Пересмешник

      Признаться, бывать в роли простого зрителя представлений Астариону давно не доводилось. Атмосфера веяла бесследно ушедшим прошлым, далёкой помпезностью аристократства, высокой должности и заискивающей толпы. Сейчас он сильнее, могущественнее и куда продуманнее, чем много лет назад, прошедший через пропасть отвратительного двухсотлетнего опыта… Но полно об этом, предаваться страданиям – смертные слабости. Куда важнее, кем Астарион оказался сейчас.       В нынешнем положении было бы правильнее купить места в ложе, для себя и своего очаровательного спутника, но эти планы пришлось отложить. В конце концов, Эстель, его очаровательная пташка, не может сопровождать Астариона на собственный спектакль. Было забавно и любопытно наблюдать, как кропотливо Эстель заучивал пьесу везде, где только мог. И Астарион намеренно не узнавал о сценарии больше, чем урывками слышал из уст возлюбленного. Так интереснее и желаннее.       Занавес поднимается, открывается иной мир по ту сторону тяжелого бархата, и он замирает в благородном ожидании.       История рассказывала о юноше, возомнившем себя божеством. Помнится, Эстель говорил, что впервые соглашался на ведущую роль – раньше не было времени или предложение не окупалось так же, как другие методы заработка, а времени отнимало слишком много. Но сейчас ему нет необходимости постоянно пытаться выжить. Астарион предложил ему беззаботную жизнь, пусть и с некоторыми правилами, и Эстель, как и положено хорошему умному мальчику, принял его дар с благодарностью, что было в какой-то степени неожиданно от такой бушующей и хаотичной персоны.       Он смотрится на сцене так, будто был рождён изображать кого-то. «Хороший обманщик должен быть и хорошим актёром, и наоборот», – признавался Эстель ещё во время их путешествия, легко объясняя своё умение убеждать. Тогда казалось, что талант пропадает зря, но сейчас Астарион благосклонно ограняет свою драгоценность, позволяя сиять ярче.       Эстель двигается плавно и вместе с тем естественно – эльфийская грация, отточенная и, несмотря на образ жизни, по-своему аристократичная, и речь его уместная, до странного искренняя. Кажется, будто он и не играет вовсе, а живёт на сцене, в миг делается совсем иным. Есть что-то прекрасное и тёмное в знании, каков Эстель на самом деле, что скрывается за вечным маскарадом вчерашнего мальчишки, принадлежавшего теперь всецело лишь ему, будущему властителю континента.       Наступает антракт, и опускается занавес для замены декораций. Люди шепчутся удивлённо и возбуждённо, пока Астарион ленно вслушивается в чужие речи, не выпуская из мыслей выражение жажды власти и отчаяния не Эстеля – его амплуа.       – Ах, как прекрасен новый актёр! Великолепный дебют!       – Не будь так беспамятна, Лиа, этот юноша нередкий гость на сцене, твоя правда, что главная роль для него первая…       Дамы удаляются по коридору, и Астарион тоже вальяжно поднимается с места. Можно было бы потянуться связью к его славному мальчику, но посмотреть на ожидаемо идеальный результат его стараний было любопытнее.       – Слышал, что главный актёр, Эстель Селестин, спас Врата Балдура?       – Этот мальчишка? Мне казалось, он завсегдатай игры в карты, но никак не герой. Даже в театральство проще верится, особенно сейчас.       – Но это так! И слухи про него ходят разные, что есть у него покровитель…       – Так он чернокнижник?       – Да нет же!..       Диалог моложавого аристократа с полуросликом теряет смысл. Слухи, лишь пустые слухи и споры о его драгоценности. Приятно было хвастаться Эстелем, держать его у всех на виду, но в своих руках, однако что-то оскорбительное проскальзывало в диалоге тех двоих. Астарион хмурится, запоминает лица, принимая подобную надменную непочтительность к своему сокровищу на свой счёт. О, славный Эстель, эти жалкие ничтожества должны тебя исключительно лелеять и восхвалять, пусть на деле ты тратишь время – драгоценное совместное время, даже вечное, – на развлечение глупцов, не видящих цену прекрасному искусству.       Это, признаться, вызывало некоторое раздражение и уколы собственничества.       Ах, как было бы чудно, исчезни вся публика из зала. Право слово, Астариону казалось, что моноспектакль с его милой пташкой уже был бы непревзойдённым шедевром, но Эстель так жаждет этого бессмысленного внимания толпы…       Что ж, пока что они не будут поднимать темы, способные в итоге расстроить их обоих.       И пьеса вышла по-настоящему великолепная. Тщеславный юноша, разбившийся в собственных чаяниях, погибает, и кто-то сзади тревожно охает – всё-таки Эстель талантливо имитирует смерть. Особенно после того, как сам её перенёс, возрождаясь созданием более совершенным и прекрасным.       Принадлежащим.       Астарион поднялся, аплодируя. И его очаровательная любовь, наконец-то, смотрит прямо на него, сверкая рубинами глаз, не улыбается, до конца не выходя из образа, но будто спрашивает: “Доволен ли?”       Ответом служит улыбка – одобрительная, но всё ещё чертовски голодная.