Долгие разговоры о французском

Гийом зашевелился первым; Джонатан рассматривал его, пока тот тянулся за салфеткой и сам вытирал ему лицо. Выглядело на него непохожим, странным маленьким моментом заботы, и Джонатан сполна насладился этими секундами. — Понять не могу, что меня влечет в тебе, — честно сказал он, когда тот закончил с уходом и со смешком кинул в него свернутой салфеткой. Вот теперь он вернулся. — Наверное, моя многогранная личность, — Гийом тряхнул рукой, усмехаясь, — или обезоруживающая красота. — Или скромность. — Возможно, это мой европейский шарм. У меня есть некоторый шарм. — Этот твой шарм… Крякнув от смеха, Джонатан аккуратно стащил презерватив, обернул салфеткой и перевернулся на бок. Тогда же он наткнулся взглядом на незамеченную ранее открытую бутылку вина на прикроватном столике. Возможно, и не обратил бы внимания вовсе, если бы Гийом не потянулся за ней, чтобы сделать глоток прямо из горла. — Вот почему ты мне написал, — пробормотал Джонатан, — и почему ты в настроении. — Мне для настроения причина не нужна. Он передал Джонатану бутылку горлышком вперед. От него вился тонкий кислый запах темного винограда, ягод и почему-то душистого перца. — Нет, я за рулем. Гийом приподнял бровь, как будто говоря: «ты сегодня нагрешил столь много, что об этом ли теперь беспокоиться?» Возможно, это придумал сам Джонатан. Возможно, слишком часто он додумывал фразы за других у себя в голове. — Ладно, один глоток. Вино оказалось густым, терпким, с отзвуком вкуса черной смородины. Джонатан покрутил бутылку в руках и прочитал на этикетке: «Каберне Совиньон». Он посмотрел на Гийома, истомленно лежащего рядом с закрытыми глазами, и неожиданно ему стало его жаль. Иррациональное чувство, Джонатан понятия не имел, откуда оно взялось. Он сделал еще глоток. — Тебе часто становится одиноко? — спросил, поднимая взгляд к окну. За раздвинутыми жалюзи виднелось темное небо и совсем немного блеска огней оздоровительного клуба напротив, отражавшегося в окнах квартирного дома. Вряд ли он работал в такое время, подумалось ему. — С чего ты решил, что мне одиноко? — Гийом потер глаза, но, открыв их, и не взглянул на него. — Ты сидишь, пьешь вино у себя дома совсем один. — Джонатан ощутил силу в своих словах, ведь они были правдивы; он просто констатировал происходящее. — И внезапно пишешь мужу своей… — сглотнул, — любовницы и приглашаешь его трахнуться. Тебе не кажется, что это жалко? Гийом засмеялся. Он стрельнул в Джонатана ехидным взглядом: «я знаю, что ты делаешь». — Это не жалко, это удобно, — сказал он. — И я пишу не мужу своей… — Гийом дразняще повторил за Джонатаном его паузу, — любовницы, а своему любовнику. Пора принять реальность. Джонатан облизнул губы, рассматривая узор смятых линий на простыне под собой. Тут от правды не уйти. Все же он стал… он стал любовником. Теперь было сложно думать о Гийоме только как о ком-то в жизни Ребекки. Ведь он появился и в его жизни тоже. И хотя Джонатану не нравилось признавать, тот был прав: оттого, что он не хочет мириться с этой реальностью, она никуда не денется. — Удобно, — пробормотал он в ответ. — Значит, удобство для тебя все. Джонатан хорошо запомнил, что где находится в комнате, но тем не менее окинул ее оценивающим взглядом, словно впервые. — И долго длится удобство? — Он оперся о локоть. — Сколько тебе? Сорок? Детей, семьи, я так понимаю, у тебя нет. Ты только… Влезаешь в чужие. Джонатан не закончил, позволяя это сделать Гийому. — Разыгрываешь карту морали? — Тот фыркнул от смеха. — Валяй. — Нет у меня никаких карт. — И морали? Джонатан закатил глаза, вновь ложась на спину и смотря в потолок. Он не понимал. Он все еще не понимал… Чем он привлек ее? Да, в постели он был хорош, и с ним ты чувствовал себя подхваченным ветром неуемной похоти, но ведь это происходило не сразу. Не сразу же? Джонатан помнил первое впечатление. Они же не могли встретиться случайно, и она не купилась на его Voulez-vous coucher avec moi? Или… Джонатан пробежался пальцем по простыне. От одной линии до другой, останавливаясь рядом с обнаженным плечом Гийома. — Я могу спросить кое о чем? Это… Он покусал нижнюю губу, каждый раз захватывая все больше, пока зубы не поскреблись о щетину. — Мне важно это знать. — Возможно, я отвечу. — Хорошо. — Но, возможно, нет. — Я рискну. — Джонатан набрал в грудь воздуха, как для крика, в который мог обратиться весь, но его едва хватило и на этот вопрос шепотом: — Как ты ее встретил? Как вы… как… Гийом повернулся и посмотрел на Джонатана, как на что-то маленькое и незначительное. От этого взгляда хотелось не то ударить его подушкой, не то спрятаться за ней, как за оборонительной стеной, куда не могли долететь взгляды-стрелы. — Я думал, ты выше того, чтобы расспрашивать о подробностях наших встреч. — Ты же знаешь, я не о том. — Возможно, ты так незатейливо пытаешься к этому подобраться. — Нет, — твердо ответил Джонатан, но почувствовал, как запылало лицо. — И ты даже не фантазируешь об этом… между делом? — Губы Гийома приблизились к его уху. Джонатан упрямо молчал, зажмурившись, будто это могло помочь скрыться. — Что ж… если тебя так волнует, — наконец заговорил Гийом, не добившись никаких признаний. — Она ходила на мои лекции. Некоторые из них открытые. Любой желающий может попасть. Джонатан автоматически закивал. Это было на нее похоже, ее увлекало все, и она радовалась каждой новой сфере, в которую могла окунуться. Однажды Ребекка пыталась рисовать, у нее никогда не выходило, но касаться искусства ей все еще хотелось. Она часто посещала выставки, музеи и галереи, притаскивая домой милые мелочи, которые он любил. Заполняла ими их дом, заполняла собой. Трогательными уникальными штрихами. Такими, как она сама. — Ясно. И… Как это… я имею, в виду… Она… — Джонатан никогда не чувствовал еще свое горло как наждак, но именно сейчас каждое слово будто перетиралось между его стенок, и, когда доходило до рта, он не знал, чем оно было изначально, — ну знаешь, искала кого-то? Или… или это ты? — Я? — Бога ради, — рассердился Джонатан, переворачиваясь. — Я хочу знать, была ли она несчастлива. Или… или… не знаю, ты соблазнил ее, она решила поразвлечься и все. — Какой интересный вопрос, Джонатан. Выдающийся нос Гийома сбоку походил на хорошую цель. По нему можно щелкнуть, если затянет с ответом. — Она была… неудовлетворена. Ты это хотел услышать? Маленькая улыбка на губах Гийома выдала издевку. Он же лгал! Как можно верить хоть одному его слову? И зачем Джонатан спрашивал? Чтобы просто еще раз ранить себя? Получить укол в воспаленное болезненное место? Ему точно это нравилось. — Ты хочешь сказать, что я плох в постели? — Джонатан ощутимо пнул его в бедро, отбросив первоначальный план с носом. — Это ты сказал. Но если хочешь мое мнение… — Что? — …то да. Джонатан пытался прочитать по его лицу, серьезен он или нет, но Гийом уже не улыбался и сохранял спокойствие, будто давно заснул. Ни один мускул не двигался. — Как ты смеешь, — возмутился он. — А, я понял. Это твои штучки. Если бы я был так плох, ты бы не писал мне, чтобы я приехал среди ночи. Ты издеваешься надо мной. Ведь это так просто, да? — Чудовищно просто. Гийом глубоко вдохнул с тихим — и очень французским — стоном, когда Джонатан завалился на него сверху, прижимая к постели. Полурасстегнутая рубашка мешала, и он скинул ее прямо на пол, давая Гийому время, чтобы вывернуться, если захочет. Не вывернулся. Ни когда Джонатан беспрепятственно разнял его бедра, ни когда нашел самый короткий путь вниз по нагой коже, ни когда добрался туда, щупая. Теплый, понятный, потрясающий. — Кто-то вновь начал заводиться, — прокомментировал Джонатан, ощутив легкий прилив крови в его члене. — Я возбуждаю тебя. — У меня низкие стандарты. — Очень смешно. Это было ужасно. Каким заразным оказалось желание. Как влек к себе набухающий пенис. Мысли о том, как соединялась с ним голова, в которой уже родился порок. Джонатан мял его худое тело, чувствуя жесткость мышц под тонкой прослойкой кожи. В этом он нашел главное отличие. Женщины были мягкие. Когда их касался, рука утопала в нежности и блаженстве. Мягкие груди, ягодицы, животы, ноги. Касаясь мужчины, ощущал силу и твердость. Углы, заломы, колкость жестких волосков. И это будоражило не меньше. Джонатан поиграл с его маленькими сосками, оценивая их на чувствительность. Не чувствительны, заключил он, и спустился ниже. По животу — крохотная родинка у пупка привлекла внимание его губ. И еще ниже. Ребекка там волосы удаляла, и поэтому этот контраст завел столь же сильно. Волосы там носили запах их близости, тела, интимного и плотского. Джонатан потерся о них носом, глубоко вдыхая. Гийому понравилось: он издал: «м-м-м». — Что ты там говорил про плох в постели? — Джонатан улыбнулся, заметив, как дернулся его член. — Просто отвратителен. Он хмыкнул, целуя внутреннюю сторону белого бедра. Мурашки. Надо же. — Лжец, — прошептал Джонатан. — Ты хочешь меня. Потому что я хорош. Еще один поцелуй — повыше, в линию стыка с телом, где чуть влажно и пахнет свежим потом. Гийом не шевелился под ним, и это давало власть. Власть возбуждала, и его хотелось подчинить полностью. — Ты можешь играть сколько угодно, — заявил Джонатан, торжествуя, — но я тебя раскрыл, маленький лягушонок. — Маленький лягушонок! — выдохнул Гийом вперемешку со смехом. — Я задет. — А я думал, ты любишь такое. — Он смотрел на член перед собой, сглатывая слюну. — В эту игру могут играть двое. Джонатан чувствовал, как напрягся Гийом, как ожидает прикосновение его рта. Он почти не дышал, и это, осознанно или нет, но передавало ему бразды правления. Контролировать было очень приятно. — Плох в постели? — в третий раз спросил Джонатан, поднимаясь. Гийом открыл глаза, такие темные и зовущие в полумраке. Как можно так смотреть? Как можно так целовать? Его руки обвились вокруг торса Джонатана, губы горели пламенем, и они целовали друг друга, словно в раз, что мог стать последним. Дыхания сплетались, два стона превращались в один, языки развратно не знали покоя. — Целуешься ты хорошо, — прошептал Гийом. — Высший балл. Джонатан рассмеялся. Но сладкое томление после поцелуя, возможно, откроющего дорогу к большему, растаяло от внезапного — тихого скрипа двери. Тревога за происходящее не отпускала, поэтому каждый посторонний звук вызывал беспокойство. Джонатан резко обернулся. В щели двери никого не было, как ему показалось на первый взгляд. На второй, спустившийся к полу, там кто-то все-таки был. И как только кто-то сделал пару бесшумных шагов вперед, он разглядел маленькую черную кошку. Это так и должно тут быть? — Гийом… здесь животное. Она сделала еще несколько шагов и села, с подозрением смотря на Джонатана. На ее груди он различил маленькое белое пятнышко. Гийом лег, приподнимаясь на локтях. — Это Бижу́. Она тоже тут живет. — Интересно ты рассказываешь о своем питомце, — помедлив, протянул Джонатан. — Или это ты ее питомец? — Голодная? — спросил у кошки Гийом, проигнорировав его вопрос, и пояснил, слезая с постели. — Иначе она бы не вышла, когда тут другие люди. Она скромная мадемуазель. Джонатан не мог разобрать в темноте цвет глаз Бижу, даже несмотря на то, как пристально она на него уставилась, пытаясь оценить, друг он или враг. Но когда Гийом дошел до двери, распахивая ее шире, и желтоватый свет влился в комнату, Джонатан рассмотрел: серые. Бижу глянула на него еще раз и последовала за Гийомом, верно за обещанием еды. Оставаться тут одному смысла не было, так что Джонатан тоже встал и пошел за ними. Конечно, ему хотелось увидеть и остальную квартиру, поскольку пока он видел только спальню и ванную. Неувиденной оказалась лишь большая кухня-гостиная, вытянувшаяся от стены, смежной с входной дверью до конца дома. Это была угловая комната, чуть прохладнее, чем спальня. Джонатан остановился в проеме, осматриваясь. Гийом сразу же пошел прямо — к кухне, отделенной от остальной зоны барной стойкой с двумя квадратными мягкими стульями. Заглянув в холодильник, Гийом почесал лодыжку одной ноги ступней второй. В дверце, не закрытой от взгляда его телом, выстроился ряд яиц, кетчуп и какая-то неопознаваемая бутылка со сверкающей наклейкой. Джонатан сделал еще шаг, смотря направо. Во второй части комнаты он увидел бежевый диван уголком перед телевизором на небольшом столике и шкафы с книгами. Вертикальные жалюзи укрывали окна и тут. Гийом наконец нашел в холодильнике какую-то консерву и, вскрыв ее, вытряхнул в глубокую миску справа от двери. Бижу посмотрела в его лицо и, благодарно мигнув, устремилась к ней. — Надо же. Ты умеешь быть нежным и заботливым, — прокомментировал Джонатан, пытаясь язвить, когда Гийом погладил свою пушистую сожительницу. — И она не ревнует тебя? — Она слишком умна для ревности, — он выпрямился. — Она знает, что я ее. Джонатан угукнул в ответ. Кошка посмотрела на него с сомнением и вернулась к трапезе. — Хорошо, что хоть с кем-то у тебя есть связь. Гийом закатил глаза и, привалившись к барной стойке, оперся о нее локтями, вызывающе сдвигая и раздвигая бедра. — Знаешь, в чем секрет хороших связей? — Ну давай. Просвети. — Не дойти до того момента, когда услышишь «все кончено». — И как же это, по-твоему, сделать? Джонатан покачал головой, глядя на плутоватую улыбку молчащего Гийома. — Как ты сам себя терпишь? — цокнул он, и, не получив ответа, спросил: — Неужели ты никогда не хотел иметь нормальные отношения, семью? Джонатан задумался, насколько сильно жаждал задать этот вопрос не ему, а себе. Столько раз. Все, что было у него, казалось единственно правильной формой существования. Постоянная работа, жилье, супруга, дети… да, не все в их жизни складывалось. Но это было основой. — Я не буду говорить, что каждый свободен выбирать то, что подходит ему, и концепция нормы в западном обществе сейчас довольно размыта. — Гийом склонил голову вбок. — Я просто отвечу: никогда. Джонатан поджал губы. — Ты странный. — В глазах кого? — усмехнулся тот. — Мне беспокоиться о том, что кто-то подумает, будто я не так живу свою жизнь? Возможно, мне было бы не наплевать на их мнение, но пока свобода ценнее. — При чем тут свобода? Брак это же не кандалы. — Это тебе так кажется. Я эгоистичен и ненавижу компромиссы, а брак из них состоит. — Он покачал головой, будто в подтверждение слов: — Компромиссы не для меня. — Ах вот как. Джонатан решился и шагнул ближе. Похоже, обеденного стола не было, только стойка. Да уж, даже квартира Гийома говорила о том, что тут будет теснее компании больше двух. — Я понимаю, почему тебе не близка эта мысль, но не знаю, как объяснить еще проще, — пожал Гийом плечами. — Я ненавижу обязательства. Я чувствую ужасную ответственность в идее того, чтобы заботиться о другом человеке, жертвуя своей жизнью. Так я себя не вижу. Джонатан кивнул. Примерно этих ответов он и ожидал. Какая-то часть него отчего-то ликовала, и он осознал причину этой радости лишь позднее, намного позднее. — Как ты стал учителем с такой надменностью и безответственностью? — Джонатан наклонился к нему. — Я стал учителем не из-за любви к преподаванию, а из-за… — Гийом посмотрел в потолок, улыбаясь, — интеллектуального челленджа. Я — человек, который постоянно нуждается в том, чтобы испытывать и тренировать разум. Полагаю, тебе это незнакомо. — Какое изящное оскорбление. — Ты уловил, что это оскорбление, что уже неплохо, — он осклабился, — итак, мне нужна новая информация, почва для исследований. Преподавание второстепенно. — Да уж, а я думал, вы там все альтруисты. Гийом вновь не сдержал улыбки, когда Джонатан привалился к нему, гладя бедра. Он развел ноги, и Джонатан опять пощупал его там, где хотел. Губы коснулись шеи Гийома. Было бы здорово… прямо тут. Подсадить его на стойку, желательно, чтобы не сбить эту вазу с зелеными яблоками, раздвинуть ему ноги пошире… Джонатан открыл глаза, натыкаясь взглядом на отражение круглых черно-белых часов, висящих над дверью, и вздохнул. — Черт. Мне пора. — Он с сожалением выпустил Гийома из рук. — Через три часа мне вставать и идти на работу. И… Ребекке не надо знать, что меня не было ночью дома. Я не готов придумывать оправдания. Вздохнув, Гийом пожал плечами и ничего не сказал. Джонатан не знал, хорошо это или плохо, что он не отвечает. Не знал, как почувствовал бы себя от его комментария, но сейчас он ощущал внутри странную пустоту... Небольшую неудовлетворенность и пустоту. — Приму душ дома, — вслух подумал Джонатан. Вернувшись в спальню за рубашкой, он заметил на комоде смятый листок, придавленный вазочкой. Сердце забилось. У Джонатана было предположение, и оно подтвердилось, когда он увидел цифры и свой собственный почерк. Застегивая пуговицы и смотря на номер, он услышал, как Гийом вернулся в спальню, останавливаясь в дверях. — Ты что, в тот раз как-то вытянул у меня его из кармана? — спросил Джонатан, поворачиваясь к нему и показывая взглядом на то, о чем говорит. — Теперь хранишь? Ну и как ему верить? Гийом хотел его видеть. Даже тогда. Воришка… — Или ты уронил его, пока сердито уходил. — Тот пожал плечами и сцепил пальцы за затылком, ухмыляясь. — Одно из двух. Connard. Джонатан закатил глаза. Он оделся и осмотрел себя в зеркале в коридоре. Вроде все на месте. Он поиграл в голове с идеей спросить Гийома и вновь услышать, что похож на болвана или еще на кого-нибудь, на кого у того хватит фантазии. Пожалуй, нет. — И что, поцелуй на прощание? — Абсолютно исключено. — Вопреки своим словам Гийом чуть запрокинул голову назад, открывая лицо. Джонатан смотрел на него и чувствовал небольшую радость. Он был… да, пожалуй, он был доволен тем, что все-таки приехал. Это был не просто хороший трах. Это был очень хороший трах. Джонатан склонился к нему и хотя очевидно Гийом подставил для поцелуя губы, решил поиграть. Нагнулся ниже, целуя в плечо. Грудь. Пупок. Мягко поцеловал чуть выше лобка, и выпрямился. — Я пошел. — Иди, — прошептал Гийом. — Выполняй свои супружеские обязанности. Джонатан вздохнул. Он прикрыл за собой дверь бесшумно, оставляя в квартире Гийома, ужинающую Бижу и сладкие, сладкие минуты, которые он будет вспоминать потом, когда захочет убежать от пугающей его реальности. Если не решит повторить. Теперь сам.