Пересмешник

[Туннельное зрение — болезненное состояние зрения, при котором человек теряет способность к периферическому обзору]

***

      «Я никогда не оставлю тебя»       Лжец, лжец, чёртов патологический лжец!       Смотрел в глаза с щенячьей преданностью, цеплялся за руку при любом удобном случае, когда-то давно — защищал. «Я на твоей стороне», — вот что шептал Эстель, когда на лагерь опускалась ночь, и призраки прошлого, издевательски и перманентно маячившие возвращением бессилия и жалкого существования, подбирались особенно близко. Астарион никогда не просил его приходить, а Эстель никогда не спрашивал — просто появлялся рядом, устраивался так близко, чтобы их кончики носов почти касались друг друга. «Смотри на меня», — тихо, но неожиданно уверенно говорил этот смешливый и наигранный эльфийский мальчишка, а потом переплетал их пальцы, глядя в винные омуты напротив своим удивительно спокойным туманным взглядом ясных глаз, обрамлённых пушистыми тёмно-рыжими ресницами.       В такой близости было что-то глупое, почти жалкое. Астарион ненавидел слабость и больше всего — свою. Но, зная всю поднаготную — ту, которую Астарион сам был готов предоставить, — Эстель не жалел его и не презирал. Он принимал это.       «Всё, что ты мне дашь»       Так он говорил на любое резкое откровение, правило, а порой, когда того требовали обстоятельства, и приказ. Эстель необъяснимо покорный, податливый, как глина. Легко было подумать, что он навсегда в жёстких вплоть до жестокости, но неизменно справедливых для несносного мальчишки руках Астариона. Разве мог он врать, глядя так любяще? Так преданно.       Мог.       Астарион сжимает пальцами виски. Пульс не бьёт, но голова тяжелая, и он зол, чертовски в ярости. На столе перед ним последнее письмо, доказательство, что Эстеля не убили враги, что произошедшее не было досадным стечением обстоятельств. Свободная воля. Его выбор.       Отвратительно.       Подумать только, у Эстеля было всё, о чем он только мог пожелать! Бесконечное разнообразие нарядов и украшений, книжные новинки и раритетные экземпляры, любые глупости, какие бы он ни попросил. Разве многого Астарион требовал взамен? Беспрекословного подчинения — ради его, Эстеля, безопасности! Он был магнитом для проблем, прекрасной розой для чужих взглядов, и многого стоило просто не запереть его в покоях только для собственной услады, как редкую птичку. Многого стоило терпеть каждый чёртов раз, когда очередной аристократишка позволит себе лишнего и взглянет на его драгоценного супруга не с тем подтоном эмоций. Чтобы защитить мальчишку, показать, кому он принадлежит, было единственно правильным решением. Астарион был убеждён, что Эстель не настолько глуп, чтобы не понимать таких простых истин.       Но — он сжимает в руках простую книжку в обложке из мягкой кожи, затёртую, потрёпанную и тысячу раз перепрятанную, — Эстель действительно не имел ни малейшего понятия, как для него будет лучше.       Первое время хотелось уничтожить всё, что хоть немногим напоминало об Эстеле. Стереть даже малейший намёк на его существование, раз уж мальчишке так хотелось исчезнуть. Это так легко исполнить, маленький прозаичный прощальный подарок возлюбленному. Однако Астарион отчего-то не спешил идти на поводу у своей ярости, и личные комнаты его почившего консорта были заперты, а безжизненное тело Эстеля перемещено в искусно изваянный склеп, окружённый розовыми кустами. Алые бутоны и светлый мрамор — прозаичная классика, окружающая его последнее пристанище.       Астарион проводил часы в борьбе с собой. Попытки заставить выкинуть столетия из головы — изначально обречённая на провал затея, но он, сжимая зубы, гневливо желал забыть. Но, прозаично, леденящий душу вампиризм не смог измарать окончательно толику его личности, нуждающуюся в понимании, принятии, в этой чёртовой бестолковой любви, и та не давала покоя. Астарион мог теряться в жарких ночах с любовниками и любовницами, лишь бы забыться и…       «Заменить. Ты ищешь мне замену», — шептал насмешливый голос, не вытравленный из подсознания.       При взгляде на новоявленных партнёров его обуревала нерациональная ярость, гневливое раздражение. Они — не он. Никогда даже не приблизятся. Льстивые речи, кривые улыбки, ничего настоящего. Фальшивки в красивой обёртке, не способные дать ему то, что Эстель был способен подарить так просто, будто каждое его действие было соткано из любви, которую хотелось забрать полностью, лишь бы унять ноющую и требовательную пустоту внутри. Как так получилось, что одна из самых лживых персон, которых Астарион только встречал, оказался единственным, с кем удавалось не чувствовать себя обманутым?       Пришло неприятное, колкое осознание.       Астарион был отравлен.       Эстель Селестин всегда был самым сильнодействующим ядом. И противоядия от него было не так-то просто найти.

***

      Долгое время Астарион не притрагивался ни к последней эстельской рукописи, ни к его тайному дневнику.       Даже себе не удавалось внятно объяснить, что так страшило в мыслях почившего консорта. Что было в тех витиеватых речах, которыми обычно изъяснялся Эстель? Чем сложнее, тем лучше, лишь бы все понимали лишь то, что сами хотят увидеть, а истинный смысл оставался за кадром. Астариону казалось, что он разгадал все его загадки и отпер все замки. Эстель — открытая книга…       …оказавшаяся перед ним только сейчас.       Настоящие мысли Эстеля были мрачными и вязкими, как болотная трясина. Каждое слово, такое же показательно литературное, тяготило. Картина трещала по швам с новой прочитанной строчкой, беспокойными вопросами, тревогами, нарастающей бесконечной печалью. Астарион массировал пальцами виски, небывало раздражённый и растревоженный, точно осиный рой. Что скрывалось за внешне ласковым фасадом — тёмные дебри, розовые душащие шипы.       И виной всему был…       Сам Астарион?       Какая вопиющая глупость!       Он почти со злостью скользил пальцами по аккуратно выведенным словам в начале — первые страхи и, как писал Эстель, лишения. Спустя страницы нарастающих тревог почерк становился обрывистым, линии дрожали, а в паре мест чернила оказались размытыми, будто от случайно сорвавшихся слёз. Внутри всё клокотало от неприятного коктейля ярости, непонятной обиды и толики забытого — боли бессилия. Можно было бесконечно долго перебирать возможные варианты иных развилок их действий, можно было отпустить драгоценную пташку на волю, откуда он, вот так незадача, старательно рвался назад, в место, которое будет способен назвать домом.       Ему не хватало друзей. Надо же! Тех, которые твердили свою псевдоморальную ерунду, лишь бы их рассорить и растревожить и без того расшатанную эстельскую психику? Все люди, появляющиеся в жизни Эстеля, не были эталоном доверия и не заслуживали влияния на него. Разве Алана, та девица-певичка, которую Астарион любезно пригласил ради развлечения своего драгоценного консорта, оказалась хоть сколько-нибудь полезной?       «Нет, потому что ты убил её и доказал свою тираническую натуру», — услужливо подсказал внутренний голос, всё ещё предательски звучащий как он. — «Это был гнев, продиктованный твоим страхом. Страхом, что я не буду всегда выбирать тебя, появись у меня возможность решать хоть что-то в своей жизни».       Астарион захлопнул дневник, откидываясь на спинку резного стула. Расписной потолок кабинета в этот момент как никогда походил на личную преисподнюю: алое закатное небо, сменяющееся глубокой ночью, — время господства тьмы и нечисти, обрамлённое лепниной в виде причудливых ветвей деревьев. В ночной тьме художник, занимающийся фреской, услужливо добавил звёзды. «Мне нравится смотреть на них и вспоминать начало нашего пути», — мечтательно признавался Эстель, когда ему дозволялось бесцельно побродить по месту, где решались планы куда более глобальные, чем беспечный мальчишка когда-либо задумывался.       Звёзды навевали на него воспоминания о былой бесславной свободе. Наверное, Эстель даже думал, что та жизнь стоила всех перенесенных лишений и несчастий. Или он так и не смог себя понять, судя по разладу внешнего фасада и скомканного потока неспокойных мыслей в личных записях. Сколько ни читай личных заметок такого, казалось бы, понятного супруга, картина мира в его представлениях всё ещё рисовалась крайне размытой. Эстель не понимал себя сам и противился тому, что Астарион старательно и скрупулёзно из него вылеплял. Вот же странный мальчишка!..       Ещё раз окинув искусно сделанный потолок мрачным взглядом, Астарион закрыл глаза.       Вопросов становилось больше, чем ответов, а тоска сворачивалась в тугой узел где-то у давно застывшего без биения сердца.

***

      Астарион предпочитал делать вид, что мраморное изваяние Эстеля в розовом саду — лишь дань памяти, мимолётно соблюдённое приличие для светского общества, знавшего его консорта. Ничего личного. Всё давно кануло в лету и сгнило в могиле, правда неприглядно оголила свои белоснежные кости, а последние привязанности были убиты во имя целей куда более важных.       У него было всё — власть и влияние, деньги и редкие реликвии. Любой, кого бы Астарион ни возжелал, оказывался подле него с сияющими от вожделения глазами и слепым почитанием. Разве не об этом он мечтал? Не того ли желал мучительными днями, сливающимися с ночами в бесконечном злом карнавале пыток и безвольном страдании? Вырваться и стать выше всех, чтобы больше никто не смог играть на его слабостях и заставлять чувствовать себя загнанным в угол, сжимая зубы и кулаки в окружении собственного бессилия.       Он отрешённо проводит кончиками пальцев по холодному мрамору идеально выточенной ладони Эстеля. Почти такой же, как его настоящие руки, но всё же совсем не те.       Пальцы живого Эстеля цепкие и проворные, жадные до мелких касаний от простых переплетений пальцев до наглой порчи идеально уложенных кудрей. Сейчас собственное раздражение по этому поводу кажется пустым и бессмысленным. Та беззаботная сторона его суетливого мальчишки умерла задолго до странного яда с абсурдным названием «Истинная любовь».       Возможно, проблема была не только в непробиваемой скрытности Эстеля, как ни было бы гадко это признавать. Может, Астарион сам был так слеп, что охотно принимал ту картину, за которой прятался глубоко запутавшийся в собственных нуждах любовник, тем самым саморучно подводя его к краю?       «Я тот, каким ты хочешь меня видеть»       Раньше Астарион без сомнений сказал бы, что покорность и преданность — лучшие качества, которые только могут проявляться в его очаровательном консорте. Сейчас, испробовав и бесстыжей лести, и ослеплённого раболепия от самых красивых и очаровательных, Астарион не был так уверен, что та связь, зародившаяся между ним и Эстелем, строилась лишь на подчинении.       Что-то несломленное и настоящее. Искреннее, насколько такой же лжец, как он сам, был способен.       Что-то, что Астарион помог задушить собственными руками, разрушив единственную стоящую привязанность.       Вдали послышались крики возвращающихся с зимовья птиц, и небо, издевательски светлое, обрамляла статую по-настоящему идиллически. Зеленились разросшиеся розовые кусты — мягкие внешне, но скрывающие на стеблях острые шипы, которые никогда больше не убирали. Мраморное лицо было умиротворённым и доводило почти до отчаяния. Клокочущая одержимость, смешанная с бессилием, давила на грудь тяжёлым камнем, и Астарион был почти счастлив, что вампирам не было нужды дышать. Он вглядывался в изящное белое лицо настоящего небожителя, которого так нелепо упустил, не разгадав настоящих загадок, спрятанных за неизменной тонкой улыбкой.       Ответь мне на все вопросы, которые я не догадался задать.