Подчиниться шепоту

У Юнги огромная власть, раздутое эго, внушительный капитал, но очень маленький дом. Он не деревянный и не покосившийся, как в селе. Он кирпичный, не так давно построенный и ухоженный. Покатая крыша с черной черепицей, прямоугольник дымохода на ней. Лужайка перед входом, исчисляемая метрами, густо засаженная ландышами. Они уже отцвели, но зеленые листья, близко мостящиеся друг к другу, образуют темно-зеленый ковер. Юнги высаживают всегда перед калиткой. А после объезжают территорию по периметру, чтобы загнать машину в гараж. Он находится сзади дома, как и основная часть участка. Их не видно с парадного входа. С парадного входа у Юнги маленький, сказочный теремок. А уже за ним огромная территория. Там есть и беседка, и оборудованная мангальная зона. Вольер с собаками. Большие ворота, будка охраны и дом для прислуги. Это все важное, неотделимое от реальности, но спрятанное. Юнги предпочитает не видеть этого сразу по возвращении. Ёнсон забирает зайку, чтобы Юнги мог приложить руку к сканеру. Отпечаток считывается, слышится тихий писк, и Юнги входит во двор. Металлическая дверь за ним закрывается автоматически. Юнги запускает руку в зачесанные назад волосы, ерошит их. Они падают черными прядями на лицо. Расстегивает пиджак и, запрокинув голову, глубоко дышит. Здесь тихо, здесь безмятежно и безопасно. Ёнсон здесь спокойно держит зайку на руках без нервных подергиваний, чтобы проверить пистолет в кобуре. Здесь пара десятков охранников, выдрессированные псы и множество камер. Они в доме, они во дворе, они с обратной стороны забора, они размещены вокруг участка, просматривая зону на сотни метров. К Юнги не подберешься. Пытались — не вышло. Юнги проходит по плиточной узкой дорожке. Прикладывает снова ладонь, чтобы попасть в дом, и снимает туфли, безжалостно наступая на задники. Отец пытался отучить от этого, тоже не вышло. Ёнсон, как послушный щенок, делает точно так же и пытается опустить зайку на пол, но Юнги недовольно шикает. — На кухню. На стол. И позови Камилу, из заек получается вкусное рагу. Зайка смотрит пугливо, сжимает кулачки. Юнги тянет носом, улавливая легкий аромат ландыша, и смеется. — Обожаю, когда все так пугаются. — А потом изумленно спрашиваете, почему вас боятся. Ёнсон усаживает зайку на кухонный островок и пропадает из вида. — Хочешь пить? — интересуется Юнги. Зайка все еще строит из себя немую статую. Сидит как посадили и дышит еле слышно. Юнги пожимает плечами и тоже уходит из кухни. Бежать тут некуда, так что он не переживает. В доме всего четыре комнаты. Не считая кухни и санузла. Две спальни, гостиная и кабинет. Юнги направляется в последний и достает из принтера уже распечатанные бумаги. Его люди работают быстро и без осечек. Что очень радует. Юнги возвращается. Выдвигает из-под островка барный стул с непропорционально высокой спинкой. Усаживается на сидение, накрытое вязанным ковриком. Коврик выбивается из общей картины, из белых и приглушенно серых тонов. Потому что коврик яркий и кричащий, с желтыми, красными и оранжевыми нитями. Он как специи, как пряности, как Мексика со своими песками и палящим солнцем. Как Камила, которая готовит для Юнги национальные блюда, добавляя большую порцию перца чили, чтобы опалило и снаружи, и внутри. Камила бежала со своей родины. Совершенно одна, потому что брать с собой было некого. Родители давно погибли. А после скончался и сын. Без денег, без возможности обратиться в больницу и получить должную помощь. Он сгорел в лихорадке слишком быстро, но на Камиле остался отпечаток бесконечных мучений. Юнги плевать на это, а матери было жаль. Она позволила Камиле прибиться к ним, позволила отогреться возле их костра. Посвятила в их тайну, и Юнги теперь не мог Камилу отпустить. Она знает слишком много. — О, Пресвятая Дева Мария! — Камила всплескивает руками входя в кухню и замечая застывшего зайку. — Господин Мино, мама смотрит на вас с небес! Юнги закатывает глаза. Он не поправляет свою фамилию, это бесполезно. Камила пропевает свое «Господин Мино» на лад «Mamma Mia!» и смотрит с осуждением. Когда-то она пыталась хлестать его полотенцем по заднице и называть паршивцем, но ее руки под взглядом шестилетнего Юнги опускались. Камила слаба. Она никогда не могла противостоять. — Моя мама не может смотреть с небес, пока покоится глубоко под землей. Забудь уже о боге. Камила качает головой. Она недовольна. Юнги спускает недовольство с рук, потому что Камилу мама любила так же, как и ландыши. — Ёнсон сказал, что вы хотите рагу из кролика. Какой кролик, господин Мино?! И почему здесь ребенок? Почему он на столе? Он же грязный! Юнги смеется и пожимает плечами. Камила не терпит грязь. Она заставляла Юнги купаться ежедневно, даже когда было холодно. Даже когда угроза заболеть была слишком велика. Она смывала с Юнги грязь, пытаясь смыть и феромон. Пыталась вымыть из него дьявола. Она боялась Юнги, как и все остальные. — Это не ребенок, это зайка, — поправляет ее Юнги шутливо. Камила прикрикивает: — Господин Мино! — и прижимает руки к груди. Юнги продолжает улыбаться. Он так не любит шум, но Камиле позволяет. Ее горячий нрав, ее эмоциональность. Ему нравится это, она всегда была громкой, она являлась единственным источником звука, когда они прятались в тишине, и когда мама говорила помалкивать. Это длилось годами. — Ёнсон, отнеси зайку в ванну. Камила — отмой и осмотри. Зайка проходил кукурузное поле, как Афганскую войну. Камила снова призывает к святыне, но семенит послушно за Ёнсоном. Она маленькая женщина. Немного полная, округлая, но совсем невысокая. Ее шаг короткий, и за огромным Ёнсоном ей вечно приходится следовать рысцой. Юнги провожает их взглядом, а после опускает его на бумаги. Вчитывается в строки, изучает. Информации не слишком много, но достаточно для того, даже чьего имени Юнги не знал.

***

— Верни на стол, — требует Юнги, — Мои блюда должны располагаться на нем. Камила негодует, но молчит. Она берется за турку и варит кофе. Стреляет глазами на Юнги, потом на зайку. Пытается уточнить одним взглядом. Пока Ёнсон делает так, как ему сказал Юнги. — Зайка не хочет пить, я спрашивал. Камила цокает. — Господин Мино, когда вы спрашиваете, людям не то что пить, им жить не хочется! Юнги хмыкает. — Ложь. Ёнсон, ты хочешь жить? — Да. — Видишь. Он хочет. И ты хочешь. Уверен, зайка тоже хочет жить, а вот пить не хочет. Зайка сидит, как затвердевший пластилин. Поцарапанный и покоцанный кривыми руками скульптура. Его спина напряжена, потому что Юнги смотрит на нее. Сверлит взглядом. Зайка не выдерживает и ежится. А потом резко оборачивается, когда Юнги говорит: — Так значит, зайку зовут Пак Чимин. Зайке девятнадцать лет... Интересная у тебя история, ушастик. Чимин молчит, он продолжает быть зайкой, а зайки не говорят. — И что, ни один из хозяев не догадался? — интересуется. Зайка продолжает молчать, и тогда Юнги щурится, перестает ерничать и насмехаться. Юнги говорит тихо, но весомо: — Я задал вопрос. — Да, меня зовут Пак Чимин, — откликается наконец. Юнги улыбается и удивляется одновременно. Хитрый и сильный ушастый. Ответил, потому что не мог противостоять, но ответил на то, на что захотел сам. — Я спрашивал другое. И слезь со стола, обрел человеческий облик - веди себя соответствующе. Чимин слезает, быстро и юрко, будто только этого и ждал. Не морщится, не закатывает глаза из-за игр Юнги, не раздражается. Спокойно исполняет. Юнги нравится. А вот игнорирование вопроса - нет. Запах усиливается, становится почти осязаемым, въедливым. Забивается в нос, оседает на языке, кружит голову. Чимин клонится в сторону, не сумев забраться на высокий стул. Хватается за край столешницы. Впивается пальцами так, что слышится тихий скрежет коротких ногтей по дереву. Пытается удержаться, но ноги подгибаются. Обкусанные губы распахиваются выпуская тихий стон — не наслаждения — боли. — Не догадались... Не догадались! Голос поднимается на несколько октав. Чимин разжимает пальцы, рушится на пол и вцепляется пальцами в волосы. Сжимает голову. Юнги выпрямляется, отрываясь от спинки, подается вперед, чтобы видеть, что там происходит за столом. Пара мучительных для Чимина секунд, и Юнги отпускает его. Феромон рассеивается, опадает вниз, будто капли дождя снятые с паузы. Звуки возвращаются, и потоки воды обрушиваются с характерным шумом. — Итак, Чимин, я очень не люблю, когда меня игнорируют. — Я уже понял. Зайка встает на четвереньки, делает несколько глубоких вздохов, после осторожно поднимается на ноги. Забирается на стул и смотрит на Юнги. Смотрит насупленно, смотрит из-под бровей. Взъерошенный и недовольный. Карты раскрыты, теперь показывает характер, не прячется. Юнги рассматривает его внимательно. Детально. Встает с места и, обойдя островок, разворачивает Чимина вместе со стулом к себе лицом. Подцепляет подбородок. Кожа чистая, светлая, мягкая. Ровная и упругая. Пухлые губы, аккуратный небольшой нос с едва заметной горбинкой. Теплые, карие глаза. Юнги отпускает подбородок и касается волос. Мягкие, но суховатые, определенно крашеные. Не чистый блонд — светлая пшеница. Но ухоженные, рассыпчатые и пышные, не топорщатся гнездом, но лежат немного в беспорядке, пушатся. Юнги опускает ладонь на шею, скользит пальцами вниз, натыкается на выпирающую ключицу, уводит руку в сторону, ощупывает острое плечо. Чимин худенький. Невысокий. Воздушный. Умеет строить глазки и притворяться невинностью. Он не выглядит взрослым, он выглядит подростком. Успешно маскируется. — Если бы я не чувствовал тебя, возможно, тоже бы попался, — признается Юнги. Он еще раз оглядывает хрупкую фигурку и не тронутое морщинами лицо. — Тебе везло, но в этот раз удача отвернулась, — заключает и возвращается на свое место. Зайка снова напуган. Снова молчалив. В кухне образуется тишина, ее прерывает лишь Камила, которая варит новую порцию кофе. Первая убежала, залив плиту и окутав пространство горьковатым горелым запахом. Камила тоже поддалась влиянию. Юнги чувствует ее раздражение и подавленность. Она бы на Юнги прикрикнула, если бы не Чимин. Чимин посторонний, Камила держит язык за зубами. Умная женщина. Может, поэтому она еще жива.

***

Юнги размышляет, что делать со своим трофеем. Эти размышления кажутся странными, потому что раньше Юнги никогда не терялся в догадках, что же делать со шлюхами. У шлюх всегда было одно предназначение — качественно приземляться на член. Но Чимин мешает карты. Чимин кажется чистым. Чистым, незапятнанным и попавшим в ловушку. Юнги такие выводы и мысли не по нраву. Спальня Юнги — его личное пространство. Но шлюх он там ебет. Ебет и выкидывает за дверь, когда закончит. Он с ними никогда не спит, но не из неприязни, а наоборот. Его феромон никто не выдерживает долго, когда Юнги перестает сдерживать себя. А сдерживаться в сексе он не приемлет. Поэтому омеги вылетают из спальни дезориентированные, потерянные и пытающиеся собрать себя по кускам. Феромон Юнги выделяется слишком обильно. Он имеет запах моря: запах воды, озона, соли и зеленых водорослей с ноткой йода. Юнги пахнет свежестью, раскаленным песком и влажными камнями. Он пахнет волнами и, как волны, может утопить. Феромон Юнги как веселящий газ, он смешивается с воздухом, вдыхается вместе с кислородом, попадает в кровь, а следом в мозг. Делает зависимым. Юнги как наркотик. Он может показаться счастьем, может ощутиться возбуждением, может стать желанным и необходимым, но на короткий срок, потому что граница всегда очерчена — за границей передоз. С судорогами, с пеной изо рта, с рассыпающимся на части рассудком. Благодаря этому Юнги может влиять, может управлять, может контролировать и приказывать. Юнги может повелевать. И может не ждать, когда кто-то пересечет границу сам. Юнги способен стать ядовитым сразу, причинить боль намеренно, подчинить мгновенно. Отравить за доли секунды, лишить воли и попытки сопротивления, взять чужое сознание и тело в заложники. Это чертовски удобно, но порой становится хлопотно. Порой Юнги не понимает, почему это сила, а не проклятие. Чимина Юнги тоже ведет в свою спальню. Зайка ступает по полу осторожно. Сначала на пробу всей стопой, а после дергается и поднимается на носочки. Передвигается на пальчиках, как балерина. Юнги наблюдает за этим недолго. Всего с десяток шагов, а потом подхватывает на руки. Подхватывает и проходит мимо своей спальни, несет в гостевую и опускает на постель. Кивает, чтобы Чимин отодвинулся от края. Забрался с ногами. Усаживается следом, ловит за щиколотку, приподнимает. У Чимина маленькие стопы. Немногим больше ладоней Юнги. Сейчас они обмотаны слоями белого бинта, скрывающего ссадины. По всей видимости, там не только поверхностные царапины, но и глубокие порезы. Камила знает в этом толк, без надобности она бы омегу не бинтовала. Юнги ведет большим пальцем по своду стопы, немного надавливает. Чимин вздрагивает. — Болит? — А ты как думаешь? — Я не вижу, что под бинтами, и я не в твоем теле, чтобы чувствовать. Чимин тянет ногу на себя, но Юнги удерживает. Чимин тянет сильнее, пытается отобрать, но быстро сдается и откидывается спиной на кровать. Глаза не закрывает. Смотрит в потолок, а после устало выдыхает и тихо спрашивает: — Ты меня изнасилуешь? — А ты как думаешь? — с улыбкой пародирует Юнги. — Я думаю, что да. Юнги перестает улыбаться, кладет ногу Чимина на свои колени, интересуется: — Почему так думаешь? — Потому что можешь. Все, кто может — хотят. Даже отец хотел, но проиграл меня в карты раньше, чем я созрел. — Тебе было одиннадцать? — Да. Но я уже был хорошеньким, — Чимин приподнимается на локтях и смотрит на Юнги пронзительно, перечисляет. — Манящие губки, притягательный взгляд и сочная попка. — В одиннадцать? — переспрашивает Юнги. — Да. Так перечисляли мои достоинства, когда принимали, как долг. — Но не воспользовались, — констатирует Юнги. — Вы, альфы — животные. Бросаетесь на тех, кто течет. Кто пахнет. А я не пах и не тек, был вложением в будущее. Юнги кивает с пониманием. Детей мало кто хочет, они не привлекательны. Они не имеют запаха, не возбуждают. Феромоны - слишком важная часть, по крайней мере, для тех, кто может купить людей, кто может позволить себе живой товар. Хотя и те, кто не могут, предпочитают взять силой созревших омег. Дети прельщают только выродков. Надломанных и изувеченных. Ошибочно рожденных в этот мир. — Как ты смог выкрутиться после? Отвечай. Мне бессмысленно врать. — Одна омега из прислуги помогла. Мне только исполнилось двенадцать, и запах стал проявляться. Она меня пожалела и дала блокаторы. Снабжала ими до тех пор, пока меня не перепродали. Но тогда я уже знал, что делать, и доставал их сам. Просил прислугу или приходящих проституток. Крал деньги и покупал у них свою неприкосновенность. Следил за внешностью, сбрасывал вес, не попадался на глаза, чтобы не появилось соблазна, — Чимин хмурится и решает закончить разговор, закончить с признаниями. — Так когда ты это сделаешь? — Изнасилую тебя? — Да. Юнги становится забавно. Ему никто еще не задавал этот вопрос с такой серьезностью и деловитостью. Ему, пожалуй, вообще никогда не задавали такого вопроса. — Думаю, сегодня я воздержусь, — сообщает тихо и доверительно. — Почему? — Потому что я чувствую тебя, но недостаточно. Хочу подождать, когда химия выйдет из твоего организма и запах раскроется в полную силу. — А если не раскроется? — Раскроется. Потому что Камила знает, чем может обернуться жалость, а больше просить тебе будет не у кого. Чимин резко дергает ногой, высвобождается и отползает к изголовью кровати, прижимает колени к груди и смотрит на Юнги загнанным в ловушку зверем. — Тогда я буду сопротивляться, — говорит испуганно, но твердо. Юнги кивает и поднимается на ноги. — Ты не сможешь. Никто не может. Поэтому будешь мучиться в ожидании неизбежного, а я буду играть. Юнги оставляет Чимина одного. Наказывает Ёнсону и Камиле следить. Первому — чтобы Чимин не сбежал, второй — чтобы не убил себя. А после уходит спать. Сегодня он потерял очень много времени. Завтра нужно будет все наверстать.