Я обещал

Умиротворение больше ничем не прерывалось. Наконец-то чувство, будто всё хорошо, всё на своих местах. Володя спал крепко и спокойно, ничего не мучило, воображение не заигрывало с уставшей головой и ни разу за ночь не потревожило. Еле заметно потоки прохладного воздуха колыхали занавески, лучи солнца пробивались возле потолка и пола. Воскресенье больше не ощущалось как тягостный день, в который нужно судорожно искать, на что бы отвлечь внимание, чтобы не сорваться опять. Сладко потянувшись и ожидая упереться рукой в тёплый бок, ничего не обнаружил. Пусто. Тут же почувствовал, как потянуло чем-то жареным с кухни. Пришлось выбраться с нагретого места и пройти по проветренной квартире. — Доброе утро. Яичницу будешь же? — Юра стоял у плиты и говорил не оборачиваясь. — Буду. Доброе утро. От увиденного снова стало радостно, Володя сам не понял, почему — потому что пришёл на готовое или потому что ещё не отпустило счастье от вчерашнего воссоединения? Утренняя рутина — вместе с разговорами о перелёте, работе, музыке, планах на краткий миг вместе и в целом о чём только придёт в голову — снова заполнилась тишиной, которая нарушалась лишь звоном вилки о тарелку. Пока оба лениво думали, о чём ещё сказать, дожёвывая остатки завтрака, Володя поднялся со стула и пошёл за телефоном: вспомнил про чей-то неудавшийся звонок вчера вечером. Попытался прочесть сообщения, но зря напрягался — даже имя контакта было еле различимым. Наконец решил не мучиться и надеть очки, под комментарий Юры, мол только теперь понял, что «ранний» Володя выглядит так непривычно и странно из-за их отсутствия. Даже пристально приглядевшись, Юра не смог прочитать эмоцию по взгляду — за линзами виделось то ли разочарование, то ли печаль, то ли шок, то ли всё и сразу. Немая сцена продолжалась недолго, но, судя по не лучшему виду, что-то случилось. — Чего ты там, будто покойника увидел? — Звонил вчера отец. Написал, что надо поговорить насчёт работы и что это срочно. Насчёт моего компьютера. — Разве так страшно? Или ты настолько расстроен, что тебя отвлекли от нашего общения? — Юра усмехнулся, попытавшись развеселить собеседника. — В моём компьютере моя почта. Думаешь, по работе он бы звонил и вызывал меня просто так в выходной, когда я предупредил, что буду занят чем-то важным? — Не паникуй так, будто конец света. Мало ли, может, он воду на него пролил и теперь хочет тебя позвать, понять, что делать. — Послышалась ещё пара кликов по кнопкам, после чего Володя побледнел, как стена. — Речь о тебе. Понятия не имею, что он скажет, но явно ничего хорошего… Тут уже и Юра не знал, что говорить: успокаивать, предлагать помочь, пытаться поддержать? Крутилось слишком много мыслей. С одной стороны, он знал, что в последнее время Володя был очень нервным и мог бы накручивать себя зря, но не мог же он быть точно уверен и утверждать, о чём будет разговор, если бы об этом не сообщили? Такого за ним пока не наблюдалось. — И ты поедешь? — А есть варианты?... Я могу, конечно, остаться тут и делать вид, что не заметил, но ты же сам понимаешь, я тогда не проведу с тобой ни секунды, буду весь день в своих мыслях. Так хоть шанс есть. — Понимаю. Мне поехать с тобой? — Не надо. Нет смысла. Говорить больше было нечего. Хотелось вразумить, опять напомнить, что всё хорошо, всё образуется, ничего не случится, но теперь Юра и сам не верил в это. Может, всё действительно наладится, но теперь сомнения закрались даже в его, до этого чистую голову. Наступило затишье перед бурей. Несколько раз думал о том, чтобы позвонить или написать СМС, но вдруг сейчас это лишнее? Бессилие было страшнее любого другого чувства в тот момент, хотелось подорваться на месте и просто бежать сломя голову, но он даже не знал точного адреса, чтобы бежать. Злился, переживал, а деться некуда. Удалось задремать, но в прерывистом и беспокойном сне сплошь виделись письма из Москвы: написанные дрожащей рукой, с продавленной до дыр бумагой и пятнами чернил. Одна-единственная просьба застыла в бреду и напряжении: только бы не натворил глупостей, лишь бы не снова. Еле слышно звякнули ключи, захлопнулась дверь. В этот раз вошедший не был болезненно белым, скорее напротив — крался как тень. Но даже это было лучше, чем тревожное, дикое ничего, в котором Юра провёл пару часов один: неважно, с какой целью, но эта тень хотя бы доползла до него, значит у них есть если не неделя, то пара минут наедине. Молчаливый спутник присел на край кровати рядом, выглядя смятённым и разбитым, будто прессом придавило. Он молча откинулся на спину на матрас и закрыл глаза. Юра не знал, здесь ли Володя сейчас находится или где-то далеко, с самим собой. — Что в итоге? — Сказал со всем пренебрежением, что ему «такое» в компании не нужно. Либо разбираюсь как-то со своими тараканами, либо могу собирать вещи. — А ты? — Слова вышли невнятным скрипом вместо нормальной речи: в горле встал ком. Насколько интересовал ответ, настолько же совершенно не хотелось его слышать. — А я послал его к чёрту вместе с его мозгоправами. — От такой экспрессии Юра нервно засмеялся, не зная даже, в восторге или в шоке. — Пусть подавится. Вырастил себе наследничка для бизнеса, а теперь готов как собаку за дверь вышвырнуть? Ради одобрения этого человека я столько нервов убил? Своё дело отстрою, всё равно всему уже научился. А этот маразматик может спать спокойно — уж без лучшего работника, который всегда на подхвате, дела пойдут в гору. — Его ты послал, а остальное как? У тебя же тут друзья из лагеря... жизнь вся. — Какие друзья?! Я Ирке как с психу написал, что мы с тобой встречаемся, так она меня заблокировала сразу, больного ублюдка. Больше у меня нет никого особо. Дома своего тоже нет, только родительский. Был. — Володя вздохнул, но потом посмотрел на Юру и задумался. — Хотя... нет, я знаю, что у меня тут есть. — И что же? — Загранпаспорт. И скоро виза будет. — Володя загадочно улыбнулся и снова закрыл глаза. — Ты шутишь? — Какие шутки? Я полгода был как умалишённый, ловил тончайший баланс между всеми делами, старался крышей не поехать, спал по часу в сутки иногда, а как только ты приехал — как рукой сняло. К чему мне жизнь тут, Юр? Что меня здесь держит? Наоборот, так и выпихивают прочь, с самого юношества: иди, мол, иди скорее вон, тут тебя не ждали. Не найдя, что ответить, он молча наклонился, погладил Володю по волосам, снял с него очки и поцеловал. Разве так бывает? Чтобы резко случилось то, чего больше всего на свете хотелось? Можно же и умереть от счастья в таком случае. Сердце колотилось уже не в груди и не в горле, а где-то на орбите. Руки больше не ледяные, как из морозилки — будто вместе с вдруг появившимся пульсом кипящая кровь разлилась по венам в один удар и согрела всё, от кончиков пальцев до самой души. Юра прошептал на ухо Володе, видя, как по его коже бегут мурашки: — Теперь я точно знаю, на что потратим время. — И на что же? — Во-первых, ты теперь у нас безработный, у тебя его вагон и маленькая тележка. Так что, раз уж я тебя больше ни с кем не делю, ты будешь со мной таскаться, наслаждаться мерзким, скользким мартом за прогулками по городу, где никому не нужен, слушать отвратительно визжащих птиц и дышать грязным воздухом, полным выхлопных газов. — Как же я вынесу такое мучение? Неужели, ты меня разлюбил? Сжалься, прошу! — сдерживая смех, оба продолжили отыгрывать свои роли. — Во-вторых, как только будет возможность улететь, я тебя силой потащу в самолёт без шанса на сопротивление, как и говорил. Напомню, что ты обещал… — Я не буду, — перебил Володя, не дослушав. — В этот раз честно. — Вот и молодец. Ещё один пунктик есть, но не уверен, захочешь ли ты исполнить… — Юра тихо засмеялся в кулак, будто обдумывал что-то подлое. — Ты хоть скажи, что за дело. — Ты планируешь когда-то вернуться домой? Ну, кроме как за вещами? — Не знаю, захотят ли они меня видеть. Но знаешь… Сейчас — не думаю, что когда-то захочу в гости. Хоть немного я могу снова побыть глупым подростком и сделать что-то, о чём пожалею? — Разве ты в итоге пожалел о том, что мы сделали? — Конечно, нет. Может, и сейчас прокатит? Рассказывай, что хотел. — Тебе же всё равно собираться, чтобы уехать. Одному тяжело, наверное, разбирать вещи. Давай помогу? — Ну давай. Конечно. Тоже мне, сама коварность, а так загадочно рассказывал. — Я тебя при них поцелую. — Володя поперхнулся на ровном месте и, поражённый, глянул на Юру, помолчал несколько секунд, задумавшись. — Давай, один раз живём. Они меня все равно больше не увидят, пусть хоть знают, с какой Таней... или с кем там... неважно, пусть с какой Юлей у меня устроилась личная жизнь. — Но это на десерт. А теперь давай, взбодрились, все звонки, СМСки и нежелательные встречи забыли, начали отыгрывать заново: мы только проснулись и собрались гулять. — Что за сценарии? Решил вернуться в детство и побыть на месте помощника худрука? — Володя усмехнулся, — Для правдоподобности ещё позавтракать нужно. — Не надо тут, я тоже своего рода художник — у меня такое виденье. И вообще, ты проснулся настолько в восторге от мысли, что у тебя отпуск, что даже есть перехотелось. — Справедливо. Тогда я согласен. Казалось, времени больше не существует, есть только кадры перед глазами, ничем не прерываемые — разглядывай сколько хочешь. Даже голые деревья и тоскливые пейзажи обрели вдруг такие краски, будто разгар июля. Точнее, его конец. Казалось бы — много ли надо для счастья? Просто быть поближе друг к другу, и чтобы не мешали. Больше никто в этом месте не имеет значения, больше ничей взгляд не сможет задеть и ничьи оклики не оторвут от разговора, даже если они будут ходить за руки прямо на улице. Кому какое дело? Никого близкого у Юры тут давно нет, а у Володи, как теперь казалось, никогда и не было. Кроме одного, самого яркого, тёплого, цветущего и красивого за всю прошлую жизнь лета, Харьков теперь содержит в себе лишь снятую квартиру и две души. Остальные — массовка для оживления бледной, корявой сцены. Дни пролетели незаметно, отразившись в голове только тёплыми воспоминаниями и такой блаженной пустотой и свободой от вечно жужжащих и жалящих мыслей, что даже эхо постеснялось бы сказать лишнего и промолчало. Срочные вопросы были решены — документы готовы, билеты куплены, разум расслаблен и хоть немного исцелён. Осталось одно незавершённое — собрать чемоданы. Юра вошёл в квартиру следом за недовольным и тревожным Володей спокойным, широким шагом, как родной. Пятница была приятной и яркой, солнце освещало пыльные комнаты и коридоры. Никого нет. Логично, работают. Вдвоём разобраться с тем, что в какой отсек положить и как сделать так, чтобы всё влезло, оказалось не так сложно. Часть вещей хозяин счёл лишними и решил не грузить свою и чужую спину ради древних книг, кроме последнего купленного учебника по немецкому забрал только несколько тетрадей с действительно стоящими конспектами — часто обращался к теории. Затем полетели по сумкам лучшая одежда, памятные вещи, дипломы и благодарности — как воспоминания и гордость, да и мало ли, где пригодятся старые достижения. Пока Володя открывал тайник с письмом на день рождения, нотами и «историей болезни», Юре вдруг бросился в глаза единственный гвоздик в стене, на котором ничего не висит. — Чего пустует? Что здесь было? — Угадай с трёх раз. — Володя ухмыльнулся, глядя на стену, и продолжил собраться. — Откуда ж я знаю? Часы? — Да какие часы? Две попытки. — Даже не представляю. — Юра долго думал, параллельно оглядывая остальную комнату на предмет оставшейся работы. Вдруг осенило. — Наша фотка из лагеря что ли?... — Я уж думал, правильно ли выбрал партнёра. — Володя хихикнул, — ты, надеюсь, её забрал себе? Или так в кармане и измялась? — Так и знал, что ты специально подложил. Не мог я случайно забрать себе какую-то чужую вещь. — Ты же мне её дал в самый трудный период, чтобы успокаивала. Не сработало. Подумал, может, ты ей лучшее применение найдёшь. Куда дел? — Не поверишь, на стену повесил. Очень оригинально, да? — Меня устраивает. Когда приеду к тебе — полюбуюсь. Соскучился по ней уже. — Чего это «ко мне» приедешь? — А к кому? — К себе домой. — Юра чихнул от пыли, которую смахнул рукой со стола, — правду говорю. Володя на секунду опешил, а когда дошёл смысл слов — по груди разлилось тепло. До вечера они ностальгировали: Юра — в основном по лагерю, Володя — по тому, что связано с домом. В голове родилась странная мысль: почему-то сейчас годы разлуки вызывают приятные эмоции, будто время превратило самый ужасный период жизни в повод для светлых воспоминаний и не более того. Ведь, в каком-то смысле, он тоже одна из вещей, которые их объединяют. Даже если во время расставания они жили в разных мирах, их связывала память друг о друге и неописуемая тяга снова повстречаться, даже при сомнениях, что из этого выйдет нечто хорошее. Замок с грохотом провернулся несколько раз. Володя вздрогнул. Юра только успел подумать «Сейчас будет жара», как увидел в дверном проёме женщину, видимо, мать? Спокойным голосом она позвала их в кухню, налила чай, рассказала, что давно подозревала подобное, но не могла открыто поговорить. — Я не хочу, чтобы ты был совершенно одинок, но если ты считаешь это семьёй — может, так лучше... Разговор был недолгим и на уже принятое решение не повлиял, но Володя выглядел значительно спокойнее от мысли, что, пусть его никто не поддерживает, но хоть один человек не считает своим врагом. Намного веселее было, когда заявился отец. Вещи уже были сложены, даже накопления из всех заначек и тайников, осталось только забрать с собой, но Юра бы не позволил себе уйти без столь желанного шоу. Оно было едва ли не важней, чем просто помочь любимому поскорее собраться. С улыбкой встретив нового знакомого, сразу после небрежного рукопожатия сказал ему в лицо, что является причиной всех душевных терзаний его сына, ни коим образом не раскаивается, планирует навсегда украсть Володю к себе и сломать ему жизнь, после чего потянул «пострадавшего» на себя и быстро поцеловал: напоказ, провокационно, в губы. Под недовольные крики и маты, чувствуя себя опять ребёнком, совершившим шалость, и заливисто смеясь, он скакал вниз по лестнице, не ощущая на себе веса ни одной из взваленных на плечи тяжёлых сумок: только и успел понять, как порхнул на несколько этажей вниз и оказался на улице. Следом убежал Володя, отчаянно пытаясь одновременно угнаться за темпом Юры и не получить вдогонку никаких брошенных предметов (реакции стоило ожидать какой угодно). То, что всего месяц назад ощущалось как худшее из возможных развитие событий, теперь было как глоток свежего воздуха. Да плевать на ор, ведь всё важное осталось при нём — деньги, качественная тёплая одежда, воспоминания о приятном прошлом и Юра. Больше ничего не надо. Уже на улице Володя кое-как перевёл дух и глянул ему в глаза, не в силах перестать смеяться и прокручивать произошедшее в голове. — Я же... не ошибся?! Мне кажется, это... это было просто... уморительно, — прерываясь на быстрые вздохи и смех выпалил Юра. — Да я тебя обожаю! — Володя быстро кидал вещи в машину. — Будет третий самый яркий момент моей жизни: первый был в ночь после костра, второй — когда мы снова под иву приехали. Наконец, стирая пот со лба и слёзы от истерического смеха, Володя смог сосредоточиться на дороге. Действовать надо было быстро, пока все ещё в шоковом состоянии и не опомнились: машина, конечно, называлась его собственной и была доступна для пользования, но по факту всё ещё была оформлена не на него лично. Главное — успеть вынести все вещи, потом её можно даже вернуть во двор, в Германию же не увезёшь. Дорога была тихой. Как никогда легко на душе, никакого груза, даже беспокойство за внезапные перемены во всем жизненном укладе отступило. Только выходные наедине, как никогда личные, один на один. Ещё недавно Володя был уверен, что скоро будет очередной вечер прощания. Очередные месяцы тоски, одиночества и тщетных попыток контроля от очередного резкого слова или срыва на вред себе. А на деле вечер не был нервным, горьким, болезненным. Не был последним. Теперь это было начало нового приключения, совсем иного, но в этот раз, хотелось верить, — со счастливым финалом. Упаковав как следует последний чемодан, Володя уселся на кровать и зевнул. Спина болела, ноги гудели, хотелось больше никогда не шевелиться. За последние дни успел и нагуляться, и набегаться, и потягать груз, даже мозг напряг — усиленно подтягивал пробелы в немецком. Через час ехать в аэропорт, но наконец-то провожать не человека, а прошлую жизнь. Это радовало. Юра закрыл дверь, после плюхнулся рядом и положил руку ему на плечо, поцеловал в щёку, вырвав из транса. — О чём задумался? — Ни о чём. — Володя снял очки и положил на тумбочку, затем отсел подальше и упал корпусом на бок, уложив голову на живую, тёплую подушку. Следом это же тепло мягко придавило сверху — тонкие изящные пальцы поглаживали уставшую голову. — Закрываю глаза и речку вижу. — Ага… жалко, что не получится туда сходить. Но знаешь, думаю, мы ещё вернёмся в Харьков. — Зачем? Тут же больше нет ничего толком. — Через лет 10. Под ивой. Давай? — Опять такие обещания. Ну давай. Вместе вспомним молодость. А если рассоримся, расстанемся, разъедемся и потеряемся за это время? Всё равно приедешь? — Володя начал с усмешкой, но закончил так, будто просит о чём-то. — Всё равно приеду. И ты приезжай. Даже если расстанемся. Я бы сказал, тем более, особенно, если вдруг мы расстанемся. Там и встретимся. — Договорились... ***