Подчиниться шепоту

Юнги не знает, чего ждет Чимин после своей выходки, но ждет явно плохого, потому что прячется и не показывает носа пару дней. А после появляется вечером на кухне во время ужина, абсолютно чистый, умытый и в новой одежде. При том в той, которая понравилась Юнги и которую он купил без согласования с Чимином. Он выходит аккуратно из коридора, передвигается неспешно, будто готовый в любую минуту сбежать. Юнги следит за ним краем глаза, делая вид, что увлечен своим телефоном. Но сам следит и мысленно облизывается. Потому что Чимин в коротеньких джинсовых шортах и тонком вязаном жилете с треугольным вырезом. В доме всегда поддерживается прохладная температура, в отличие от уличной жары, поэтому Чимину в жилете должно быть комфортно. Из-под него виднеются белые рукавчики блузки. И весь его образ, как обычно, смотрится летящим и волшебным. — Носки бы надел, полы не теплые, — говорит Юнги, наконец отрываясь от телефона. Чимин вздрагивает, но не убегает. Подходит ближе к островку, и, к удивлению Юнги огибает его, становится совсем рядом. Смотрит и молчит. — Ну чего ты? — спрашивает Юнги. — Я больше так не буду, — произносит негромко. — Камила обещала скормить тебя псам? — Нет. — Перемолоть в фарш и скормить мне? — Нет. Юнги улыбается и приподнимает бровь. — Тогда почему? — Я вел себя неправильно и поступал глупо. У Юнги взлетает вверх и вторая бровь. — Неужели? — Да. Юнги кивает ему. Кивает и почти радуется, что мозги у Чимина встали на место. Хотя Юнги цепляется за тот момент, что Чимин не извиняется. Он вроде как признает вину, вроде говорит, что был не прав. Но прощения не просит. Так что, возможно, вину он признает, но ее не испытывает. И говорит скорее то, что от него хотят услышать. Это, конечно, подозрительно, но Юнги не считает себя параноиком, поэтому воспринимает, как маленькую победу. Для первого этапа неплохо. Возможно, дальше пойдет легче. — Хорошо, если ты так больше действительно не будешь. Но мне интересно, как именно «так»? Не будешь выпускать собак, топтать мои цветы, плавить пластик, портить посуду и разбивать плитку? Но придумаешь что-то поинтереснее? Или же перестанешь пакостить совсем? — все же спрашивает. — Ничего не буду делать, — отвечает Чимин. Но так и не уточняет, относится это к перечисленному или вообще ко всему. Юнги решает его не пытать. Он в целом не понимает, что на Чимина снизошло. Почему он сегодня так кардинально поменялся и почему переборол себя и по своему желанию подошел ближе, чем на пару метров. — Отлично, извинения приняты. Садись ужинать, — предлагает Чимину. Тот обходит островок и забирается на стул с другой стороны. Но по пути Юнги улавливает его еле слышный шепот: я не извинялся. Что и требовалось доказать...

***

Чимина будто подменяют. Возвращаясь с работы, Юнги застает его с влажной тряпкой, протирающим в гостиной полку. Чимин снова в этих потрясающих коротеньких шортиках, но вместо топа футболка. Она не объемная, лишь слегка свободная, но этого сейчас не видно, потому что Чимин задрал ее, протолкнув подол через вырез на груди, и блистает теперь еще и голым животом. Юнги и так уже прекрасно знал, какая у Чимина фигура, но теперь оценивает по новому. Чимин такой тоненький, с осиной талией, но к бедрам заметно расширяется. Очень красивый, с узкими плечами и округлой задницей. Не омега, а мечта. Именно на этой мысли Юнги понимает, что происходит. Чимин его испытывает. Непонятно, для каких целей, но он это делает. Открывает с каждым днем все больше участков кожи, не зажимается, но строит из себя невинность. Смотрит из-под ресниц кротко, но на самом деле следит. Стреляет своими глазками, наблюдает и провоцирует. Зачем? Юнги это не злит, а вызывает интерес. Чимин хочет разобраться, для чего он Юнги? Или хочет закрыть гештальт с изнасилованием? Ему надоело тянуть резину, и он хочет доказать сам себе, что Юнги обмудок, который забрал его, чтобы использовать? Недалеко от правды, на самом деле. Но Юнги все еще не собирается его ломать. Юнги им любуется и наслаждается представлениями, а еще удивляется, насколько у него, оказывается, отличная выдержка. Раньше Юнги за собой такого не замечал. Когда он понял, что может брать то, что хочет, он начал это брать, не спрашивая ни у кого разрешения. Потому что очень долго в его жизни существовали сплошные «нельзя». Нельзя выходить, нельзя показываться, нельзя ни с кем разговаривать. Мама берегла его как зеницу ока, она прятала его до последнего. И Юнги знает, почему, знает, зачем, но это его не останавливает. Не останавливало до Чимина. Потому что этот омега слишком хрупкий и безумно ароматный. С ним, как с настоящими ландышами, стоит быть осторожным. Но поиграть будет не лишним. Юнги проходит в гостиную и ставит кожаный бордовый портфель на диван. А после приближается к Чимину. Шаг, еще один шаг. Он сокращает расстояние, и Чимин это замечает. Он перестает протирать влажной тряпкой полку и, когда Юнги оказывается близко, опускает глаза. Он больше не замирает, не превращается в живую статую. Он дышит спокойно и глубоко, а еще ждет. Ждет, что произойдет дальше. Юнги останавливается в полушаге от него. Касается щеки и приподнимает его лицо за подбородок. Чимин поднимает голову, но веки остаются полуопущены. На щеках начинает расползаться красный румянец — сдает с потрохами. — Как ты провел этот день? — спрашивает Юнги, не отпуская его. — Пытался найти себе занятия. Мне скучно. — У меня в кабинете есть книги, можешь их брать. — Я не люблю читать, — признается, слегка сморщив нос. — А что ты любишь? Чимин пожимает плечами. Юнги стоит все так же близко, все также сжимает пальцами его подбородок, совсем не больно, даже не прилагая силы. Скорее, поддерживает, чтобы смотреть в лицо. И Чимина это заметно начинает напрягать. Юнги пересек его личные границы и в них задержался. Чимин начинает ломаться, его маска кротости и легкой игривости трескается, ему становится неуютно. Юнги читает это по напряженным плечам и по сомкнутым в кулачки пальцам. Запах ландышей бледнеет и смешивается с морским, уступает ему. Чимин становится невидимым без блокаторов. Так действует страх. — Чем ты занимался раньше? У альф, с которыми жил до меня? — Я... — Чимин запинается. Его веки вздрагивают, и Чимин поднимает их, смотрит на Юнги теперь прямо. Прямо, но просительно, его брови изламываются: — Отпусти, пожалуйста. — Я не держу. Чимин тут же отступает. Молниеносно. Один шаг, два, три. А после и вовсе заходит за диван, опирается на спинку ладонями и выдыхает. — Я старался больше времени проводить вне дома, чтобы не попадаться на глаза. Либо помогал на кухне. Хозяева никогда туда не заходили. Поэтому зимой, когда холодно, я частенько был у поваров на подхвате. Что-то принести-подать, что-то почистить, порезать или помыть, если срочно нужно. К серьезной готовке меня никогда не допускали, но и не прогоняли. А Камила прогоняет, она до сих пор злится, — Чимин обиженно поджимает губы, а потом вдруг жалуется. — Когда тебя нет, она не пускает меня на кухню! Даже воды попить. И не разговаривает. Я будто умер и больше не существую. Она приносит мне еду под дверь и ставит на пол поднос. Всегда, даже если я иду следом за ней, даже если открываю дверь и протягиваю руки, чтобы взять. Она игнорирует. Это унизительно. — Думаешь, незаслуженно? Чимин распахивает глаза, все читается по его возмущенному взгляду. — Нет, конечно! — Ты испортил ее посуду. — Это твоя посуда! И вообще, она самая обычная. Может, и дорогая, но ты что, не можешь позволить себе новые кастрюли? Я повидал сотни таких. Я бы понял, если бы раздолбал какой-нибудь чайный сервиз, подаренный двухсотлетней прабабкой в последний день ее жизни. Но такого не было. Ты из-за своей травы так не злился, а она напоминает о матери, а у Камилы какие аргументы? Юнги хмурится. Он точно не говорил ничего об этом. Он в целом Чимину о себе ничего не говорил. И не собирался, по крайней мере, в ближайшее время. Все, что касается Юнги, не должно распространяться, не должно становиться известным посторонним. А Чимин пока еще не свой. Он не член семьи, он трусливый зайка, способный на предательство. — Откуда ты знаешь о цветах? — спрашивает строго. — Камила сказала, когда увидела, что мы там валяемся. Сказала, что ты оторвешь мне башку за них, потому что высадил ландыши в память о маме. — Я поговорю с ней. — О цветах или чтобы не ставила еду на пол? — Обо всем. Чимин кивает. Юнги смеряет его продолжительным взглядом, а после разворачивается, чтобы уйти. Настроение испорчено. Его прислуга слишком много болтает, и Юнги это не нравится. Он раздосадован. — Юнги? А меня ты притащил в дом тоже из-за матери? А вот это уже провокация не скрытая. Юнги слышит тон, с которым спрашивает Чимин. Он пытается поддеть и уколоть. Маленький сучонок, решивший, что нашел мягкое место. — Тебя я притащил из-за красивой мордашки и желания обладать, — говорит обернувшись. Чимину ответ не нравится. Он закрывает рот и отворачивается в сторону. Изображает оскорбленную невинность. Пускай. Может, наконец начнет думать, с кем пытается играть.

***

Чимин не думает. Он сбегает. Юнги наблюдает за ним из окна. Еще совсем раннее утро. Солнце только-только взошло. Камила еще даже не пришла готовить завтрак. Но у Юнги выдалась бессонная ночь. Маленькая зайка умудрилась хорошенько въебать своими задними лапками по груди. Так, что сердце забарахлило. И Юнги впервые с того момента, как Чимин появился в его доме, не остался ночью в спальне. Ему не хотелось прислушиваться, что происходит за стенкой. Не хотелось вдыхать аромат. Юнги поднялся на чердак, где была еще одна комната. Его личная, укромная и скрытая ото всех. С низкими потолками со скосами по бокам и небольшим окном. Сюда не поднимается даже Камила, Юнги делает все сам. Убирает, проветривает, поливает растения. А точнее, одно-единственное. Бонсай Кармона. Юнги забрал его из офиса отца несколько лет назад. Деревце было куцым, больным, сбрасывающим листву. Юнги тогда отчитался отцу по проделанной работе, а после молча взял тяжелый горшок и вышел. Вылечил Кармону, немного обкорнал, чтобы придать опрятный вид, и теперь наслаждался ей, пышной и расцветшей. Маленькие белые цветы среди темно-зеленых листьев смотрелись ничуть не хуже, чем аккуратные колокольчики ландышей. Юнги нравилось. Кармона дала в рост, и с сорока сантиметров вымахала уже до шестидесяти. Вот что значит правильный уход. Юнги почему-то собой гордится. Юнги опирается на широкий подоконник, держа в руках кружку со свежесваренным кофе. Слева от Юнги Кармона, любящая солнечный свет. А за окном, Чимин не пойми откуда взявший стремянку. Он взбирается на высокий забор, хватаясь кое-как за край и подтягиваясь. — И куда ты собрался? — Юнги спрашивает, открывая окно и делает глоток кофе. Чимин, оседлавший забор, нервно оборачивается и смотрит на Юнги. Хмурится и выплевывает: — Ухожу! — И куда, позволь спросить? Без денег, без документов? Вернешься домой, и тебя снова продадут, только уже скидки на возраст не будет. — А тебя это не касается! Ты меня выкрал и удерживаешь, это незаконно! — Продавать людей тоже незаконно, но тебя это не волновало. Или все дело в этом? Мне стоило отнестись к тебе как к вещи? Отвалить бабла, и тогда ты бы смирно сидел в моей спальне и подставлял жопу? Чимин смотрит на Юнги недовольно. А после показывает фак и переваливается через забор. Наблюдая за его сверкающими пятками, Юнги качает головой и набирает Ёнсона. — Зайка взял курс на юго-запад, проследи. — Верну через две минуты, — звучит из динамика. — Я сказал проследить, а не вернуть. Следует недолгая пауза, а после Ёнсон уточняет: — Он должен меня видеть? — Да. Пусть понервничает. И держи связь. — Понял. Юнги сбрасывает и, закрыв окно, спускается на кухню. Ему интересно, куда Чимин направится и что будет делать. Потому что Юнги на сегодняшний день известно, что родственников, кроме отца, у Чимина нет, и близких друзей тоже. Так что путь у Чимина один — в бомжи или шлюхи. Любопытно, что он выберет.

***

Юнги звонит первым по пути на работу. Ёнсон отвечает молниеносно. — Мы в пяти километрах от дома, — в динамиках помимо его голоса слышен шум ветра и проезжающих по трассе машин. — Идет в город? — Нет, не в город, он перепутал стороны. До Юнги долетает звонкий мат Чимина. Ёнсон исправляется: — А вот теперь в город. Юнги выстроил дом за его пределами. Не так уж далеко, в двадцати километрах, но летом, по жаре, Чимин доберется, наверное, только к вечеру. И куда он потом решит податься, неизвестно. Юнги не волнуется по этому поводу. С Чимином Ёнсон. Зайка в полной безопасности. Его никто не тронет, никто не обидит, и если ему станет плохо под палящим солнцем, Ёнсон поможет. Юнги вздыхает. Открывает окно и закуривает. Сначала одну сигарету, за ней вторую. Он ищет в себе истоки этой бережности, чтобы... закопать ее. Чимин берет слишком много. Времени, внимания, эмоций. И, возможно, это не столь плохо, как надумал Юнги. Но непривычно. Настолько непривычно, что напрягает. Складывается ощущение, что открыт не Чимин в своих коротеньких шортах и с голым животом, а сам Юнги. Будто он обнажен. Странные чувства. Неприятные, их хочется задушить в младенчестве. Юнги жмет на кнопку, окно поднимается. Юнги откидывается на спинку сидения и прикрывает глаза. Ёнсон его лучший телохранитель. Он идеально подготовлен. Он знает, как себя вести с Юнги. Он знает, как закрывать его, чтобы свистящая пуля прострелила его плечо, а не голову босса. И Ёнсона Юнги отдал Чимину. Бестолковому омеге, вся угроза для которого заключена в самом Чимине. И, возможно, в невоспитанных альфах, которые могут потянуть руки к чужому. Но для этого не обязательно было приставлять Ёнсона. У Юнги в подчинении пара десятков охраны. Но Юнги послал лучшего. И он должен быть спокоен, но вместо этого взвинчен до предела. — Мы примерно в шести километрах от города, — отчитывается Ёнсон к обеду, — Чимин уже часа пол сидит на обочине. Пытался ловить попутки, но со мной его не берут. Чимин орет на Ёнсона матом. Да таким заковыристым, что Юнги улыбается. Он уже знает, что Чимин пытался от Ёнсона убегать, за малым не выскочил на дорогу под колеса и теперь уморился. Он не пил с утра, не ел тоже и сильно устал. Но на уговоры отправиться домой отвечает резким отказом, не слишком цензурным. Как Ёнсон, так и сам Юнги были отправлены уже в такие глубокие и темные места, которым позавидует ад. — Как доберетесь, если попросит воды, купи ему, — распоряжается Юнги. — И еды! — кричит Чимин. — Ты на громкой? — Нет, он запрыгнул мне на спину и подслушивает. — Если не захочет возвращаться, не смей его нести. Пусть пешком идет. — Я умру на трассе, как грязная, вонючая шлюха, и в этом будешь виноват ты! — Как вернешься, я трахну твой рот хозяйственным мылом, — предупреждает Юнги. Чимин тут же затыкается. — Он с меня слез. Назвал вас извращенцем и пообещал это мыло запихать вам в задницу, — передает Ёнсон. Юнги хмыкает и отключается. Вдали от него Чимин оказывается слишком разговорчивым и много себе позволяет. Но даже это Юнги не злит, а все еще забавит.

***

Юнги не возвращается домой. Он заезжает в одну из своих закусочных, в которой оборудован его личный кабинет, и остается там. Юнги не собирался так делать, но Ёнсон, отзванивающийся ежечасно, сообщает, что Чимин все еще в городе. Еще более уставший и уже не злой. Держится исключительно на упрямстве и гордости. Но ему действительно некуда деваться. Юнги запретил Ёнсону снимать номер в отеле. А торговый центр, в котором Чимин отдыхал, уже закрылся. На часах десять двадцать, а вокзал на другом конце города от Чимина, вряд ли он решится идти еще целую ночь. Хотя можно найти ночной клуб или ресторан, но, скорее всего, Чимина оттуда выпроводят, если он не будет ничего заказывать, а он не будет, потому что платить Ёнсону Юнги не разрешал. — Босс, мне вызывать такси? Ёнсон звонит во втором часу. Юнги, не спавший прошлую ночь, успевает задремать. Но он сам сказал, чтобы Ёнсон не обращал внимание на время. — Сдался? — Да. — Я заеду. — Я сброшу геолокацию. Мы в переулке. Чимин сидит рядом с мусорным баком и ревет. — Почему ревет? Ёнсон молчит пару секунд, а потом со вздохом доносит: — Орал, что лучше будет спать на картонке, чем вернется. Полез за какой-то коробкой в бак, крышка начала падать, я не успел, его прихлопнуло. — Он цел? — Переломов нет точно. Но ударило по спине, а он же мелкий, много не надо. — Подними его с земли. — Не дается. Обижен. На меня, на мусорку и на жизнь. Юнги вздыхает, как ранее Ёнсон. Берет свой пиджак и выходит из закусочной. Машина ждет его у порога. Перед Юнги открывает двери охрана, и он садится на заднее сидение. Закуривает. — Скоро буду. Следи, чтобы кирпич на голову не упал. Зайка у меня невезучая.

***

Когда Юнги приезжает, Чимин уже не плачет. Он сидит все так же на земле. Рядом валяется мусор, не попавший в бак. Но асфальт кажется более-менее чистым. Не видно следов чьей-то блевотины или пятен от харчков. Спасибо и на этом, иначе Чимин поехал бы домой в багажнике. — Ну что, нагулялся? Интересуется Юнги. Он подходит впритык. Касается носками туфель его кед. Чимин отрывает голову от своих коленей, притянутых к груди и поднимает голову. — Я не гулял. — А что ты делал? — Пытался начать жизнь с чистого листа. Юнги кивает на мусорку, спрашивает: — Не вышло? — Нет, — бурчит Чимин. Он снова опускает голову, утыкается носом в колени. Юнги вздыхает и наклоняется, чтобы его поднять. Но Чимин вздрагивает и шепчет: — Осторожно... А потом распрямляет колени. Все это время его руки были зажаты между бедрами и животом, но Юнги не придавал этому значения. А теперь смотрит, что на крохотных ладонях Чимина умещается еще более крохотный котенок. Серый и невзрачный, Юнги почти спутал его с мышью. Чимин приподнимает ладони выше, показывая Юнги, и смотрит пронзительно. — У меня пять псов, Чимин. — Значит, я останусь здесь. Доходчиво. Юнги приседает на корточки и касается пальцем малюсенькой головки. Котенок теплый, от касания просыпается, начинает шевелиться и тихонько попискивать. — Где ты его взял? — Под баком. — Кошки нет? Чимин отрицательно качает головой. Юнги вздыхает. Если ему в ближайшее время придется лечиться от лишая, он утопит и котенка, и Чимина в джакузи. — Вставай, пойдем, уже поздно. Чимин поднимается. Прижимает пищащий комок к своей груди. Юнги идет с ним рядом и косится. Допустим, это не минус, допустим, это можно обратить в плюс. Если животное не сдохнет в ближайшее время и получится его выходить, Чимин может оттаять. Может начать доверять. Юнги мысленно себе кивает. В машине Чимин от него не отодвигается, а через десять минут его и вовсе подкашивает усталостью. Он засыпает, сначала завалившись Юнги на плечо, а потом и вовсе скатывается, пуская слюни на его штаны. Юнги приходится забрать котенка из его ослабевших рук, чтобы он не свалился с сидения или его не зажало между телами. Котенок то ли тоже выбился из сил, то ли просто полудохлый, уже не пищит. Дышит тихонько и едва двигается на ладони Юнги, утыкается своим крохотным носом в основание большего пальца и начинает лизать. Голодный, видимо. Юнги поднимает руку и подносит к своему лицу, рассматривает. Комок продолжает тыкаться носиком, не открывая глаз. Юнги не знает, это от усталости или он настолько маленький, что глазки еще даже не открылись. Пиздец. Если он подохнет этой ночью, зайка обвинит Юнги, и о доверии можно будет забыть. — Перестраивай маршрут и ищи круглосуточную ветеринарку. Эта блоха должна выжить, — диктует. Чимин от его голоса даже не двигается. Отрубился после изматывающего дня, даже ухом не шевелит. Такой хорошенький, когда сопит молча и не пакостит. Всегда бы так...