Пересмешник

Ты стоял посреди коридора с пустым взглядом,

И гвоздики, которые ты принял за розы, были нами.

Несмотря на то, что я понимал тебя,

Ты — рубины, от которых я отказался.

‘Maroon’ Taylor Swift

      Он пообещал себе намеренно не связываться с тем, что напоминает Эстеля.       Никаких рыжеволосых любовников — да что там, даже любовниц. Любимых поэм и романов, которые Эстель, посмеиваясь или драматически охая, пересказывал, больше не найти в роскошной библиотеке дворца. Даже последняя рукопись, оставленная в иронически-назидательный “подарок” почившим супругом, была в конце концов отдана в антикварную лавку — Астарион так и не смог её открыть, чувствуя и собственное удушливое раздражение от изящной шпильки Эстеля, и тяжесть сокрытых в тексте откровений, к которым отчего-то не был готов.       Астарион иной раз думал, как было бы просто уподобиться своему предшественнику, закрывшись за семью замками в страхе света, отказывая себе в настоящей аристократской жизни. Но он был иного склада, не допускал ошибок и не страшился опасностей обыкновенных вампиров, по праву считая себя выше как людей, так и других кровавых лордов. Потому, как быстро ни бежал прогресс и не летели годы, оставалось моветоном игнорирование разных светских раутов — недопустимое проявление слабости перед врагами, безусловно, притаившимися в тени. Нельзя позволять понять хоть кому-либо, что Астариона действительно, как ни отрицай, задела гибель единственного существа, на которого ему не было плевать.       С аристократскими формальностями, впрочем, было проще всего — Эстель формальные приёмы не слишком жаловал, старательно скрывая кислый взгляд за изящными улыбками и витиеватыми речами. Астариону почти не приходилось притворяться за исключением вежливо-любопытных сочувствующих фраз в первые годы.       Встречи в театрах давались тяжелее. Короткие беседы с быстро сменяющейся человеческой знатью, узнавание в лицах таких же эльфийских долгожителей и тех, кто обычно не распространяется о тайне своего хождения под луной дольше положенного богами срока. В отличие от официальных приёмов, больше напоминавших удачное прикрытие легальных и не слишком сделок, походы в театр и оперу Эстель обожал, в состоянии часами болтать об искусстве.       Первое время Астарион находил причины и оправдания самому себе, не появлялся даже на постановках, впрочем, щедро распоряжаясь о званых вечерах и балах для поддержания имиджа и статуса. Отвергать приглашения от жаждущих добраться до большего влияния и безопасности собственной шкуры и деятельности было почти забавно: видеть их то краснеющие, то бледнеющие лица, мало того, не привыкшие не получать желаемого, так ещё и обеспокоенные, не станут ли именно они следующей целью господина Анкунина, по первости после гибели супруга пребывающего в прескверном расположении духа. Что уж, ходили слухи — к слову сказать, правдивые, — о доброй половине приближённых загадочного эльфийского лорда, без вести пропавших, не имевших ни могил, ни писем родным о посмертном окончании службы на влиятельного господина. Ах, глупый, наивный народец! Семьи его отродий уже давно сгинули и истлели.       Ещё бродила молва совсем уж паршивая, мол, лорд Анкунин самолично извёл своего страдающего супруга, вынужденного терпеть гневливый нрав благоверного во имя чистой и непорочной любви. Такая ерунда! Вот болтающим такие речи Астарион бы с удовольствием повырывал языки, но это означало бы предаться первородному, тёмному гневу, которого когда-то, видимо, так испугался Эстель. Глупый мальчишка… Злость на него уже сменилась непонятной, щемящей тоской, которую, отрицай не отрицай, а изнутри не вытравишь. Астарион мог быть непоколебимым и безразличным снаружи, потому что никто из ныне ходящих по свету не заслуживал его доверия, но внутри от себя не спрячешься, как ни старайся.       Вот почему он уже битый час сверлил взглядом услужливо принесённые личным секретарём билеты на новую оперу — что-то из эльфийской классики, кажется, родом ещё из древних поэм Эвермита, поставленное, на удивление, также эльфийским коллективом. Значит, всё обещало быть не совсем кощунственным к корням Астариона и…       Перерыв со всем театральным не был страхом. Астарион отвергал это чувство само по себе, и кого бояться? Бледнеющих призраков прошлого? Глупости.       Эстеля нет.       Давно уже стоило это уяснить.

***

      Искусство в долгоиграющей перспективе воспринималось иначе — нечто недооценённое в зарождении становилось великим после смерти творца, так иронично.       Астарион всегда был скептичен к недолгоживущим расам. Как эльфу, ему было понятно до обращения, что его судьба — прожить не менее половины тысячелетия, в отличие от многих населяющих континент беспечных единиц, на чью долю выпадет хорошо, если хотя бы век. После обращения жизнь не располагала к размышлениям о высоком, о походах в театр и даже о судейском атриуме с роскошными колоннадами и великолепными перспективами. Рабы не думают о высоком.       А господа не думают о рабах.       Он взглянул на своё уже давно заново знакомое отражение в зеркале, окружённом искусно скованной рамой. Астарион ещё помнил, как меж золотых ветвей прятались настоящие, живые розы. Их жизнь была продлена искусственно – “немного заклинаний и большой любви”... Роз давно не было ни в обрамлении зеркала, ни в комнатах, за редким исключением особо загадочных подарков-ухаживаний. Забавные идиоты, планирующие задержаться в его постели дольше, чем на одну-две ночи, выйти в статус постоянных любовников и жить, не зная горя, всё не отчаивались, пытаясь найти подход к давно застывшему сердцу лорда Анкунина.       Даже сейчас кто-то додумался прислать анонимный букет белоснежных роз, который Астарион отчего-то не выбрасывал. «Всякие розы хороши, выкидывать цветы вообще крайне кощунственно», — назидательно болтал Эстель, превращая очередную комнату в оранжерею после выступления. Астариона раздражали эти нелепые дары, преподнесённые его собственности, но, стоило выкинуть хоть один букет, внимательный мальчишка замечал и ходил понурый настолько, что даже отчуждённым вампирским лордам становилось некомфортно.       «Воспринимай это как мольбу божеству. Как подношение», — ласково мурлыкал Эстель, обвивая его шею руками и бесконечно целуя ледяное от душащей ревности и собственничества лицо. Каждый раз желая отказать и всё-таки запретить неуёмному юноше выставлять себя напоказ на сцене, Астарион откладывал этот разговор на потом.       И ещё раз. И ещё…       Пока говорить стало не о чем, а потом — не с кем.       Астарион больше не дарил цветы актёрам. Никто не станет в его глаза талантливее смешливого драматичного юноши, который украшал зеркала цветами и щебетал без умолку, будучи в хорошем настроении, разбрасывал книги и заметки по всему периметру дворца, шикая на прислугу, посмевшую хоть что-то убрать. Того, чьими благами Астарион пользовался, пока не осталось ничего. И тот, кого он до сих пор — отвратительно… — не смог отпустить.       Одна белоснежная роза из букета оказывается в причудливом орнаменте золотой зеркальной рамы среди кованых ветвей и тонких ажурных листьев. Астарион подхватывает заранее подготовленное пальто, чтобы отправиться в иной, не тот, что из его прошлой жизни, атриум с колоннадами.       В храм изящных искусств Врат Балдура, созданный в первые годы восстановления городских руин после победы над Нетерийским мозгом.       Что ж, время и правда летело кощунственно быстро. Может, сейчас это даже к лучшему.

***

      Перед началом спектакля в холле, освещённом причудливыми канделябрами, собирались и случайно урвавшие билеты вчерашние зеваки, возомнившие себя высшим обществом, и лица, знакомые Астариону как теневому управителю всего, творящегося во Вратах Балдура. Он лениво скользил взглядом по лицам, подмечая изменения в выправке, внешнем виде и, конечно, в манере вести диалог. Мелочи могли выдать как упадок, так и восхождение, и пусть навык “чтения” чужой натуры был полезен, благодарности ко временам его приобретения Астарион не испытывал. Он больше не боялся призраков бесславного прошлого, пусть и с приходящим раздражением признавал пользу преподнесённых “уроков”. Теперь никто не смел обойти его величие и поставить на колени, не с теми силами, на которые когда-то были с лёгкой руки отданы семь тысяч душ, включая его отвратительного “наставника”.       Гораздо страшнее и въедливее была тоска по лучшей жизни.       По тихому шёпоту на ухо от того, кому действительно в удовольствие было разгадывать людей, строить теории и отпускать шутки, больше подошедшие дворовым мальчишкам, чем консортам вампирских лордов. Признаться, ещё по приходе в холл Астариону казалось, будто Эстель — не укоряющий его фантом, а живой юркий юноша, — захватит его под локоть и введёт в претеатральный мир играючи, изящно варьируя меж любимой темой искусства и ненавистной политикой, старательно избегая последнюю.       Удивительные метаморфозы, которые в те моменты казались раздражающими от того, насколько Эстель выставлял себя напоказ.       В толпе кто-то мелькнул яркой рыжей вспышкой, и Астарион против воли развернулся, цепляя взглядом движение. Миг узнавания сменился мрачной и ожидаемой реальностью — рыжеволосой персоной оказалась девица-дроу в изящном чёрном платье, расшитом драгоценными камнями в витиеватом узоре-дымке. Она кривила губы в очевидной брезгливости и неодобрении, и только Астарион хотел закрепить у себя в сознании эту незнакомую девицу в статусе крайне хамоватой и требующей пристального наблюдения особы, он обомлел, увидев, к кому она была обращена.       Высокая до надменного возвышения над окружающими светловолосая эльфийка казалась знакомой и вместе с тем отторгающе чужой. Потому что такие родные черты смотрелись на ледяном лице неправильно.       — Вижу, вы заприметили двух приезжих дам, — добродушно отметил один усатый и уже немолодой банкир, с которым Астарион порой пересекался на вечерних приёмах и помнил с меньшим количеством седых волос. — Госпожа из дома Алеанар, та рыжая представительница тёмных эльфов, дипломатка от Мензоберранзана, по крайней мере официально. На редкость скрытная девица, поговаривают, теневая чародейка. А они народ смурной и без особенностей детей Ллос, близкий к мертвецам, чем к нам, живым.       Астарион сдержал смешок и ещё раз мазнул взглядом по невысокой девушке, выглядящей рядом с величественной солнечной эльфийкой почти подростком.       — А вторая мисс?.. — Будто небрежно спросил он, заранее зная ответ.       — О… на редкость изумительный экземпляр, настоящая редкость даже в наши прогрессивные дни! Солнечная эльфийка прямиком с Эвермита, мадам Аэлана. Говорят, она рано стала главой дома, оба родителя скоропостижно скончались от неизвестной болезни, вот горе…       «Она не выглядит опечаленной. Сама и отравила», — с мрачным отвращением подумал Астарион, скользя взглядом по субтильной фигуре в длинном светлом платье с отстрочкой золотой нитью. Элегантность и роскошь. Ни единого лишнего элемента.       — Вы не могли бы представить нас? — Астарион сдержанно вежливо улыбнулся усатому банкиру, чьё имя напрочь вылетело у него из головы от ледяной ярости к той, кто была косвенно виновна в смерти его драгоценного супруга. Тот, впрочем, не обратил внимание на незаметные внешние перемены и, тем более, не мог знать о бушующей буре внутри Астариона.       Находиться близ мадам Аэлана было сродни тому, чтобы залезть в гнездо гадюки. И без того высокая женщина предпочитала изящные туфли на каблуке, наглядно демонстрируя своё отношение к миру, как к барахтающимся под её длинными ногами букашкам. Взгляд по-лисьи раскосых льдисто-голубых глаз скользнул по Астариону до омерзительного оценочно и цепко. Он подавил в себе ассоциацию с проклятым небом и дьяволами Казадором, имевшим такую же странную маниакально-безликую улыбку и сканирующий взгляд.       — Госпожа Алеанар и мадам Аэлана, как приятно видеть Вас на премьере, — разулыбался банкир, расходясь в вежливых жестах и будто не замечая пронзительной холодности двух пар глаз. Астариона это почти забавляло — в каком-то извращённо-издевательском мрачном смысле. На него так смотреть никто бы не посмел. — Позвольте представить вам благодетеля Врат Балдура, господина Анкунина.       — Очень рад, наконец, познакомиться с Вами, мадам Аэлана, — голос Астариона — сама учтивость и вкрапления колкого интереса. — Ваша слава идёт впереди вас.       Это была игра ва-банк. Такие женщины, как эта, не меняются ни при жизни, ни после смерти. Астарион достаточно изучил личные записи Миримэ Аэлана, припрятанные там же, где Эстель хранил собственные настоящие дневники. К тому же, слухи о расширяющемся рынке ядов в городе добрались до него раньше, чем испустил последний дрожащий вздох первый отравленный. Дом Аэлана — Астарион знал из архивов прошлого, — никогда не афишировал свою причастность к ядодельству. Об этом знали, но тактично умалчивали.       Солнцеликая гения Миримэ не могла обратиться к теням.       Но те, кому было нужно, умели найти любую информацию о её истинных талантах.       — Лестно знать, что в столь ранние сроки мои фармацевтические навыки уже имеют такой высокий спрос, ведь я не так давно прибыла на континент.       Эльфийка чуть склоняет голову вбок, напоминая настороженную хищную птицу. Её тонкие губы изгибаются в механической улыбке — на левой щеке нет ямочки, — а глаза мертвецки холодные, настолько неживые, что обходят ленивое наблюдение со стороны теневой чародейки, по природе своей близкой к нежити. Кого-то эта гадюка могла бы напугать таким взглядом, заставить понять своё место, как настоящая представительница солнечноэльфийской старой аристократии. Почти смешно. Астарион был влиятельнее, чем она. И, если честно, лишь одна мысль, затаившаяся в его голове, удерживала от скоропалительного убийства этой женщины.       — Слава талантливых людей часто идёт впереди них, — Астарион позволил откровенной лести сорваться с губ, пока внутри всё клокотало от смеси ярости и странной, почти одержимой надежды. Если игра не стоила свеч, он всегда успеет воплотить свои мстительные истинные мысли в действие. А сейчас… — Вероятно, Вам понадобится друг на континенте. Достаточно влиятельный, чтобы содействовать воплощению всех Ваших изысканий.       С такими персонами, как Миримэ Аэлана, нельзя было даже пытаться напрямую выказать протекцию. Она горделива, самоуверенна настолько, что была жестоко убита, так небрежно оставив собственного сына расти в одиночестве. Но предложить равноценное сотрудничество попробовать стоило — не важно, что будет скрываться за красивыми словами о равенстве и открытости на самом деле. На руку было, что одна из самых гениальных зельеварок Фаэруна не слишком хорошо разбиралась в людях. Однако её спутница едва заметно усмехнулась, теперь следя за Астарионом с большей толикой любопытства, чем ледяная и безразличная Миримэ.       Как будто бы Астариону было нужно привлечь внимание ледяной волшебницы… Лишь держать поблизости, наблюдать, чтобы в нужный момент забрать того, кто в любой из своих жизней обязан принадлежать ему. Даже сейчас, следя за идеальной выправкой мадам Аэлана, Астарион улавливал сквозящее сходство переродившейся матери и её почившего сына. Лёгкий прищур раскосых, хитрых глаз. Чуть вздёрнутый острый подбородок. Протянутая в согласии узкая ладонь в атласной белоснежной перчатке с длинными и цепкими пальцами.       — Я достаточно осмотрительна, чтобы не отказываться от полезных связей, — благодушно отзывается Миримэ и продолжает холодно улыбаться одними губами, пока её ледяные глаза продолжали исследовать и сканировать, откровенно выказывая недоверие, но любопытство. — В конце концов, не только обо мне многое говорят.       Целовать ладони таким женщинам ни к чему. Они пожимают руки, и хватка мадам Аэлана достаточно крепкая, чтобы не сравнивать её с ленивой и дразняще-ускользающей ладонью Эстеля. И мраморно-красивое лицо уже не казалось таким похожим на живую мимику бывшего возлюбленного, хотя их очевидное сходство до сих пор было до скрипа зубов оскорбительным. Нужно быть терпеливым.       Может быть, в этот раз, если Астарион будет достаточно терпелив, всё сложится иначе. Мадам Аэлана сыграет свою роль, думая, что потворствует исключительно собственным целям… Главное — не вмешиваться в ход нового витка истории, оставаясь сторонним наблюдателем до нужной поры.       Прозвенел второй звонок. Спутница Миримэ что-то быстро произнесла на резковатом языке дроу, и та сощурилась, глядя на неё, легко кивнула и отпустила ладонь Астариона так же быстро и изящно, как подала свою. Она вежливо прощается и приобнимает пока неизвестную фигуру в лице чародейки теней за талию, не поведя даже бровью на пронзительный взгляд бледных с тёмной крапчатой пигментной россыпью глаз, и они удаляются в ложу. От новых перспектив сюжет предстоящего представления напрочь вылетел у Астариона из головы, и он позволяет себе ещё немного постоять в холле, разглядывая колонны и лепнину на стенах, пока на его губах едва заметна предвкушающая, изголодавшаяся улыбка.       Совсем скоро начнётся настоящее представление.