогнала их, уверенно направляясь в сторону шатра гадалки. Он был оформлен сияющими гирляндами из звёздной пыли, а узоры, больше похожие на дымку, переливались, меняя положение. Такие чары могли позволить себе не все на ярмарке — распыляться ради забавы и эффектности стоило потери сил, которые могут быть более полезны, чтобы дурить людей на деньги, а не только попусту заманивать.       Эстель остановился около вывески на настоящем дереве, с изящной старинной гравировкой и лёгким налётом сияния. — Тётушка Этель… Звучит знакомо, — бормочет Шэдоухарт, с сомнением накручивая выбившийся чёрный локон на указательный палец.       — Главное, не шутите про созвучие с моим именем, я вас не прощу. Обеих.       Нилэ хмурится и кусает нижнюю губу. Эстель прекращает возмущаться и замирает рядом, не решаясь ступить внутрь — просто глядит на полумрак шатра, пока голос изнутри не зовёт:       — Не стой на пороге, цветик. Уже отсюда чувствуется твоё нетерпение.       Казалось, будто голос он где-то слышал. А, может, так улавливалась сходная у пожилых осиплость и лёгкая скрипучесть. Пожав плечами и проигнорировав пробежавшие по спине тревожные мурашки, Эстель шагнул внутрь за полог, оставляя подруг позади.       В шатре странно пахло болотом, сырой затхлостью, пряными травами и немного торфом. Повсюду горели свечи в старинных подсвечниках, уже испачканных стекающим воском, отбрасывая пляшущие тени на стены. Эстель думал не о красоте: если подует ветер из-за открытого полога, то весь сухостой, развешанный вокруг, рухнет в пламя, и всё вспыхнет мгновенно.       — Милый мальчик, ты думаешь не о том, о чём на твоём месте следовало бы, — почти пропела старушка, сидящая за круглым столом, накрытым искусно сотканной бледно-зелёной скатертью.       В окружении причудливых склянок с разноцветными зельями, стоящего на винтажной подставке гадального шара и раскрытой книги, грозящей рассыпаться просто от того, что Эстель на неё посмотрел, седовласая тётушка Этель смотрелась как настоящая ведьма из поверий. Того и гляди засунет его в печь, как мальчишку из сказок, запечёт и съест вместе с потрохами и костями.       Аж страх берёт.       — У тебя совсем безрадостные мысли, дитя, — сочувственно воркует она, любезно указывая на кресло напротив — такое же старинное и странноватое, как и всё вокруг. — Лицо совсем бледное, глаза уставшие… мучают кошмары, дорогой?       Почувствовав навалившуюся слабость после её слов, Эстель кивнул, устраиваясь в кресле.       — Да. Знаете, это прозвучит глупо, но мне кажется, будто я вижу собственную прошлую жизнь.       — Во снах и наяву?       — Только во снах, к счастью. Начнись у меня галлюцинации, я бы сошёл с ума, — он криво усмехается и рассматривает гадальный шар. Внутри кружит мутное тёмное облако. Никаких проблесков. Никаких подсказок. Но чего вообще Эстель ждал от простого гадального шара? Может, это просто иллюзия для убедительности нагаданных слов.       А тётушка Этель тем временем поджигает благовония, и в воздухе кружит аромат полыни. Старческая рука лихо раскидывает вороньи кости по ажурной скатерти, и слышится шёпот — слова, должно быть, из древности, потому как он ни напрягал слух, разобрать не выходило. Наконец, когда Эстель почти был одурманен запахом жжёных фейских крылышек и полевых трав, и его сознание было плавно-пластичным, старушка резко охнула:       — Ты проклят, ужасно проклят, милый мальчик!       Эстель вздрагивает, почти подскакивая в кресле, — она хватает его мигом похолодевшие ладони и смотрит с переживанием и жалостью. Инстинктивно он вжимается в спинку стула и хочет одёрнуть руки. Внутри всё падает.       — Сама смерть ходит за тобой попятам и не успокоится, пока не заполучит свой лакомый кусочек целиком.       Придя в себя от ужаса, Эстель вслушивается: в её голосе сочувствие слишком громкое, чтобы быть искренним, и перемежается с плохо скрываемым злорадством.       — …но я Вам ничего не сделал, — выдавливает Эстель напряжённо, не в силах отпустить тонкую перемену речи.       Пальцы гадалки, вцепившиеся в мягкие эстельские ладони, ощущались странно, и он чувствовал магию, а ещё — метаморфозы, на которые страшился посмотреть. Ощущение царапающих нежную кожу когтей неприятными мурашками прокатывалось по ладоням, а прижимавшаяся кожа была шершавой, особенно в местах узловатых суставов. Эстель усилием воли перевёл взгляд на руки, но всё было нормально.       — Разумеется, цветик мой, ты нынешний никому не причинил вреда, — лживо-сочувственно воркует тётушка Этель, продолжая удерживать похолодевшие ладони в своих руках, от которых — Эстель понял! — тянуло магией, прогорклой, абсолютно недоброй к нему. — И не причинишь, потому что я верну тебе то, что задолжала многим раньше.       Многим раньше? Тот, другой он, был связан с гадалками? Или…       — Что Вы такое?       Эстель резко выдергивает свои ладони, и тогда, наконец, видит.       Видит узловатые пальцы — кривые, похожие на ветки гниющего дерева, видит когти, ощущающиеся до этого фантомом, и скользит взглядом выше.       — Карга!       В плотно запахнутый вход в шатёр резко влетает Нилэ, а в её руках ярко разгорается пламенная сфера. Тётушка Этель — карга, если уж называть тварей надлежащими именами, — скрипуче смеется.       — Белоснежка подоспела решать проблемы глупого мальчишки, не разобравшись со своими, как трогательно и глупо, — её голос ядовитый, насмешливый. — Как поживает твой папочка, милое дитя?       Нилэ рычит, и её магия дестабилизируется — огонь искрит, опасное пламя едва сдерживается в контролируемой форме, разгораясь и ершась. Здесь, в хаосе болотного торфа и сухостоя, это слишком опасно. Чёрт возьми, Эстель не желал сгореть заживо, особенно так бесславно!       — Спасибо за вашу, эм, сострадательность, но я не вступаю в сделки с… — Эстель, натянуто и нервно улыбнувшись, отступал к Нилэ и оправдывался на ходу, — феями, да. Всего хорошего!       — Как бы ты не пожалел, цветик, что отказался от тётушкиной помощи. Тварь, которой ты приглянулся, заберёт у тебя всё. И я говорю вовсе не о твоей бравой подружке с её грязными секретами.       Слова набатом раздавались в голове, и у Эстеля перед глазами всё закружилось — совсем слегка, должно быть, от затхлости временной обители карги и накатывающего страха и нервозности. Проигнорировав угрозы, отчего-то поданные как предупреждения, он приобнял Нилэ за плечи, собираясь быстро вывести наружу, но она, разъярённая, точно осиный рой, на пороге швырнула насилу удерживаемую сферу прямиком в каргу.       Та визгливо взревела, мгновенно вспыхивая.       — Чёртово баалье отродье!       Теперь, вместо размеренной прогулки, они убегали, путаясь в ничего не понимающих прохожих, под последние крики твари, гулко разносившиеся по ярмарке. Толпа вокруг обернулась встревоженным ульем, стоило шатру тётушки Этель, разгораясь пламенным столпом.

***

      Нилэ плакала на белоснежном диване в гостиной, подтянув колени к груди, пугая Эстеля даже больше, чем там, в шатре «гадалки». Они давно дома, даже успели подвезти Шэдоу, раздосадованную и ошарашенную исходом их наивной попытки развеяться после тяжелых и мрачных дней. Однако, надо отдать Нилэ должное за галантность, хотя бы второй выигранный плюшевый зверёныш, подозрительно напоминающий чёрта, поднял подруге настроение. Пусть хоть кто-то из них будет немного доволен.       — Да брось, она в сердцах назвала тебя баальим отродьем и тварью. Ты не такая, — неловко пробормотал Эстель, постукивая пальцами по колену, а другой рукой слегка приобнимая Нилэ за плечо. — В конце концов, ты помешала какому-то её плану по убиению случайных эльфов или что-то вроде того, а ещё подожгла… В общем, пусть карги не умирают в привычном понимании, это было, знаешь, грубо.       — И когда вы, милые дети, успели сжечь каргу?       О нет.       Нет, нет, нет.       Миримэ стояла в дверях, такая же величественная и неумолимая, как всегда. Её ледяные голубые глаза блестели в полумраке недобро и испытующе; Эстель второй раз за день ощутил, что замерзает, только теперь в теплоте дома, в котором вырос. Нилэ лишь сильнее сжалась в комок, опасная и решительная перед всеми, кроме госпожи Совершенство.       Его матери.       — Эстель, во что ты втянул мою протеже, дорогой? Тебе не хватало впечатлений для очередных сценок? Или есть что-то, о чём я не знаю?       Она никогда не спрашивала, хотелось ли Эстелю делиться личным, это подразумевалось де-факто. Всё, что принадлежало Миримэ — лаборатории, исследования, подчинённые и, по её мнению, сын, — не имело прав оставлять белых пятен перед пронзительным взором. Однако Эстель не желал рассказывать ни слова из того, что сейчас происходит: ни про сны, ни про головные боли, ни про труп его почти-ухажёра, превращённый в вазу для роз, и, тем более, про случайно сожжённую каргу.       — Прекрасно. Сначала я узнаю, что моего сына вызывали на допрос в участок, а теперь это, и мне не спешат хотя бы вкратце обрисовать ситуацию. Печально, мой мальчик. Я лишь хочу помочь вам избежать последствий более неприятных, чем эта, — Миримэ морщится больше брезгливо, чем сочувственно, бросая на Нилэ нечитаемый взгляд, — небольшая истерика.       Вопреки всему, его чёрствая матушка кладёт ладонь на кудрявую макушку и мягко гладит её по голове под немигающим взглядом Эстеля.       — Моя милая Нилэ, тебе следует отдохнуть. Я знаю, что ты разумна и никогда не поставишь под угрозу себя и нашу репутацию. Ты лишь хотела предостеречь Эстеля, но всё вышло из-под контроля, верно?       Нилэ не поднимает взгляда. Тишина в ожидании ответа затянулась, и Миримэ разочарованно цокнула. Её неодобрение — спусковой крючок, но сегодня всё работает иначе, чем предполагалось. Встрепенувшись, Нилэ вскочила и унеслась наверх.       Хлопнула дверь.       — Совсем отбилась от рук, — с сожалением проговаривает Миримэ, будто Нилэ была не более, чем забавной дрессированной зверушкой. На сына она посмотрела прожигающе-снисходительно. — Ты решил, что, склонив Нилэ на свою безалаберную сторону, изменишь моё мнение о твоей деятельности, дорогой?       — Зачем мне это надо? Я уже давно смирился, что останусь твоим главным разочарованием, — цедит он.       Матушка гладила его по голове последний раз несколько лет назад. Может, незадолго до того, как Эстель сказал ей, куда же он собирается поступать, когда часы в театральном кружке было не так просто маскировать за магические тренировки и посиделки в библиотеке. В глазах Миримэ он совсем не заслуживает даже иллюзии понимания, как Нилэ. Сейчас, во встревоженном и утомлённом тайнами разуме, мысль о безразличии собственной матери резала наживую.       Но Миримэ Аэлана никогда не останавливается на половине пути.       — И, видимо, ты хочешь разочаровать меня ещё сильнее своими глупостями? Эстель, ты должен вести себя соответствующе моему — и твоему, хочешь ты этого или нет, — статусу. А пока я вижу лишь то, как мой сын, мой единственный наследник, только и делает, что занимается глупостями и портит…       — Портит твою репутацию, матушка? — Ядовито перебивает Эстель, поднимаясь на ноги. — О боги, мне так жаль. Как же я буду жить, самый неудачный эксперимент великолепной учёной Миримэ Аэлана!       Он всплеснул руками, но в пылающем взгляде попеременно с гневом граничила просьба: «Взгляни на меня. Утешь меня».       «Скажи, что я ошибаюсь».       — Прекрати вести себя так безобразно. У меня начинает болеть голова.       Как жаль, что Миримэ давно не притворялась хорошей утешающей матерью, а Эстель уже не был наивным малышом. Она уже не гладит его по голове в немом одобрении или утешении. Эта роль для каждого из них отыграна.       Улыбка выходит совсем дурно — чувствуется, как сводит скулы, и мышцы напрягаются совсем не так. Уголки губ подрагивают.       — Не буду портить тебе настроение своим омерзительным присутствием.       Под конец голос дрожит, но слёзы — пустая трата времени, когда никому нет дела до того, что ты чувствуешь. Он давно выучил это. Эстель кидает взгляд в сторону лестницы в бессмысленном поиске поддержки. Дверь закрыта, Нилэ не выйдет. Перечить его матери совсем в открытую было не в её стиле.       — Эстель, успокойся, вернись и…       Слова матери заглушаются, когда он вылетает за дверь в распахнутом пальто и спешно накинутом шарфе.       Должен ли он вернуться?       …нет.

***

      Вечерний город совсем не радовал. Эстель выключил телефон и спрятал его во внутренний карман пальто сразу, стоило покинуть дом, и пошёл наугад, вверх по улице. На этой площади Врат Балдура всегда людно, а ещё то и дело встречались музыканты — раньше здесь бывали и барды, и проповедники, и ораторы… словом, все, кто хотел быть услышанным. Сейчас всё не слишком изменилось, если верить рассказам Шэдоухарт и многочисленным лекциям по истории Фаэруна.       Эстель не хотел лишнего внимания. Он сошёл с мощёной пешеходной улочки в тень опадающего рыжего клёна и закурил в попытках успокоить нервы. Сны, трупы, теперь ещё и мать. Неужели желание спокойствия настолько незаслуженно велико, что мир просто издевается, не давая ему продыху?..       Зябко поёжившись, Эстель криво усмехнулся, глядя в пёструю толпу и огни ресторанчиков и клубов, кольцом расползающихся вокруг площади. Когда он был младше, и проблемы с матерью только начинались, ударяя по его ещё не вырванному чувству сыновьего долга не стать разочарованием, Эстель мелочно думал, что бы сказала матушка, случись с ним что-то? Поняла бы она свои ошибки, отравись сын и «наследник» её любимыми разработками?       Нет, ей не было бы дела.       Мысль досадная, но очевидная. Такие люди, как Миримэ Аэлана, милы с тобой ровно до тех пор, пока ты чинно следуешь своей роли, расписанной в их голове. И так же легко они прощаются со «сломанными игрушками», может, лишь сетуют на недолговечность материала и зря потраченные усилия. Неважно, сын, гипотетическая дочь или даже собственные родители — со всеми Миримэ была жестока в равной степени.       Был ли после жизни с ней сломан Эстель? Наверняка да. Так же, как и Нилэ, иногда смотревшая остекленевшими глазами куда-то в иной мир, совсем странная, непонятная и, к несчастью, оказавшаяся подверженная ледяному очарованию эстельской матушки.       Ей бы посочувствовать и посоветовать избавиться от иллюзий, раз такая женщина не любит даже собственного ребёнка. Нилэ будет зла на него, попробуй Эстель «настроить её против госпожи Миримэ». Она никогда не поверит в его слова, пока не разобьётся, как разбился он сам.       — Вижу, у кого-то выдался крайне досадный вечер.       Эстель вздрогнул. Голос и интонации, узнаваемые за короткие встречи, выдернули его из льдистых тисков разума, и он повернул голову, не выпуская изо рта тлеющую сигарету.       — Ещё немного, и я начну думать, что Вы действительно меня преследуете, — ворчит Эстель, выдыхая вишнёвый дым, разбавляя свежесть осеннего вечера и лёгкую пробивающуюся нотку чужого тяжёлого табачно-алкогольного парфюма. Так близко вообще позволительно подходить к недавним знакомым?..       Впрочем, плевать.       Астарион был чарующе красив — настоящий лорд ночи в поглощающе-чёрном пальто и бордовом шарфе. Минимализм и дороговизна, неочевидная, но напрашивающаяся. Нельзя так засматриваться на далёких, как звёзды, людей, равных по статусу и опыту скорее матери, чем Эстелю, но этим вечером всё такое паршивое… Неужели нельзя дать слабину?       В конце концов, Эстелю редко кто-то искренне интересен дольше пары часов.       — Отчего же, мой дорогой недоверчивый друг? Не более, чем рабочие дела.       В его голосе всегда были особенные, играющиеся нотки. Но слово «друг» было выделено слишком особенно, вместе с призраком ухмылки на бледном лице, и Эстель, позволив себе улыбнуться уголками губ, покачал головой.       — Дела в Подземном рынке, в центре Врат Балдура… Удивительная у Вас работа, Астарион, — без колкостей, но с лёгким подозрением протянул Эстель, перекатывая чужое имя на языке.       — Везде необходимо иметь связи и влияние.       Обыденная горделивость, осознание собственного положения…       — Сколько Вам лет? — Резко спрашивает Эстель и выпрямляется, прекращая опираться на дерево. Он несколько выше, но Астарион оказался тем редким случаем, когда Эстелю кажется, что всё наоборот.       Забавно.       — Не самый приличный вопрос, — хмыкает Астарион и ненавязчиво идёт в сторону парковки близ площади.       — Но и Вы не дама, — с улыбкой парирует Эстель и следует за ним, манимый чем-то неизвестным и всяко более интересным, чем прозябать на улице.       — А у тебя всё ещё на редкость острый язык для вчерашнего мальчишки.       Эстель лишь пожимает плечами.       — Сейчас я выбираю слова. Когда выпью — совсем невыносимый. Так что Вы бы подумали, нужно ли Вам вообще за мной следить, раз уж так настойчиво это делаете.       — Заметь, от меня ты не услышал ни единого подтверждения теории о слежке.       — Но опровержений тоже не было.       Астарион с улыбкой, достойной дьявола во плоти, распахнул перед Эстелем дверь чёрного автомобиля. Неочевидная роскошь, точно. И редкая галантность, вероятно, просто скрывающая желание всё контролировать.       — У меня в распоряжении есть недурная коллекция вин, и я бы счёл за честь разделить пару бокалов с такой драгоценностью. Оценю степень невыносимости.       Уставшему от суеты, упрёков и страхов Эстелю определённо могло понравиться ощущать себя чуть более интересным без ролей и почти без масок. По крайней мере, этим вечером. Грустный Эстель всегда падок на неосмотрительные поступки, а поездка с невероятно красивым эльфом явно не уступала по безумию событиям этого и предыдущих дней.       — Надеюсь, я найду что-то ужасно приторное.

***

      «Кто ищет, тот всегда найдёт» — видимо, новая любимая поговорка Эстеля, потому как он прекрасно находил не только проблемы, но и неплохое вино среди чужих запасов. Хотя, наверное, назвать что-то по-настоящему коллекционное и выдержанное просто «неплохим» — настоящее кощунство.       — Стоит, наверное, целое состояние, — ворчит Эстель, вертя почти пустую бутылку в руке. Этикетка старинная, и надписи почти выцвели. — И я так безалаберно выпил почти всё.       Он растянулся прямо на ковре в богемной гостиной, немного мрачноватой после стерильно-белой квартиры матери, но оттого не вызывающей никаких неприятных ассоциаций. Разве что веяло вампирской обителью на новый лад — старинное с современными элементами комфортной жизни. Быть может?..       Нет, ерунда. Встретить вампира во Вратах Балдура казалось чем-то близким завсегдатаям Подземного рынка, и то в случае большой удачи или, напротив, дьявольского невезения, а не эльфу-студенту.       Хотя теорию с солнечными лучами он всё равно хотел проверить. Так, на всякий случай. В конце концов, они с Астарионом никогда не встречались днём.       — Ты можешь наслаждаться этим вином сколько твоей душе угодно. Я всё равно предпочитаю бренди и сухие вина, если тебя гложет бессмысленная совестливость.       — А зачем тогда держите столько сладкого? Для подружки? Она знает, что Вы приглашаете молоденьких актёров скоротать вечер? — Невинно интересуется Эстель, отпивая ещё глоток прямо из горла.       И бросает взгляд — дразнящий, наглый.       Чистейшая лисица.       — Несносный мальчишка, — цокает Астарион.       — Я такой, и Вам это почему-то нравится.       — Не играй с огнём, мой славный. Ты совершенно не представляешь, на какую территорию собираешься ступить.       Эстель пьяно хихикает и прижимается щекой к колену Астариона, притягивая к себе собственные ноги в неуместных в искусной обстановке узких драных джинсах. Он, наверное, не должен быть здесь и тем более так развязно сидеть. Но вот бледные пальцы перебирают огненно-рыжие волосы, и Эстелю думается, что жест больно интимный, но иллюзия близости сейчас не казалась лишней. Это было утешающе.       — Поздно убеждать меня не играть с огнём. Мы сегодня сожгли каргу, — фыркнул Эстель и тут же больно укусил себя за язык — опять много болтает.       В отличие от ожидаемых наставлений и угроз сдать полиции неразумного юношу, Астарион рассмеялся.       — Так вот кто виноват в переполохе на ярмарке. Тогда, думаю, расследование и поиск виновных стоит свернуть, — следом медленно и негромко произнёс он, мягко покачивая снифтер так, что Эстель засмотрелся на плавные движения бледной ладони и элегантных пальцев. — Позволь только полюбопытствовать, зачем тебе вообще она понадобилась? Или это идея кучерявой девицы-дроу?       Видимо, между Астарионом и Нилэ точно пробежала чёрная кошка: упоминали они друг друга весьма нелестным образом. Опьянённому Эстелю это показалось забавным, и он хихикнул, прежде чем вздохнуть и ответить куда менее весело:       — Я захотел разобраться со своими прошлыми воспоминаниями, и мы не пришли к идее лучше, чем пойти к гадалке. Сейчас звучит глупо, но я совсем запутался, и голова болит целый день после того, как что-то вызовет приступ очередного восстановления куска жизни прошлого меня. Несчастный парень…       Он прекращает путано болтать, рассеянно пожимает плечами и прикрывает глаза, когда Астарион начинает массировать его затылок. Ну и ледяные же у него руки! Даже алкоголь не разогрел…       — Я так понимаю, карга не помогла, — помедлив, мрачно хмыкнул Астарион.       — Совсем нет! Только наговорила всякой жути, а ещё про преследования и какие-то долги прошлой жизни. Что, видите ли, за мной по пятам идёт смерть или вроде того… Интересно, кому тот я ещё насолил? Богам? Культу Баала?       В обычное время Эстель звучал бы гневливо и темпераментно, всплеснул бы руками в возмущении, но сейчас он был разморён и попросту обиженно ворчал.       — Карги обычно действуют в своих целях, и все угрозы стоит уменьшить как минимум вполовину. Куда более простой способ — обратиться к началу. После чего память из прошлого к тебе вернулась, мой дорогой Эстель?       Голос Астариона низкий, чарующий и почти воркующий. В кое-то веке даже не хотелось соврать — грусть, вино и ненавязчивая ласка делали Эстеля податливым, как пластилин. Он смотрит из-под полуприкрытых век на свои колени и немного — на пламя в камине. Что-то из непрактичного векового прошлого. Эстелю нравилось.       — После нашей встречи. Сны, больше похожие на кошмары, головные боли, навязчивые ощущения дежавю, ещё и труп несчастного ухажёра без крови и в розах. Будь я более безумным, подумал бы, что Вы мне за что-то мстите, и что беднягу тоже убили Вы, может, с целью запугать, — он горько улыбнулся, — но тогда почему я здесь, пью винтажное сладкое вино, а Вы гладите меня по голове, а не сворачиваете шею, пока никто не видит? Так что это, видимо, просто жуткое совпадение… Но Нилэ всё равно говорит не связываться с Вами.       — И почему же? — Лениво интересуется Астарион. Очевидно, мнение какой-то «кудрявой девицы-дроу» — последнее, что его волнует.       — Отца ей напоминаете. А я даже не знаю, кто её отец!       Астарион вновь смеется, но темно и тяжело, заставляя Эстеля недоумённо хмурить брови. Такое ощущение, что все вокруг знают больше и намеренно ничего не говорят.       — Не бери в голову, прелестное сокровище, — мурлычет Астарион. — Я буду последним, кто желает тебе зла.       Оставалось лишь кивнуть в ответ и закончить, наконец, вино в бутылке, позволяя нарастающему странному чувству тревоги и томления заглушиться вновь.