Fraсtal

«Нет ада страшнее собственного разума» (с)

      Тетрадь смерти пахнет сырой землёй — даже после того, как её достали из пакета, в который Лайт Ягами — а затем Миса — поместили её, перед тем как посеять зубы дракона (в надежде, без сомнений, на хороший урожай). Ещё — плесенью и почему-то — можжевельником. Зелёный куст, который обычно растет на кладбищах. Иронично, но вроде именно он является символом вечной жизни…       L не знает точно почему, но он не спешил доставать её сразу, будто какой-то, обычно молчащий, но неистребимо живой голос внутри не желал проверять, не перекинется ли и на него проказа, источившая нутро Киры, если он сам тронет Тетрадь. Хотя известно точно — у артефакта нет никакой реальной власти над сознанием человека. Что бы с ней ни делали, всё это — только выбор, вместе с прилагающейся к нему свободой.       Но сейчас он достал её — должен, если хочет-таки протестировать. Не для того, чтобы доказать или опровергнуть вину Лайта Ягами — она доказана, причём окончательно и необратимо, — скорее чтобы знать, сколько ещё лжи эту вину сопровождало.       Хотя для суда это не имеет никакого значения. Имеет только для L — даже раскрыв дело, он вдруг почувствовал острое, захлёбывающееся жаждой желание распутать ещё и узел. И сделать это лучше, пока Лайт ещё жив и Тетрадь у него, L.       Раздался резкий сигнал вызова. Детектив рефлекторно нажал на кнопку.       — Ватари?.. Я же сказал, что хочу поработать.       — Заключённый просит разговора с вами.       — Я уже говорил с ним.       — Он настаивает.       L поморщился, потёр переносицу. Если Лайт Ягами хотел что-то ему сказать — у него было для этого четыре месяца. Более чем достаточно.       — Увеличь изображение камеры и выведи на главный экран.       — Он просит о личной встрече.       L снова внимательно посмотрел на Тетрадь — чёрный прямоугольник, как разверзнутая могила в земле… Как кусок вырезанной из пространства материи, в которую проваливается свет.       Он знал, что должен проверить её — после смерти Хигути, когда всё, на что он мог рассчитывать, — это продолжать расспрашивать Рэм. Без толку, но больше ему ничего не оставалось.       L догадывался, что теперешний Кира — Миса Амане. Он много раз сравнивал чёртовы графики — и все они отражали одно и то же: спектр убийств, начавшихся после Хигути, полностью совпадал с тем, который они наблюдали, когда в игру вступил второй Кира.       Однажды ночью он встал и вытащил Тетрадь из сейфа, раскрыл её, просматривая ряды иероглифов, упорно напоминающих кладбищенские кресты. Шинигами оказалась там же — привязанная к самому совершенному оружию мира.       — Госпожа Рэм… Вы ведь не можете мне сказать, кому — какому богу или человеку — принадлежала эта Тетрадь до того, как она оказалась у Хигути? — и первый и второй Кира — куда значимее этой подделки, и потому опасность не желает утихать, холодит остротой шею, будит по ночам…       — Нет.       Безусловно.       — Я полагаю, что Кира — это Миса Амане, — он снова говорит, вслух. Нет никакого смысла повторять это, ночью, в присутствии бога смерти, но он всё равно это говорит — возможно, пытается сделать единственную ниточку чуть более прочной, чем паутинка. — Лайт отрицает это, но я всё равно полагаю, что это так. У него есть основания — она его девушка, и, к тому же, я всё ещё считаю, что он был первым Кирой…       — Не нужно трогать Мису, — вдруг слышит L. — Если кто-то причинит ей вред — я убью его…       Он резко обернулся — на длинный костлявый палец на уровне своих глаз. На мгновение детектив ощутил, как в ночной темноте по его спине сквозит холод — мёртвый, нездешний. Но ощущения тут же уступили место мыслям.       Рэм сказала, что убьёт…       Она заступается за Мису. Раньше она такого не говорила — но, возможно, это его упорство наконец оборвало её терпение. В любом случае, сейчас, будто высвеченные прожектором, стали очевидны две вещи: Миса — второй Кира, абсолютно точно, иначе откуда бы шинигами успеть её узнать — так, чтобы достаточно привязаться, — и что она-таки привязалась.       Способны ли боги смерти на такое? Он не знал. Он не спрашивал. Знал он теперь другое. Лайт манипулирует девушкой. Это ясно как божий день. И манипулирует шинигами, о чём она не догадывается. А, может, и догадывается — это не так важно…       …чтобы убить его.       Вот и план. Простой, безупречный. Бесчеловечный — потому что роль исполнителя там отведена не человеку.       Сколько, интересно, согласно этому плану ему осталось?       — Я не думаю… что Миса будет счастлива с Ягами Лайтом, — произносит он, медленно, стараясь не делать резких движений. — Я подозреваю, что Миса — второй Кира, так же как и Лайт — первый. Но я также уверен, что он использует её в своих целях. И потом… — L помолчал. — Вероятно, потом он убьёт её.       Шинигами молчала, он тоже, ощущая, как тяжёлая, точно расплавленный свинец, энергия медленно затапливает помещение — смерть. Невидимая — как радиация, как неотвратимый ядерный взрыв — от которой вибрируют пломбы в зубах и томно, болезненно-щекотно зудит под кожей.       — Если откроется, что Лайт — первый Кира, а Миса — второй…       — Я думаю, соучастие Мисы основывается только на её любви к Ягами Лайту… В таком случае… Её виновность может быть опровергнута.       Практически кожей L ощущал взгляд жёлтых нечеловеческих глаз — так могла бы смотреть стихия, перед тем как обрушиться на хрупкие крыши, — безучастно, но с нескрываемой жаждой убийства — лишённой морали, совсем не похожей на человеческую страсть.       — Ягами Лайт — Кира.       Они нашли Тетрадь смерти именно там, где её снова перепрятала Миса, с вырванными листами — последнее неоспоримое доказательство его вины. Пока L, придерживая её двумя пальцами за угол, произносил обвинение, Лайт слушал — не двигаясь, он даже не взглянул на Рэм — почему это она вдруг решила нарушить его идеальный план? Стоял, пока на его запястья не надели наручники, а потом вдруг начал сопротивляться — возможно, почувствовав, осознав неотвратимость металла на своих руках. Айзава и Моги пытались его удержать. В короткой борьбе Кира упал, и вот тогда-то, когда он приподнялся, L встретил взгляд — легко узнаваемый, жестокий — этот взгляд, вероятно, должен был быть последним, с чем он покинул бы этот мир, если бы не шинигами — но почти отчаянный; и услышал, обращённое к нему — к нему одному из команды:       "Помоги мне"       Всё это он вспоминает, уже спускаясь в камеру. Ему холодно и неуютно, одежда кажется слишком тонкой — и его злит то, что он не знает, почему он это делает.       Он думает почему-то, что Лайт бы точно знал.       Но ему всё равно. Что бы ни творилось у этого парня в голове — скоро это станет совсем неважным. Что бы он сейчас ни сказал.       Киру поместили не в ту камеру, в которой он находился, когда отказался от памяти. Эти помещения расположены в подвальном этаже, они меньше и искусственный свет здесь тусклее. Он будто крадёт воздух, поэтому и дыхание L становится глубже, и ему хочется поскорее убраться отсюда.       Пленник стоит к нему спиной — и оборачивается, когда детектив приходит, звякая толстыми цепями — в том числе на ногах. L, войдя в камеру и прикрыв дверь, скользит по ним взглядом — и тут же отводит его.       Он просто хочет, чтобы это побыстрее закончилось. Что бы заключённому ни было от него нужно.       Некоторое время Лайт смотрит на него. Он тут совсем недавно — несколько дней, но выглядит неважно, и глубокие тени под глазами — это вовсе не игра неверного освещения.       Он всегда был умён и о своей участи, скорее всего, догадывается. И меньше всего на свете L хочет об этом говорить. Это не его задача — и уж точно не его вина.       — Ты просил разговора со мной.       — Когда меня переведут?       L пожал плечами.       — Я сообщил о поимке Киры, но также сказал, что, чтобы закрыть дело, мне требуются ещё некоторые материалы, поэтому лучше, если ты пока останешься здесь.       — Материалы?..       — Так как случай является особым, а ты по-прежнему отрицаешь свою вину — несмотря на показания бога смерти — мне придётся протестировать Тетрадь, чтобы получить последние доказательства.       — Я не отрицаю. Я Кира.       L вздохнул, практически с тоской. Что бы ты опять ни замыслил, Кира, твоя игра окончена. А начинать новую уже не имеет смысла.       Нет времени.       — Значит, необходимости в проверке Тетради нет. Я распоряжусь, чтобы тебя перевели в следственный изолятор как можно скорее.       — А потом?       — Там ты будешь ждать суда.       — А потом меня убьют?       — Тебя казнят, — подчёркивая, что есть разница, и что Лайт — именно тот, кто эту разницу выбрал.       Это не его дело. И он это знает.       Кажется, пленник по-прежнему не шевелится — его выдаёт только бряцание наручников на руках — когда он стиснул ладони.       — Помоги мне.       Перед глазами L снова всплывает поднятый на него взгляд, и внезапные слова — смесь затравленности с самопожертвованием.       — Я — не твой суд, — ровно отвечает он. И Лайт давно должен это понять: он ему не друг, не коллега, не судья — и даже больше не его жертва. Он — сыщик, который раскрыл его дело и теперь должен просто уйти и оставить его. — Я вряд ли смогу тебе помочь.       — А если сможешь?.. — тихо спрашивает Ягами. Он продолжает смотреть прямо на L — и у того начинает что-то невнятное ныть под ложечкой.       Отвратительное чувство.       Он просто хочет уйти…       — Если… Если все мои воспоминания и качества меня как Киры исчезнут — я думаю, я смогу попытаться оправдать себя…       — Ты уже делал это, — L обрывает, практически с презрением. Ягами продолжает барахтаться, будучи загнанным в угол. И это жалко. — Отказавшись от Тетради и потеряв воспоминания. Суду это известно. Как и то, что ты — отличный актёр и лжец. И вернуть их тебе не составит труда.       — Я говорю не об отказе от Тетради.       — Тогда что? — сейчас L действительно перестал его понимать. Чёрт возьми, Кира — даже будучи пойманным, он продолжает пытаться играть в кошки-мышки, будто сам уже подсел, и у него зависимость…       — Ментальная интервенция.       — Нет.       Кажется, он произнёс это до того, как услышал собственный голос.       — Почему?! Ты же хотел раскрыть дело. Ты раскрыл его! Ты меня поймал, — у Лайта абсолютно искренние, настоящие, отчаянные глаза, и L невыносимо жалеет, что переступил порог этой камеры. — Разве тебя интересует дальнейшее?! Я не могу ни к кому больше обратиться, чтобы не раскрыть себя… — его голос начинает стираться, будто в сломанном магнитофоне. Тени прорезались ещё глубже, заострив лицо, дорисовав глубокие впадины, напоминающие глазницы черепа. Жутковатое зрелище. А решение прощания с новым миром Киры далось ему нелегко. Лишь немногим легче прощания с жизнью. И L вскользь отмечает что-то — нет, не радость мести, но — удовлетворение: потраченные месяцы и риск стоили того, чтобы за ним гоняться.  — Никто из группы расследования этого не умеет. Мой отец тоже этого не умеет…       Вот его точно не надо об этом просить       Лайт продолжает, торопясь, взмахивая руками. Этот жест тоже получается оборванным и скомканным — потому что руки у него скованы, и позвякивание цепей удивительно подходяще резонирует с его подрагивающим голосом: — Это полностью уничтожит все следы Киры. Тогда даже повторная интервенция не сможет обнаружить ничего, связанного с убийствами! Если я ничего не буду знать и помнить даже после прикосновения к Тетради, я смогу хотя бы попробовать оправдаться перед судом! Если даже я не докажу свою невиновность, у меня будет хотя бы шанс на заключение вместо виселицы! L, пожалуйста!       L слушает, как он кричит. О да, Лайт — один из немногих, кто всегда знал, насколько L всё равно на работу судебной системы, и именно поэтому он теперь так злится. Потому что пока он находится здесь, он снова позволяет Кире играть с собой.       Достаточно.       — Откуда ты знаешь, что я это могу?       На мгновение L показалось, что на зубах Киры сверкнула прежняя демоническая улыбка — когда он снова получил шанс блеснуть. Пройдёт время, прежде чем она окончательно погаснет.       — Ты — частный детектив, который смог построить небоскрёб в центре Токио. Был бы ты таким успешным, если бы не пользовался этим методом?       — Я раскрывал дела, проводя следствие, а не залезая людям в головы, — ответил тот, чересчур резко — Лайт задел его профессионализм.       Улыбка Ягами погасла.       — Прости, — теперь он выглядел сбитым с толку, ставший на миг тем, кем и являлся, а не пытался быть. — Я это знаю, но… Неужели ты… Ты никогда такое не практиковал?        — Один раз.       Лайт замолчал. Ему не нужно было озвучивать, в чём дело. Этот раз наверняка закончился плохо.       — Я детектив, а не палач. Я раскрываю преступления, а не калечу людей. Для этого есть свои умельцы, — на секунду он скривился. — И ты полагаешь, что я захочу так рисковать репутацией, когда массовый убийца, которого я поймал, окажется невиновен?!       — Если сила Киры может переходить от одного человека к другому… Все свойства Тетради неизвестны! Ты сам когда-то предполагал что-то подобное!! Если потеря воспоминаний возможна при добровольном отказе от прав — почему это невозможно и без него?! Если предположить, что у Тетради есть способность к внушению…       — Его нет, и ты сам прекрасно это знаешь.       — L, ради бога! — маска наконец треснула, он вдруг схватился за голову, закрыв лицо руками. Наручники при этом снова зазвенели — неприятный, острый скрежет, от которого хочется отвернуться. — Ты говоришь о репутации — а я говорю о своей жизни!! L, чёрт возьми, я не хочу умирать!! — крик наконец разбивает, разносит в клочья вязкую, душную застойность камеры, ударяясь о потолок, и L наконец видит того, кого должен видеть — восемнадцатилетнего подростка, оказавшегося в камере по обвинению в массовых убийствах. И это было бы тяжело, если бы не одно «но»…       Именно её ты собирался лишить меня             Он произносит это только в мыслях, не желая, чтобы оно звучало как ничтожная месть, но Ягами вдруг смотрит на него — с ужасом — что-то осознавая, когда в его голове начинает складываться картинка. Конечно, это так. Лайт собирался его убить — и не преминул бы, и возможно, при другом стечении обстоятельств на этот момент L был бы уже мёртв.       Он понимает, на что Кира рассчитывает — пытается снять с себя вину в собственной виновности. Отчаянный, но непредсказуемый ход. Это могло бы заслужить отвлечённого восхищения, если бы не было — за счёт L.       — Нет. Этого не будет. Никогда. И ты понятия не имеешь, о чём просишь, — холодно заключает L. — Это бессмысленно, — и это снова так жалко. Самый успешный в истории массовый убийца, но как только медаль повернулась другой стороной — он начинает играть в свою извращённую мораль о ценности жизни… Кира. А чего, собственно, он ожидал? Что тот согласится наконец со справедливостью? Что проявит что-то вроде понимания, смирения?.. Достоинства, в конце концов?       Единственное, что здесь непонятного — так это почему L чувствует что-то похожее на разочарование. Чтобы появилось разочарование, должна была быть надежда.       — Ты сам убийца, Лайт. Не надо делать убийцей меня.       Он повернулся, чтобы уйти.       — Нет!! — цепи на ногах заключённого лязгнули — почти завизжали — когда он бросился вперёд. Если бы не наручники, он успел бы схватить его за руку. — Стой, не уходи! Помоги мне! L, не уходи!       Дверь камеры захлопнулась со скрежетом — противным, громче его отчаянного голоса.       L сделал вид, что не слышит.