Fraсtal

      Он помнит как это должно быть.       Просто смотреть. Погружаться.       Окружающее пространство начинает размываться и одновременно суживаться, сжимая зрительную картинку до тёмного тоннеля, а звуки — отдаляться. Его задача — идти по этому тоннелю, до светлого пятна в конце. Оно растёт, заполняя, замещая собой то, что до этого было настоящей реальностью. В нём тоже есть свои образы. Цвета, запахи и звуки, и вот оно совсем близ…       …Прозрачное стекло, сверкавшее совсем рядом, разлетелось в куски, вышвыривая его из зазеркалья. Будто кто-то хлестнул его наотмашь изо всей силы ладонью по глазам.       L вскрикнул, отшатнувшись, прижимая руки к лицу. Перед глазами пылало, попытка пошевелить яблоками вызывала стреляющую боль, будто осколки застряли в черепе, и будь ты проклят, Ягами Лайт! Кажется, он уже говорил.       Он приоткрыл глаза. Тот сидел на своем железном троне, вцепившись в него руками, ссутулив плечи, будто пытался сжаться и на время прекратить существовать — только ремни не давали.       — Ты… ты… — выдавил он, сквозь зубы. — Ты мог хотя бы сказать…       — Я говорил, что это неприятно.       — Ты не сказал мне, что это…       — …Как будто тебе в мозг вкручивают сверло, — оборвал L. — Да. А если бы и сказал — что бы это изменило?       Ягами умолк, не найдя аргументов. Он сам знает. Ничего.       — Твоё сознание сопротивляется чужому вторжению, — пояснил L. — Это нормально. Но так не пойдёт.       Он вздохнул, подтянув под себя босые ноги. Конечно. На что он рассчитывал? На Лайта? Что бы тот ни делал, он, в конце концов, останется наивным подростком, так предсказуемо замахнувшимся на то, что ему не по силам. Не в первый раз. И останется таким до конца — потому что не повзрослеет. Что бы Лайт ни говорил, L не верил, что у него будет время.       Он постарался думать о другом.       — Твои мысли — это река... — начинает детектив. Он не силён в поэзии, но вспоминает, как его учили… Тогда он не принял это во внимание, и последствия не заставили себя ждать. — Они уже существуют. Текут, как поток, а я просто пойду рядом. Ты должен смотреть это вместе со мной. Это... — непонятно почему, но он улыбнулся. — Представь, что мы с тобой в кинотеатре. И смотрим один фильм.       Лайту лучше не знать, что когда он “коснётся воды”, чтобы удалить часть личности, у Ягами начнётся агония.       Тот то ли улыбнулся, то ли скривился.       — Я не могу представить тебя в кино.       — Будет лучше, если ты представишь.       — Да, только кино это — моё сознание.       — Значит, ты уже смотрел его, — парировал L. — А теперь вообрази, что ты пригласил на него меня и хочешь мне его показать.       И что его потянуло сказать такое? Как будто он хочет смотреть фильм со своим почти-состоявшимся убийцей.       Мальчишка, держа привязанные руки на подлокотниках, вдруг кивает.       — Хорошо.       Глаза у него потемнели — покрывшись той знакомой умброй, что L уже в них видел, — обречённость с решимостью.       Боже. Он не этого хотел.       Но теперь уже поздно.       На этот раз светлый размытый квадрат в конце пути расступился — и перед ним открылось новое пространство, сначала неясное, точно он пытался смотреть на мир сквозь грязное стекло, но стремительно наполняющееся цветами и звуками — так быстро, что у L сначала чуть-чуть закружилась голова.       Он знал: ощущения и воспоминания не всегда и не у всех структурированы и чёткие, чужая голова может оказаться кучей беспорядочно наваленных, неразборчивых образов, звуков, запахов и ощущений. Ягами очень умён — но это всего лишь его интеллект, трёхзначное число коэффициента. Насколько хаотична его внутренняя вселенная — неизвестно.       Он решает начать сначала. Лучше найти ниточку — и идти по ней, чем бестолково метаться по чужому сознанию, разрушая его. Он понятия не имеет, где это начало, и готовится провалиться в полный несвязных, накрывающих, перебивающих друг друга потоков образов, как уже было однажды. Но помощь внезапно пришла, откуда не ждали.       То ли сообразительный Лайт понял, что ему нужно, но белизна преобразилась, наполнив себя негромкими звуками — вначале неразборчиво, будто сквозь вату, а потом всё чётче. Следом пришла и картинка: ряды парт и спин учеников.       Школа.       Перед его глазами возникает поверхность учебной парты, знакомая, надоевшая. Восприятие будто тускнеет, покрываясь грязной, давно не чищенной плёнкой, — чувства привязаны к воспоминаниям, как воздушный шарик к держащей руке за ниточку — и L узнает скуку. Затем он, внутри образа и памяти Киры, отводит взгляд в окно — точно чтобы увидеть странный чёрный прямоугольник, шуршащий страницами при падении… Он уже знает, что это такое. Лайт рядом с ним — нет. Пока нет. Короткой слабой вспышкой в нём возникает — любопытство, чтобы тут же исчезнуть, как только Тетрадь скроется из виду, — но это лучше, чем та скука, которая его одолевает. Разъедает ему мозг, истязает нерастраченной силой — сейчас, на уроках за партой, дома, в постели… Всегда.       Забудь о ней мимо воли проносится вдруг у L в голове, как сигнал маяка, отчаянно пытающегося указать путь затерявшемуся во мраке кораблю. Забудь. Хотя он знает, как это глупо, потому что это — уже просто воспоминания, пыльные бумаги в архиве, и ничего изменить уже нельзя. Давно.       Вот и сейчас — мгновенная память уже отметила образ — кривой галочкой, чтобы потом вернуться. Посмеяться над глупой шуткой, вернуть на место. И это могло бы быть точкой надежды, но где-то в затылке у него начинает возникать странная щекотка, как вибрирующий звук — от него у L начинают ныть зубы; у Лайта это — интерес, сопровождающий соблазн, ещё не приникший пальцами к горячей коже, но уже соприкоснувшийся с какой-то слабостью, глоток воды ему, погибающему от жажды, и пыльный туман беспросветной скуки впереди просвечивает обещанием спасения — L знает, что это мираж, но Лайт совершенно не умеет ему сопротивляться — слишком молод, слишком неискушён, слишком скучает… И он хватается за это обещание, и под мысленное проклятье L Тетрадь занимает своё место в сумке — чтобы потом занять всё остальное.       Детектив отвлекается, переводя взгляд на самого Ягами в реальности, который вместе с ним переживает события своей жизни. Он сидит, выпрямившись в кресле, тяжело дышит, у него подрагивают ноздри, но он пока держится, стараясь даже не моргать. Для всего второй попытки это неплохо, и L ныряет в чужое сознание дальше.       Шок, когда оказывается, что Тетрадь смерти реальна, выбивает дыхание у него из лёгких, накрывает лавиной. Осознание необратимости превращает имя Куро Отохарады в клеймо, навсегда, выжигая его в голове. Здесь L впервые видит ту неизвестную в уравнении, которую впоследствии назовут “данными, которыми позволено пренебречь”, и которую он так и не раскрыл — изначальный ужас Ягами перед убийством. Он звенит в ушах, сбивает его с ног — L видит землю, бросившуюся навстречу. Его, вместе с зацикленном на себе самом, попавшемся в капкан сознании, выворачивает тошнота, его трясёт и бьёт ознобом, под повторяющееся, без конца, глухое, захлёстывающее петлей, как на заевшей карусели в кошмарном сне: "Я убил их я убил их я убил..."       Ягами, сидящий в своём кресле, вдруг издаёт какой-то звук — полукрик, полустон. Веки вздрагивают, будто пытаясь захлопнуть дверь, но потом глаза снова широко раскрываются — он сам слишком далеко ушёл за собственной памятью, чтобы контролировать.       Он-таки не справился       Не справился. И, пытаясь спастись, уже не в состоянии заткнуть в себе дыру, стал хвататься за то, что оказалось предложено: иллюзию. Спасения мира, собственного тщеславия, оправданности жертвы... Пошёл за ней, наверняка и не догадываясь, что ни один пассионарий не пережил собственную идею.       Не успевая подхватить свою же мысль, L думает, можно ли было этого избежать. Если бы Тетрадь не упала, если бы Лайт посмотрел в другую сторону. Если бы, даже совершив первые убийства, он не стал бы цепляться, пытаясь удержаться над пропастью, за когти призрачной короны — но смог бы заговорить… Если бы       L хмурится, потому что это не важно. Важно другое.       Где-то здесь он впервые чувствует его.       Когда он оглядывается, вроде ничего не меняется — и меняется всё. Будто бы где-то над ним набежало невидимое облако — мир вокруг уходит в тень новой грани “эго”. Где-то позади, отдаваясь злым пульсом у L в затылке, появляется новый звук — стук родившегося из страха, ярости, любви и тщеславия тёмного сердца…       С рождением, Кира.       В этот момент Лайт впервые неосознанно дёргается — будто его подбросило. Предупреждающе, мерзко скрипят карабины ремней.       — Продолжим завтра, — говорит L, разом “бросая” воспоминания. Ягами некоторое время сидит не шевелясь, дыша глубоко, глядя перед собой пустыми глазами. Спустя секунды они обретают осмысленность, Кира моргает, мгновение озираясь, точно успел забыть, где он находится.       — Я отведу тебя в камеру, — Лайт ничего не говорит, пока L освобождает его руки — затем, чтобы, когда он встанет, нацепить на него наручники.       Всю дорогу он не произносит ни слова.