Когда сгорают мосты

— Мустафа!  В покоях раздается крик Махидевран. Она тяжело дышит, из глаз льются неконтролируемые слезы. Поток информации душит. Голоса служанок где-то там, за гранью, будто Махидевран под толщей воды; она их не слышит. В голове застыл лишь гроб с бледным бездыханным телом сына. Со следующим глубоким вдохом госпожа вновь падает в негу сна.  На этот раз перед ней стоит женщина: волосы у нее седые, но густые и длинные, глаза голубые, яркие. Смотрят на нее с глубиной.  — Кто ты такая? — Махидевран ее энергию осязает, и та ее пугает. Будто вокруг старухи вьются клубы магии. Она ядовито улыбается.  — Я Марид. Я послала тебе этот сон, Инамат. Все, что ты видела — произойдет в твоей реальности. Даже если сейчас ты будешь делать все, чтобы этого избежать — у тебя ничего не выйдет. Твой сын умрет той смертью, которая была ему обещана судьбой.  Черкешенка застывает. Не волнует ее, откуда ведьма знает ее первое имя, не волнует кто она такая. Лишь последние слова ее крутятся в голове навязчивым шумом. Вокруг тьма, лишь старушечьи глаза освящают путь. Бесконечные скалы, за ними — гром и сверкающие молнии, воздух сухой, душащий, трава под ногами серая, потерявшая свою жизнь. Как и Махидевран, из жизни которой в миг исчез всякий смысл. Слезы больше не льются. Внутри бесконечная пустота.  — Грязная ведьма, зачем ты мне это говоришь?! Зачем это всё делаешь? Раз нет иного пути, для чего я здесь?  Голос надорвался, госпожа хрипит. Но старуха ее прекрасно слышит, шевелит сухими губами.  — Есть одно решение. В этот мир я послала дитя из мира иного. Это девушка с волосами огненными, глазами зелеными. Личико ее белое, светится. Как только ты ее увидишь, ты сразу поймешь, что это именно она. Найди эту женщину, Инамат. Только она изменит будущее, ибо она не из мира сего. Она должна быть рядом с твоим сыном и в горе его, и в радости, в войне и мире, в благе и бедности. Она должна быть с ним каждую минуту своей жизни.  От упоминания рыжих волос госпожу передергивает. Однако сумасшедший довод быстро сходит на нет. Невозможно. — Каким образом я найду ее, Марид? Шайтанка! Хоть имя ее скажи, — Махидевран упала ниц перед ведьмой и взмолилась. Однако та была непреклонна:  — Она ближе, чем ты думаешь. Заполучить ее будет легко, а вот приставить к сыну и сохранять ее место рядом с ним — намного сложнее. Подумай сначала об этом. Я приду к тебе, если ты никак не сможешь найти ее. Однако обещаю тебе, за тридцать календарных дней на земле Аллаха ты найдешь эту женщину. Но… Чем быстрее, тем лучше, Инамат. Иди. Найди ее.  Марид касается лба султанши двумя пальцами и толкает ее. В негодовании Махидевран пытается противиться силе ведьмы, однако быстро засыпает вновь. Открыв глаза, она видит всю ту же комнату; вокруг нее трепещут лекари, она сонно трет лоб, чувствуя, как пульсирует точка, которой коснулась старуха Марид. Голова сильнее болит из-за неутешительной ассоциации: рыжие волосы напоминают лишь о змее Хюррем.  — Сколько я спала?  — Госпожа моя, слава Аллаху! Вы проспали четыре дня, у вас была горячка. Лекари от вас не отходили. Валиде Султан и повелитель навещали вас. И шехзаде подолгу сидел, совсем не уходил. Вы так нас напугали, видит Аллах… Махидевран массирует виски. Навязчивая говорливость Фатьмы утомляет.  — Достаточно. Найди Хюсрева-агу и Гюльшах мне, и принеси одежду. Живо. Все остальные пошли вон. Фатьма обиженно приседает в реверансе, показательно закрывая обожженные щеки платком. Махидевран на нее не реагирует.  Звук захлопывающейся двери окончательно будит султаншу. Она с трудом встает, однако накапливающаяся ярость дает о себе знать; Махидевран с криком злости переворачивает стол, тахту, бьет посуду. Отчаяние наполняет ее до краев.  — Проклятая старуха! Да покарает тебя Аллах, чтоб ты провалилась! А-а-а!  Женщина корит себя за то, что ужасная картинка поселилась в ее голове. И она в нее верит, не отпускает. Сама, собственными руками держит крепко, и выкинуть не может, не хочет. Будто само ее сердце твердит, что сон — единственная правда, которую будет знать история. Слезы вновь льются рекой, когда она чувствует взгляд ярко-голубых глаз сзади.  — Слезами делу не поможешь, Инамат…  — Прекрати меня так называть! Меня зовут Махидевран!  — Тогда прекрати звать меня старухой. У меня есть имя — Марид.  Черкешенка усмехается, оборачиваясь на ведьму.  — Марид… Изгнанная из Рая Аллаха демоница, дочь злого Джинна. Ты ипостась зла, ведьма, шайтанка! Как я могу относиться к тебе хорошо, да и после того, что ты сотворила с моим разумом? Может ты — плод моего больного разума и просто сводишь меня с ума?!  — Если я есть только ты, то откуда я знаю о женщине, живущей в этом мире, то, как она выглядит и о чем думает? И боле — я — женщина. А все Мариды, как известно, существа бесполые и бесформенные. Я не тот Марид, о котором ты думаешь. Я ангел, изгнанный из Рая лишь для того, чтобы помочь тебе, а ты эту помощь не шибко хочешь принимать, Инамат. Я даю тебе лишь один шанс. Не упусти его.  — Госпожа, с кем вы разговаривали? Служанки принесли наряды, Хюсрев-ага за дверьми, — Гюльшах глупо хлопает глазами. Аллах, как же она раздражает Махидевран. Думается ей, что служанка просьбу исполнить не сможет. Но больше поручать такое некому.  — Дайте мне то белое платье и идите прочь.  Рабыни переглядываются между собой и кладут на кровать султанши наряд, а затем, под строгим взгляд своей госпожи, уходят. Гюльшах тушуется, когда Махидевран резво натягивает платье, не заботясь, как оно будет на ней сидеть. Кафтан спереди топорщится из-за ряда серебряных нитей вдоль груди, шелковый воротник съехал — да и нет черкешенке до этого дела. Господи, она узнала, что ее сын умрет!  — Значит, слушайте меня. Это очень важно. Вы должны найти девушку с яркими рыжими волосами и зелеными глазами, с белой кожей. Ищите по всей империи, каждую проверяйте: рабыню или нет — мне нужны все. Пригласите художника, пусть зарисовывает всех. Хоть весь мир переройте, но найдите мне ее, ясно?!  — Госпожа моя… Такая девушка не одна в мире. Каким образом мы найдем ее?  Молчаливый слуга подает голос, но султанша предпочла бы, чтобы молчали оба раба. Ее выводит из себя даже ощущение ткани на теле.  — Хюсрев… У тебя недуг? Ты меня не слышишь? Найдите ее.  Махидевран чуть ли не дышит огнем, произнося последнюю фразу. Слуги кланяются и уходят прочь, а Гюльшах в дверях сталкивается с Айбиге-хатун. Та непонимающим взглядом провожает рабов.  — Махидевран Султан, у вас что-то случилось?…  — Айбиге, ради Аллаха, покинь меня. Или мой гнев на тебя перепадет.  — Мне ваш гнев не страшен, я уже его на себе испытала, госпожа.  — Айбиге!  Крымская принцесса, поджав губы, зло выходит из покоев. Она все еще пытается помириться с Махидевран, чтобы загладить вину, ибо извиняться не хочет. Но султанша ясно дает понять, что без прямых извинений не позволит Айбиге и на шаг приблизиться к себе или Мустафе. А принцессу гордость душит.  *** Прямо у покоев Айбиге останавливает какой-то евнух, что смог парой слов заставить настроение принцессы вскочить до небес. — Госпожа, вам письмо из Родоса, от Данаи Герай.  — Давай сюда. Ты свободен, — вместе с тем кидает рабу мешочек с золотом.  Крымская принцесса торопливо разворачивает письмо, едва зайдя в покои.  «Ох, дорогая сестра… Рада, что все обошлось. Впрочем, я говорила тебе, что Мустафа твоего фаворита не казнит. Ты зря волновалась… Надеюсь, сейчас все спокойнее. И надеюсь, что за свой проступок ты извинилась. Я знаю твою гордость, Айбиге, но сейчас это действительно важно…»  Улыбка принцессы спадает, она нервно вдыхает воздух.  «Для тебя в первую очередь. Ты ставишь отца в неловкое положение.  Пойми, я не хочу учить тебя. Но здесь дело не в тебе, а в папеньке. Мы же обе с тобой любим его. Ты знаешь, как слабо его сердце. Всего двумя словами ты можешь успокоить его душу, сестричка. Диана, кстати, со мной полностью согласна. Она ведь для тебя авторитет… Прошу, не выкидывай мои слова из головы, подумай над этим.  Если честно, знаешь, я так скучаю. Устала гнить в этом Родосе. Тут прекрасные весны и осени, но более я ничего выделить не могу. Рубиновый дом мне уже осточертел. Я не люблю всех этих дворцовых интриг, но понаблюдать было бы интересно, знаешь ли. Ты там в гуще событий, наверняка не соскучишься. А я гнию здесь с твоей матерью… На Родосе совсем все плохо. Хочу наконец вновь обнять тебя.  Скучаю.  С любовью, Даная.» Тяжелый звучный вздох заполнил покои принцессы. Она судорожно скручивает письмо в тончайшую трубочку, не замечая тревожных движений своих рук. Наконец она решает все же попытать удачу и выходит из своей комнаты, позволяя навязчивым служанкам увязаться за ней.  ***  Айбиге встает ровно у дверей, приглаживая свое платье и смахивая с него невидимые пылинки. Руки трясутся.  — Сообщите Валиде о моем визите.  Молоденькая служанка в молочном платье изящно проплывает в покои султанши. Крымчанка даже завидует — в женщинах, оказывается, столько грации, а она ведет себя как варварша. От неуютных мыслей хочется ссутулиться, но рабыня, уже вышедшая, плавно протягивая в приглашающем жесте руку, этого сделать не дает. С резким выдохом Айбиге заходит в покои своей тетушки.  И тут ее ждет сюрприз — Айше Султан оказалась не одна. В ее ногах, на мягчайших подушках, обитых шелками, сидит Махидевран Султан с какой-то вышивкой в руках. Она нервно вытягивает иглу сквозь полотно, на двух ее пальцах в нескольких местах уже выступила кровь — видимо, от того, что женщина не следила за своими движениями и пребывает в напряжении. На Айбиге она даже не взглянула. Айше Султан, по сему прочему, оказывается тоже не в лучшем расположении духа. Но все же улыбается племяннице:  — Айбиге, милая. Я так давно не видела тебя. Ты все засела в своих покоях и не выходишь. Иди сюда.  Просиявши, султанша хлопает по подушке у себя в ногах. Принцесса садится, теребя ткань платья.  — Валиде Султан. Я бы не хотела показаться наглой или беспечной, но у меня есть к вам просьба. Я уверена, вы и сами будете не против, если выслушаете. Прошу вас, — голос девушки приобретает нотки отчаяния.  Махидевран в четвертый раз укалывает палец, шипя и отбрасывая иголку. Только сейчас Айбиге обращает внимание на неважный вид кадины: некогда волнистые блестящие волосы в замысловатых прическах теперь  естественно прямые, и, видит Аллах, у нее точно прибавилось седых волос. Женщина даже не удосужилась надеть украшения, чтобы замаскировать потухший взгляд.  Махидевран, с характерной ей ложбинкой напряжения меж бровей, быстро откланивается и уходит. Айше поджимает губы от непонимания:  — Она с утра сама не своя. Захворала на четыре дня, вскочила, пришла неясно зачем… Из нее будто высосали жизнь.   — Наверное, это моя вина, тетушка. Я даже зайти к ней в покои не успела, как она прогнала меня.  Валиде Султан вновь улыбается племяннице. Как бы она на нее не злилась, как бы не презирала за ужасный поступок — Айбиге была ее любимой племянницей, дочерью любимого брата. Айше даже сама держала малышку на руках — как она могла на нее злиться? Султанше и самой не повезло в любви. Она знала, что это такое, поэтому ее гнев быстро сменился милостью.  — Оставим это на потом. В ней еще бушует море негодования, но скоро Махидевран успокоится. Лучше поведай мне о своей просьбе. У тебя такие просящие глаза, — Айше гладит племянницу по щеке.  — Я несколько лет во дворце, я давно не была дома.. Мне бы… Мне бы хотелось ощутить родную частичку. Мне сегодня доставили письмо от Данаи. Она писала, что очень скучает и сходит с ума от тоски, Валиде. Она на Родосе совсем одна, прошу вас, позвольте ей приехать в Топкапы. Умоляю вас!  Исхудавшие от нервов пальцы сжимают края платья женщины, и та лишь снисходительно вздыхает. Она ожидала что-то неисполнимое, но просьба Айбиге лишь заставила ее улыбнуться.  — Я была бы не против увидеть твою сестру. В последней раз я держала ее на руках совсем малышкой. Но почему ты просишь об этом у меня, а не у отца, Айбиге?  — Вы же знаете, он зол и обижен на меня… Я уже несколько дней пытаюсь добиться встречи, но он даже не отвечает.  Айше поджимает губы.  — Я поняла тебя. Я сама поговорю с ним и с сыном, уверена, они будут очень рады принять Данаю во дворце. В такое неспокойное время ее светлое личико подарит нам всем радость. Не беспокойся. Позавтракаешь со мной? — заговорщически улыбается Валиде.  *** Они находились на Родосе уже четыре года. С каждым днем быть здесь было всё сложнее во всех смыслах. Запасы из крымской казны не были бесконечными и не пополнялись, поэтому пришлось отстранить от работы больше половины людей поместья, и то как-то странно опустело. Не то чтобы это было плохо — меньше людей — больше воздуха. Однако тяжелое положение Крыма чувствовалась все сильнее, спадая на плечи неприятным грузом, несмотря на то, что семья Герай находилась далеко от эпицентра военных действий. Вести приходили каждую неделю и редко оказывались утешительными. Подвижек не было, и это заставляло весь мир вокруг тускнеть.  Новый день вновь начинается ужасно. В этот раз — с воплей Семихи. Данаей, однако, был замечен небольшой прогресс: сегодня жена Хана вопит не в комнате самой принцессы, а в общем зале внизу. Поместье, вроде как, было достаточно огромным, чтобы завываний жены Сахиба Герая не было слышно, но, видимо, здесь слишком пусто — эхо противного голоса женщины резонировало от каждого миллиметра стен.  Даная поворачивает голову в сторону балконных дверей. Солнце едва вышло за горизонт, тщательно скрытое серыми тучами. Пахнет дождем. Сколько сейчас? Семь утра? Отвратительно. Пора бы привыкнуть к фокусам сумасшедшей карги. Ее не выносили даже собственные дети — какая речь о ее падчерице?  С робким стуком кто-то входит в комнату, скрипя огромными дверьми. От противного звука захотелось закрыть уши.  — Принцесса, Семиха-эфенди велела… — Пошла вон, Асият, — поняв, кто является обладательницей голоса, шипит принцесса. Всевездесущая прислуга Семихи. Один ее вид вызывает рвотный рефлекс.  — Но, госпожа!  — Прочь, я сказала! Я скоро сама спущусь.  Дверь с глухим стуком закрывается, и Даная резко садится. Мягкая перина прогнулась под весом, обволакивая тело — так и хотелось вновь свалиться в постель и уснуть. Но был ли смысл? Поспать бы ей все равно никто не дал.  Со смиренным вздохом Даная решает наконец оживиться и начать утренние сборы. Когда она подходит к зеркалу, то испускает измученный стон. Ее лицо, и особенно глаза, приобрели совсем нездоровый оттенок. Вкупе с впалыми щеками и острыми ключицами это для многих выглядело смертельно. Буквально. Но Данае нравилось отражение. Ей нравилось тончайшими пальцами обводить острый контур ключиц. Нравилось трогать нежнейше тонкую кожу на лице и ощущать под ней кости. Ей нравилась эта худоба, она упивалась ей, потому что раньше она была для девушки решительно недоступной из-за ее пищевых привычек в прошлом. Здесь она пыталась сделать все, что бы не позволить своему телу приобрети лишний килограмм. Она сходила с ума, когда понимала, что ей совали больше еды, чем она планировала съесть.  ‘  Она абсолютно не понимала, к чему ей навязали эти обязательные сессии. Ее оправдали… Но почему-то она вынуждена сидеть в душном, тесном кабинете с выжирающей душу женщиной, которой нельзя было врать.  — Я смотрела ваши фото. Вы сильно похудели за последние полгода, но, как оказалось, это не единственный такой скачок в весе.  — Спасибо, что заметили. Я в курсе.  — Я листала вашу медицинскую карту.  — Без моего разрешения? Как невежливо, — саркастично выплюнула Даная, внутренне сжавшись от слов психотерапевта. Она не любила эту тему.  Женщина перед ней немного наклонила голову, но это не ускользнуло от внимания Данаи. Она поняла, что ее фальшивая расслабленность раскрыта.  — Ваш эндокринолог поставил вам расстройство пищевого поведения семь лет назад. Насколько для вас от одного до десяти этот диагноз верен?  — Я вам что, медик? — девушка словила на себе пытливый взгляд специалистки и нервно дернула шеей. — Десять.  Женщина торопливо записала что-то в свою толстую тетрадь, тепло улыбнувшись. И наверняка фальшиво.  ‘ Даная почувствовала, как кончики ее пальцев начали леденеть. Знакомый, но все еще неизведанный страх сковал ее тело, и она принялась расчесывать пальцы, возвращая им былое тепло. Странный транс отступил, и она вернулась к зеркалу.  Синяки под глазами не давали покоя, и скрыть их уже стало едва возможным. Она убивала всю свою энергию, прежде чем лечь спать. Она читала книги до тех пор, пока веки не тяжелели, стояла на балконе, пока не подкашивались ноги. Она могла спать без кошмаров только тогда, когда доводила свое тело до состояния клинической смерти, когда уже ни о чем, кроме сна, не могла думать. После таких экспериментов с телом кожа приобрела мертвенно-белый оттенок и не поддавалась солнечным лучам, даже если бы Даная провела под открытым солнцем весь день.  Вздохнув, она прерывает поток мыслей, возвращаясь в реальность, ощущая пол, на котором стоит босыми ногами.  Ей не требовались служанки, хоть она и привыкла к тому, что вокруг нее крутится много людей. Она оставила здесь лишь свою тетушку по стороне покойной матери и лучшую подругу, которую совсем не могла назвать своей служанкой — она, определенно, была больше.  Девушка прошлась пальцами сквозь темно-рыжие кудри, предварительно нанеся на руки масло, затем омыла прохладной водой лицо и некоторые участки тела, чтобы заставить его полностью проснуться. Она не стала надевать много украшений, ограничившись серьгами из белого золота с изумрудами — подарок отца. Она надевала их все чаще в надежде почувствовать флер отцовской любви, с которой он смотрел на нее всю свою жизнь.  Девушка поджимает губы, отталкивая лишние мысли. Конечно, она никогда не смогла бы быть с отцом так близко, как хотелось бы ей. Но ей не следовало быть слишком привязанной. Это ей определенно навредит. ‘ Психотерапевт поглощала ее нечитаемым взглядом, таким, что Данае хотелось выйти к чертям из давящего белого кабинета и никогда не возвращаться. — Вы любили своего отца?  — Нет, — уверенно, скучающе.  — Нет?  — Нет. — А маму?  ‘ Ее пальцы снова начали леденеть. Она попыталась не обращать внимания. Закончив с короткими сборами, Даная спускается вниз. Картина ее не особо радует. Ее мачеха рвет и метает; отчитывает бедного слугу за то, что тот не может предоставить хорошей еды. Принцесса усмехается про себя. Семиха, сказать бы помягче, была выращена в тепличных условиях, и до сих пор жила в роскоши — ей было не понять бедной жизни никогда. И не понять того, что несчастный слуга навряд ли имеет отношение к почти опустевшей казне и голодомору по всему Родосу. Что ей, женщине, на которой каждый день висит с два килограмма золота?  Данае не должно быть до этого дела. Но поддеть лишний раз мачеху, зная, что никто ей ничего не сделает, принцесса любит. Хотя сейчас она больше закипает от несправедливости.  — Семиха, отстань от него. А ты можешь идти, — спускаясь с лестницы, проговаривает принцесса. Пустой зал отдает ее слова эхом. Сжавшийся мужчина благодарно ей кланяется.  — Стоять, окаянный! Уйдешь, когда я скажу!  Янтарные глаза престарелой женщины мгновенно начинают сиять от злости, когда она оборачивается на падчерицу. Слуга, кажется, скланивается еще ниже, предчувствуя беду.  — Ты скоро до смерти замучаешь каждого, кто здесь живет. Напряги свои куриные мозги и пойми, что по твоему хотению здесь не вырастет гора золота! Отстань от бедного человека, он трясется как осиновый лист при виде тебя.  — А ты мне не указывай, мелкая дрянь. Ни твоего отца, ни твоего брата здесь нет, так что попридержи язык. И что за вид? Ты крымская принцесса, а одеваешься как местная шлюха.  Семиха со снисходительным выражением лица теребит рыжий локон девушки, а после брезгливо отбрасывает, видя злой прищур принцессы.  — Недалеко ушла от матери.  — Замолчи.  — Разве я не правду говорю? О ней не принято молчать, — улыбается. Слащаво, так, что у Данаи сводит скулы от отвращения.  — Мой брат бы задушил тебя прямо здесь. И знаешь что? Ему бы никто не сказал ни слова. Ты ведь отвергнутая женщина, мать, жена… Едва ли кто тебя вспоминает. Айбиге хоть раз писала тебе? О, сомневаюсь. Даже собственным детям плевать на тебя, так что помолчи, побереги свою крошечную гордость.  Даная говорит это с улыбкой — с оскалом,  слова из ее рта льются патокой. Она видит, как раздуваются от злости ноздри Семихи, видит, как та заносит руку для пощечины…  И хватает прежде, чем ладонь старухи достигает ее лица. Упругие кудри подпрыгивают в такт хозяйке, падая на лицо, и это делает ее взгляд еще более безумным, чем прежде.  — Отпусти, отпусти, тварь!  Даная не пускает, смотрит прямо мачехе в глаза, залезая к ней в душу по самые пятки. Триумф почти разливается по венам, но она слышит отдаленный крик брата в конце зала.  — Матушка! Даная, прекратите немедленно. Как вы можете разыгрывать такие сцены перед рабами?! — юноша аккуратно высвобождает руку сестры от руки матери, и как ни странно, отходит от Семихи вместе с Данаей. Победная ухмылка сияет на ее лице, пока на лице женщины сияют слезы.  — Орхан, Орхан, она сама, я… Она специально это делает, как ты не понимаешь! — Довольно, матушка! Хватит. Даная всё еще наша семья, вы не смеете так с ней обращаться, сколько раз вам повторять?!  Даная скалится в последний раз и, резко освобождаясь от хватки брата, кивая ему, резво уходит. Ей нужно выпустить пар. Она каждый день благодарила богов за то, что конюшни располагались в непосредственной близости к усадьбе, ибо конные прогулки, можно сказать, являлись для нее единственным развлечением здесь. Точнее, адреналин от этих прогулок.  Миновав сбруйную и хранилище корма, принцесса прихватывает с собой всю амуницию и пару морковок, затем проходит прямо к денникам. Конюх, стоящий у стойла ее коня, нелепо поклонился, отходя от блестящей и абсолютно черной морды арабского скакуна принцессы.  — Госпожа, вам запрячь коня?…  — Уйди отсюда, я сама запрягу его. Охрану не отправляй. Конюх вновь нелепо кланяется, желая побыстрее убраться прочь от разъяренной госпожи. Он точно не помнил, когда в последний раз она приходила сюда не в гневе.  Проехаться галопом на коне всегда казалось ей самым полезным, что она может сделать, чтобы избавиться от удушающей ненависти ко всему живому. И от пустоты. Оставаться живой ей помогал только мгновенный адреналин, который в последние четыре года Даная получала от двух вещей: экстремальное катание на коне и доведение до белого каления ее дорогой мачехи.  Погруженная в свои мысли, девушка не замечает, что слишком сильно затянула ремешки на седле коня. Тот пренебрежительно фыркает.  — Прости, прости, Вельзевул. Держи, — она протянула коню здоровый плод моркови, и животное поглотило его за один укус. Вельзевул. Интересно, кто в здравом уме кроме нее додумался бы назвать так питомца в мусульманской стране?  Хотя, сейчас, в остром желании почувствовать тот отголосок свободы, который принцесса получала каждый раз, гоняя коня до невообразимых скоростей, ей вообще не было дела до ее собственного поведения. Она дочь крымского Хана — в этой стране ей никто не указ.  Даная завязывает последний ремешок на морде Вельзевула и открывает стойло полностью, чтобы вывести коня из конюшни. Принцесса замечает, что в последние три раза, включая этот, когда она приходила сюда, все слуги мигом исчезали. Тот новый конюх, имя которого она так и не смогла запомнить, все же, был довольно сообразительным.  Девушка вывела коня с другой стороны конюшни прямо к лесу и отпустила поводья, не заботясь о возможном побеге Вельзевула. Он лениво куснул траву и остался ждать хозяйку. Та стянула с запястья длинную черную ленту и резво перевязала копну рыжих кудрей, которыми вечно любил играть ветер, и тут же залезла на седло, устраиваясь поудобнее. Благо, ее заранее сшитые комплекты свободных кафтанов с брюками позволяли ей это сделать.  Не думая ни о чем другом, Даная пускает коня галопом. Ее тут же подхватывает ветер, одаривая ее лицо суровым хлыстом, заставляя путаться волосы и морщиться от резкого потока. Легкие обжигает, когда девушка делает резкий вдох. Спертый скоростью воздух разливается внутри, будто особо крепкое вино: обжигающе вкусное. Может, именно так бы Даная и описала ощущение мнимой свободы, которое получает в этот момент.  За верхушками сосен виднеется обрыв. Ее любимое место. Девушка подначивает коня скакать еще быстрее, пока соблазнительная точка невозврата была все ближе и ближе. Когда обрыв стал полностью неминуем, Даная не сбавила скорости, где-то на подкорке сознания слыша чей-то обеспокоенный крик. Времени думать о том, почудилось ли это ей от высокого уровня адреналина в крови, не было, потому что в следующую секунду принцесса до боли в ладонях стискивает поводья. Ударной силой девушка роняет голову на шею громко заржавшего животного и видит, как под одним из его передних копыт исчезает в бездну небольшой кусочек скалы. Нос Данаи смотрит прямо в пропасть, и она, с выпученными от восторга глазами, громко выдыхает с облегчением. Тихо усмехается, блаженно прикрывая глаза.  Момент ее абсолютного удовольствия от жизни прервал крик; ей не почудилось.  — Даная! О, Господи, черт возьми! Отойди оттуда, умоляю тебя!  Она обернулась на брата и улыбнулась ему, все еще лежа на шее Вельзевула.  — Иди сюда. Тут красиво, — опьяненным голосом кричит она, заставляя коня чуть отойти от обрыва; но все еще недостаточно, чтобы не кричать для того, чтобы парень ее услышал.  — Я не могу. Маркиза скорее опрокинет меня, чем двинется вперед еще на дюйм. Она чертова трусиха, ты же знаешь!  — Я знаю. И ты тоже трусишка, да? — уже тише говорит она, добавляя голосу нотку игривости и заставляет коня подойти ближе. Ее брат обречено вздыхает.  — Ты напугала меня до смерти.  — Я занимаюсь этим каждый день.  — Что?  — Я скачу на Вельзевуле сюда, прямо к концу обрыва, каждый день, — непринужденно объясняет.  — Я думал, что я просто ослышался. Даная, ты сумасшедшая! Перестань заниматься этим. Поэтому ты перестала рисовать, да? Нашла другой способ выпустить пар.  Даная печально улыбнулась Орхану. Несмотря на то, что он сын Семихи, он любил сестру так ясно, как светит солнце. Конечно, так было не всегда — до той поры, пока он не познал запретную любовь, как его отец. С тех времен старший брат начал относиться к Данае в разы теплее и терпимее, защищая от нападок своей матери. И девушка была ему безмерно благодарна за то понимание, которое уже столько лет видела в его глазах. Все-таки, они имели что-то родственное внутри себя; и речь была не о крови.  — Я скучаю по Каре. Этот бес совсем перестал писать, так что мне пришлось угрожать в письмах его телохранителю, чтобы он присылал мне новости о том, жив ли черт возьми мой брат вообще, — усмехаясь, вдруг тихо проговорила Даная, чувствуя, как холод крупинками пытается одолеть ее пальцы, но быстро отступает. — Но я рада, что он становится тем, кем мечтал. Непобедимым и верным полководцем. Я же не могу исполнить свои желания как он.  Орхан закусил губу, опуская голову, и погладил свою кобылу по ее гриве. Очевидно, пытаясь подобрать слова.  — Кажется, ты запугала его протеже настолько, что теперь он отправляет письма всей семье.  Даная глухо рассмеялась, поправляя шерстяной воротник — она резко ощутила острый холод леса.  — Поедем в дом. Здесь холодно.  Орхан кивнул ей, слабо улыбнувшись.  ***  — Семиха-эфенди, прибыл начальник стражи Хана. Хочет видеть вас, сказал, что срочно.  Женщина оборачивается, все еще не отошедшая от приступа ярости. Она была похожа на бешеного зверя: ее волосы нелепо повылезали, пока она рвала их на себе, чтобы успокоиться. Семиха быстро пригладила их обратно в некогда идеальный пучок и завернулась в шаль, не позволяя ни единому волоску торчать. Казалось, в этом поместье она одна чтила все законы и традиции по отношению к женщинам. Это одновременно выводило ее из себя и заставляло гордиться собой: жена Хана действительно была едва ли не единственной, кто сохранял такого размера уважение к заповедям бога. Она была чертовски довольна собой, думая, что является самой лучшей, самой идеальной последовательницей Аллаха на свете. Она думала, что это избавит ее от грехов, которые она совершила.  Женщина, все еще немного нервная, резким кивком головы приказывает вести слугу к неожиданным гостям. В тайне Семиха надеялась на то, что они принесли новость о том, что ее супруг почил.  Тогда она могла бы сделать с Карой и Данаей все, что ей душе угодно.  Она быстро отсеивает эту мысль, не давая ей прорасти в ее голове. Аллах запрещал желать вреда ближнему. Вообще кому угодно.  Выйдя на улицу, женщина поежилась, еще сильнее закутываясь в толстую шаль. Перед домом действительно стоял самый верный человек ее мужа с несколькими воинами.  Он склонился, протягивая письмо Семихе.  — Госпожа. У нас приказ от великого Хана.  Значит, не почил.  Семиха довольно незаметно скривилась от этой мысли, открывая письмо.  С каждой непривычно идеально выведенной строкой выражение лица женщины принимало все более яростное выражение ровно до тех пор, пока она не прочла его полностью. Она еле сдержалась от того, чтобы не порвать письмо в клочья.  Семиха медленно выдыхает, успокаиваясь и принимая полное безразличия выражение лица.  — Принцесса больна. Я не могу ее отправить. Возвращайтесь обратно, Ферит-ага.  — Простите, госпожа. Письмо прислано для вас лишь чтобы поставить в курс дела. Мне приказано доставить принцессу в любом из случаев. Я бы хотел взглянуть на нее, чтобы увидеть, насколько она больна.  Семиха раздраженно вздыхает, подмечая, что с возрастом ей все труднее сдерживать свою ярость. Ледяным тоном она проговорила:  — Она прикована к кровати. Не может встать.  — Я должен убедиться. Тогда приведите ко мне целителя, который ее лечит, чтобы я мог посоветоваться с ним.  — Аллах, — шепчет она, прикрываясь рукой, чтобы скрыть свою злость. — Ты всегда был упрям. И верен моему мужу.  Названный Феритом возвышался над женщиной с непробиваемым выражением лица, смотря прямо перед собой. На замечание супруги Хана он не дернулся, прожигая ее взглядом. Он ее не жаловал.  Она знала об этом.  — Велите собирать вещи принцессы, Семиха-эфенди. Не заставляйте меня применять методы, которые вам не понравятся. Я также ожидаю, что принцесса в полном здравии и не была подвержена вашему сомнительному влиянию.  — Следи за языком!  — Мама! Хватит. Внезапно для Семихи появившийся Орхан взял мать за руку, настойчиво дернув ее. За его спиной шла Даная.  — Ферит, — калга кивнул стражу. Его сестра сделала то же самое, подходя ближе.  — Ферит, по какому вопросу ты явился? С нашим отцом все в порядке, Иншаллах?  — Принцесса. Хан в полном здравии. Он отправил нас за вами, — мужчина протянул еще один свиток Данае.  Семиха нервно дернулась в желании схватить письмо и разорвать. Орхан вновь дернул ее руку — сильнее, чем в предыдущий раз. Женщина зло посмотрела на сына, и, вырвавшись, спешно ушла в дом.  Даная развернула письмо. То, как быстро ее лицо из хмурого и серого преображалось с каждый строчкой, не заметить было сложно. Орхан мягко обвил ее руку.  — Что там? Что хочет отец?  — Он хочет, чтобы я приехала. Тетушка Айше и брат повелитель хотят, чтобы я приехала… В Стамбул. Он написал, чтобы я как можно скорее отправилась в путь, — не владая над своим голосом, сказала она, — Кираз, найди мою тетушку Зару и Диану. Пусть собирают вещи. Мы едем в столицу османов…  Даная торжествующе вздохнула.  — Орхан, — она обернулась к нему с мягкой улыбкой. — как только я приеду, обязательно пришлю вам весточку и подарки, скажу отцу, что нам нужны деньги. Ферит, сколько примерно нам добираться до столицы?  — Около пяти дней. Мы поплывем на корабле, отплытие завтра утром. Поторопитесь, принцесса. Я уйду на корабль и приду за вами завтра. Калга, мое почтение.  Страж поклонился и ушел. Ровная поступь его подчиненных, облаченнных в доспехи, отдавала гул до тех пор, пока они не дошли до ворот.  Даная повернулась к брату с улыбкой. Он ответил ей тем же, но на его лице застыла обреченность.  — Я очень рад этому, Даная. Надеюсь, поездка в Стамбул положит конец твоему самобичеванию. Здесь ты угасаешь с каждым днем. Надеюсь, ты не задержишься там так долго, как Айбиге… Без вас обеих поместье совсем опустеет.  — Орхан…  — Не нужно. Иди, собирайся. Диана наверняка прыгает до потолка от счастья. Она мечтала увидеть Топкапы все то время, что я ее знаю.  — Мне кажется, что она не уедет. Она останется с тобой.  — Нет. Она тебе нужна. Диана, после тебя и твоей тети, самая умная девушка из всех, что я когда-либо знал. И она безумно верная. И что здесь ее ждет? Участь любовницы? Она будет терпеть, пока моя жена будет звать ее шлюхой, как Семиха твою мать? Я испорчу ей жизнь, если позволю остаться со мной. Ты можешь дать ей гораздо большее будущее, чем я.  — Возможно, ты прав. Но без тебя она угаснет…  — Но вы ведь отправляетесь туда не навсегда. Даная приоткрыла рот, поняв, что забыла о том, что ее зовут в Стамбул лишь как гостью. Горло засаднило.  — Да… Да. Я думаю, год, максимум два. И тогда мы наконец будем дома. В Крыму.  — Иди. Я не стану провожать тебя. Я не смогу смотреть Диане в лицо… Хорошей дороги, Даная. Калга поцеловал сестру в лоб и погладил по щеке, не заметив, как та покрылась мурашками и поджала тонкие губы. Мягким движением другой руки у ее спины подтолкнул девушку в дом. Ее движения стали намного более скованными, когда она уходила, но он быстро ушел в свои мысли, чтобы заметить это.  ***  Когда Даная тихо зашла в покои, Диана собирала ее вещи, не заметив принцессу.  Даная думала о том, что такую женщину, как Диана, действительно сложно не заметить. Она была узбечкой с характерным разрезом глаз и удивительно здоровыми, шелковистыми черными волосами, достававшим ей до талии. Диана действительно была очень красива, хрупка и нежна. Словно соткана из сияющих тонких нитей. Не один крымский калга, очевидно, был ей очарован.  Даная деликатно кашлянула, привлекая внимание девушки. Она сверкнула своими черными глазами, когда повернулась, укладывая в идеально ровную стопку какую-то замысловатую мантию.  — Диана…  — Нет, — небрежно оборвала девушка, и Даная повела бровью. — Ничего мне не говори. Я действительно хочу поехать. С тобой. У меня нет здесь будущего, и я не собираюсь влачить свое бесполезное существование с ним. Это инфантильно.  — Ты говоришь прямо как он.  Сердце Дианы на миг сжалось, и это четко проскользнуло в ее дрогнувших ресницах.  — Я не брошу тебя.  Даная убрала руку от створки двери и подошла ближе. Ее руки дрогнули, когда она подумала о том, чтобы приобнять подругу, и принцесса так и осталась напротив Дианы, когда заговорила.  — Ты свободна. Я освободила тебя, — она видела, как приоткрылся рот девушки, когда она захотела запротестовать, и подняла руку, — И я не спорю, что тебе будет лучше со мной. Я знаю это. Но я также хочу напомнить тебе, что ты не рабыня, и у тебя есть право выбирать, как строить свою жизнь.  — Я выбираю остаться с тобой. И я готова остаться там с тобой навсегда, я знаю, как ты этого желаешь. Я хочу быть подле тебя и быть твоим человеком. Это достаточно веский аргумент?  — Вполне.  Даная выдохнула, чувствуя, как незримый груз спал с ее плеч. Диана кротко улыбнулась ей, продолжая заниматься их вещами.  — А где тетя?  — За твоей спиной.  Даная обернулась. Рыжеволосая женщина — буквально более возрастная версия Данаи, ухмыльнулась, проходя в покои с маленькой миской в руках. Она мешала в ней хну.  — Ты добилась своего, моя девочка. Твой отец наконец додумался исполнить твою мечту. И я напоследок кое-что должна сделать для тебя. И Ди.  — Снова руны? Клянусь, я никогда их не пойму, — застонала Диана, откладывая какую-то блестящую ткань в сторону, складывая руки у груди.  Даная наоборот оживилась, подходя к тетушке.  — Задери рукав на левой руке, — приказала женщина, и после исполнения просьбы начала выводить тонкой палочкой первый символ. — Помнишь, как называется и что значит?  Даная взглянула на руку: Зара нарисовала прямую линию и две маленьких, исходящих от первой вверх.  — Руна Феу, — с придыханием сказала принцесса, — Незыблемость амбиций, которые приводят к результату. — Умница, — прошептала Зара, вырисовывая следующую руну: две параллельных линии и одна косая сверху.  — Уруз. Руна праведного огня.  И завершающая третья руна — прямая линия с засечками с двух сторон к верху. Ее значение Даная запамятовала, хмуро оглядывая рисунок из хны.  — Альгиз. Защита, — подсказала Зара. — Пока этого хватит. Нельзя перегружать рунами незнающего человека. Диана, иди сюда. Тебе тоже нарисуем.  Упомянутая скептично оглядела рисунки на руке у принцессы, но все равно задрала рукав. Зара нарисовала ей руны Альгиз и Лагуз, означавшую сильный, пытливый разум.  Несмотря на неприкрытый скепсис, который гулял по лицу Дианы, она улыбнулась.  ***  Остальная часть дня пролетела быстро, будто Даная только моргнула — и закатное солнце уже озарило ее пустеющие покои.  Ей так и не породнилось это место. Тут она не могла спокойно спать и существовать, хотя и в Крыму было не сильно лучше, но все же — в ней тогда теплилось маленькое домашнее чувство.  Она много, очень много думала о том, почему ей было в несколько раз тяжелее здесь. Эта жизнь была сильно проще прошлой. Даная росла в шелках, купалась в золоте и достаточном обилии любви, но напротяжение всех пятнадцати лет ее не отпускали странные, сковывающие чувства. Ее постоянно поедала тревожность; может, это потому, что она была не на своем месте? Но тогда зачем все это?  Она часто вспоминала тот ужас, что испытывала первые три года жизни здесь. Она была чертовым младенцем. Даная не могла говорить, не могла поворачивать голову или совершать какие-то действия огромное количество времени, и это ощущалось как ад, потому что ее ум всегда был ясным, в отличие от тела, которое долго не подчинялось ей.  За это время Даная научилась определять время с точностью до четвертей часа, ориентируясь на положение солнца или луны, и иногда даже на собственные ощущения. Она воскресала различные знания в голове, которые могли бы ей помочь, повторяла школьные предметы, вспоминала стихи, песни, книги, фильмы — все, что могло занять ее мозг и не дать ему скиснуть до состояния неживого желе, пока она не могла делать ничего, кроме как бесконечно думать. Еще она научилась чувствовать общую атмосферу там, где находилась. Хорошо развила периферийное зрение. И проклинала себя за один дар: у нее был безупречный слух. Даная могла слышать, как кожа на пальцах ног трется друг о друга. Это выматывало, но она и это научилась контролировать, хоть и не с превосходным успехом.  Еще она старалась быть достаточно тихим ребенком, чтобы не иметь проблем в будущем. В отличие от брата.  Она долго присматривалась к нему, что-то в нем было, такое же, что и в ней. Она смотрела на его глаза, когда они лежали в общей большой кроватке, и видела в них кристальную ясность.  В конце концов она оказалась права. Тот тоже оказался не в своем теле. Хотя долго, очень долго сомневалась, пыталась придумать, как ей понять, правдивы ли ее мысли или она действительно сходит с ума. Но он сделал всё за нее; достаточно примитивным способом.  Когда он в первый раз упал из кроватки, из его рта вылилось очень четкое подобие… Русского мата. Когда мальчик увидел ее огромные округлившиеся глаза, то засмеялся так громко и сильно, что собрал в их комнате всех слуг. Она долго не решалась заговорить с ним после этого, думая, что просто сходит с ума, но и здесь он взял инициативу на себя.  Оказалось, что в отличие от нее, он совсем не понимал где находился и чего от него хотели. Он тоже был русским, ему было двадцать пять, когда он умер и попал сюда. На год меньше, чем ей. Однако их примерное развитие и видение мира оказалось очень похожим, несмотря на то, что в прошлой жизни они явно не были знакомы. Интересным было и то, что у него имя было новое — Кара, а Даная была Данаей и в прошлом. В итоге они сошлись на простом совпадении.  Данаю этот поворот событий сильно обрадовал и загнал мысли о сумасшествии в дальний угол ее разума.  Но все хорошее имело свойство заканчиваться. Кара был в прошлой жизни военным и рвался на поле боя, несмотря на все предостережения Данаи. Во дворце ему было скучно. Она бы с удовольствием поехала с ним, но у нее, как у женщины в шестнадцатом веке, не было такой возможности. В итоге она осталась окончательно одна, когда Айбиге забрали в Стамбул. Тогда Даная решила заняться воспитанием собственной психики. Слушала рассказы солдат, заставляла себя бродить по темницам и смотреть на людей. Смотрела на пытки. Смотрела, как зашивают людям открытые раны с торчащими костями и кучей крови… Она пыталась подготовить себя ко всему возможному, с чем она могла бы столкнуться в этой жизни.  Сначала было сложно. Потом она действительно привыкла, и многие непривычные виды больше не вызывали у нее животного ужаса или чистого отвращения. Получилось даже не отворачиваться от особо нелицеприятных картин. Даная всецело надеялась, что все это было не зря.  Периодически прокручивая все события в голове, не прекращая бесконечный анализ, она торопливо шла в крыло для слуг. В руках она нервно переворачивала тубус с письмом. Мимо нее за весь путь просеменил лишь один молодой мужчина с загнанным взглядом, но принцесса не обратила на него никакого внимания, дергая ручку двери. Та поддалась с легким скрипом, и Даная вошла в немного мрачную комнату.  — Госпожа, — миниатюрная девушка с заметными золотистыми волосами поклонилась ей, держа легкую улыбку на губах. Даная часто отмечала, что эта девушка с каждым годом становится все более красивой.  — Залия, здравствуй. Что ж, — принцесса смерила девушку на пару лет старше ее непонятным взглядом: суровым и жалостливым одновременно. — Твое время пришло… Время для всех вас. Ты готова?  — Вы готовили меня всю жизнь. Вы и ваша тетушка.  Даная кивнула; скорее, своим мыслям, нежели самой рабыне. Протянула ей тубус с письмом.  — Ты поплывешь со мной к османам, оттуда отправишься в Крым. Это письмо отдай Фазилет. Она выберет девушек, которые отправятся вместе с тобой в Стамбул, во дворец. Ближе ко мне. Нам пора действовать.  — Вы не планируете возвращаться в Крым, моя принцесса? — поинтересовалась Залия, забирая тубус.  Даная подняла на нее глаза, окидывая неясным взглядом. Ухмыльнулась… — Нет.