Я обещал

Дальше был обычный рабочий день. Больше труд не скрашивался ожиданием совместного времени, скорее наоборот, ожидание одиночества добавляло тяжести в груди. Но наконец Володя снова погрузился по горло в проекты, планы, договоры, документы — от этого стало полегче, да и отец был доволен, что голова сына опять включилась на полную мощность и его не тянет вылететь из офиса секунда в секунду с концом рабочего дня. А Володя и рад задержаться так долго, как можно — опять возвращаться домой не слишком-то хотелось. Но куда деваться? Купить или снять собственное жильё ещё не мог себе позволить, а прилежная работа на государство всю молодость так и не обеспечила квартирой. Как бы ни хотелось вцепиться в компьютер и остаться жить в душном кабинете, пришлось вернуться в родительский дом. Никаких ссор не было, он и сам сначала не понял, что его так коробит при мысли об этом месте. А когда вернулся — сразу дошло. Больше часа от него добивались, требовали, просили, кричали и принуждали сказать, с какой девушкой он познакомился, сообщить, насколько это серьёзно, а заодно укоряли и нравоучали, что ночевать с ней до свадьбы — это неправильно и аморально, даже если страсти кипят. Переживали, пусть и бестактно, но был повод. А что он мог ответить? Как оправдаться? Оставалось терпеть это издевательство, к которому они вели тему снова и снова, как только Володя пытался увильнуть и съехать на другой вопрос. К горлу опять подкатила тошнота, по спине пробежал липкий, мерзкий холодок, в ушах зазвенело, мысли закрутились с бешеной скоростью, будто его кинули в стиральную машинку на самый быстрый отжим. Медленно вдохнув и выдохнув, сжал дрожащими руками колени и на одном дыхании звонко, не краснея сказал: — Да! Вот так! Мне нужна была отдушина, я устал от постоянной работы! Будто сами не понимаете и в моём возрасте не бывали. Что теперь, мучить меня будете за эту интрижку? В наше время за такое не слишком осудят, не в 18 веке живём, ничего со мной не случится от романа на пару недель. У меня пока нет сил на долгие отношения, вы же сами видите, что я врежу людям, с которыми их строю. А тепла хочется. В любом случае, всё мирно кончилось, разошлись как друзья, не давите на меня так. Я взрослый свободный человек. И это сработало. Через несколько минут тема сменилась, а после все мирно разошлись по комнатам. Пускай было противно так хладнокровно врать родным — зато и их души спокойны, и допрос прекратился. Володя тихо прошёл в ванную, чувствуя, что всё ещё мутит. Снова вернуться к жизни в вечных прятках от самого себя и от окружающих?... Половина месяца прошла головокружительно легко, будто камень с сердца свалился, а теперь всё встанет на круги своя? С каждой секундой закапываясь в мысли глубже, думал, что теперь делать и как дальше жить. А вдруг действительно это была просто интрижка? Как ни отгонял он тревожность подальше, одни и те же совершенно бредовые идеи наворачивали круги по голове. Задавленные и забитые в угол, они наконец вырвались из этой тюрьмы и завладели сознанием Володи от и до. Начиная теми, что приходили всё время вместе — что всё кончилось не начавшись, никакой любви не получится, всё раскроется, и заканчивая мыслью, что еле заметно шепнула в первый день встречи, а потом час жужжала в ушах, пока Володя провожал Юру в аэропорт — что «любимый» плевать хотел на совместное прошлое, только пытается себе врать, а на деле не решился бы снова ввязаться в отношения на расстоянии. Глубокий вдох. Ночной свежий воздух обдувал прохладой, беззвучная улица ощущалась приятнее душной ванной с чуть слышно гудящей лампочкой. Выйти из дома было хорошим решением. Володя молча сел на скамейку у подъезда, закрыл глаза, опять пытаясь разложить поток сознания на отдельные частицы и осознать абсурд ситуации, но никак не выходило сосредоточиться. Тоска. Между размышлениями решил проверить время в телефоне — 2:40. Неужели просидел тут так долго? Завтра рано вставать, но спать совсем не хочется. «Взбодрился на свою голову…» Решил встать и пройтись, но как только собрался подняться — подпрыгнул на месте от уведомления. Звук СМС был совсем не громкий, скорее очень неожиданный в гробовой тишине, когда даже ветер стесняется свистеть в открытых окнах и размашистых тополях. Контакт Юрий Конев. С чего вдруг? «Не спишь?» «Нет. Что-то случилось?» «Всё в порядке, просто не выходит уснуть. Видимо, у тебя то же самое. Могу позвонить?» «Конечно, звони! Я только рад» Володя быстрым шагом отошёл подальше от дома, во двор, и облокотился на дерево. Поднял трубку раньше, чем началась мелодия звонка. Разговор сперва не вязался: в нём ощущалась неловкость и неискренность на уровне интуиции, почти тактильно. Получался трёп ни о чём, первоначальная детская радость от возможности ещё чуть-чуть послушать любимого человека медленно сменялась разочарованием. Когда Володя начал раздражаться от такого издевательства среди ночи и потребовал объяснений, в голосе на том конце послышались помехи… или всхлип? — Мне просто захотелось тебя услышать. — Что-то случилось? Скажи честно, я же слышу, что что-то не то. — Одиноко как-то. Тоскливо. Да и до сих пор гложет, что я на тебя вывалил пласт своей жизни до недавней встречи. Чувство, будто я пренебрегал тобой все это время в пользу какого-то романа. Теперь ещё и ты знаешь. — Не переживай так, Юр… — Тут пришлось напряжённо и достаточно быстро думать, как правильно выразить мысль. Сказать, что не обижен, было бы очередной ложью, а высказать всё как есть — слишком жестоко по отношению к тому, кто итак в растрёпанных чувствах. — Конечно, мне не совсем приятно, что так сложилось. Но ты ведь не железный. Я это понимаю. Мы оба пытались справиться с вынужденной разлукой по-своему. И пытаться завести новые отношения — хороший шаг. От того, что ты «недостаточно сильно» по мне горевал, ты не становишься монстром, это ведь не отменяет твоих чувств. Пожалуйста, не убивайся из-за этого. Повисла тишина, затем прерывистый вздох — единственное напоминание, что Юра всё ещё держит телефон в руках. Кто знает, как он себя чувствует сейчас? Похоже, не только Володе не спалось в эту тихую ночь по вине размышлений об отношениях и их исходе. — А мне казалось, ты будто в траур окунулся, когда я рассказал. Думал, всё испортил. Разбил тебя. — Ты? Испортил? — Володя едва держался, чтобы не засмеяться в трубку — боялся, что это будет звучать как насмешка над самим Юрой, а не выражение своего спокойствия. — Не спорю, ты меня задел, но не разбил. Ты бы разбил мне сердце, если бы вообще не приехал. А когда ты вспомнил, сорвался с места, лишь бы меня увидеть… Я вне себя от радости был. — И не обижаешься? — Нет, конечно. — повисла пауза, пока Володя собирался с мыслями. — Это я всё испортил, ещё когда начал лечиться. Сколько же я тебе нервы трепал этими глупостями! А ты слушал, вернее, читал, терпел. Я вообще думал, что ты именно из-за этого писать мне перестал… — Ничего ты не портил, что ты говоришь? Да если бы только знал, как с тобой связаться, я бы ещё хоть 15 лет терпел эти твои глупости! Я и хотел связаться, но не нашёл. И тоже себя винил, что ты не пишешь, думал, слишком резко сказал о чувствах, спровоцировал оттолкнуть. Я ведь даже в правильном направлении копал, когда тебя искал, но не дошёл до истины. — А тебе не кажется, что нас разлучил просто несчастный случай? Вот спорим сейчас, как идиоты, места себе не находим, кто больше виноват. А на самом деле никто этого не хотел, Юр. И никто не провинился. Так получилось. Может, если признать это и простить, то будет легче? — Простить?... — Я прощаю, что ты нашёл новые отношения, пока меня не было на горизонте, — Володя наконец хихикнул, чувствуя, что прощает то, на что и не обижен, но, кажется, для Юры важно это услышать. — И прощаю, что мы потерялись. По чьей бы вине это ни было. — Тогда прощаю, что не спал столько ночей из-за того, что ты ломал себе психику, — по ту сторону экрана Юра точно говорил с улыбкой — тоже в душе смеялся от этой ситуации. Но спустя короткую паузу, полную размышлений, сказал чуть серьёзнее: — И прощаю мир за всю череду событий, из-за которых мы столько лет не знали, куда броситься и к кому обратиться, чтобы найтись. — Я тоже. Тоже прощаю. Стало легко на душе. Ветерок казался ласковее, трава зеленее, фонари теплее, звёзды ярче, сумма за долгий звонок меньше, а молчание на том конце уже не напряжённое, такое по-бытовому комфортное. Молчать с родным человеком не неловко — вы вдвоём уже достаточно близки, чтобы ощущать себя единым целым, а молчать с самим собой не напрягает. — Теперь уснёшь? — Юра осторожно поинтересовался, едва слышно — будто боялся напугать после недолгой тишины. — Обязательно усну. И ты спи. Поздно уже. — У меня на час раньше. — И что? Всё равно скоро светать начнёт. — Хорошо, убедил. Спокойной ночи. Спасибо, что поговорил со мной, мне… прямо легче стало. — Тебе тоже спасибо. Спокойной ночи, — Володя на секунду помедлил, но решился продолжить, — люблю тебя. — Я тебя тоже. Тихие гудки. И Володя действительно погрузился в дрёму легко и быстро, сам не знал, что подействовало лучше: разговор с Юрой, который сам по себе уже отличное снотворное, успокоительное и антидепрессант в одном лице, смысл этого разговора, отступившая вина и тревога или обещание уснуть. Но жизнь наконец-то ощущалась иначе. Появилась уверенность в том, что никакие расстояния не испортят ту связь, которая уже есть между ними. Никакие странности и нервы не смогут отвадить их друг от друга. Узел между ними опять затянулся, едва не истлев и не развязавшись. Володя с теплом посмотрел в последний раз на фото, которое не сумел закопать со всеми остальными воспоминаниями — никогда он ещё не радовался так тому, что имеет маловато силы воли — и окончательно ушёл в тёмный омут сна. Дела резко пошли в гору, как у Володи, так и у Юры. Обоим легче работалось, потому что постоянный стресс от размышлений об отношениях сменился приятным чувством в груди — верностью, привязанностью, покоем. Первый просто чувствовал себя уютнее, как часть незнакомого ранее общества — почти как член семьи, где ему всегда рады, всегда ждут и готовы любить даже сквозь километры, страны и временные отрезки без тесного контакта. Второй кроме душевного равновесия приобрёл материал для трудов — черпал из этой связи, поездки, эмоций и чувств вдохновение для личных сочинений. Как правило, никому их не исполнял и писал только для одного инструмента, рассчитывая, что сыграет только один на один и только так, как считает нужным — кому можно доверить издеваться над чем-то столь сокровенным? Завёл специальную традицию: обязательно выделял такие записи среди других — помечал их, закрашивая ручкой уголок листа, как когда-то делал на письмах. Созвониться удавалось редко и совсем недолго — сильно било по карману. Хорошим вариантом общения стала электронная почта. Хотя возникало дежавю: опять приходилось выражаться иносказательно, читать между строк, угадывать в простых выражениях признания в любви. Но это уже было не так раздражающе, как когда-то. В первую очередь потому, что Володя не выражался о чувствах грубо, как о личном стыде — скорее посмеивался над тем, как они шифруются, то и дело вставляя в письмо что-то двусмысленное и дерзкое относительно вечного стеснения и когда-то строгих рамок. В таких невинных переписках по письму пару раз в неделю прошло больше двух месяцев. В начале октября Юра на всякий случай аккуратно уточнил, насколько сильно контролируется Володина почта, чтобы понимать, что можно туда писать, а что нет. В ответ получил расплывчатое: «На самом деле нашу переписку никто не видел, но лучше оставь как есть сейчас. Не перебарщивай». На том и остановились – вид общения вполне устраивал, пусть некоторых деталей и не хватало — они научились комфортно обходиться без них. Хотя скучали по тактильным ощущениям и более эмоциональному выражению чувств, но просто иметь возможность опять делиться мыслями была как глоток воздуха среди беспросветной толщи воды. Иногда Володя ловил себя на мысли, что именно в этом обмене сообщениями — в ощущении одновременно близости, таинства, отчасти даже азарта — чувствовал себя снова девятнадцатилетним, как никогда живым. Но теперь не было постоянного фонового шума, заставляющего себя презирать. Только тихая нежность и трепет, толкающие жить дальше. Утром 6 ноября получил поздравления от родителей, позже — пару СМС от друзей и знакомых, тёплые слова от коллег и подчинённых. Не слишком любил свой день рождения, все эти дежурные фразы казались слишком наигранно-неискренними, но настроение от них не портилось. Предвкушая увидеть новое письмо, сел за компьютер. Рабочая почта ломилась от задач, просьб, требований, извещений, но единственное желанное сообщение не пришло. Несколько раз за день он проверил весь список, в том числе и спам, даже удалённые — ничего. Конечно, по устоявшемуся расписанию сегодня было не положено, но где-то в душе Володя ожидал, что по такому поводу график можно разок переступить. Видимо, пунктуальность вышла в собеседнике на первый план перед здравым смыслом? Пришлось задержаться надолго — среда часто была самым длинным днём в неделе, на неё сбрасывались все «лишние» дела: уже успел втянуться в работу с понедельника, но ещё не пытаешься разгрузить себя, как в пятницу. Ехал домой по полупустым дорогам в полдесятого вечера. Уставший и слегка расстроенный, спокойно поужинал с родителями, выпил бокал шампанского в честь события — даже не верится, 30 лет. Вспомнилось, как отмечал прошлый юбилей: кажется, совсем недавно. Вновь начался институт, приходилось постоянно учиться, а в любую свободную минуту загружать себя работой с отцом. Тогда всё было иначе, спокойнее. Москва, старая фирма, старое государство, надежда и регулярные бумажные переписки. Письма быстро доходили туда и обратно — чего трудного, доставить бумажку в пределах одной страны? Не то что сейчас. Пока пройдёт через границу — уже недели три ожидания. В этих мыслях собрался уходить из кухни, как его окликнула мать. — Погоди, Володь! Совсем забыла, сегодня смотрела в почтовый ящик — тут написано тебе. Не стала лишний раз влезать, посмотри сам. Ещё не повернувшись и не сфокусировав взгляд, заметил чернильное пятно на конверте. Закрашен уголок. Пряча степень своего восторга, кивнул, поблагодарил за то, что его границы не нарушили, и ушёл в комнату с увесистым, объёмным для обычного письма грузом. Как только закрыл дверь — в секунду уселся, ткнул в переносицу, поправив очки, и осторожно открыл письмо. Бумага белая, плотная, приятная на ощупь. Внутри такая же, только немного более тонкая. Наконец увидел знакомый почерк, квадратный, почти без наклона. Немного иной, чем был когда-то — чуть ровнее, меньше скачет по странице. Но это явно не переписанный до идеала чистовик — проскакивают мелкие помарки, буквы порой от эмоций удлиняются и задевают соседнюю строку. «Привет, Володя. Давно я не мог пообщаться с тобой откровенно и совершенно открыто, как в жизни. Раз ты предостерёг меня от прямого выражения чувств по интернету — не стал спорить, вдруг это важно для твоей безопасности. Решил сразу сесть и написать, заранее, чтобы успело приехать. Странно писать об этом за месяц до события, но переживу как-нибудь. Поздравляю тебя с днём рождения. Я знал тебя в 19, тебя в 20, но когда мы потеряли связь — даже мечтать не смел узнать, каким ты будешь в 30 лет. Теперь знаю, и я счастлив от этой мысли. Серьёзный, образованный, взрослый. Конечно, слегка изменился, все меняются, но всё ещё чуткий и заботливый, щедрый, внимательный, этого в тебе не отнять. Я рад, что знаю именно этого Володю, не того, кого видят друзья или даже родители. Может, вместе с твоими позитивными сторонами я вижу и все твои комплексы, переживания, травмы, нервы, шрамы, но, клянусь, от этого ты только больше нравишься мне. Таким. Живым, настоящим, родным. Спасибо, что дал мне ещё один шанс узнать всё это и влюбиться в тебя снова. Не просто влюбиться — полюбить до глубины души. Так давно не было возможности просто напомнить тебе об этом, но если вдруг когда-то засомневаешься — перечитывай письмо. Я тебя люблю. Наконец-то уверен в этом как никогда, без всяких внутренних конфликтов и противоречий, до потери пульса. И никакие километры нам не помешают. Что я могу пожелать или подарить? Я не знаю. Желаю здоровья покрепче, не только физического, конечно. Чтобы ничто тебя не задевало и не тревожило, чтобы работа была в радость и приносила побольше денег. Чтобы случалось почаще то, чего хочешь ты. Я так и не смог догадаться из нашего общения, чего бы ты действительно хотел, сколько ни перечитывал переписку. Могу подарить только эмоции, верно? Тогда обещаю, что помогу тебе получить визу, чтобы при первой возможности отпуска ты смог приехать ко мне. А если не хочешь ехать сам, ты дай знать — если гора не идёт к Магомету… И в этот раз всё за мой счёт. Нечего у милого на шее сидеть, ещё переломится меня обеспечивать.» Тут Володя совсем расплылся в улыбке и прижал листок к себе. Всё письмо было пропитано теплом и обожанием, особенно это контрастировало с их обычным общением: когда привык выцеплять каждую каплю чувств из сухих печатных строк, полных скрытности, тонуть в океане любви было одновременно головокружительно приятно и по-своему неловко, даже льстило. «Раз я решил вложить в бумагу чувства, которые мне не позволяет выразить клавиатура, то хочу сказать спасибо за то, что ты рядом даже на расстоянии и через границы. Не знаю, как бы сейчас жил, если бы ты меня вовремя не натолкнул на путь истинный, если бы не поддержал по телефону, когда я совсем раскис, если бы не появился снова в моей жизни и не придал ей смысла. Ты в ней как был, так и остаёшься лучиком света и надежды на завтрашний день, потому что если я прочитаю в нём твои слова, то он сразу обретает ценность. Я хочу, чтобы ты читал это и понимал, как ты мне дорог и как я тебя люблю! Как иногда хочу поцеловать, обнять, когда вижу по манере речи, что ты не в лучшем состоянии. В Германии у меня большой круг общения, но таких, как ты, нет и не было. И не нужно. Ты мне и из Украины куда ближе, чем те, кто на расстоянии вытянутой руки. После поездки накопилось очень много эмоций, и это не только ностальгия и тоска. Кроме них во мне кружился такой водоворот, что слов не хватит описать, даже если использовать все доступные междометия. Зато музыки хватило. И мне кажется, ты поймёшь мой посыл правильно. Я написал очень много за это время, особенно за август — пока чувства свежи, а основной рабочий период не начался. Большая часть там о нас, но я среди всех вариантов выбрал самое позитивное и подходящее, чтобы выразить настроение из этого письма. Пускай я и обещал себе, что никому не дам эти ноты и буду исполнять их тебе только лично, в собственном видении, но я не выдержу столько, хочу, чтобы ты послушал. Поищи, пожалуйста, кого-то правда достойного, даже Сергея Степановича можно попросить — в его игре я не сомневаюсь. Приятного прослушивания. Ещё раз с днём рождения, родной и любимый Володя. Скучаю по тебе.

Моему особенному другу.»

Володя засмеялся от глуповатой подписи: дурак, только недавно сам шутил, что этот термин странный, а тут сам вдруг использует. Издевается, видимо. Но через весь текст проходит волнами и перехлёстывает через край совсем не дружеская привязанность. За бумагой А4, которая кое-как вместила на обеих сторонах в себя убористо написанное поздравление, были сложенные небольшой книжкой три таких же листа с записанными нотами. Вот чего письмо выглядело так объёмно и внушительно. На каждой странице один уголок был закрашен, как на конверте, только Володя не совсем понял, зачем. Сколько работы, должно быть, было вложено в сочинение. Даже держать этот материал в руках было приятно и волнительно, а если представить, как оно звучит… в душе растекалось тепло. С этим светом внутри Володя и уснул, оставив ноты на столе, а письмо — в тайнике. Оно было не просто приятным знаком внимания или поздравлением, самое важное — это было первое искреннее и чувственное письмо среди тех, которыми они когда-либо обменивались. И по ощущениям самое настоящее, живое и глубокое.