Я обещал

Момент, будто из снов — плеск воды, стук сердец, глубокое дыхание — был прерван очередной беседой через десять минут, а может и больше, блаженного покоя. — Юра... Когда ты улетаешь? — пришлось ещё несколько секунд подождать ответа, но тишина не угнетала, молчать вдвоём было комфортно. — Я вообще-то сам не знаю... А о чем я думал, когда брал билеты только в одну сторону? — он нервно засмеялся, чувствуя себя безответственным ребёнком, — Я ж тут застрял получается, пока не решу уехать. А что? — Ты шутишь? — с недоверием Володя глянул ему в глаза, не зная, не смеётся ли Юра таким образом над его воображением. — Нет, правда, я совсем забыл... Ой дура-ак... Рванул, блин, к Володе любимому, да так резво, что вообще из головы всё вылетело! Юра снова нервно хихикнул, и от глупости, и от неловкости, и от ожидания ответной насмешки. Но, кажется, Володя теперь и сам потерял все мысли: только и осталось звоном в ушах повторяющееся «Любимому...» и сбивчивый крик внутреннего монолога: «Сейчас Юра никак не сдержан рейсами, самолётами, временем!» Если только ему не нужно возвращаться по делам уже завтра. — А сколько терпит твоя работа? — Ну, последние заказы я закончил, учебный год ещё не начался, думаю, может и подождать. А что, у тебя острое желание содержать меня? — слуха коснулся хриплый смешок, после которого Юра мягко взъерошил Володе волосы, — Денег-то я всего ничего с собой взял. — Знаешь, именно это желание и появилось только что. — И куда мы денемся по-твоему? Поехать за тобой в Москву что ли? — В какую Москву, Юр? Я живу здесь. Пришлось потратить некоторое время на краткую справку и объяснение ситуации, прежде чем Юра поднял челюсть с земли. Несомненно, он был рад: если и оставаться на время, по крайней мере, не придётся ехать ещё дальше. Когда снова пришла заветная тишина, Володя крепче прижался к Юре и ткнулся дужкой очков ему в плечо. Тот мягко отодвинул его, снял с него очки и уложил расслабленное тело обратно. От этого жеста стало ещё теплее и спокойнее, чем раньше. Не хотелось даже шевелиться, теперь ничего не мешало, значит можно было обниматься дальше. Молчание не казалось давящим, было таким родным — будто они снова сидят за бассейном, держась за руки, боясь оторваться... Как же потом ныла спина! Не разогнуться. Тут же пришло в голову воспоминание о тех быстрых и неловких поцелуях, простых нежностях, от которых тело покрывалось мурашками... Интересно, Юра чувствовал то же самое сейчас? Вспоминал все это, трепетное и чувственное? Или думал о «ком-то» своём, мечтал купить билет, вернуться, пылко признаваться в любви другому, в другой стране, на другом языке, другими словами? Стало неприятно на душе: так хочется просто рассказать обо всем водовороте чувств внутри, получить снова сладкую взаимность, но ведь тогда Володя станет... Почти любовником. Было совсем не жаль «кого-то», было почему-то обидно за себя. Что он мог бы оказаться просто вторым в этом уравнении, даже если первый не самый лучший и любимый — он все ещё первостепенный, важный. Если бы не лечение, если бы не Володино глупое отрицание очевидного — всё было бы иначе, все сложилось бы намного лучше... Было так много эмоций, что сложно объяснить. Стыд, вина, обида, злость. Почему он сейчас должен кроиться, прятаться, бояться? Вот возьмёт и выпалит на одном дыхании всё сразу, всё, что думает об этой ситуации и что считает правильным. И что тогда? Ничего же не случится! — Юра, а зачем ты приехал? — Ну, что значит зачем, Володь? — Он мягко улыбнулся и издал тихий смешок, но увидел хмурое лицо около себя. Было видно, как он смутился и слегка замялся. — Какие мы серьёзные. Ну как тебе сказать? Ностальгия по юности, наверное... — Просто ностальгия по лагерю? — не дав подумать, Володя бросил ещё один вопрос. — Чего ты такой резкий? Я что-то не так сказал?... — Ты правда летел две тысячи километров просто потому что соскучился по себе шестнадцатилетнему? — Не совсем... Но я не понимаю, к чему ты ведёшь. — Ты в отношениях! Без понятия, насколько серьёзных, но даже если ты говоришь, что он тебе не нужен, не важен — ссоры ссорами, но в отношениях же! Получается, ты приехал не ради былой любви, тебе итак её хватает, — Володя запнулся в пламенной речи, но продолжил, — тогда зачем ты здесь? Зачем душу травишь, позволяешь себе так меня прижимать? Ради чего?... Он старался не выдать в голосе слишком много экспрессии, не давить, но, наверное, даже глухой бы услышал не просто житейский интерес, а глубокую обиду и непонимание. Ведь он ещё не забыл, как любил. Сколько ни выжигал из головы — всё равно эти чувства, как феникс, воскресали из пепла, и с каждым перерождением горели в сердце только ярче. — Не знаю... Не знаю, люблю ли я его вообще, но он меня — вряд ли. — Юра начал тихий, почти виноватый монолог, который Володя внимательно слушал и боялся прервать. — Я в первые годы в Германии чувствовал себя таким потерянным и одиноким, а тут нашёл отдушину. И, как бы ты ни обижался, правда полюбил. Но после всех наших ссор, пресыщения, осталась только взаимная неприязнь. Он не пытается понять мои интересы, увлечься ими или хотя бы не презирать так открыто, скорее демонстративно игнорирует мою игру. Живу с ним по инерции, лишь бы не один. Хотя все равно просыпаюсь позже него, всё утро и день без него, вечером мы почти не разговариваем. Не думаю, что это правда отношения, одно сожительство. А ведь когда-то говорил, что в союзе все живут по инерции, нужно меняться. И стал таким же. — Юра взял долгую паузу, затем закрыл лицо руками. — Придурок... Прости, что так вывалил на тебя всё и сразу, накопилось, а тут ты ещё так спрашиваешь откровенно, что сам задумался... — Прощаю. — Володя ответил тихо, но моментально, будто сам не успел понять, за что прощает. Вряд ли за то, что Юра «Вывалил всё и сразу», скорее за то, что это в целом случилось с ним. Что любил другого человека. — Чего не расстанешься, раз не любишь больше? Чтобы от него не съезжать? — Нет. Дом только мой, я могу в любой момент попросить собрать вещи. Просто... — Хотелось что-то сказать, но было уже ничего. Разве жизнь по инерции с нелюбимым человеком, который ещё и успел изменить, была лучше мнимого одиночества? — Вот возьму и расстанусь. К чему он мне, только ломаем друг друга. Вот вроде простая мысль, а сам не дошёл до неё, пока ты не сказал. Умеешь ты правильные слова выбрать, Володь. — Ты тоже умеешь, ещё как. Может, даже лучше меня. Я бы свихнулся тогда, в лагере, если бы не ты. Наверное, утопился бы или ещё чего, если бы ты меня не умел одним словом успокоить, убедить, что все со мной в порядке и ничего ужасающе-неправильного с нами не происходит. — Тихий вздох прервал разговор на минуту, затем Володя неуверенно продолжил, — раз у нас вечер откровений... Я тоже был в отношениях. Даже отношениями сложно назвать, внушил себе, что милая и светлая девушка, которая по-человечески нравилась мне, была объектом влюблённости. Какой идиот... Долго рассказывать. Только психику испортил и ей, и себе. И родителей разочаровал, они только обрадовались, что у них нормальный сын. А чего нормального? Да даже наши отношения были более нормальными! — Внезапно Володя понял, что впервые назвал это так правильно, как хотелось. Не извращение, не дружба, не ошибка. Просто отношения. — Там не было ни лжи, ни «инерции», ни лишней грязи. Вот бы вернуться туда и понять это сразу... Несколько минут прошли в гробовой тишине. Оба не знали, что и думать. Оба пережили очень много за эти годы, изменились, почувствовали и радость, и боль, и весь спектр эмоций, будучи в разлуке. Но зачем-то вернулись сюда снова, чтобы что? Посмотреть, кем стали, когда выросли? Просто почувствовать сладкую ностальгию по совместному прошлому или всё таки думать о таком же будущем? Наверное, оба сейчас были в шоке от происходящего. Но Володя думал о том, что было с Юрой всё это время, забыл ли он его так просто и быстро ради нового романа. А Юра скорее думал над словами об отношениях. Действительно, малая часть взаимодействия с Йонасом могла назваться отношениями, любовью. Он старался любить, но не получал настоящего ответа. А потом и сам потух, даже находясь рядом, в метре от своей «любви». Разве это можно сравнивать с теми чувствами, которые подпитывались взаимным интересом даже через тысячи километров, и сохранились в душе тогда, когда прекратился всякий контакт? Медленно холодало, пусть и не стало темно. Вечерний ветер приятно остудил тяжёлые мысли обеих сторон. Ива снова зашелестела, вместе с этим приподнялась обложка тетради, лежащей на траве. «Чтобы не случилось не потеряйте друг друга» «Что бы ни случилось, не потеряйте себя» — Наверное, я приехал не просто из тоски по лагерю. — Тихий голос Юры вырвал Володю из мыслей, — Разве из тоски по какому-то совковому пионерлагерю, речке и деревцу около неё можно вдруг увидеть тебя во сне и захотеть приехать с такой отчаянной силой, что забыть купить билет домой? — Он тихо засмеялся от абсурдности идеи и всего происходящего. Володя замер. Снился? Он? Юре? Неужели, правда? Пару секунд находил слова, затем решился ответить. — А ты мне столько раз пришёл во сне, что я со счёта сбился... И как же я себя ненавидел за эти грёзы, как наказывал... — А было за что наказывать? Чего такого могло присниться-то, Володь? — Юра бережно погладил его по руке, на которой алел сегодняшний ожог, итак представляя, о каком наказании шла речь, но не совсем понимая, почему. — Ты бы видел, какие сцены снились — сам захотел бы меня убить... — Тихий смешок сорвался с губ, но Юра не смеялся. — Да с чего ты взял? Дурак. Может, мне тоже это снилось. Просто я только тосковал, а ты ещё и имел наглость себя за это травить. «Имел наглость» впечаталось в голову, Володю будто фура сбила. Он снова почувствовал к себе отвращение — действительно, каким идиотом надо быть, чтобы пытаться выгнать из себя эту любовь? Это же неуважение к их чувствам, памяти, как так только можно было поступить? Хотелось провалиться под землю, он быстро поник. Воспринял эти слова как укор. Но Юра тут же шепнул ему прямо на ухо: — Именно так, имел наглость. Никому нельзя обижать моего любимого, родного Володю, делать ему больно, травить и мучить. Даже тебе нельзя. — Юра погладил его, смущённого и красного, по голове, притянул поближе, прижал голову Володи к своей груди, к самому сердцу, вздохнул и продолжил мягко касаться волос подушечками пальцев. — Сколько же ты натерпелся... Если бы ты видел, как к таким относятся в Германии, у тебя бы мигом отлегло... До сих пор иногда чувствую вину, что так и не смог тебя найти, взять под локоть и потащить в аэропорт, не спрашивая, молча, минуя сопротивление. — Я бы не сопротивлялся. — Я верю, — прошептал Юра, чуть не сказав следом «я знаю». Ещё несколько минут они пробыли почти в полной тишине, слушая только волны реки и звуки живой природы кругом. 10 лет назад они бы кого хочешь в жертву принесли, не спали ночами, жертвовали работой, чтобы иметь шанс остаться вот так, наедине, рядом. А теперь и жертв не надо. Хотя, может именно 10 лет и были принесены в жертву? 10 лет жизни в тумане — чего-то достигли, что-то сделали, с кем-то общались, кого-то любили — и всё не то. А теперь стало так спокойно и легко. Володя, сам не зная, зачем — от усталости, недосыпа или просто потому что очень захотелось — сполз ниже, улёгся на спину на слегка влажную траву и положил голову Юре на колени, будто на подушку. Впервые как следует рассмотрел его лицо, пусть и с не самого правильного ракурса. Так повзрослел, пропорции поменялись, черты заострились, глаза смотрят уже не так — серьёзнее, глубже, будто в этой чёрно-карей бездне добавилось ещё несколько километров. Но всё равно это был Юрка. Будь у него 20 парней, девушек, жён, мужей – сейчас это опять был Володин Юрка. И только его. — И кто мы сейчас? Опять друзья? — протянул Володя, жалобно взяв Юрину руку и уложив себе на волосы, требуя гладить. — Ага. Особенные друзья. — Сквозь смех, он повиновался молчаливой просьбе и начал гладить тёплые волосы, — как ты вообще придумал этот термин, я не понимаю… — Я серьёзно спросил. — Я серьёзно ответил. Со своим «кем-то» я же ещё не расстался. Хотя можно ему изменить, просто ради мести… — Не думай даже! — Володя вдруг вспыхнул краской. — Во-первых, я не собираюсь быть твоим любовником, у меня есть гордость и терпение. Во-вторых, это просто аморально и мне стыдно за тебя, такие идеи, даже из мести. А в-третьих, что значит изменить?… О чем ты вообще думаешь?! — Услышав вместо ответа заливистый, громкий смех, Володя только закатил глаза. — Ну, знаешь, эмоционально тоже можно изменить… наверное, то, что я вот так с тобой сижу, это уже в каком-то роде измена. С чего бы я друга так? — Не накручивай, тоже мне, по голове погладил. — В лоб поцеловал. — …измена – понятие растяжимое. Всё, хватит об этом, аж тошно. Не напоминай о своём ком-то, не хочу слушать. – После длинной паузы, Володя задал последний вопрос. — Кроме шуток… Ты что, правда его бросишь? Вот так сразу, когда приедешь? — Нет, что ты. — Ну ладно, я уже подумал, как он будет ошара… — Не успел Володя договорить или спросить, когда в таком случае планируется расставание, он тут же был перебит другой новостью. — Зачем мне для этого уезжать? Поздравлю его с нашим расставанием прям по телефону. — Ты… Что? — ещё пару секунд Володя пытался осмыслить эту фразу, понять, что происходит. — Ты мне глаза открыл. Зачем ссориться и мириться, мучиться, когда я уже нашёл своё счастье и от одиночества страдать больше не собираюсь? У Володи язык отнялся, когда он осознал всю ситуацию. Пока он искал, что сказать, Юра наклонился к нему в упор и погладил по лбу и виску. — Или ты собираешься возражать, бояться за чувства моего партнёра и убежать меня ещё раз всё обдумать? Володя тяжело сглотнул, глядя глаза в глаза Юре, который, кажется, даже не старался сохранить какую-то дистанцию. Сжал в замок дрожащие руки, чтобы отвлечься и успокоиться. — …сдались мне его чувства?... В своих бы разобраться… — Правильное решение. Так хотелось просто поднять голову на несколько сантиметров, снова прижаться губами, почувствовать вкус, запах, снова окунуться в этот нежный омут… Нельзя. Надо дождаться. Юра, будто услышав запрет, снова сел в нормальную позу, погладил Володю по голове. — Телефон в машине. — У тебя что, мобильный есть? — Есть. Это так удивительно? — Я думал, такое только как мне, по работе положено… он же стоит дорого, разве нет? — Ну, я не бедствую пока, надо пользоваться. Достал по случаю. Домашний – это неудобно. Если захочешь домой позвонить или родным, где искать? Они же не на каждом углу висят. Да и с заказами тоже разбираться проще. — Резонно. Володя вздохнул, вспомнив про работу. О чем он только думал? Какие нежности, какие отношения, если ему не хватает времени даже полноценно поесть и поспать? Сегодня у него отгул, а завтра? Завтра опять на работу, там до вечера, потом домой и спать. Или не домой? Может, даже поспать можно столько, сколько обычно, но не дома — Юре все равно надо будет где-то жить, Володя наверняка может там остановиться на время. — Юр, а что будем делать с тобой? На сколько ты остаёшься в Харькове? И где? — Ага, хороший вопрос. Ты, я так понимаю, с родителями живёшь? — Ну… да, — стыдливо признал Володя. Но Юра никак не отреагировал. — Тогда надо подумать. У меня, конечно, есть накопления, но они все в Германии и, как ты понимаешь, не в гривнах. — Ой, не хвастайся, европеец нашёлся. — Юра в ответ прыснул от смеха, не подумав сразу, как звучат его слова. — Но это правда проблема! — Да какая проблема? Думаешь, мне на тебя не хватит? Ты скажи, на сколько тут остаёшься. Не на месяц же? — Нет, это слишком долго. — А когда-то обещал на всё лето остаться… Долго. — Я тогда имел право халтурить в каникулы! Теперь какое лето? Дай Бог, пару недель. — Пара недель так пара недель. Надо соображать быстро, куда можно заселиться. Вроде гостиница не слишком дорогая, уж за две недели не разоришься, — Володя нащупал в кармане кошелёк, проверяя, стоит ли заехать за деньгами. — Отвезу тебя. — Не сразу. Машину мы куда денем? Мне её вернуть надо. — Точно… Не подумал. Тогда сначала ты едешь, возвращаешь, а я еду следом и там забираю тебя. Так идёт? — Мне всё нравится. Даже чтобы сесть по разным машинам, нужно было собрать всю волю в кулак. Как бы ни было самому смешно, как бы ни убеждал себя, что это никакое не прощание, через час от силы они будут снова рядом, всё равно комок стоял в горле. Юра поехал первым — только ему ведомо, кому возвращать машину. Следом Володя старался не отставать. Пока Юра оставлял одолженное и отчитывался о его сохранности, Володя стоял напротив соседнего дома и барабанил по рулю так, будто сейчас закурит. — Тоже мне, повод для нервов, на пять минут отошёл же, — это понимание не помогло, пока Юра не сел на переднее сидение автомобиля. — А у тебя тут уютно. Мягче. Не то что на том корыте… — Да я б с тобой поменялся, если бы сказал раньше. — Ой, опять ты со своей жертвенностью. Это мило, очаровательно даже, но иногда аж бесит, ничего б ты себе не оставил — всё мне отдал, если бы мог, — Юра по-доброму смеялся, чувствуя себя в хороших руках. — Ты такой же. Разве нет? Успел измениться, м? И последнюю ватрушку мне б уже не дал, да? — Да ну тебя. Конечно, всё бы тебе, кому ж ещё. Часть пути молчали, Юра разглядывал Володю, сосредоточенного на дороге, а тот жутким усилием воли продолжал быть таким же. На первом же светофоре глянул на своего пассажира. — Сверлишь меня взглядом. Скоро дырку сделаешь. — Любуюсь. Давно не виделись, нарадоваться не могу. В душе стало теплее от мысли, что Юра также соскучился, как и Володя, несмотря ни на какие отношения и разлуки — все равно помнит, любит, наслаждается встречей. Чувство, что Володя не один в этих эмоциях, сделало жизнь чуть ярче в те минуты, будто свет пробился вместе с лёгким сквозняком в пыльную, тёмную кладовую его самых глубоких желаний. Хотелось кричать об этом чувстве на весь мир, и плевать, кто и как на них посмотрит. — Я тоже не могу. Даже представить, что тебя оставлю, не могу, хочется вцепиться зубами и ни за что никуда не выпускать. Или наоборот, в чемодан к тебе сесть и остаться там. — Да нет чемодана, только сумка с вещами первой необходимости, — Юра покосился на заднее сидение. — Ничего бьющегося не брал, поэтому тащить тяжеленную коробку за собой было неразумно. Лопату у знакомого взял, да и та не пригодилась. Куда ж нам ещё капсулу раскрывать? До утра бы просидели, — Юра посмеялся, а потом снова задумался. — Хотя ты же её отрыл, земля перекопана и тетрадь у тебя была. Ты что-то туда положил? Или только забрал? — Положил… письма, которые тебе писал, в никуда. Не знал, куда отправить, старые забрал себе, вместе с новыми в тайник положил дома. Ну, ещё очки разбитые. И одно письмо прямо там написал… Понимаешь, я ведь от нервов спать не мог, так ждал. Приехал почти с первыми лучами, а ты пришёл, когда закат надвигался. Я уже успел себе придумать, что никуда ты не приедешь. У меня на этот случай был план — отпустить всё, что связано с прошлым, написать тебе последнюю записку с номером телефона и больше не возвращаться. Ещё хотел там оставить фото наше, что после спектакля сделали, но рука дрогнула. Не смог… — Володя с усмешкой вытащил из кармана потрёпанный чёрно-белый снимок, сложенный в четверо. — Наверное, сжёг бы его вместе с тетрадью, приедь ты минутой позже. Она сейчас тоже со мной. Ну, то, что от неё осталось. — Дурак… Зачем жёг? Такая память… — Да ладно. Знаю, что дурак. Но главное всё равно осталось же. — Какое «главное»? — Юрчка, — Володя снова засмеялся, отчётливо произнеся слово именно так, как хотел. Юра покраснел. Или так обмануло боковое зрение, когда косой рыжий луч упал ему на лицо. Было спокойно, даже если немного неловко – это чувство было таким приятным и родным, что пусть Володе будет так стыдно, страшно или неудобно до конца жизни, лишь бы рядом. Даже откровенничать было совсем не сложно, потому что, казалось, ничего не помешает этой идиллии, никакие «стрёмные» и «дикие» признания и мысли, что вертелись тогда в голове, не разрушили бы этот рай, даже если их озвучить сразу, ворохом, как поступил до этого, в заброшенном лагере, и он сам, и Юра. — Чего не звонишь своему парню? Вроде, хотел же прямо сейчас. — А что, ревнуешь? Володю было расстроила и смутила такая насмешка, хотел отмахнуться, оправдаться, но резко шикнул: — А если и ревную? Я яблоками не кидаюсь, глаза никому не выцарапываю, просто ты ещё в лагере сказал, что даже общаться со мной — это измена. Чего медлить? Нравится? — Да не обижайся так. Я просто не хочу при тебе… — Юра задумался, а потом его вдруг осенило, — хотя чего вдруг? Ты же английский учил, а не немецкий. — Вот именно. Хотя ты сможешь меня обмануть и никого не бросить, — Володя зевнул, не веря даже отдалённо своим мыслям: к чему Юре вообще врать? Зачем? Через несколько гудков в телефоне послышался голос, затем холодный и недолгий разговор… Володя слушал приятный, родной голос на незнакомом языке, который, резкий и немного жёсткий, идеально подходил слегка угловатым чертам. Спустя несколько минут Юра спокойно положил трубку и закрыл глаза, напряжённо стучал пальцами по колену, хрустел суставами. Спрашивать, как прошло, не хотелось — будто это было бы лишнее, нужно было дать остыть и переварить всё. Так и прошли несколько минут в тишине. — Любил? — Наверное. Когда-то. Но сейчас уже нет. Около гостиницы Володя остановил машину, написал матери СМС о том, что ночевать будет у друга, а отцу о том, что приедет на работу ко времени. С Юрой они вышли подышать перед заселением, прежде чем забирать сумку с заднего сидения. Каждый думал о чем-то своём. Наконец Володя собрался с мыслями, подошёл на несколько шагов и заключил Юру в объятия, чувствуя, как тот расслабляется и поддаётся ласке, растекается по груди и прижимается ближе. — Прости, Володь… некрасиво, наверное, такие сцены устраивать, ещё и при тебе. — За что извиняешься-то? — Не знаю. За то, что пока ты скучал, мучился, убивался, я сидел спокойно в своей Германии в обнимку с каким-то мужиком и думать о тебе забыл. — Тогда прощаю. — Вот так сразу? Никаких скандалов, ревности, разочарований, обид? — Нет. Только попросить хочу. — После долгой выдержанной паузы, Володя сказал тише, надломленным и печальным голосом, — прости, что пытался тебя вычеркнуть из своей души. Вылечить, забыть навсегда. Мне до сих пор так плохо от этого. — Я никогда и не злился на тебя. Ты не виноват, это общество сделало тебя таким, родители, ещё какие-то уроды. — Прощаешь? — Давно простил. Хотелось беззвучно плакать в этих родных, любимых объятиях, сжаться в клубочек и не выпускать. Но пришлось взять вещи, отнести в гостиницу и забрать ключи от номера. — На двоих, любой. Юра не успел закончить удивляться, как они оказались в просторной комнате, сумка упала на пол, дверь защёлкнулась, а на его шее замкнулись и замерли прохладные руки. — Я переночую тут, ладно? Не хочу домой ехать. — Спрашивает ещё. Сдавали нервы, хотелось сейчас же отбросить жалкий самоконтроль, стыд, неловкость и прижаться ближе, поцеловать везде, куда дотянется: в вечно напряжённый лоб, непослушные густые пряди, в висок, в прохладный с улицы ровный нос, мягкие и слегка румяные щёки… эти мысли прервались, когда Володя понял, что из-за своих фантазий наклонился слишком близко и ткнулся кончиком носа в Юрин. — Щекотно. — Не нравится? — Нравится, конечно, но чего ты тянешь? Я уже свободный человек. — Нет, ошибаешься. Свободным ты был минуту назад. Володя наконец провёл рукой в жёсткие тёмные волосы, осторожно перебирая их пальцами, приблизился в упор и прижался губами к его. В животе завязался узел, чувство, будто по всему телу прошёлся разряд тока и вернулся обратно к губам. Это было не так быстро и смущённо, изучающе, как за статуями пловцов. Не так жадно, ярко и искряще, как когда-то в лодке. Нечто новое, не похожее на то, что было. Нежно, спокойно, тихо, почти невинно. В нос ударил запах сладковатых духов, смешанный со свежим июльским воздухом и сырой моросью. Так пахло его 31 июля, его самые сокровенные фантазии, самые смелые мечты и первое лето настоящей жизни. Не «правильной» в общепринятом смысле, а настоящей, такой, какой все эти 10 лет до боли не хватало. Чувства, без которых даже дышать, существовать было тяжело. Когда это трепетное прикосновение кончилось, Володя увидел влажные глаза Юры и прижал его поближе, пряча у бьющегося сердца от злого мира снаружи. — Утром на работу. Надо спать. — Ляжешь со мной рядом? — Юра сам не понял, что брякнул невпопад, отрывисто и внезапно. — Куда ещё я могу лечь? Я тебя даже раздеться выпустить боюсь, не то что на целую ночь. Лежать в обнимку было приятно, тепло, никакого одеяла не нужно. Хотя ощущения необычные — даже во времена самого яркого развития отношений и в разгар самых личных и жарких событий они не лежали долго рядом. Это ощущалось куда острее и интимнее, чем ночь под ивой ровно 10 лет назад. Будто это был совсем новый уровень отношений, не быстрая и резвая влюблённость, от которой бабочки трепыхаются и сердце колотится с бешеной скоростью, а глубокая и нежная любовь, которая не ранит, а лечит, не вызывает панических атак, а успокаивает. Ещё около реки от одного нежного прикосновения пальцев Юры хотелось спать, хотя уже второй месяц ужасно мучила бессонница. А теперь сон совсем накрыл с головой. Так хотелось побыть рядом осознанно, пока есть такая возможность — но через секунду глаза сами закрылись, а очередной вдох приятного парфюма на горячей коже стал последним воспоминанием перед сладкими грёзами. Образы мелькали тихие, спокойные, от них теперь не хотелось себя убить, потому что Володя чувствовал, что не один такой — наверное, сейчас Юре снилось то же самое, только от его лица. Утром он открыл глаза на удивление рано — всего 6 часов, а уже не хочется спать. Кажется, наконец-то выспался — лёг совсем рано, а от усталости и спокойствия уснул крепко и быстро. Выпил воды, вернулся в кровать: Юра очаровательно жался к нагретому месту — видимо, холодно. Накинул на него плед и поцеловал в лоб, осторожно улёгся рядом, в мягкое укрытие, и закрыл глаза. Всё ощущалось настолько правильно, как будто так и должно быть. Больше не спал, только лежал рядом, впитывал в себя покой, первые солнечные лучи и тепло момента, не желая оторваться щекой от подушки, а глазами - от любимого Юры.