Fraсtal

      L возвращается, немного придя в себя. Садится напротив, долго смотрит, ничего не говоря.       Лайт моргает — всё это время он, похоже, находился в каком-то оцепенении, отключившись.       — Почему?       Молчание.       — Отвечай! — выдавливает детектив сквозь зубы.       Он не помнит, когда он был так зол. По-настоящему.       Если подумать — L никогда не злился на Киру. Кира был его делом. Интересным, увлекательным, щекочущим нервы — настоящим, достойным вызовом — но только. Иногда заставляющим бояться — в этом L может теперь признаться, он видел достаточно в чужом разуме, чтобы осмелиться не скрывать от себя собственные чувства, но — не злиться.       — Я не знаю.       L выдыхает, считая до пяти.       — Тогда ты узнаешь вместе со мной.       — Смотри мне в глаза.       Лайт медлит, опустив ресницы. Но L здесь не до того, чтобы ждать. И он хватает пленника за волосы, запрокидывая ему голову.       — Смотри мне в глаза! — повторяет он, почти шипя. — Смотри, или я тебя заставлю!       Кира слышит его, через силу — но смотрит, и L, поспешно бросившийся в чужую ментальную матрицу, тут же проваливается, будто под ногами распахнулся зев выбитого люка…       В темноту.       В закрытую чёрную комнату — беспросветное пространство, обрушившееся на него, как горный оползень, грозя раздавить, раскатать слоем. Сплошной мрак перемежается только резкими красными вспышками — раскалённый от силы сопротивления, призванной только — не пропустить его дальше. Он тонет в нём, настолько вязком, что не может дышать. Плотная, враждебная атмосфера чужого ментального лабиринта, материя, нацеленная на то, чтобы убрать его, выбросить вон, если понадобится — уничтожить…       Он прорывается. Он не собирается отступать. Он никогда бы не подумал, что резистент может быть таким — густая патока из огня и темноты, сдавившая грудь и виски, точно железным обручем, и кольцо всё сжимается… Но у L есть преимущество: это он вклинился в чужое сознание, а не наоборот, атаковать легче, чем защищать, рано или поздно психика истощится — и при такой борьбе скорее рано. Там, где он отвоёвывает один шаг, личность под интервенцией — получает тяжёлый урон. Долго так продолжаться не может, иначе её просто раскрошит…       Он пытается вырваться отсюда. Пробить этот чёртов защитный вал, за которым откроется ясность ответа, — он просто должен его знать, то, что повергает его в такой страх. И это тяжело, адски тяжело — сознание Лайта закрывает себя так яростно, будто пытается свернуть весь внутренний мир до размеров точки на листе — и атакует в ответ, несмотря на растущие в прогрессии алые расколы.       L начинает ощущать предел. Его психика форматирует восприятие ментального сопротивления в известные чувственные образы, во тьму, треск и гул разрядов. Пелена, окружающая его, иногда идёт надрывами... Связь с Ягами становится слабее, но не исчезает, и сквозь беспрестанный шум L слышит где-то далеко глухое, без конца повторяющееся, как удары о твёрдое стекло: “Я не знаю!! Я этого не знаю!!”       На краю его сознания крик переходит в вой.       Твердь под его ногами сотрясается, в ней появляется разлом, подсвеченный красным, ширится, начинает расти, преграждая путь. Оттуда, снизу, бьёт жаром и сухим воздухом — игра фантазии, основанная на памяти рецепторов. И — надрывное, срывающееся, на пределе восприятия его разумом в исходящем вспышками мраке чужого на части раскалывающегося сознания:       “Я не знаю, почему ты стал нужен мне!!”       L отшатывается от горячего, плюющегося пламенем края — и его выбрасывает. Не просто выбрасывает — фигурально впечатывает о стену, оставляя длящееся гудение в висках.       Он настоящий, здесь, в наявности — крик, хриплый от сорванного голоса. Лайт всё это время кричал, хотя они оба не слышали.       Он абсолютно не в себе.       Глаза не способны сфокусироваться, зрачки огромны, хотя это уже почти привычно; взгляд постоянно дёргается влево, дыхание слабое и поверхностное. Вдруг его тело оседает, начиная медленно сползать в сторону…       L почти молниеносно отрывает от его рук ремни, успевая подхватить, и выпрямляет. Кире всё-таки удаётся остаться в сознании. Детектив держит его за плечи, не давая упасть, и чувствует, как они не просто дрожат — кажется, его кто-то трясёт, и дрожь тут же передается L — во всё его существо, до вибрации в органах. Он покрепче сжимает челюсти, чтобы не стучали.       Он закидывает руку Киры себе на плечо и доводит его до кровати, усаживая. Ягами тут же обмякает, отдав последние силы, его голова запрокидывается. Он не поднимает глаз, не охватывает пространство, оставаясь где-то внутри себя — в перегоревшем от попыток противостоять внедрению в какую-то тайну рассудке.       Идиот.       Он-таки смог.       — Ты слышишь меня? — L садится рядом, поддерживая за плечи и затылок, пытается увидеть что-то на его лице, но, кроме пустой застывшей маски, укрывшей раздробленный вторжением разум, ничего не находит. Он совершенно глух. — Лайт, ты слышишь меня?! Я здесь. Ты знаешь, кто ты? Где ты находишься?..       Ягами слишком мягок, слишком спокоен, будто спит у него на руках. И это осознание неожиданно, очень сильно пугает.       Но вместе с этим L чувствует, как страшная, судорожная дрожь уходит, забирая неприятное сотрясение и у него из костей. Только это и удерживает от зудящего желания влепить Кире пощёчину — из внезапного, иррационального страха, что тот больше не откроет глаз, и L так и останется сидеть с его невероятно бессильным телом на руках…       — Я слышу тебя, — вдруг отвечает парень, отрывисто, тихо — но твёрдо. Глаза его по-прежнему закрыты, но детектив видит, как ритмичные подёргивания отступают. — Я Лайт Ягами, нахожусь в штабе расследования… Сегодня двадцатое ноября…       L вдруг вспоминает — так некстати — цепкое, томительно-горячее объятие — внутри чужого ошалевшего разума, и его хватка на чужих плечах становится сильнее.       — Ложись.       Кира не реагирует, поэтому L укладывает его на кровать. Тот не сопротивляется. Детектив задёргивает огромные шторы, воцаряя в комнате полумрак. Наливает воды, ставит на тумбу возле кровати.       Лайт вдруг цепляется за рукав его свитшота. Вслепую, с закрытыми глазами, будто свет и звуки делают ему больно, сильно сжимая влажными пальцами, словно ему надо было на что-то опереться — в мире, где рассудок пошёл уродливыми трещинами, и опора ушла из-под ног. Воздух проходит в его горло короткими рваными рывками.       L не дотрагивается до его рук — не в силах сознаться себе, что боится. Как будто если он сейчас коснётся Ягами, может произойти нечто непоправимое. Поэтому он просто ждёт, пока тот разожмёт хватку — и уходит. Поворачивая ключ, закрывает замок комнаты, где он его оставил, искалеченного за преступление — более тяжкое, чем массовые убийства.