Я обещал

Погружённый целиком в своё творчество Юра ни на минуту бы не оторвался от работы, если бы только имел возможность не спать и не есть. В волшебной атмосфере нового года музыка так и лилась на него со всех сторон: играла из каждой цветной лампочки в гирляндах на улице, отражалась в искрящихся бенгальских огнях, звенела трелью в смехе детей и шептала в каждом шаге по хрустящему снегу. Контакт с коллегами в праздники ещё больше настроил на нужный лад: их рассказы о достижениях в карьере — у кого-то они были в уникальных сочинениях, у кого-то — в повысившемся уровне игры, новой поставленной с оркестром симфонии или количестве данных по миру концертов, — так и дышали возвышенным чувством, радостью и вдохновением. Когда Юра не отсыпался, он работал над саундтреками, когда уставал и от них — возвращался к игре в своё удовольствие. А оно было ещё какое, идеи перехлёстывались через край, всё горело в руках. Настигло странное понимание: сейчас, в пустом доме, когда одиночество должно было поглотить целиком, ощущения были намного приятнее, чем с Йонасом. Ведь на деле Юра давно не был по-настоящему одинок: он всегда в круге единомышленников. Может, конечно, совсем близкий и почти родной человек был за это время только один, но даже когда он выпал из его жизни, осталось много друзей и знакомых, есть с кем поговорить или погулять. И конечно нельзя забывать про Володю. С его появлением многое поменялось. Даже само по себе осознание того, что за тысячи километров, да хоть на другой планете, есть Володя, меняло жизнь в лучшую сторону. Смущаясь своих же мыслей, часто называл его музой у себя в голове, ведь как ещё назвать того, кто мотивирует писать лучше любого другого средства и дарит море замечательных идей? Юра порой думал о том, что Володя так и не сказал ничего о его произведении. Врал себе, что это его не тревожит, хотя на самом деле такой акт игнорирования выглядел как плевок в его искусство и знатно ранил. Можно было уже сотню раз напомнить, но Юра почему-то этого не делал. Сложилось много причин: глубокая надежда на то, что Володя вспомнит сам или что давно уже прослушал и почему-то выжидает момент, чтобы рассказать; опасения, что ему это не так уж важно или попросту не понравилось. А одна из главных — желание всё же стать первым, от кого Володя услышит пьесу. Конечно, в записях Юра указал всё до мелочей — моменты нажатия педали, где играть тише или громче, быстрее или медленнее, но невозможно вложить в нотный стан воспоминания, с которыми нужно исполнять музыку. Даже если описать словами в трёх томах, как верно передать нужное настроение, игра другого человека станет его интерпретацией увиденного, каким бы доверенным лицом он ни был. Юра иногда наполовину в шутку сокрушался, что влюбился не в пианиста и не может передать ему ноты со словами: «Держи! Играй, как считаешь нужным, это ведь наши общие эмоции, чувства, прошлое, ты поймёшь!». Но потом быстро понимал, что не смог бы уживаться в одном доме с товарищем по цеху, да и что его натуру не выдержит ни один музыкант. Всё сложилось так, как нужно, всё правильно. С приходом в жизнь ICQ общение стало насыщеннее и немного проще: вместо отправки писем по строгому графику появились спонтанные разговоры о внезапно пришедшем в голову. Хотя ощущения всё равно омрачались тем, что они слишком далеко друг от друга, но если стараться об этом не думать, то всё не слишком уж плохо. Юра был доволен собой, когда настоял на занятиях Володи не самостоятельно по учебнику, а с преподавателем: в его способностях и усидчивости, конечно, не сомневался, но знал по себе, как непросто учиться чему-то без постоянного отклика, поддержки и исправления ошибок, а быть достойным наставником на расстоянии и без педагогического образования он бы не смог, даже будь у него целыми днями сплошное свободное время. После этого прогресс пошёл не по дням, а по часам — заметно похорошело произношение, быстрее находились нужные выражения. Юра радовался как ребёнок каждой сказанной и написанной фразе, толкал развиваться дальше, «случайно» мог обронить незнакомое слово или оборот, чтобы мотивировать выходить за рамки выученного. Поражаясь самому факту, что Володя взялся учить язык, Юра много раз невольно думал об этом. В голове крутились разные вопросы: зачем? Почему именно сейчас? Просто знак внимания и попытка понять что-то новое в любимом человеке? Или решил всё-таки найти время и приехать? В любом случае, периодические уговоры взять отпуск, разобраться с визой и погостить хоть немного зависали в воздухе, будто Володя вовсе не замечал их. Поэтому тема быстро съезжала на что-то другое и беседа продолжалась как обычно. А после беседы — метроном, пианино, бумага. День за днём. Такой график стал привычным и больше не бесил, наоборот, способствовал творчеству, а болтовня, хоть просто ни о чем, добавляла сил и спокойствия даже на фоне занудных заказов или тупых заказчиков. Потихоньку холодный, пробирающий до костей январь сменился чуть более мягким февралём, в предвкушении ласкового, оттаивающего марта. Череда дней медленно, но верно двигалась, а погружённый в работу и живущий в основном своими нотами Юра гнал прочь мысли о том, как нескоро будут каникулы и как сложно было бы совместить их начало с окончанием потока заказов, чтобы действительно отдохнуть, а может даже увидеться. Обещал ведь ещё в ноябре, что обязательно поможет приехать, а если не получится — обязательно приедет сам. Получается, обманул? Разговоры теряли обаяние. Конечно, двое не упускали ни одной возможности списаться даже без причины, но ощущался неприятный осадочек, будто постепенно скука и тоска вытесняли радость и тёплые чувства. Когда темы в очередной раз кончились, поинтересовавшись, как дела на работе и когда они смогут провести время вместе в реальной жизни, Юра вдруг увидел в свой адрес целый шквал из слов, который, по крайней мере в голове, звучал довольно агрессивно: «Да что ты заладил? Я ведь понимаю, что у тебя много дел: преподавание, заказы, своя музыка. Понимаю, что ты не можешь сейчас приехать. Отнесись с пониманием и ко мне, пожалуйста! Я кручусь целыми днями в душном кабинете не по своей воле, если бы только мог — уже сто лет как приехал бы.» «Я ведь не обвиняю, чего ты так резко?» Пока он думал, чем заслужил такой гнев, анализировал, насколько часто за последний месяц упомянул эту тему и стоит извиняться или обижаться, заметил, что Володя всё ещё печатает. Решил дождаться сообщения. «Я тоже устал и хочу увидеться. Но, прошу, пойми меня правильно — я не хочу об этом говорить. Не хочу зря дразнить воображение. Я итак живу от сообщения до сообщения, мне не нужно регулярно напоминать о том, как я по тебе соскучился.» «Тогда прости, раз тебя так нервирую.» — Юра сам не совсем понял, что вложил в сообщение в итоге — злость, печаль или искренние извинения, но задумываться не стал. «Только не обижайся, пожалуйста. Я не должен был так срываться, каюсь, но просто накопилось.» «Да ладно, не извиняйся, я правда зачастил об этом писать. Но, признаться честно, я не верю, что причина просто в работе. Ты не такой. Вряд ли всё так ужасно, что ты совершенно не в силах взять отпуск или не находишь ни малейшей возможности даже начать думать об этом, хотя бы поинтересоваться, как оформить загранпаспорт. Почему ты так противишься?» «Я не хочу у тебя гостить.» — Юра аж воздухом подавился от такого ответа, ещё и быстро пришедшего. «И как это понимать?» «В буквальном смысле. Не хочу и точка. Юр, разве это жизнь двух взрослых людей? Видеться раз в полгода, если сильно повезёт с графиком?» «Даже так, что ты предлагаешь? Переезд? Кого и к кому?» Рука сама начала нервно барабанить по столу. «Я не знаю. Мне нечего предложить. Но скажи, разве тебя это не изводит?» «Может и изводит. Переживаю за тебя, как ты там, что с тобой. Но всё же меня греет мысль, что где-то там за экраном есть мой Володя. Значит, можно ещё помучиться» — добавил смеющийся смайлик, но он выглядел совсем неискренним и пошлым, не к месту. Переписка прервалась. На душе осталось тяжёлое чувство: что-то не так, что-то неладное. Разве обычно спокойный Володя мог бы в нормальном состоянии сказать такое? Что-то его тревожит, только неясно, что конкретно с этим делать. Пришла мысль, что вывести тему в нужное русло в живом разговоре будет легче, чем по переписке, где можно умолчать или лишний раз обдумать сказанное. «Давай созвонимся вечером? Поболтаем.» «Не хочу. Да и куда из дома денусь?» «Warum das Haus verlassen?» — опять недоумевая странному поведению, Юра намекнул, как можно вести разговор, даже никуда не прячась. «Хватит этих игр. Устал.» «Да что с тобой случилось? В чем проблема поговорить со мной?» Долго думал, в чём мог так провиниться, чтобы заслужить к себе холодное отношение, которого никогда не получал. Хотя нет, был один раз, ещё во время бумажной переписки, но Володя же не попадёт на те же грабли? Хотя кто знает? «Близкие что-то заподозрили и ты теперь переживаешь?» «Вечно ты всё знаешь, аж бесит.» Через несколько минут пришло второе сообщение: «Созвонимся в 9 вечера по твоему, я расскажу. Тут не хочу.» «Это уже другой разговор.» Вечера Юра ждал как на иголках. Для сочинений сил совсем не было, да и концентрации тоже — удавалось только знакомое, для разминки, чтобы пальцы не пропадали зря. Наконец, телефон зазвонил — даже чуть раньше оговоренного. — Алло? — Алло. Привет. — Всё-таки на русском? — Да, вырвался, подальше от дома прошёл. Учёба учёбой, но я устану формулировать мысли уже на второй минуте, а рассказывать долго. — Ну, дело твоё. Я всё равно доволен твоим прогрессом. Говори как удобно. — Родители вечно упрекают, что я что-то скрываю. Заметили, что я с кем-то общаюсь слишком близко и часто, а с кем — пока не поняли. Думают, дама сердца. Ладно бы только родители, я собирался наконец съехать. Теперь ещё и Ира туда же, вечно шутит на эту тему! Чувство, будто все сговорились против меня! — Разве это не забавно? Пусть они кусают локти в догадках, пошли их всех культурно и требуй отстать. Чего они взъелись? Дитю тридцать лет, пора давно забыть о своём гиперконтроле. — Я так и сделал. Помягче, конечно, но наконец попросил прекратить меня этим доставать. Ира сразу поняла, без вопросов. А отец так на меня глянул разочарованно, аж холодок по спине, и спросил, не обострение ли опять моего «заболевания». Меня аж передёрнуло! Ты бы знал, как это страшно! А что я ему скажу? Отбрехался, как мог, постарался успокоиться. Он вроде поверил, сказал, что я наверняка уже давно «здоров» и ему просто зря кажется. И мать поддакнула, мол это извращение больше не придёт мне в голову. Аж мутит... Дело же не только в их навязчивости, я научился справляться. Но теперь ощущение, что все итак всё знают, что видно за километр, что наши переписки кто-то заметит. Я спать не могу нормально, кошмары снятся про этого врача... — Погоди-погоди так нервничать, давай, глубокий вдох, медленный выдох. Не надо так мучить себя. Остановись. — Не я себя мучаю, как ещё мне реагировать? Чувство, что все вот-вот рухнет! Что будет, если правда узнают? — Не перебивай. Скажи честно, ты сам-то веришь, что ты больной? Какой-то не такой? — За несколько секунд напряжённого молчания всё итак стало понятно. — Вот именно. Проблема правда не в окружении, ты сам свято веришь в свою ненормальность, потому и боишься всех. Иначе бы не завёлся, как преступник какой-то, от малейшего повышенного внимания. Но разве ты больной? Просто потому что мы друг друга любим? — Я уже сам ничего не понимаю. Я так устал… — Зато я прекрасно понимаю. Работаешь, занимаешься хобби. Всё как у людей. Способен к долгой осмысленной целенаправленной деятельности и построению долгих и крепких взаимоотношений. Ты больной только в своём самоистязании и тревожности, а в том направлении, в котором ты размышляешь, с тобой всё хорошо. — Не для них... — Значит для меня. Это важнее, чем мнение каких-то других людей, правда? — Конечно, важнее. — Вот и решено! Хотя бы со мной наедине оставайся, какой есть. — Он улыбнулся, пусть понимая, что Володя не увидит. — Ещё что скажешь? Раз уж позвонил, выкладывай всё, что на уме. — Скучаю я. Совсем тоскливо, тем более, когда не с кем поговорить откровенно и прямо. Я бы с радостью тебя завалил сообщениями, но теперь боюсь писать! Итак не сплю, никакие успокоительные аптечные не помогают. Снова всё вернулось... Тревога как током пробивает, когда пытаюсь написать что-то такое, аж руки дрожат. — А ты их в кипяток? — Юра сказал скептически спокойным тоном, даже непонятно, вопрос задал или констатировал факт. — А я их в кипяток… — Н-да. Зато здоровый сын, гордость семьи. Был бы здоровее, если бы спокойно чувства выражал, как нормальный человек. — Конечно, был бы, но как?... — Прямо сейчас. Звонок же не записывается. — Ты что? Я на улице, мало ли кто услышит? — Glaubst du, jemand wird dich verstehen? — Зараза. Даже сейчас время для экзамена нашёл. Наигранно повозмущавшись где-то секунды три, Володя вывалил всё, на что хватило словарного запаса, впервые даже не думая о том, насколько правильно звучат слова, не составляя красивые предложения — что пришло в голову, то и вылетело изо рта. В конце этого потока мысли скатился спиной по стене, на которую опёрся, сел на корточки и прошептал: — Если любить тебя — значит быть больным, то я никогда не хочу исцеляться. Зачем мне, здоровому, будет жить? — Первая правильная мысль за день, а? — Конечно, да. Самая правдивая. — Юра услышал глубокий вздох, — спасибо, что дал идею позвонить. Я бы, наверное, либо руки на себя наложил, либо предложил расстаться, если бы продолжил себя накручивать. — Спешу тебя расстроить: даже если бы ты предложил — я бы не дал. — А на каком моменте расстраиваться? — На том, где ты такой бред придумал сделать, — Впервые за разговор Володя в ответ тихо усмехнулся. — Так, с одним разобрались. Теперь говори, почему не хочешь у меня гостить? Что за фокусы? Чего меня пугаешь? Тоже от стресса ляпнул или тут уже другое? — Я хочу наконец совместной человеческой жизни, как у семьи, если угодно! Но я не знаю, когда действительно смогу исполнить это желание. Я не посмею вырвать тебя из дома, но как уехать даже на чуть-чуть неясно, а такое… — Хочешь со мной жить?... — Юра с улыбкой и лёгким шоком перебил и хихикнул, — да приезжай на здоровье, я только за! А с «погостить» что не так? Пусть не навсегда, просто так приезжай, может тебе это придаст уверенности что-то делать? Ты же нервный, рассеянный и злой, потому что мы давно не виделись. Может просто от встречи тебе сразу полегчает? Я тебя умею успокоить. — Опять душу травить. На две недели и домой? — Думай позитивнее, аж на две недели больше будем рядом. — Ладно, твоя взяла, оптимист. Надо откопать в почте твою инструкцию наконец и собрать всё нужное. Сколько это займёт? — Да кто знает ваши очереди? На паспорт, может, месяц. На визу чуть меньше. — Так долго?... — Куда деваться? Кто-то же тянул до последнего. — Ой, не начинай, сам знаю. — Ну ладно тебе, не унывай, может быстрее сделают. Зато… если и помедлят, то когда ты приедешь, будет разгар весны. Не серая и унылая слякоть. — Учишь позитивно мыслить? — А-то! И вообще, тебе назло, специально, чтобы потравить тебе душу, возьму и приеду в конце марта. А-то чувствует моё сердце, не доживёшь ты до нашей встречи. Нужна поддерживающая терапия. — Меня после твоей терапии час пытали, с какой девушкой я по отелям шлялся! Пришлось признаться, что завёл роман и разошёлся с ней друзьями! — Хотя Володя говорил вполне серьёзно, даже жалобно, Юра прыснул от этих слов. — Ну, почти не наврал. Как ты там в письмах обо мне писал, Т.? Значит скажи с Таней, не знаю. Учись выкручиваться, смысл быть честным в обществе, которое честность не ценит? — Значит, Юля, приезжай скорее, я уже не могу без этого романа. — О, уже вжился в роль! — Юра долго смеялся, прежде чем сказать, — значит жди, я раньше был не уверен, но раз пообещал — освобожусь к весенним каникулам. Если даже не закончу с работой — пошлю всех к чёрту. Мол, кризис, совсем не пишется. Кстати про музыку… что там с моим подарком? Ты никак не откликнулся, хотя вроде сказал, что тебе очень приятно такое получить. Я терпел, но уже слишком много времени прошло, скажи хоть что-то. — У меня сперва не было возможности, потом твоё «доверенное лицо» куда-то делось и я не мог его застать в школе, заболел, видимо. А потом вообще думать забыл, ты прости. Не до того было, дай бог справиться с собой. — Так и быть, прощаю. Хотя мне немного обидно. Но так даже лучше! Теперь не смей никого просить, я тебе сам сыграю. Долго переживал, что никто кроме меня не передаст в такой манере, как нужно, а записать тебе игру не на чем. — Как скажешь. Ты только приезжай, ладно? Я скоро совсем крышей поеду с такой обстановкой дома... — Никаких крыш. Жди меня. Но и с документами не тяни, подавай заявку как сможешь, уж паспорт на будущее точно пригодится. Он же не одноразовый. — Хорошо. Обращусь, как только время будет. — Давай, не расклеивайся. Понимаю, что тяжело. Нам обоим тяжело сейчас. Но мы же всё равно вместе. — Я очень скучаю. — Я тоже. Не прощаюсь, пиши. Надеюсь, немного получше? — Да. Кажется, получше. Спасибо за разговор. Люблю слышать твой голос. — Люблю тебя. Юра бросил трубку с чувством выполненного долга. Пусть до встречи ещё нужно дожить, на душе немного легче от самого факта, что теперь он понимает, что происходит с Володей и как это исправить. Если бы остался в неведении, было бы куда труднее. К тому же, лёг спать он с чёткой, железной уверенностью — он обязательно приедет, даже если для этого придётся плюнуть на заказы и потерять деньги и нервы. Февраль и март тянулись мучительно долго. Казалось, все три месяца осени и начало зимы вместе взятые прошли быстрее и легче, хотя ситуация никак не изменилась с того момента, разве что на улице чуть теплее и немного больше солнца попадает в дом. Юра старался почаще интересоваться состоянием Володи, понимая, что его — итак нестабильного, ещё и постоянно «под прицелом», — лучше не оставлять без внимания лишний раз, да и сам успокаивался, разговаривая с ним. Будто убеждался, что он жив, относительно здоров и возможно даже счастлив. Опять сборы, самолёт, в котором нещадно болели уши, шумный аэропорт, быстрые шаги по грязной плитке и нервные попытки высмотреть встречающего. Мгновение замерло: нашёл. Сначала помедлил, а потом втопил почти бегом, на лету закидывая тяжёлый рюкзак за плечи. Было совершенно наплевать, кто и как взглянет, Юра без стеснения бросился обнять Володю, которого не мог увидеть больше полугода, даже слышал предельно редко и искажённого двумя телефонами. Почувствовал сперва, как тот замер, явно смутившийся и, кажется, сонный. Не зря, всё же рейс утренний и проснуться ему пришлось ни свет ни заря, чтобы успеть приехать. Но хотелось прибыть и увидеться как можно раньше, ведь времени в этот раз ещё меньше, чем когда-то. Наконец встрепенувшись, он расслабил плечи и спину, крепко прижал Юру к себе в ответ и положил голову ему на плечо. Живой, тёплый, настоящий. Не знали, что и сказать, как поздороваться. Слишком много эмоций и слов кипело в голове одновременно, бурля, хлеща во все стороны и испаряясь без следа. Первым голос наконец подал Юра. — Я скучал. — Я тоже. После этого идеи для разговора сошли на нет. Успели наговориться, за семь с половиной месяцев-то. Болтать ни о чём уже не интересно, не хочется и просто нет нужды. Глупые вопросы вроде «как долетел?», казалось, не стоили ни одной минуты из тех, которые они проведут вдвоём. Лучше тишина. В ней всё итак предельно ясно и очевидно. Разрывать объятия не хотелось, но когда, по ощущениям, уже весь аэропорт успел счесть эту сцену за воссоединение кровных братьев, которые не виделись с раннего детства, пришлось всё же убрать руки и пойти к машине. Хозяин сел за руль, пассажир — на заднее сидение. Они проехали по полупустой трассе, собирались свернуть в сторону заранее снятой квартиры — в этот раз на деньги Юры, — но вдруг остановились. — Чего встал? Что-то не так? — Ты сильно спать хочешь? — Не то чтобы вырубаюсь, взбодрился уже. Укачало в полёте. А что? — Поехали к «Ласточке». Сейчас солнечно, там, конечно, не такая красота, как была летом или будет позже весной, но я хочу пойти, если только в грязи не утонем. Или хотя бы где-то рядом пройтись. — С чего это не утонем? Она просохнет только к маю, там в самых мелких сугробах снега, наверное, зимой по пояс, если не по шею. Никто ж не чистит. Боюсь, там просто болото, увязнем и всё. — Не ворчи под руку. Конечно, ходить там было нельзя, по крайней мере, без резиновых сапог по колено. Это было совершенно очевидно, оттого рвение туда добраться выглядело ещё более странно. Когда Володя увидел за бортом лишь слякоть с редкими просветами — даже бровью не повёл, будто этого и ожидал, и остановился на обочине. Открыл окно, вышел из машины и сел назад, положил голову Юре на грудь и закрыл глаза, крепко прижался. — Да ну эту «Ласточку». Я просто хочу побыть с тобой. Казалось, заснул. Стало даже жаль: может, он в городе слишком нервничает? Мало ли, до чего доводит постоянная тревога. А тут, кажется, вообще ни души не было, нет и не будет никогда, забытое богом место. Юра приобнял его и погладил по плечу. — Обниматься можно и в квартире. — Замечание осталось без ответа, следующее было куда мягче, почти шёпотом, — ты спишь? Снова тишина. Юра не возражал, просто потёрся носом о его волосы, поцеловал в макушку и закрыл глаза: от бессонной ночи из-за перелёта у самого всё в голове плыло, но ему хотя бы не надо было водить машину. Осторожно подложил снятое пальто под голову, прилёг на него и мягко уложил поближе к себе спящего, через минуту уже впал в сладкую дрёму вместе с ним, ласковый ветерок чуть задувал из открытого окна, но не бил сквозняком. Через час проснулся, когда солнце неудачно обдало лицо испепеляюще ярким лучом. Рефлекторно потянул руку к Володе, пытаясь прикрыть его от света, но понял, что он итак отвернут от окна в его плечо и не обращает внимания, разве что блик лёг на волосы и сделал на них горячую на ощупь полоску. «Нимб?» — Юра тихо усмехнулся и аккуратно провёл рукой. Ещё несколько минут посидел так, чувствуя покой, умиротворение. Будто мир наконец-то остановился, причём в самый комфортный и приятный момент из всех возможных. Посмотрел на часы, 7:20. Совсем рань, чего мешать? Тем более, раз Володя жаловался на постоянную бессонницу и кошмары, а тут быстро и на вид крепко уснул. Подал первые признаки жизни только ближе к восьми. Осторожно потянулся и рассеянно погладил Юру по спине. — Сколько время?... — 7:53. — Мы что ли 2 часа проспали?... — Ну, вроде я к тебе на ты всегда обращался, — Юра лениво зевнул и улыбнулся. — Я где-то полчаса назад проснулся, но ты так очаровательно сопел, что было жалко будить. Устал, наверное. — Осторожно сдвинув пальто, свёрнутое подушкой, в сторону Володи, он вышел из машины. — Спи, нельзя в таком состоянии ехать, тем более в город. Уж разберусь как-нибудь. Ты только подскажи, как по этим дорогам до первого светофора добраться, а-то я среди сплошных полей и лесов не ориентируюсь. Под чутким руководством хозяина машины они добрались до первого знакомого знака, потом Юра дал отмашку расслабиться, но спать больше не получилось. Только когда Володя открыл дверь арендованной квартиры и шагнул внутрь, его опять сморило, да и временного водителя тоже. Наконец разделись, грохнулись рядом на широкую кровать, Юра уткнулся носом в шею Володи, обнял его за талию и со спокойной совестью погрузился вместе с ним в сновидения. Весь день они провели вместе. Просто рядом. Рядом в каждом ударе сердца, каждом ласковом жесте. Сперва Юра замечал зажатость Володи, тот всё ещё о чём-то тревожится: отстраняется от слишком близкого контакта, будто боится заразиться чем-то. — Ну что такое? Ты же так меня ждал, перестань упираться. Ну-ка глянь на меня. — Да неловко мне. — Чего вдруг? — Не знаю, будто я опять тебя отталкивал, наговорил всякого, а ты всё проглотил. — Поэтому решил отталкивать дальше? — Юра засмеялся, заливисто и громко, так, что и Володя проникся абсурдностью своего же поведения. — Чтоб жизнь малиной не казалась. А-то в обморок упадёшь от счастья. — Я итак весь день в обмороке, так спать хочу. Хуже не будет, целуй. Недолго думая, Володя подошёл ближе, быстро приложился губами к его щеке и оторвался. Юра сразу притянул его ближе и поцеловал в губы. Уютно. Мягко. Через ещё несколько минут тихие и спонтанные нежности выросли в куда более страстные и долгие. Приятно. По уху Володи прошло тёплое дыхание и шёпот: — Lasst uns die ganze Woche zu Hause bleiben... — Да я ни черта не понимаю, когда ты шепчешься. — Значит, учись. — Юра улыбнулся и снова поцеловал в щёку. Вечер наступил незаметно и быстро, но на душе стало в кои-то веки совершенно спокойно, а в голове — абсолютно глухо и пусто. Володя улыбался, искренне, молча. Дело было не в том, что он ожидал близости, было так странно и непривычно разделить такую тесную и интимную связь с Юрой снова, наконец-то. Дорвался. Он ещё немного подвинулся ему на грудь и тихо мурлыкнул: — Я забыл похвастаться, что у меня есть загранпаспорт... не до него было. Но я на шаг ближе к поездке. Поможешь потом купить билеты, ладно? — Конечно, помогу. Я только рад. Моё солнце… Как я по тебе скучал… — Ты пьяный что ли? — Смешно. Нет, конечно. Ты весь день со мной, когда б я успел выпить? — Логично. Значит я просто не привык слышать столько милых слов от тебя. — Не нравится? — Не останавливайся. Никогда. Даже если скажу заткнуться, — зевок. Зазвонил телефон. Юра прижал Володю поближе и поцеловал, шепнув как можно отчётливее: «Greifen Sie nicht zum Telefon. Jeder wird warten.» А тот послушался. Мелодия все ещё играла, потом стихла и послышалось несколько СМС. Было совершенно плевать. Захотят — перезвонят. Сейчас важнее Юры под боком у Володи никого и ничего не было.