Долгие разговоры о французском

Гийом пощелкал красной пластиковой зажигалкой, купленной в «Теско экспресс». Он такие безвкусные вещи не любил, но его собственная в какой-то момент потерялась, как и все прочие, а это единственное, что он нашел в магазине. Зажав сигарету между зубов, он посмотрел через хлипкий просвечивающийся бак зажигалки на солнце. Еще две трети. Сместив фокус зрения на объект вдали, Гийом нахмурился. Скрестивший руки и опирающийся на боковую дверцу черного внедорожника, припаркованного на стоянке недалеко от выезда, Джонатан Харт явно чего-то ждал. Его лицо было опущено, он смотрел не вперед, а вниз, будто заснув с открытыми глазами, погрузившись в свои мирские думы. Гийом невольно затормозил и сунул руки в карманы. Если сделать несколько шагов назад, он еще может уйти незамеченным. Конечно, придется оставить велосипед на парковке, но это пустяк, заберет его завтра, зато избежит раздражающих бесед и очередного потока глупости и ханжества. Гийом думал об этом минуты две, посасывая сигарету и бесцельно играя с парой оставшихся пластинок жвачки в кармане. Впрочем… Это любопытно. Концовки такого сюжета всегда поражали своей драматичностью, а что будет здесь? Чтобы не повышать голос, он заговорил, лишь когда оказался на расстоянии четырех-пяти метров. — Ты меня теперь преследуешь? Джонатан вздрогнул и заморгал своими глубоко посаженными серо-голубыми глазами. Под ними залегли мешки накопленной усталости, будто он давным-давно хорошо не отсыпался. Гийом продолжил идти к велосипеду, но шаг сбавил. Он знал, что Джонатан остановит его. Как он и предполагал, тот тут же отступил от своей абсурдно огромной машины, огибая ее и спеша за ним. — Постой. — Голос Джонатана сорвался, будто он не репетировал эти слова. Наверняка репетировал. Гонял в голове, пока стоял и считал кружевные трещинки-паутинки на асфальте. Вопрос только в том, ждал ли он тут достаточно долго или вновь посмотрел расписание Гийома, зная, когда тот заканчивает работать. Хотя и то, и то выглядело жалко. — Нам нужно поговорить. — Нам? Мне не нужно. — Гийом. Это было что-то интересное. Джонатан назвал его по имени впервые за время их, так сказать, знакомства. Гийом его не винил, конечно. Он не искал симпатии, не искал общества. Но это происходило. Признаться, жизни Гийома хватало романтических приключений, и не то чтобы встреча с супругами любовников была чем-то из ряда вон выходящим. Он знавал пару тех, кто был в курсе его существования, но притворялся, что нет. Знавал тех, кто пытался придушить или выкинуть с балкона — его нос не сам таким вырос, но с тех пор Гийом научился разбираться в людях. Знавал и тех, кто использовал партнера, чтобы затащить Гийома в свою постель и пошалить втроем. И от этого он не отказывался: дары судьбы надо принимать, особенно когда они сами падают тебе в руки. Но Джонатан был чем-то другим. Угловатым, прямым и бесхитростным. Словно мелок для записей на доске. Простым, как его лицо с квадратной челюстью, будто вытесанной парой движений резца по кости. Потерянным, запутавшимся и тонущим в себе. Кораблик, что плывет по ручью на обочине. Хотел ли он быть углом этой любовной фигуры? Хм. Был ли опасен? Два хм. Гийом стряхнул пепел, пристукнув по сигарете указательным пальцем, и склонил голову вбок. — О чем ты хочешь поговорить, Джонатан? — спросил он, покручивая примятый мундштук. — Обо всем. Тот бросил неловкий взгляд на Стэнфорда, проходящего к своему округлому… чему-то. Гийом не разбирался в марках автомобилей. Во взглядах — разбирался. Смущенный, виноватый, подозрительный. В Джонатане чувствовались страх и смятение. Они переполняли его, обвиваясь веревками вокруг горла и рук, но было что-то сильнее. Он знал что. — Интересно, — протянул он медленно. — Мы можем… сесть в машину? — Джонатан открыл дверцу у пассажирского сидения. Гийом чиркнул взглядом по своему велосипеду, одиноко стоявшему в лоте, и лениво пожал плечами. Хочет поиграть? Что ж, он поиграет.

***

— Скажи сразу, это будет скучно? — Гийом втек в салон автомобиля, разливаясь по сидению, как будто они в интимной кальянной с приглушенным светом. Джонатан потер ладони о карманы, прежде чем сесть. Он сделал большой круг, обходя авто сзади, чтобы дать себе еще времени. Сердце билось так сильно, что подташнивало. Через окно он заметил, как Гийом осматривается. Изучает, что у него между сидениями — почти пустая бутылка воды, несколько монет, зарядка от телефона, — заглядывает на заднее сиденье, смотрит на зеркало. Задержав дыхание, жгущее в горле, Джонатан опустился на водительское сиденье и закрыл за собой дверь. Едкий жженый запах сигареты, растворяющийся на улице, повис внутри облаком. — Если ты начнешь зачитывать какие-то отрывки из брачного кодекса, я пас. Надеюсь, ты придумал что-то более оригинальное. — Гийом закончил начатую еще снаружи речь. — У меня в машине не курят, — резко ответил Джонатан, опуская стекло у пассажирского сидения. — Vraiment? Как жаль. Гийом приподнял бровь и, самоуверенно хмыкнув, не двигался. Смотрел на него, не мигая, и уже это было тем еще испытанием. Он думал, что продавит. Наверняка это выходило у кого-то другого, но не в этот раз. Стоило ему попытаться поднести сигарету к губам, Джонатан выхватил ее, выбрасывая в окно. Гийом выглядел удивленным, но всего на секунду. Самое сладкое мгновение, что фарфоровая маска шла трещинами и за ней мелькнул человек. — Допустим, — сказал он, прежде чем тонкие губы растянулись в маленькой вальяжной улыбке. — И куда мы едем? — Недалеко. Выехать за пределы кампуса, потому что Джонатан не хотел выяснять никакие отношения с ним на парковке. А вот Гийома, похоже, не волновало, кто и с кем его мог увидеть. Остановившись у маленького съезда с Северной кольцевой, Джонатан заглушил двигатель. Они оба молчали, и он тешил себя мыслью, что и Гийом не знает, что сказать, он так же растерян, но прячет это под заносчивостью. — Действительно недалеко, — заметил тот, поворачиваясь. — И что теперь? О чем будем говорить? Он зажмурился. Это был нелегкий разговор. Он причинял боль, но и умиротворение. Он расставит точки и даст понять, куда он готов зайти. И уже там, узнав конечную маршрута, определяться, что делать дальше. — О Ребекке. И вас. Всем этом. — Всем этом. Джонатан стиснул челюсти. Спокойствия, которое он с таким трудом собирал в себе, словно Золушка выискивая среди шелухи досады и отчаяния, оказалось катастрофически мало для встречи с реальностью. Возможно, в процессе он потерпит поражение, но и без игры выиграть невозможно. — Я думал над нашей проблемой и пришел к некоторым выводам. И для начала я хочу сказать, что я не такой, каким ты меня представляешь. — Притвориться, что я не помню предыдущей встречи? — Гийом сплел руки на груди. — Мне нужно было время, чтобы понять, что происходит, и что делать дальше, — Джонатан посмотрел на него в зеркало заднего вида, словно подсознательно боясь, будто прямой взгляд этой медузы обратит его в камень. — Осознать, что есть вещи, которые я не изменю, и вещи, которые не пойму. Например, секс без… без обязательств. Он приостановился, чтобы услышать подтверждение, то, что уже слышал. Что не было чувств, просто голый физиологический расчет и битая карта потребности. Гийом не отвечал, и впервые его молчание раздражало. — Ей нравится развлекаться, — продолжил Джонатан неуверенно, — и это бывает. Это нормально. И я отношусь к этому нормально. Слова дались ему с трудом. Это не было правдой. Ее неверность заставляла его кипеть гневом, томиться в бессильном отчаянии и трепетать от накрывающей похоти. Но он бы скорее перегрыз вены, чем дал Гийому проникнуть себе под кожу и узнать. — С каких пор? — Мы друг друга просто не так поняли в прошлый раз. Ведь это постель и ничего больше. Глупо ревновать к вибратору или туалетной бумаге. Вот и я… не ревную. Нет. Поэтому это ничего не значит. Он надеялся, Гийома оскорбит сравнение с туалетной бумагой, но тот не отреагировал. Погладив себя по плечу, он глубоко вздохнул. — И ты почему-то счел, что мне надо услышать это признание? — Тебе ничего не надо слышать, — выдавил Джонатан, раздраженный оплошностью. — Просто хотел обозначить, кто ты. Никто для меня. И мне все равно. Потому что ты — способ провести время, не более. — Убедил себя в этом? Джонатан сглотнул. Гийом не хотел следовать его правилам, и с каждым пасом он чувствовал вкус безысходности во рту все явнее. — Может, хватит переадресовывать мне мои же мысли своими вопросами? — Возможно, это заставит увидеть себя со стороны. Гийом рассматривал его, скользя взглядом блестящих зеленых глаз. В них застыла презрительная улыбка, словно это он считал Джонатана ничтожеством. Он! Который не мог удержаться в штанах, чтобы не залезть в постель к чужой женщине. Конечно считал. — Я думаю, что ты приехал не за этим, — сказал Гийом, немного помолчав. — Нет… не за этим. Он опустил руку, постукивая пальцами по пряжке своего ремня. — Ты так уверен? — Достаточно уверен, что ты бы не приехал к «никому», чтобы сказать, что он «никто». Губы Джонатана сжались в тонкую линию. Ему стоило многого перебороть себя. Сейчас мыслями он возвращался к тому, как просто было иметь дело с Гийомом на боксерской груше. Ну, положим, не настолько, но все равно. — Ну и зачем же я здесь, по-твоему? — Пытаюсь понять… слишком сложная схема, чтобы разыграть партию на троих. Непроглатываемый комок в горле Джонатана набух, становясь все больше и больше. Казалось, немного и он перекроет дыхание. — Нет никакой схемы. — Или ты просто недостаточно ее продумал. — Гийом поймал его взгляд в зеркале, и ему пришлось отвернуться. — Я думаю… это индульгенция. Но не с ней ты об этом говорил. — Я… еще раз повторяю: то, что происходит между нами, не твое сраное дело. Речь о том, какую роль… — Думаю, что это индульгенция для тебя. Слова сочились с его губ, как яд, и Джонатан ничего не мог делать, только впитывать. Оставаться телом, в которое уже вонзились чужие острые зубы. И яд тек, тек с них, разливаясь по венам отравой. — Ты оказался так оскорблен, что не ты сделал первый шаг, устав от однообразной рутины брака. Так оскорблен, что это сделала она, в то время, как ты думал. — Он говорил и говорил, будто размышлял об этом куда больше Джонатана. — Может быть, с тобой кокетничала коллега или симпатичная кассирша на заправке. Такие доступные для рук, такие недоступные для головы. Но для тебя хватка ошейника, в который ты влез, оказалась слишком жесткой, слишком давящей, чтобы глотнуть даже немного воздуха и пофлиртовать в ответ. А она решилась, она сделала шаг. И ты так зол из-за этого. Джонатан возмущенно развернулся, но профиль лишь продолжил говорить. — Ты так хочешь убедить себя в том, что тоже имеешь право поразвлечься, но тебе нужен слушатель. Тот, кто достаточно испорчен, чтобы не осудить тебя за пугающие твою морализаторскую натуру мысли. Пальцы Джонатана сжались на руле так сильно, что начало сводить левое запястье. Вот оно. Он не так умен, каким себя выставляет. Нет уж. Он копал и совершенно не в том направлении. — Их никогда не было, — процедил Джонатан, плохо скрывая злорадство. — Никаких коллег и кассирш. И от брака я не уставал. Я знаю, тебе это трудно представить, но я счастлив. В браке люди бывают счастливы. Ты ошибся. Я никогда не хотел… — Значит, я первый? — Что? Щелчок по пряжке, и от тихого звона у него поднялись волоски на загривке. Мурашки скользнули, будто он весь — подушка из пайеток, и вся кожа встала дыбом. — Я пробудил какие-то тайные желания? Или я влеку тебя как символ порока и наслаждения, которым ты меня сам и сделал в своем воображении? Поэтому ты не можешь перестать видеться со мной? — Что ты вообще несешь? — не выдержал Джонатан, разворачиваясь всем корпусом. — Я не… такой. И я вообще до сих пор… … не могу понять, как Ребекка решилась лечь вместе с такой скользкой рептилией. Он не закончил. Ему не показалось. Не плод его воображения. Все было правдой, и Гийом на самом деле тогда намекал на… он намекал. — Мне это неинтересно, — пробормотал Джонатан, сглатывая. — Что бы ты ни предлагал. — Для тебя это выглядит уже как предложение? — Пошел ты. Гийом играл с ремнем, опираясь локтем о подголовник сидения. Играл, словно с клубком, и Джонатан поймал себя на мысли, кого он напоминает. Текучий и изворотливый, как chat noir, который гуляет сам по себе. Было в нем что-то, что не давало ударить его, как бы сильно он ни проказничал. Ведь если ударишь chat, то ты плохой человек. — Соблазнительно. Но теперь и мне интересно. Ведь если ты здесь не ради Ребекки, то ради чего? Ты знаешь? Новый тихий звон, и Джонатана это начало раздражать. Как сотрудник, который нервно щелкает шариковой ручкой. — Перестань, — сказал он, но точно не знал, что именно ему хотелось, чтобы Гийом перестал — возиться со своими штанами, или задавать эти вопросы, на которые у него не было ответов. Он пришел их получать, а не наоборот. Но чем глубже Джонатан погружался в темную воду, тем больше она пропитывала его одежду и сильнее тянула на дно. И он понимал: Гийом ничего ему не скажет, если не уступить. Но если уступить, если он сам поймет… что у них с Ребеккой пошло не так, не пожалеет ли он? Гийом широко улыбнулся, но зубы не показывал. Его веки наполовину скрыли глаза, делая взгляд томным, почти неприличным. Джонатан не знал, чего он хотел добиться. Он вновь развернулся к рулю. Положил на него руки, словно сейчас предстоял сложный поворот на дороге. Отвратительно, что Гийом видел столько. Отвратительно, что он о стольком молчал. — Я не знаю, зачем я пришел. Почему мне какое-то дело до того, что ты там думаешь обо мне. Ты просто… — Тихий звяк. — Да прекрати. Джонатан резко положил руку поверх руки Гийома, чтобы только перестать слышать эти раздражающие звуки, словно какой-то маленький звонарь сидит между его ушей и дергает за нервы, как за рынды. — Это не я пригласил тебя к себе, — пролил новые капли яда Гийом. Пульс Джонатана подскочил, стучал изнутри, словно кровь хотела вырваться наружу. В виске, в запястьях, под подбородком. Он думал о том, что хочет отдернуть руку, убрать ее из опасной и интимной зоны, которая порождала в нем раздражение не только бряцанием пряжки. — Произнести это за тебя вслух? Гийом наклонился ближе, и Джонатан, кроме запаха сигарет, ощутил какой-то древесный одеколон. Терпкий, как влажная лесная листва. Странный, но очень запоминающийся. — Да. Гийом смотрел ему в глаза настойчиво, словно змея. Казалось, стоит моргнуть, и его зрачки вытянутся вертикальными струнами, поймавшими цель. Струнами, что, как рамки капкана — зубцами, окружены желтыми протуберанцами. — Я испытываю к тебе влечение и перебороть его сильнее меня, — прошептал он почти в губы Джонатану — почти, потому что пара дюймов не считается. — Просто смешно… — Я смотрю на тебя и вижу грех, которому так легко поддаться. Джонатан хотел рассмеяться ему в лицо, оттолкнуть и сказать, чтобы он вываливался нахрен из его машины и катился к черту. Этот тщедушный носатый препод с шепелявым акцентом мнил о себе слишком много. И откуда в нем столько уверенности? Он говорил, будто знал точно. Но он не… не знал. Он же уже ошибся. — Так же, как поддалась она. Липкое влажное осознание соскользнуло между лопаток вместе с каплями прохладного пота. Если он сделает шаг, что бы ни произошло, он будет таким же, как Ребекка. Испачкается той же тягучей грязью неверности, которая не оттиралась, сколько бы усилий ни прикладывал Джонатан в своей голове. И если они разделят это вместе, если… Поддаться легко. Точно. За секунду Джонатан сократил расстояние в пару дюймов, будто его и не было. Щетина усов мягко пощекотала верхнюю губу, и он только успел вдохнуть, прежде чем поцелуй стал глубже. Он сжимал руку Гийома внизу, касался его щеки носом и чувствовал дыхание на влажной мякоти своего рта. Несколько секунд промедления, чтобы он понял, что делает. И он понял. А потом язык Гийома, скользнувший в его рот, коснувшийся кромки зубов, перемешал все карты. Очень глубокий поцелуй, очень чувственный, почти непристойный. Джонатан ощутил нездоровое возбуждение, будто искусственное. Он не помнил, когда настолько заводился от одного поцелуя. Но его яйца так потяжелели, что казались инородными телами. Символ порока и наслаждения. Он сглотнул стон, отстраняясь. В груди стало тесно и болело, промеж ног воспаленно стреляло. Помотав головой, Джонатан отступил, выстраивая между ними как можно больше пространства. Ему все равно казалось, что они непозволительно близко друг к другу. Ровер, всегда видевшийся ему достаточно просторным, сжался, словно очень-очень маленькая лачуга, где нет выбора, кроме как дышать друг другом. Гийом шумно вдохнул и откинулся на сиденье, расправляя плечи. Несколько секунд он молчал, — и пауза казалась осязаемой, будто воздух заполнила душащая вязкая смола, — прежде чем заговорить: — Прости, я не это имел в виду, Гийом, я не знаю, как объяснить, — сказал он на выдохе, мазнув языком по нижней губе. — Просто уходи и давай забудем все. Джонатан не мог заставить себя посмотреть на него. Он именно это и хотел ответить, но теперь, когда слова вырвались из опутанной лиловыми тенями шкатулки Пандоры, они казались неправильными. Неуместными. Не теми, что должны были прозвучать. И реальность, выстроенная за ними, ему не нравилась. Поэтому он начал ее менять. — Нет. — Нет? — В голосе Гийома сквозило удивление. — Я хочу этого. Всего. Что ты сказал. Выпалив это, Джонатан не знал, откуда оно взялось. Он не думал о таком. То есть… он много раз представлял, как Гийом занимается сексом, но в его фантазиях это было с Ребеккой. И они оба получали наслаждение друг от друга. Ощущение боли и унижения вызывало в нем какой-то безадресный прилив сил. Он чувствовал опьянение и странное удовольствие. Мазохистическое, как от сковыривания корочки едва зажившей раны. Джонатан никогда не прыгал с парашютом, но думал, что то же чувствуют перед самим прыжком. В голове больше не осталось мыслей. Краем глаза он увидел, как Гийом разворачивается к нему и вновь изгибается, положив локоть на спинку сиденья. — О. Мне делать вид, что я поражен? Джонатан зло обернулся, надеясь, что может рассечь лицо взглядом, и оно стечет с его наглой головы. Губы Гийома согнулись в кокетливой чеширской улыбке. Он обезоруживал, и Джонатан мог только сидеть с приоткрытым ртом. Он ощущал себя загнанным в угол мышонком. Он ощущал растерянность. И чем дольше длилась пауза, тем больше она обращалась в злость. И похоть. Отвратительную и стыдную похоть, которая не давала ему сдвинуться и заставляла ждать ответа. — Знаешь, а я ведь живу недалеко, — протянул Гийом, очевидно насладившись беспомощностью Джонатана. — В Уэстсайде. Так что, такой ты или не такой? Хотя его пальцы и дрожали, он завел машину без промедления и лишних слов.